Районным центром стал поселок Мотыгино. Это старинная деревня на берегу Ангары давно была местом расселения людей, которые немного вели сельское хозяйство, заготовляли сено для лошадей, обслуживающих золотые прииски, ямщичили, занимались рыбной ловлей – в общем, вокруг этой деревни кучевались так называемые ангарцы, сходные говором и укладом жизни. Районным центром Удерейского района Мотыгино стало недавно, после того как надоело районному начальству жить в Южно-Енисейске, это на 100 километров севернее, среди пустынных золотых приисков. Оно, начальство, тогда воспользовалось реформами Хрущева, призывающего все бросить на сельское хозяйство, приблизить к нему партийное руководство. В районе в середине 1950-х годов было двенадцать небольших умирающих колхозов, потом их стало восемь. Вот под вывеску укрепления сельскохозяйственного производства и добились власти перевода центра Удерейского района из Южно-Енисейска в д. Мотыгино, назвав ее поселком городского типа. К тому времени здесь прочно осела АГРЭ, которой выделили микрорайон – земли вдоль Ангары. Конечно, условия проживания людей здесь были во многом лучше, чем на Севере.
Но к моему приезду в Мотыгино для постоянного проживания здесь не было никаких минимальных удобств для нормального функционирования районных организаций. Аэродром с грунтовым покрытием для приема небольших самолетов располагался на острове, ежегодно весной и осенью было проблемой попасть на этот остров, да и в другое время года нужно иметь какой-то постоянный транспорт для доставки на него пассажиров. А еще нужно учесть, что самолеты из-за метеоусловий летали нерегулярно, других же наземных связей с Большой землей не было. Теперь еще добавился бездорожный Северо-Енисейский район.
Связь с краевым центром осуществлялась по радио, с большими помехами. Нельзя было вызвать абонента и нормально переговорить. Все разговоры можно было подслушать, телефонная связь была только с Раздольным и Южно-Енисейском. И та часто обрывалась из-за сгнивших столбов. Район не имел своей нефтебазы для обеспечения горючим хозяйственных организаций и личного транспорта, лишь крупные организации имели свои емкости и сами его завозили на свои нужды (АГРЭ, комбинат, леспромхозы). В райцентре не было централизованного снабжения электроэнергией. Питались кто как и где может от дизельных установок. Жилье строили только в разведрайоне, и то за счет средств на временное строительство, совершенно не было объектов социально-культурного направления. Все школы и больницы размещены в старых деревянных неприспособленных помещениях, где все валилось. Не было Дома культуры, спортзала, гостиницы. Водой население обеспечивалось за счет Ангары, ее возили бочками. Даже после Cеверо-Енисейска все это мне казалось настоящим убожеством. Райком партии хотя и находился в центре поселка, но размещался в деревянном здании барачного типа. В общем, за что ни возьмись – ничего нет.
Не было холодильника при сезонном завозе продовольственных товаров, хлебозавода, хотя пекарен было несколько и хлеб местные умельцы выпекали отменный, не было мало-мальского рынка. Правда, снабжение продуктами питания в поселке было сносным за счет трех торговых организаций, которые могли между собой в некоторой степени конкурировать – золотопродснаб, райкоп и орсы геологов и лесников.
На районной объединенной конференции при тайном голосовании я лично получил всего два голоса против. Этим доверием мне, малоизвестному тогда молодому партийному руководителю, конечно, давали аванс. Нужно было его отрабатывать конкретными и видимыми результатами в работе района.
На первых порах планирующие органы края и страны строили радужную картину будущего Сибири, Красноярского края и, в частности, Нижнего Приангарья. Эта картина и была положена в основу формирования промышленно-производственной зоны: в Нижнем Приангарье создается новый промышленный узел развития отраслей тяжелой промышленности – горно-металлургической и лесной.
Уже был издан ряд постановлений правительства СССР, в частности, о строительстве магнезитового завода на базе Тальского магнезитового месторождения, Киргитейского талькового комбината на одноименном месторождении, разрабатывался технико-экономический доклад (ТЭД) о начале освоения Нижне-Ангарского железорудного бассейна, прорабатывались материалы строительства железной дороги через территорию Нижнего Приангарья. Разрабатывался ТЭД и происходил выбор площадки для строительства в районе Первомайска крупнейшего в стране лесоперерабатывающего промышленного комплекса. Планировалось продолжение строительства каскада ГЭС на Ангаре с размещением одной из них в Мотыгинском районе.
