Г.И. Зенин хорошо изучил психологию преступника и начальника и неплохо этим управлял. Но всегда при этом соблюдал субординацию. Наша дружба с ним продолжалась около тридцати лет, причем на разных уровнях служебного положениям обоих. И несмотря на это, он ни разу не назвал меня на «ты» и никогда меня не подвел, не соврал, тем более предал. Были разные ситуации, но он всегда соблюдал чувство партийности и порядочности. Мы с ним много дней провели на отдыхе, будучи на охоте, рыбалке, в компаниях. И вот, чтобы глубже понять этот образ, я приведу лишь несколько эпизодов его действий, которые характеризуют его более объемно. Он любил жизнь! К нему обращались близкие ему люди по разным вопросам и с разными просьбами.
Как-то директор лесхоза Павел Попов, находясь на рыбалке, плыл по Ангаре на моторной лодке, и вдруг увидел, что впереди его переплывает реку сохатыш. И, как заядлый охотник, не смог удержаться и убил лося из своего ружья. Заарканив зверя, Попов подчаливает его вместе с лодкой к берегу, а здесь его уже ждет инспектор рыбнадзора из Красноярска. Он составляет протокол, и дело передают в суд. Попов ищет защиты и помощи – райком и исполком в этом деле ему не помощники. Тогда он идет к Зенину, с которым у него были личные хорошие отношения, за консультацией как к юристу. Тот недолго думая говорит: «Павел, ты совершил преступление, в милиции здесь тебе нет защиты, но как юрист могу дать тебе совет – для оправдания говори в суде, что убил сохатого в порядке самообороны на реке… единственная тебе помощь как близкому человеку».
Или его отношение к существующей тогда политической системе. Мы с ним в выходной день поехали на рыбалку на Ангару к устью Аладьиной. Порыбачили, подплыли к берегу, сварили уху. Посидели, и нас разморило. И вот лежим на берегу, слушаем радио, где сообщают, что американские астронавты высадились на поверхность Луны. Памятный день! И зашел у нас с ним откровенный разговор о существующих в мире двух системах, социалистической и капиталистической. В ходе беседы я задал Григорию Ивановичу вопрос:
– А что бы ты стал делать при капитализме?
Он с ответом не задержался и говорит:
– Я бы построил на Гребне (это самое живописное место на Ангаре) ресторан и дал ему название «Слезы жен». Подобрал команду самых лучших поваров и красивых девушек, и все бы деньги района стекались сюда.
Жаль, что Г.И. не дожил до наших времен, он бы честным путем стал миллионером, не то что нынешние воры и проходимцы.
Он был превосходным кулинаром, хлебосольным человеком, всегда у него дома были люди, и ему теща не раз говорила: «Гриша, ты бы раз в месяц устроил большую гулянку, чем каждый день принимаешь всяких гостей». Он умел хорошо готовить, поскольку в армии в одно время был поваром, и в этом не стеснялся. На вечерах и в компаниях неплохо пел.
А будучи на отдыхе в Кисловодске, в ресторане «Храм воздуха» он на бис пел песню про эмигрантов, которая тогда была под запретом, вернее, ее пели только в домах. Он тогда работал еще в нашем районе. И вскоре его вызывает начальник краевого управления МВД Г.А. Иванов и спрашивает:
– Ты кто – милиционер или артист? Действительно пел в ресторане?
Он не стал отпираться:
– Да, пел, но не в милицейской форме.
Но все обошлось шуткой.
Он в мужских компаниях много раз повторял четверостишье о безмятежном человеке, переложил из А.С. Пушкина: «Блаженный человек тот, кто по утрам исправно ходит, любит баб, плотно ест и в Бога верит». Потом он был переведен в Красноярск начальником центрального отдела милиции города. Но к Зенину я еще вернусь, когда дойдут мои повествования о жизни в городе.
Широко известной личностью в районе был Сергей Прокопьевич Машуков. Человек он был энергичный, самостоятельный, с кулацкой замашкой хозяйственника. У него были глобальные планы в развитии сельского хозяйства в районе, но с потребительскими наклонностями, чтобы больше получить от государства средств и техники. В целом он развил бурную деятельность при строительстве животноводческих ферм, свинарников, преобразовал, вдохнул жизнь в деревни Зайцево, Пашино, Гребень, Бельское, Мотыгино – совхоз «Решающий». Но главным недостатком его руководства совхозом было то, что он не был специалистом сельского хозяйства, ему не хватало грамоты и знания экономики. Поработав несколько лет на поприще сельского хозяйства, мы поблагодарили его за ратные дела и выдвинули на его место директором Виктора Халанского, имеющего высшее сельскохозяйственное образование и уже зарекомендовавшего себя в работе на Севере. Он был потомственным крестьянином, отец его был в Северо-Енисейском районе организатором подхоза. А Сергею Прокопьевичу предложили должность начальника дорожного участка, где он проявил все свои организаторские способности. Он очень много сделал, обновил и построил новые дороги вокруг районного центра.
В районе выросло большое количество хозяйственников и организаторов производства, которые всегда могли заменить в работе первых руководителей, это Алексей Николаевич Шарыпов – зам. директора САГМК, Михаил Лаврентьевич Тращенко – зам. начальника АГРЭ, Сергей Петрович Морозов – зам. директора Машуковского леспромхоза, и многие другие.
Заведующим отделом народного образования был Белинский (к большому сожалению, забыл его имя и отчество), а его жена Лидия Ивановна работала в райкоме зав. сектором учета. Когда подошел пенсионный возраст, мы его поблагодарили и отправили на пенсию, предоставили работу методиста, а на его должность выдвинули бывшего директора Первомайской средней школы Дмитрия Ивановича Авдеенко.
Дмитрий Иванович был молод, энергичен, отслужил свой срок на флоте, его уважали в коллективе школы. Сначала он пошел с неохотой на административную работу, а потом привык, и у него дела пошли лучше, чем у предшественника. Он много делал для расширения учебной сети, по укомплектованию учительскими кадрами школ района, быстро завоевал авторитет в районе, и вскоре наши школы уже вышли на краевой уровень. У Дмитрия Ивановича и его жены, Веры Александровны, тоже учительницы, было трое хороших мальчиков, очень дружная семья. Но потом случилась большая беда – два его старших сына пошли на дюралевой лодке при штормовой погоде по Ангаре из Куликово в Мотыгино, лодка перевернулась, и они оба утонули. Он был очень смелый на воде, хорошо управлял лодкой, эту смелость передал детям и этим погубил их – зачем надо было им плыть в такую погоду. Ведь он и сам чуть было не погиб на пороге Бурном и неоднократно был в критических ситуациях на реке Тасеевой. Такое горе трудно человеку пережить, но Авдеенко выстояли, и потом вынуждены были переехать в Красноярск, он стал директором техникума. Авдеенко был увлекательный человек, у него был дар артиста, прекрасно играл на баяне, пел и плясал, это нравилось и детям, и взрослым, его звонкий голос сразу увлекал и манил всех. Трудно принять и успокоить свое сердце, что этого человека уже нет на свете. Дмитрий Иванович похоронен на кладбище в Овсянке. Наша дружба с его семьей продолжается и по сей день.