Когда читал эти плановые проработки, аж дух захватывало, что нам предстояло сделать в самые короткие сроки. Мы даже мысленно не могли представить, кто же должен это строить, поскольку для того чтобы начать такое грандиозное строительство, нужна была рабочая сила – больше, чем все местное население. А расчет был большевистски-сталинский, который тогда широко использовался в Советском Союзе – военные строительные части, так называемые стройбаты, и лагерные зоны – заключенные, которые когда-то осуществили великие стройки на Севере, в Сибири и Казахстане.
У южноенисейских золотодобытчиков были те же проблемы – использовали паровой дражный флот. Он отличался тем, что нумерация дражного флота СССР начиналась с Южно-Енисейска. Здесь была построена под первым номером драга новозеландского типа «Кировская», которая шла по долине реки Удерея, главной золотоносной артерии россыпного золота района. Объемы добычи золота в Удерейском районе по сравнению с североенисейской россыпной добычей были несколько меньше. Но здесь с 1930-х годов работали Раздолинский рудник по добыче сурьмы и металлургический завод до доведения ее до металлического состояния. Раздолинск – поселок городского типа.
Кроме цветной металлургии здесь было положено начало развитию лесозаготовок и лесосплава в больших объемах для переработки леса на деревообрабатывающих комбинатах Лесосибирска и Игарки. Существовало два леспромхоза – Мотыгинский и Машуковский, и Тасеевская сплавная контора в Первомайске. В этой отрасли была занята половина всего рабочего люда Удерейского района. Из сельскохозяйственного производства нам в наследство осталось теперь уже три колхоза и два подсобных хозяйства в золотой отрасли.
Пожалуй, никогда уже не наступит периода столь активного изучения недр в Нижнем Приангарье, как было в те годы. С открытием в конце 1940-х годов Ангаро-Питского железорудного месторождения и выявлением нескольких рудопроявлений гематитовых руд началось и площадное изучение этой огромной территории, теперь не только на золото, железо, но и на другие полезные ископаемые. Столицей базирования красноярских геологов стало село, а потом поселок Мотыгино. Именно его облюбовали геологи. Ангара здесь раздалась так широко, что ширина ее поймы с многочисленными островами, протоками и заливами составляла 12 километров – красивейшее место в Сибири.
В 1963 году на территории Мотыгинского района уже дислоцировались три стационарные геолого-разведочные экспедиции, не считая сезонных, и приезжие геологические партии других ведомств. Кроме Министерства геологии СССР, здесь работали проектно-изыскательские партии по размещению новых промышленных объектов, строительства ГЭС, железнодорожных магистралей и др. Нигде в Сибири, не говоря уже о европейской части страны, не было такого сосредоточения исследователей недр. Этим, пожалуй, я и был обязан своей должности при определении, кого рекомендовать на должность руководителя районом со стороны партийных органов. Побывавший здесь корреспондент газеты «Правда» Мирослав Бужневич назвал Мотыгино столицей красноярских геологов.
Конечно, доминирующей среди всех геолого-разведочных экспедиций была Ангарская, численность которой достигала двух тысяч человек, среди которых был очень высокий процент инженерно-технических работников – около 40 процентов. И это в основном молодежь, только что окончившая университеты, институты и техникумы, со всей необъятной нашей страны. Там были в основном специалисты геологи и горняки. Это цвет нации, влившийся в коллективы первопроходцев, которых обуяла жажда открытий, утверждения себя как личности, невзирая на все тяготы таежной жизни. И не за рублем они тянулись сюда, как многие сегодня представляют наше поколение энтузиастов. Они работали на обширных территориях не только Приангарья, а уходили на Нижнюю и Подкаменную Тунгуску, Курейку и среднее течение Енисея, вели геологическую съемку в Эвенкии и поиски на все виды минерального сырья на огромных территориях к северу от Красноярска.
Но о делах и жизни коллектива АГРЭ я еще расскажу, а сейчас лишь отмечу, чем занимались другие коллективы геологов. В частности, мне все-таки удалось убедить руководство Красноярского территориального управления, не без выхода на министерство, чтобы в Cеверо-Енисейском районе была все-таки создана Северная геолого-разведочная экспедиция с базированием в поселке Тея. Основная ее задача состояла в поисках и разведке золоторудных и россыпных месторождений в северной части енисейской тайги. Костяком коллектива стали геологи группы геологических партий, которые тогда работали в районе от Ангарской экспедиции.