Михаил Илларионович Плотко, зав. райздрава, сменивший на этом посту Трофима Петровича Одинокина, очень симпатичного пожилого человека, умного и доброжелательного. Бывший главный врач Южно-Енисейской участковой больницы был по инициативности под стать Авдеенко, оба молодые и деловитые. Но Михаил Илларионович был жестким администратором, не всегда ладил с врачами. Со своей красавицей женой Марией Прокопьевной, врачом-гинекологом, составляли прекрасную семейную пару, оба любили свою работу, но были с разными характерами. Если Мария Прокопьевна была мягкая и общительная женщина, то Михаил – резкий и вспыльчивый, в то же время был смелым и хорошим хирургом. Он много сделал в улучшении лечебного процесса в районе, много обустроил и построил медицинских учреждений, но с участковыми главными врачами не сработался и, защитив диссертацию кандидата медицинских наук, переехал с семьей в Красноярск. У них было два сына, симпатичные мальчики, одному из них не повезло, на вечеринке его из ревности смертельно ранили ножом. После этого Михаил Илларионович не смог оправиться от горя, стал выпивать и умер от сердечной недостаточности, как предполагают, по своей воле. Хорошо зная Дмитрия Ивановича и несколько хуже Михаила Илларионовича, мне до сих пор их жаль обоих – не смогли пережить тяжелую семейную трагедию с детьми, а вот их жены оказались более мужественными, пережили их и заслужили глубокое уважение и почтение.
Несмотря на то что шофер Константин Панов перешел на другую работу, наши хорошие отношения с его семьей сохранились, тем более наша дочь Таня дружила с их Наташей. Как-то Галя уехала на курорт, я остался один с детьми. В один из дней мне нужно был срочно уехать по району, и я своих детей отвел к Пановым, а вечером пришел за ними. А там собралась компания их близких друзей. И жена Константина Валя стала меня просить с ними посидеть за столом по случаю ее дня рождения. Конечно, неудобно было там находиться без подарка и без официального приглашения, но она меня уговорила. Мне сразу наливают стакан водки, и хозяйка предлагает выпить за ее здоровье. Я поддержал тост, но стакан осилить не смог, с трудом выпил только половину или меньше, не привык к таким дозам. Хозяйка обиделась, по деревенским правилам, якобы оставляю зло. При ее настойчивом требовании все-таки осилил граненый стакан. Прошло совсем немного времени, и она опять наливает мне полный стакан. Здесь я категорически стал отказываться, а она наступает – пей да пей. И тогда мне Валя Панова прямо сказала: «Вот сегодняшние начальники, интеллигенты, пьют маленькими глотками, за вечер выпьют больше нас, деревенских, и песни потом не споют и не спляшут». Так она метко про нас высказалась. В деревнях, и вообще в сельской местности, в простонародье ведь было заведено сразу пить стаканом, и начинается бурное веселье, песни, пляски, хороводы, и так, немного добавляя хмельного, веселятся до утра. Кто-то, конечно, сразу потом со стола в аут. Моя младшая дочь много лет спустя, уже живя в Крыму, вспоминала, что всего один раз видела меня сильно выпившим, когда я их с Таней вел от Пановых домой.
Константин был хорошим рассказчиком и рассказывал мне одну байку, как у них в деревне бывал солдат, отслуживший в Петербурге свою службу, исполняя обязанности истопника царского дворца. Он рассказывал о том, что видел царскую семью. Его все внимательно слушали, а потом один из деревенских мужиков задает ему вопрос: «Наверно, в царском дворце дрова-то были обстроганные?» Вот понятия дремучего мужика.
Где-то в 1965 или 1966 году наши дети стали ходить в детский сад, и заведующая детсадом Мария Петровна Ким, жена председателя райсовета, говорит Гале, что у нашей старшей дочери что-то не в порядке со зрением. Дело серьезное, нужно лечение. Обеспокоенные, мы обратились к окулисту в Красноярске, и он нам посоветовал, если есть возможность, съездить в Одессу в глазную клинику им. Филатова, известную на весь Советский Союз. В Красноярске в то время крупных специалистов окулистов не было. Я обратился за помощью к А.А. Кокареву – за путевкой на санаторное лечение семьи в Одессе, чтобы там показать дочь в клинике Филатова. Александр Акимович при мне вызвал В.М. Кургина, завфинхозотделом крайкома, и поручил ему срочно запросить путевку через ЦК КПУ. Но поскольку в Одессе у обкома партии не оказалось в это время семейных путевок, то он позаимствовал путевки в Совете Министров Молдавии в санаторий «Молдова». Затем по личной инициативе, о чем я не просил Александра Акимовича, он дал указание отделу крайкома по науке подготовить письмо за его подписью в Одесский обком партии, чтобы мне оказали помощь в приеме моей дочери в клинику Филатова. Кокарев был очень доброжелательным к сельским секретарям райкомов, зная их нелегкую работу и малые возможности решать свои личные проблемы.
И мы летом, после окончания учебного года, всей семьей поехали в Одессу, хотя младшая дочь Марина еще не подходила по возрасту для приема в санаторий. Но все было улажено, и мы оказались в Одессе, в ее предместье Аркадии. Санаторий «Молдова» привилегированный, поэтому семейным курортникам выделяли отдельные домики на территории его парка. Главным для нас было показать дочь знаменитым врачам, а уж потом отдых.
Филатова тогда не было в клинике, нас приняла его заместитель и ученица. Детально обследовала дочь, выписала специальные очки и рекомендовала лечение.
Одесса по-прежнему была хороша. Я в ней не был почти пятнадцать лет. Общий облик ее не изменился, изменились лишь названия некоторых площадей и улиц. Теперь уже по-другому называлась Греческая площадь, где была конечная остановка трамвая, следовавшего от Аркадии до центра города. Появился большой ресторан «Киев», где мы отметили день рождения нашей Татьяны. Снесен был Староконный базар – основное место торговли одесситов, главный базар теперь был перенесен за город. Построен новый морской вокзал. Процветал по-прежнему рынок Привоз, там еще можно было встретить как коренных одесситов с их говором и порядками, так и таксистов, зашибающих деньги на услугах. Таксисты напрямую требовали доплаты, и объясняли это тем, что нужно платить гаишникам и другим контролерам.
Неузнаваемо расстроилась Аркадия – это курортная зона Одессы, появилось много дачных вилл и санаториев, проведено благоустройство пляжной зоны, чтобы все было удобно для отдыха. До обеда мы принимали процедуры, лечение, а после обеда было свободное время. Моя семья была в восторге от Одессы, она им сильно нравилась, мы после обеда уходили в город и возвращались к концу дня, к ужину. Побывали везде: на Дерибасовской, Пушкинском бульваре, Потемкинской лестнице и, конечно, в оперном театре. Одесса всегда была привлекательным городом не только для русских, но и для иностранцев.
Для меня было вдвойне желанным снова увидеть Одессу, ведь здесь я учился в школе агентурной разведки военно-морского флота. Мне все здесь было знакомо. И, конечно, на второй день я не утерпел, чтобы не пойти на то место, где располагалось наше учебное заведение, тем более что это было совсем близко. Все заросло садами, застроено новыми улицами, и мне предстояла задача восстановить в памяти, что здесь когда-то было. На мое удивление я с первого захода нашел тот особняк, где учился и жил. Но вокруг здания, которое по-прежнему принадлежало какому-то военному ведомству, шла стройка, и войти в него было нельзя, поскольку я должен был раскрыть ранее большой военный секрет. Немного постоял около калитки, потом прошел взад и вперед по улице, и со своими воспоминаниями о прошлом направился в санаторий. Это же повторил и через два года, вновь приехав в санаторий, и тогда распрощался с этим особняком навсегда – вряд ли там теперь побываю. Прошлое у человека прочно остается в памяти – и плохое, и хорошее, но про учебу здесь я вспоминаю только с хорошей стороны.
Из процедур в санатории «Молдова» мне запомнилась лечебная физкультура. Вел ее коренной одессит, человек с юмором, и на его занятия охотно ходили, особенно женщины. Он не стеснялся, все вещи называл своими именами, но это не звучало вульгарным. Рассказывал о гигиене интимных частей тела, о том, что это помогает сохранить здоровье. Утверждал, что за выходным отверстием нужно следить, как и за входным. Женщины при этом прятали и закрывали свои лица. Он, например, показал нам массаж тела, который нужно делать, еще находясь в постели. Я его запомнил и провожу его ежедневно вот уже более 50 лет, считаю, что он мне помогает сохранить подвижность и волю.