Специализированной была и Стрелковская геолого-разведочная экспедиция по разведке и промышленной оценке Горевского месторождения свинца и цинка – крупнейшего в мире геологического объекта. Она размещалась на необитаемом берегу Ангары в заболоченном месте. Состав экспедиции был сформирован в основном за счет лучших специалистов-разведчиков АГРЭ. Эта экспедиция потом, как матка, плодила новые геологические подразделения на всем севере Красноярского края, в том числе и в Норильском промышленном районе.
Я до сих пор считаю себя счастливым человеком, потому что мне в жизни пришлось работать и общаться повседневно с этими замечательными бескорыстными людьми – первопроходцами, тружениками, созидателями, которых сегодня, с большому сожалению, новые власти оставили без помощи и социальной поддержки в старости.
Итак, организационный процесс слияния двух районов произошел. Теперь их нужно сплотить единой жизнью, едиными целями и задачами. Для краевых властей, тем более центральных, все было просто: на карте обвели чертой, соединили, не зная совершенно обстановки и условий жизни, – живите как хотите и как можете. Когда объединяли, тогда все говорили: «Поможем!» А теперь об этом забыли, да и те, кто обещал, оказались в другом крайкоме. Сами представьте себе, как можно управлять оперативно двумя районами при отсутствии средств связи и сообщения.
Для того чтобы попасть в северную часть района, нужно было лететь самолетом через Красноярск или Енисейск, обратно так же. Первым делом я стал требовать от ГВФ, чтобы установили прямое воздушное сообщение между Мотыгино и Соврудником, а потом уже воздушное сообщение между поселками.
Мне нужно было определяться и с местожительством своей семьи. Жена, преподаватель математики, ее североенисейская средняя школа по работе целиком устраивала, а мне там жить было нельзя, потому что основная часть района на Ангаре. Стали собирать вещи и настраиваться на переезд в Мотыгино во время весенних каникул, потому что квартиру Убиенных еще не освободил, хотя его уже избрали в Кежемском районе первым секретарем райкома.
В конце марта я поехал в Cеверо-Енисейск за семьей. Договорился с начальником управления ГВФ, что пробный прямой рейс по трассе Соврудник – Мотыгино он сделает с моим участием на самолете Ли-2, а за провоз багажа и членов своей семьи я оплачу по существующим тарифам, хотя и было указание В.Ф. Гаврилова-Подольского оплатить расходы на мой переезд крайкому партии. Вещей у нас было мало, в том числе двуспальная кровать с панцирной сеткой и приемник «Телефункен». Собрал двух дочек, жену и няню Анисью Ивановну, и в аэропорт. Весь полет продолжался час и десять минут, и мы на острове среди Ангары в Мотыгино.
Меня вполне устраивала квартира в двухквартирном деревянном доме на ул. Советской вблизи красавицы Ангары, откуда всегда видны ее просторы. Квартиру Убиенных строил лично для себя, по разрешению крайкома, и, конечно, собирался здесь и дожить свои годы. Ему, много поездившему по Крайнему Северу, сильно нравились эти места, об этом он много раз мне откровенно говорил. По тем меркам квартира была нормальная, площадь где-то около 60 квадратных метров, веранда, кладовая, двор, сарай, где был выкопан глубокий подвал, дровяник, туалет и большой огород. Но в квартире санузел был устроен примитивным образом, поскольку централизованного водоснабжения не было, сама квартира отапливалась от котельной райкома.
Супруге сразу предложили работу учителем математики в школе № 1. И устроившись с жильем, я мог более спокойно приступить к выполнению намеченных мероприятий. За стеной во второй квартире жил мой новый помощник Владимир Панкратов, бывший капитан Советской армии, участник войны, очень исполнительный, и на первых порах меня устраивал. Было два опытных водителя: в Cеверо-Енисейске Семен Васильевич Бабурин, в Мотыгино – Константин Панов, они были переданы мне «по наследству».