Из Одессы мы всей семьей съездили на экскурсию в Молдавию, подивились тамошним садам и позавидовали людям, которые живут на этой земле. Кругом были сады и виноградники, везде продавалось вино, как у нас в Сибири квас или газированная вода. В то время это был, пожалуй, самый райский уголок Советского Союза. Там был самый высокий жизненный уровень и благоприятный климат. Мне потом пришлось в одном из санаториев ЦК КПСС состязаться в полемике с одним из первых секретарей райкомов Молдавии. Я тогда защищал высокую эффективность развития экономики Красноярского края на основе использования его минерально-сырьевых ресурсов, а он доказывал высокую экономическую отдачу при освоении одного гектара земли в Молдавии. Природа в Молдавии действительно красивая, и городки обустроены лучше, чем у нас.
В Одессе мы побывали на новом городском базаре – «барахолке», которая территориально вынесена за город. Когда-то вблизи этого места размещался полк истребительной авиации, и мы там осваивали прыжки с парашютом. Но то место теперь не узнать. Базар был впечатляющим не только по количеству собирающегося там народа и по разнообразию импортных товаров. Уже тогда Одесса была открыта для импорта, туда поступали товары со всего света от моряков, привозивших их. Там мы купили Гале шубу из искусственного меха, сделанную в Бельгии или во Франции, стоила она тогда дорого. Ею мы потом удивили наших ангарцев.
В Одессе всегда, летом и зимой, можно было посмотреть и послушать выдающихся артистов всех жанров. Тогда там выступали при переполненных залах Михаил Пуговкин и другие знаменитости. Запомнился нам и оперный театр своим великолепным зданием.
На море почему-то людей бывает меньше, чем в других курортных городах, может, потому что море немного прохладнее. Моя семья там мало находилась, а я ежедневно по утрам загорал на пляже. И там, на лежаках, я познакомился с одним моряком, капитаном первого ранга, и как бывшие моряки мы разговорились про старых моряков, как они сейчас живут в Одессе. Он мне посоветовал, если я хочу увидеть настоящих моряков пенсионеров, сходить на бульвар Фельдмана, там около второй беседки от памятника де Ришелье собираются старые одесские «мореманы», примерно после семи часов вечера, и можно их вдоволь наслушаться.
Меня этот совет заинтересовал. Сказал семье, что сегодня еду на встречу с моряками, они не возражали, а наоборот, приветствовали. Одевшись после ужина в свежую одежду, сел на трамвай № 19, через тридцать минут Греческая, а там недалеко памятник бывшему губернатору. Подхожу ко второй длинной беседке, а там уже толпа мужиков, в основном пожилого возраста, в разношерстной, большинство в домашней одежде, и о чем-то беседуют. Подхожу ближе, останавливаюсь, представляться не стал, а так постепенно внедряюсь в этот круг. Они все друг друга давно знают и, наверное, надоели ежедневным своим общением. Сначала они отнеслись ко мне настороженно, один спрашивает, кто я и откуда. Я признался, что когда-то служил на Черноморском флоте и хотел бы пообщаться со старыми моряками, и их настороженность ко мне отпала. Здесь просто шла «травля» бывалых моряков, больше с торгового флота, много ходивших за границу, повидавших весь мир. Рассказывали и, наверное, уже многократно пересказывали отдельные эпизоды от пребывания в иностранных портах. Разговор шел на морском жаргоне, известном мне и ранее. Рассказы шли с использованием смачного русского мата до пятого колена. Как они вели себя в морских портах Сингапура, на Филиппинах, в Малой Азии, посещали кабаки, рестораны, как общались с женщинами – о подробностях этих воспоминаний можно говорить только в мужских компаниях.
Конечно, долго мне находиться здесь было неприлично, да и не интересно. Меня просто интересовало, чем же занят этот люд, находясь на пенсии, для чего он здесь ежедневно собирается и чем их сходки заканчиваются. Истории, о которых они рассказывали, мне и раньше были знакомы, хотя о них в книгах не пишут и в кино не показывают. Морякам нужно, видимо, просто высказаться, удивить других. Их пенсия позволяла им скромно жить, и нужно было чем-то занять свободное время, «размагнититься».
Нарисовав картинок о своих и чужих похождениях, известных им по слухам, пошли разговоры о складчине на троих и на двоих, появились бутылки и стаканы, и началась выпивка. Вот так эти моряки и проводили свое время, и мне их почему-то, в конечном счете, стало жалко. Неужели нельзя использовать свое свободное время как-то по-другому и с пользой? Или в этом была виновата наша социалистическая система, давшая людям государственные пенсии, которая обеспечивала им какое-то материальное существование, а большего им и не нужно было.
На другой день я повстречался на пляже со своим новым знакомым и рассказал ему про встречу и про истории, которые я там слышал.
Через два года мы повторили свое пребывание в Одессе в том же санатории тем же составом, были в клинике Филатова, где отмечены положительные результаты лечения дочери. Мы побывали в тех местах, где были раньше, и отдыхом в Одессе были довольны. Моя семья впервые посмотрела морской парад кораблей Черноморского флота в честь дня Военно-морского флота СССР, а вечером был очень красочный салют, на Потемкинской лестнице было много народу, было торжественно и весело. А на городском стадионе посмотрели футбольный матч одесского «Черноморца» со сборной Японии. Одесситы выиграли, и весь город радовался этой победе.
К концу нашего пребывания в Одессе осложнились отношения СССР с Чехословакией, ожидалось вторжение, и это чувствовалось в городе, все оживленно вели политические дискуссии. Надвигались непредвиденные события и с нашими союзниками, в тот же 1968 год войска союзников вошли в Чехословакию.
Второй приезд в Одессу оказался для нас не последним. Уже в первый год перестройки мы с супругой вновь оказались в Одессе, она поехала по туристической путевке по Дунаю на теплоходе, мне же из-за моего секретного производства в капиталистические страны въезд был запрещен.
Какая-то государственная глупость – тебе доверяют большие секреты и в то же время сомневаются в тебе. Я решил обратиться к заведующему административным отделом крайкома Симонову. Он отказал, сославшись на инструкцию, и не рекомендовал по этому вопросу обращаться к П.Ф. Федирко. Я до сегодняшнего дня ругаю себя, что не пошел к нему. Я думаю, что Федирко бы мне в порядке исключения разрешил поездку.
Жена даже не поверила, думала, что я просто не хочу с ней ехать за границу, и чтобы как-то сгладить семейный конфликт, вынужден был сопроводить ее до Кишинева и Измаила, где дождался посадки на теплоход, а затем вернулся назад.
В Симферополе договорился с геологическим объединением, что нас встретит начальник одесской экспедиции и окажет содействие с гостиницей и транспортом, что они и сделали на самом высоком уровне, даже разместили в гостинице обкома партии. Мы в комфортных условиях пару дней провели в полюбившейся нам Одессе.
А в Кишиневе нам не понравилось, в то время началась горбачевская антиалкогольная кампания, стали в республике громить винодельни, закрывать винные заведения. Я вернулся в Одессу и даже на вокзале перед посадкой в поезд на Красноярск не мог выпить стопку водки.
Теперь снова вернусь ко времени работы в Мотыгинской промышленной зоне в 1964 году.