Теперь в первую очередь мне нужно было решить, как дальше организовать партийную работу с коммунистами Северо-Енисейского района, которые оказались изолированными в транспортном отношении от райкома. Мне удалось в крайкоме убедить руководство, что в Северо-Енисейске нужно создать партийный комитет с правами райкома партии по вопросам приема в партию, рассмотрения персональных дел и учета коммунистов, не возить же их в Мотыгино за многие сотни километров. И такой партком был там создан. Его секретарем избрали Александра Григорьевича Клименова, горного инженера, повысили права и меру ответственности поселковых советов бывшего Северо-Енисейского района. Я старался более внимательно относиться к моим бывшим землякам и, насколько мог, удовлетворял их требования, особенно в вопросах развития района через краевые организации – нужно было вывести нашу территорию из числа заштатных в крае. Конечно, не все эти вопросы можно было решить в крае, пришлось выходить и за его пределы, в Москву, в министерства и ведомства, в ЦК и Совмин СССР.
Но прежде всего нужно было поближе познакомиться с кадрами руководящих работников предприятий, организаций района, с партийным активом. До этого я знал только руководство Ангарской экспедиции, а теперь на долгие годы предстояло работать с новыми людьми из других отраслей народного хозяйства.
Ангарский золото-сурьмяный комбинат состоял из двух частей, занимающихся россыпной золотодобычей и сурьмой. Комбинат управлялся из Южно-Енисейска, вокруг которого на десятки километров работали золотоизвлекательные драги. Сурьмяное предприятие размещалось в п. Раздольном и выглядело более цивилизованно и современно по сравнению с дражниками. Но в целом предприятию никакие централизованные капиталовложения государство не выделяло, оно не видело в этом смысла, поскольку у дражников не было новых крупных разведанных объектов. Сурьмяное месторождение тоже находилось в стадии доработки имеющихся запасов, и перспективы, по заключению геологов, были ограничены. При таком состоянии сырьевой базы никаких разговоров в верхних эшелонах власти о получении капитальных вложений не могло и быть – оставалось им доживать свой век со всеми последствиями нищеты. Таким образом, это была загубленная отрасль, поскольку геолого-разведочные работы не обеспечивали уровень добычи золота, то же обстояло с сурьмой.
Директором комбината был Борис Семенович Абакумов, старейший золотопромышленник, ранее работал на рудниках Хакасии. Ему было за пятьдесят лет, он страдал профессиональной горняцкой болезнью – силикозом. Но как человек и руководитель был порядочным и работоспособным, идеологически партийным, и все это давало возможность рекомендовать его членом бюро райкома (он когда-то в Хакасии был вторым секретарем райкома).
Главным инженером САГМК был Иван Васильевич Вагин, крупный специалист, горняк, интеллигент, человек честолюбивый, высокомерный, у него не было теплых отношений с людьми. Их он держал на расстоянии, хотя внешне выглядел очень привлекательно: красивый, рослый, симпатичный человек. Дела он знал хорошо, и ему бы больше подходила роль научного руководителя какого-нибудь проекта.
На комбинате был очень сильный инженерный состав руководства на всех участках производства. Если на драгах люди имели большую практику на производстве, но были в основном со средним техническим образованием, то на сурьмяном производстве был инженерный состав руководителей с высшим образованием. Среди них особенно выделялись главный механик комбината Василий Васильевич Кравцов, начальник рудника Владислав Владимирович Смирнов, главные инженеры рудника Николай Григорьевич Онищенко, Владимир Андреевич Богданович, ведущий инженер Вадим Поляков, начальник металлургического завода Василий Афанасьевич Мыцик, главный инженер Николай Дмитриевич Машуков, главный металлург Раиса Ивановна Смирнова, горняк Прокопий Гаврилович Васильев, главный энергетик Тамара Емельянова, начальник производственного отдела Глебов. Все эти специалисты очень высокой квалификации, большинство прошли войну или учились в институтах в самые трудные годы, учились прилежно и добросовестно, и кроме того, они уже сумели пройти школу «Енисейстроя» МВД СССР.
Дражный флот возглавлял известный в районе человек и, пожалуй, один из самых известных вообще в Союзе дражников –Владимир Дмитриевич Симаранов. Флагманом флота на юге была электрическая драга № 1 на Кировском прииске, начальником ее был Николенко, тоже потомственный дражник. Начальниками приисков были удивительные люди, работяги, не знавшие отдыха ни днем, ни ночью, поскольку на них была возложена вся забота по содержанию приисков: напоить, накормить, обустроить и поддерживать здоровье людей в сложнейших социально-бытовых и природно-климатических условиях. Люди, которые руководили этими приисками, как и в Северо-Енисейском районе, сами прошли практику от масленщиков до драгеров и в совершенстве знали технологию дражного производства. В то же время выпускники горных учебных заведений в тот период с трудом шли на драги работать в связи с отсталым производством и убогим образом жизни на приисках, отсутствием минимальных жизненных удобств. Дражники, в полном смысле, в те годы работали на 100 % на государство, а оно им ничего не давало взамен, если и платило деньги, то здесь же забирало за продукты и за водку.