В Мотыгинский район пришла телеграмма из крайкома партии о том, что Неволину срочно прибыть в Красноярск, но неизвестно, для каких целей. Прихожу в отдел оргпартработы. Меня направляют к первому секретарю промышленного крайкома Валентину Федосеевичу Гаврилову-Подольскому. Тот, не спрашивая у меня о делах в районе, сразу переходит к делу:
– Вам необходимо вылететь в Москву в ЦК КПСС, отдел тяжелой промышленности, к А.А. Ямнову. ЦК запросил на вас партийную характеристику, мы ее дали. По-видимому, это связано с возможным вашим переходом на работу в ЦК КПСС.
И дальше уже как бы в наставление, он был человек деликатный, мне говорит, советует:
– Если у вас есть желание работать в Москве, то при беседах с ответственными работниками ЦК постарайтесь меньше говорить, больше слушать и конкретно отвечать на их вопросы. Они не любят людей, которые говорят больше их самих.
Вот с этим наставлением я и вышел из кабинета первого секретаря крайкома. Возникла загадка. Кто и почему вызывает именно меня и не ставит в известность крайком, с какой конкретно целью. Потом вспомнил, что Аркадий Андреевич Ямнов полгода назад с группой московских ученых геологов приезжал в Красноярск, и здесь рассматривались вопросы перспективы территорий Канско-Тасеевской впадины на калийные соли. Тогда в СССР была проблема с минеральными удобрениями, и у меня состоялась короткая встреча в крайкоме с Ямновым. И второе – я оказался единственным первым секретарем райкома в СССР из геологов.
В телеграмме крайкома партии было уже указано выписать себе командировочное удостоверение и взять деньги на билет для поездки в Москву. И теперь мне лишь оставалось взять бронь в крайкоме на авиабилет. Немного было тревожно: ведь что же я представляю для ЦК, недавно работавший в енисейской золотой тайге геологом и потом небольшой срок секретарем райкома партии?
В Москве зашел в 8-й подъезд ЦК, что на ул. Куйбышева. С удостоверением первого секретаря райкома меня беспрепятственно пропустили в секретариат отдела тяжелой промышленности. Обо мне сразу доложили А.А. Ямнову, он недавно стал завсектором геологии ЦК и, по-видимому, готовил себе аппарат – инструкторов. Человек осторожный, вдумчивый, уже хорошо знающий аппаратную работу, сложившуюся еще до времен Сталина, хотя была уже хрущевская эпоха руководства страной. Немногословный, расспросил меня о работе, семейном положении, какое учебное заведение я окончил. Потом попросил меня подождать и вышел из кабинета.
Возвратившись обратно в свой кабинет, он мне сказал, что первого заместителя завотделом сейчас нет, но он хотел бы познакомиться, и попросил меня прийти в отдел завтра в 11 часов дня. Меня направили к дежурному по размещению для проживания в г. Москве, где мне дали направление в гостиницу «Бухарест» в однокомнатный номер. Это напротив Кремля на другом берегу Москвы-реки. И опять загадка: зачем меня вызвали в ЦК КПСС? Об этом Ямнов даже не сделал намека. Я хорошо устроился, поужинал и пошел прогуляться на Красную площадь, которую посещал при всех поездках в Москву.
На другой день А.А. Ямнов в своем кабинете меня не задержал и сразу повел к своему непосредственному начальнику Сергею Алексеевичу Баскакову. Человек небольшого роста, крепыш, с седой головой, приветливо улыбнулся и пригласил к длинному столу, за которым уже сидел человек, которого представили как завсектором ЦК по металлургии по фамилии Федоров. Здесь же присел Ямнов. Баскаков – выдвиженец Пермского обкома партии. Этот пермский мужичок так сумел меня близко к себе расположить, что я забыл, где нахожусь и с кем беседую, а это ведь работник аппарата ЦК КПСС, откуда идет руководство всей великой страной.
Разговор проходил на различные темы, вплоть до того, как идет сплавка плотов на Ангаре и как называется деревянный багор сплавщика – пиканка. Он, по-видимому, вспомнил жизнь свою на Каме и сравнивал с Ангарой. В общем, я совсем забыл о предупреждении В.Ф. Гаврилова-Подольского – меньше самому говорить и больше слушать, а вел себя как рубаха-парень.
Теперь, закончив знакомство, уже Баскаков попросил меня прийти в ЦК завтра и назначил время. Все встали, пожали мне руку, и я покинул кабинет.
Третий день оказался заключительным. Теперь мы уже с Баскаковым пошли в кабинет этажом ниже к заведующему отделом, секретарю ЦК партии по тяжелой промышленности Рудакову. За столом сидел небольшой человек в очках. Он вышел из-за стола и за руку поприветствовал. Беседа с ним длилась примерно десять минут и закончилась пожеланиями успехов в работе. И на этом мои встречи в ЦК закончились.
Мой вызов и встречи в промышленном отделе ЦК объяснили мне тем, что ЦК партии готовит партийный резерв кадров с периферии для выдвижения их на работу в высшие партийные органы КПСС, в этот список резерва занесен и я. Что же касается моей просьбы выделить единицу освобожденного секретаря парткома для Ангарской экспедиции, то сообщили, что отдел постарается положительно ее решить, поблагодарили за беседу и разрешили возвращаться домой. Отметили приезд и отъезд в командировочном удостоверении. В Красноярском крайкоме расспросов никаких не было.
Где-то через несколько месяцев в наш район приехала большая комиссия Министерства геологии СССР, и в ее составе оказался инструктор ЦК КПСС Виктор Александрович Ларичкин. Рассматривали вопрос дальнейших геологических исследований в Нижнем Приангарье на бокситы. И здесь в одной из бесед Ларичкин мне поведал, что он недавно стал работать в ЦК КПСС инструктором, ранее был зам. заведующего промышленного отдела Приморского крайкома партии (Владивосток), и мне стало понятно, что нас с ним рассматривали одновременно и я оказался дублером. У нас с Ларичкиным в дальнейшем завязались личные дружеские отношения, которые длились вплоть до запрета КПСС, закончил партийную карьеру в должности уже заведующего сектором по геологии. И слава богу, что меня на работу в аппарат ЦК не взяли, я бы там работать не смог, поскольку должность инструктора – это работа куда пошлют, а я уже познал самостоятельную партийную работу, хотя и в районе.
Но на этом моя личная связь с отделом тяжелой промышленности ЦК не закончилась. Для меня открылись двери в отдел тяжелой промышленности, и я этим пользовался, правда, умеренно.
У меня продолжился контакт с А.А. Ямновым через пару лет. Я отдыхал осенью в Ялте в санатории «Россия», и за неделю перед самым окончанием лечения приходит телеграмма из Красноярского крайкома партии, подписанная П.С. Федирко, в которой сообщается, что такого-то числа в Москве состоится съезд ЦК профсоюза работников геолого-разведочных работ и топографий и мне нужно прибыть для участия в его работе. По приезду обратиться в ЦК КПСС к А.А. Ямнову. И опять этот человек вспомнил обо мне. Раз надо – значит надо, хотя и с неохотой покинул Ялту.
В Москве Ямнов без лишней беседы направил меня в ЦК профсоюза к его председателю, который выдал мне документы на съезд в качестве приглашенного, и больше ничего не спрашивал. Встретил меня председатель ЦК с любопытством. Это был мужчина пожилого возраста, пенсионного. Он уже знал, что ему готовят замену, но не знал, кому придется сдавать дела. Работал он в этой должности давненько. Одновременно дали направление в гостиницу ВЦСПС на Ленинском проспекте, одноместный номер и какие-то материальные льготы, положенные для делегатов съезда.
Съезд профсоюзов геологов состоялся во Дворце профсоюзов в центре Москвы, где обычно проходят панихиды по умершим руководителям страны. В президиуме съезда я увидел и А.А. Ямнова, но к нему не подходил, считал, что нескромно, и чтобы не бросалась в глаза моя связь с работником ЦК, держался отдельно от остальных делегатов.