Среди начальников приисков юга еще следует несколько слов сказать о таких замечательных людях, как начальники Южно-Енисейского прииска Евгений Михайлович Ильинец и Партизанского прииска Виктор Семенович Баландин. Знаменитая приисковая фамилия, он из раскулаченных, я его ни разу не видел в выходной одежде, всегда в фуфайке и кирзовых сапогах. Он проработал на прииске более 40 лет, и все на руководящей работе, весь был в ней. Как-то мне признался: «Вот сколько лет работаю на приисках и хожу по разрезам, все хочу увидеть кусочек золота – самородка, и никак не посчастливилось его найти, хотя другие ведь часто их находят совершенно случайно. Просто я не счастливый». Его много раз награждали, но доброй, спокойной жизни он так и не увидел. Может, он и в этой жизни видел счастье? А сколько еще вокруг было таких трудолюбивых людей!
Начальником прииска Мурожного был Евгений Митрофанович Якимов, очень интересная личность. Он был молод, задирист. Уже успел посидеть в тюрьме за то, что сразу после войны надел на себя форму армейского офицера и «гастролировал» по стране. После отсидки решил посвятить себя дражному делу. Окончил заочно Черногорский горный техникум. Этот человек был действительно хозяином прииска. Прииск был изолирован со всех сторон, кругом тайга и речушки. Якимов любил жизнь, у него всегда играла кровь, любил выпить и компании. Человек он был жизнерадостный, обладал особым исключительно заразительным смехом – когда он громко смеялся, то вокруг него все смеялись над тем, как он может смеяться, – я впервые в жизни слышал такой смех.
Организатором Е. Якимов был одаренным, и потом, через много лет, по его просьбе я переводом назначил его начальником стройуправления КТГУ в Красноярске, выделил ему хорошую квартиру. А вот здесь он не смог продуктивно работать – другие условия, не те кадры, и потом он уехал обратно на прииск, но, к сожалению, скоро умер от сердечного приступа. Такие яркие личности, видимо, долго в нашем мире не живут.
Прииск Мурожный, как я уже отмечал, был всегда особый – не от мира сего, на отшибе, в глухомани, кроме работы там нечем заняться цивилизованному человеку. После Е. М. Якимова там были другие начальники прииска. И вот об одном случае хочу рассказать. Был начальник, увлекавшийся приисковыми женщинами. Из-за этого у него испортились отношения с женой. Разгулялся так, что три дня не появлялся дома. Однажды приехал на прииск специалист по делам из комбината. Он оказался однокурсником жены начальника прииска. После окончания рабочего дня начальник прииска стал приглашать приезжего гостя к себе домой на ужин, говорит: «Жена моя будет очень рада тебя видеть у нас в гостях». Гость не удержался от приглашения и решил пойти, хотя выпивок он избегал.
Подходят они к дому, начальник прииска постучал в дверь, жена спросила: «Кто?», – он ответил: «Свои», – и пропускает вперед гостя. А было на улице уже темно. Дверь открывается, и с криком: «Вот тебе, подлец беспутный», – в гостя полетело полено. Удар был нанесен с такой силой, что сбил гостя с ног. Большая шапка спасла его от худого. Здесь уже на жену набросился муж: «Что ты наделала, дура?» В общем, ЧП, и о нем потом узнал весь прииск. Я рассказываю об этом случае потому, что он имеет частое повторение в обычной жизни, и об этом следовало бы помнить всем гостям в подобной ситуации. Когда приглашают в гости, подумай: а не средство ли это для примирения в семье?
На Ишимбинском прииске работал начальником Сергей Владимирович Певцов, по профессии геолог, толковый был организатор. Я всех начальников приисков и драг знал лично и всегда их высоко ценил за трудолюбие, личную ответственность за дела, и они никогда не подводили районное руководство. Я не знал случая, чтобы какая-то драга не работала, остановилась из-за разгильдяйства или потому, что бригада не вышла на смену.
Объединение двух районов сплотило оба дражных коллектива, они часто стали обмениваться опытом работы, дружить. И нужно отметить, что северяне были сильнее, чем южане, в развитии новых производств – там были уже построены новые электрические, более мощные, драги и автоматизированы многие процессы дражной технологии извлечения металла – драги № 121 и № 251, начался завоз драги № 122 на прииск Вангаш и № 124 на Тею, в районе прииска Суворовского. На юге же только начиналось строительство драги № 123 на Партизанском прииске. Но такого поколения дражников, с которым мне пришлось работать в конце и начале 60-х годов, пожалуй, в жизни не будет. Пришли другие времена и другая обстановка, которая таких трудовых героев не рождает и не воспитывает.
С работой лесной отрасли народного хозяйства я впервые столкнулся на Ангаре. Несмотря на то что и в Cеверо-Енисейском районе много заготовляли леса на топливо и строительство, таких объемов там не было, и технология лесозаготовок на Ангаре совершенно иная – силами специализированных государственных леспромхозов. В основном их технологическая цепочка такова: валка леса и его складирование на так называемых верхних складах, там часто происходила и их раскряжовка, в последние годы древесина складировалась хлыстами. Потом эти кряжи или хлысты везли на нижние склады, расположенные на берегах рек для сплава, там их складировали ярусами, и, если нужно, разделывали в товарную продукцию по сортам – деловая, дрова и так далее. И третья операция, замыкающая технологическую цепь, – сплав леса до генеральных рейдов, откуда он плотами сплавлялся до потребителей – лесопильных заводов, ныне в Лесосибирске и Игарке.
Когда я приехал в Мотыгино, то в тот период ангарские леса района еще были почти нетронуты, лесозаготовки велись преимущественно в бассейнах рек Тасеево, Усолки, Бирюсы. Аналогичная картина была тогда и у соседей в Богучанском районе, но на их лес уже вовсю зарились наши совнархозовские лесодобытчики. Ангарская сосна является лучшей хвойной древесиной мира по всем параметрам – и своей внешней красотой, длиной ствола (корабельный, мачтовый лес), количеством смол, она широко применяется в строительстве и столярном деле. Но взять ее с корня и отправить потребителю было довольно сложным делом ввиду отсутствия транспортных путей. Единственным в то время был водный путь, и им стали широко пользоваться на Ангаре и ее притоках.
Заготовка велась в основном вблизи речек, чем, конечно, подрывали водные ресурсы, несмотря на запрет не брать лес в водоохранной зоне. Срубленный лес весной в период паводка шел по рекам сплошь молевым сплавом с бассейнов рек Чуны и Бирюсы, даже из Иркутской области, с Абанского, Тасеевского и Богучанского районов в реку Тасеево. А здесь, в Первомайской запани нашего района, а потом уже в генеральном Кулаковском рейде его перерабатывали по сортности и вязали в плоты, которые шли до Енисея, и дальше до Игарки и Дудинки. По Ангаре лес в основном шел в плотах, редко в кошелях. Ангарский лес шел в основном на экспорт, лесники хвалились этим, государство за него получало валюту, а лесозаготовители – дулю.
Ведущим лесопромышленным предприятием района тогда считали Тасеевскую сплавную контору с местом дислокации самой конторы в п. Первомайске, расположенном недалеко от устья реки Тасеево в Ангару. В нее входили лесопункты в Слюдруднике, Кулаково, Усолке, Бурном и многочисленные пункты приема леса в бассейне Тасеево. Весь принятый лес сплавлялся уже силами сплавконторы, и она несла ответственность за сохранность находящегося в пути леса. Раньше была одна запань, но поскольку она теперь не справлялась с заготовленным лесом, при мне начался строиться Кулаковский рейд, один из крупнейших в СССР, с ним соперничал потом лишь один из генеральных рейдов на реке Каме.
Директором Тасеевской сплавной конторы был самый известный в крае и в Союзе сплавщик Николай Иванович Макаров, известный в крае не только своими деловыми качествами, но и похождениями, напористости, смелости, чудачеством и юмору. Был он очень мудрым человеком, хорошо знал мораль и философию советского большого начальника, умел и систематически крепко выпивал, и кого-нибудь мог насмешить при этом. Макарова знал каждый лесник и пароходчик на Ангаре как легендарную личность, и его уважали и взрослые, и малые.
Николай Иванович – запоминающаяся личность во всех отношениях: высокий ростом, немного сутулый, с продолговатым худым лицом, с горбатым узким длинным носом, всегда вольно, неряшливо одет, на ногах то бродни, то какие-то унтайки, то ботинки с длинными узкими носами, брюки никогда не гладились. На плечах всегда какой-нибудь зипун, куртка несвежая по сроку носки, выбрит не чисто, непричесанный. Он, оказалось потом, опережал свое поколение по моде, одежде – глядя, как сегодня ходят мужчины, – но только с разницей в том отношении, что его одежда была ситцевой, суконной или из плохо выделанной кожи, а не сегодняшние иностранные куртки и дубленки. Всегда во рту папироска, и всегда с улыбкой. Правда, он всегда знал, кому руку подать, а кого подальше послать. Мне лично его внешность всегда напоминала образ Челкаша, созданного артистом Поповым, из кинофильма. В детстве он был беспризорником, скитался по столичным улицам. Потом, как только их стали после революции вылавливать, попал в колонию. Ему посчастливилось быть в числе беспризорников, принятых М. И. Калининым, всесоюзным старостой, и определившим его в ПТУ, потом в техникум, а после окончания этого учебного заведения он и поехал в Сибирь.
Приехал на Ангару до войны, потом прошел здесь все ступеньки роста руководителя, от мастера до директора. В начале войны ушел на фронт, а оттуда пришел в звании майора, был начальником штаба полка, и снова на любимую работу. За храбрость и мужество награжден многими орденами и медалями. С Макаровым связаны и все юмористические истории ангарских и тасеевских лесников, поскольку он был их персонажем. Его нельзя было назвать хулиганом, хотя он наизусть знал «Луку Мудищева» и другие вещи и всегда в пьяной компании их читал. Он был начитан, знал русскую классику. Пил часто и много, но пьяным его никто на улице не видел.
Еще при совнархозе его решили снять с должности за какое-то происшествие или случай, связанный с его вольностью. Был уже подготовлен проект приказа о снятии, его вызвали на заседание совета. Он впервые, наверное, был одет прилично, строго, как говорится, по форме, и ждал, когда его вызовут. Вдруг объявляется перерыв заседания красноярского совнархоза. Люди выходят из зала перекурить, промяться. Сидит на стуле Николай Иванович. Перерыв окончен, в приемную выходит председатель П. Ф. Ломако, он знал в лицо Макарова, и говорит: «А ну заходи, большой!» Макаров вскакивает со стула по стойке «смирно», и, щелкнув каблуками по-военному, говорит: «Петр Фадеевич, я не большой, я длинный, вы большой!» Ломако эта лесть, видать, сильно понравилась от такого «разбойника». Сам он был низкого роста.
Заседание продолжилось, и было доложено о стольких недостатках в работе Тасеевской сплавной конторы, что, безусловно, хватало для снятия Макарова с должности директора, и предложение комиссии было такое. Но Ломако рассудил по-другому и вынес другое предложение – объявить строгий выговор и предупредить, что это ему прощается в последний раз.
Макарова иногда вызывали в Министерство лесной промышленности СССР, его хорошо знали все министры этой отрасли в период его работы. Однажды он зашел в ресторан гостиницы «Националь» со своим приятелем. А в те сталинские времена этот ресторан часто посещали иностранцы, почти за каждым третьим столиком сидели стукачи, агенты НКВД, которые подслушивали, кто и о чем говорит, и фиксировали разговоры. Николай Иванович подпил и своему приятелю вроде как по секрету говорит: «А ты знаешь, кто я такой по родословной?» Тот ему, тоже выпивший, отвечает: «Нет, не знаю». Тогда ему Николай Иванович поведал: «Я внебрачный сын Николая Второго». Эти «откровения» подслушал стукач, установил за ним слежку в Москве, доложил в свой центр, где приняли решение проследить эту личность до самого Красноярска. И когда прибыли в Красноярск и сообщили об этом «царском отпрыске» местным работникам НКВД, то над москвичами здесь посмеялись, зная Макарова, и дальше до Первомайска его не сопровождали. Ведь даже по физиономии нельзя было подумать о его благородном царском происхождении. Так рассказывали о Макарове, может быть, и сочиняли.