Человекообразное существо
Профессор философии Эльдар Анисимович Нюхин решил написать рецензию на вышедший недавно в каком-то издательстве объемистый труд об истории культуры человеческого рода. Такая очень важная и сложная философская проблема, к тому же недостаточно полно разработанная в науке, по его мнению, достойна самого пристального внимания. Он прочитал уже больше половины этого серьезного исследования и пока был доволен: автор правильно, умно, смело решает вечные, непреходящие вопросы, проблемы культуры. Однако в этой книге были такие мнения, рассуждения, выводы, с которыми он никак не мог согласиться и поэтому задался целью внести некоторые поправки, корректировки, уточнения в общую концепцию, предложенную автором. Читал он неторопливо, вдумчиво, дабы не остались в тени какие-либо погрешности, неточности, которые могли бы исказить основополагающие идеи большого труда.
Эльдар Анисимович всегда читал серьезные труды в полном одиночестве, при котором никто не мешает – ни родные, ни близкие, дальние или недальние, даже жена и внуки. Поскольку было лето и время как раз отпускное, он присмотрел самое подходящее, по его понятиям и внучкам, место для чтения. Такое место он разыскал в самом конце боковой аллеи городского сквера, расположенное от места его жительства на расстоянии неполных пятисот метров, что буквально ничего не значило и не придавало никаких неудобств. Пройти туда и обратно до дома – сущие пустяки. Здесь он сидел в тени берез, кленов, вязов, в полной тишине, на свежем воздухе, что очень важно не только для здоровья, но и для работоспособности. В этом месте не было никого, все отдыхающие сидели на центральной аллее, да и там в будние дни было очень мало народа. В уютном уголке, в котором он обосновался, были только синички, бесшумно порхающие в кустах сирени, черемухи, да голуби, искавшие вокруг его скамейки какие-либо съедобные крошки. По субботам и воскресеньям Эльдар Анисимович не ходил в сквер, так как в эти дни сюда приходило много отдыхающих, здесь громко играла музыка, слышались разные песни, голоса, всякие игры, смех. Все это мешало ему читать и мыслить.
После выходных дней, в понедельник, он снова пришел в сквер и приступил к своей любимой работе. Он читал уже почти три часа, и за это время мимо него не прошел ни один человек, не пробегали со звонкими криками дети. В сквере не было слышно никаких голосов, не слышалась музыка, никто не шумел, ничто не гудело – одним словом, ему никто не мешал плодотворно мыслить и работать. Идеальные условия для изучения серьезного философского произведения. Вокруг слышны только чириканье воробьев да шуршание синичек в густых кустарниках. Но эти звуки приятные, они нисколько ему не мешали.
И вдруг в его смартфоне заиграла мягкая музыкальная мелодия. Он достал смартфон из кармана куртки, прислонил к уху.
– Алло.
– Эльдар, – услышал он голос жены.
– Я слушаю тебя, Маша.
– Эльдар, не пора ли прекращать чтение? Ты уже долго читаешь. Пора обедать.
– Маша, я тоже так думаю. Я закругляюсь. Так что жди меня. Я скоро приду.
Эльдар Анисимович закрыл книгу, положил ее на скамейку, рядом с собой, спрятал смартфон в карман. Спокойно посидел, послушал чириканье воробьев, посмотрел на шустрых синичек и отвлекся от своей работы, которая требовала напряженно думать и глубоко проникать в замыслы автора книги. И, чувствуя полное и отрадное спокойствие, поднялся со скамейки и отправился домой. Он неспешно прошел почти половину пути и вдруг ощутил, что у него пустые руки. В голову со всей силой ударила что ни на есть волна пещерного испуга: он забыл на скамейке книгу. А в маленьком городке такую книгу не купить. И это еще больше его взволновало. И он вернулся к своему месту. А в голове беспокойно крутилась только одна мысль: «лежит ли на месте книга? Не взял ли ее какой-нибудь случайный прохожий?»
Еще издали он увидел на своей скамейке мужчину, который держал его книгу и листал ее неизвестно зачем – там не было никаких картинок. Душа Эльдара Анисимовича окрылилась радостным чувством: книга цела и невредима. Это главное. Он успокоился.
По мере приближения к скамейке все отчетливее, яснее вырисовывался внешний облик мужчины. Ему было на вид лет сорок пять-пятьдесят. У него редкие волосы, спускавшиеся на покатый лоб какими-то смешными кривыми сосульками. На нем была изрядно изношенная потертая куртка, выцветшие старенькие джинсы. Ноги он вытянул вперед, и Эльдар Анисимович заметил, что туфли мужчины очень старые и скособочены.
– Здравствуйте, – с улыбчивой вежливостью сказал профессор.
– И вам желаю здоровья, – с чувством безразличия ответил мужчина, закрыл книгу и, держа ее в руках, положил на колени.
– Вы знаете, я на этой скамейке читал эту книгу и забыл ее, когда пошел домой, – сказал он в высшей степени вежливо и протянул руку чуть ли не до самой книги, – дайте мне ее, пожалуйста.
– А я вас здесь не видел, – скептически ухмыльнулся мужчина. – Вы читали ее или кто еще – одному Богу известно.
– Эта книга моя, – резко сказал Эльдар Анисимович. – Дайте мне ее.
– А чем вы докажите, что это ваша книга?
– На триста восьмой странице есть лист бумаги, на котором записаны мои замечания по поводу различных положений автора.
Незнакомец открыл названную страницу.
– Все правильно, – сказал он с какой-то странной усмешкой.
– Это моя книга. Дайте мне ее сюда, – снова протянул профессор свою руку. – Это мой почерк. И книга моя. Я своей рукой делал все замечания в этом листе. Дайте сюда книгу!
– А как вы докажете, что это ваша рука?
– Да хватит вам дурочку играть! – не на шутку рассердился профессор. – Отдайте мне мою книгу! Иначе я вызову полицию. Я сейчас вызову полицию.
– Вызывайте, – ни одним глазом не моргнул незнакомец. – А что сделает ваша полиция? Она ничего не докажет и доказывать не будет. Так что у вас ничего не выйдет. Вы не докажете, что это ваша книга и что на этой скамейке вы читали эту книгу.
– Слушайте, я доктор философских наук, профессор, – нервничал Эльдар Анисимович. – Меня попросили написать рецензию на эту книгу. Эта книга о развитии культуры человечества. Через неделю мне надо отправить рецензию в университет. А вы задерживаете меня своими глупостями. Не будьте посконным мужиком. Дайте мне книгу.
Незнакомец после всех этих слов рассмеялся так, как будто ему рассказали очень интересный анекдот. Его плечи подрагивали от смеха, глаза его прижмуривались и насмешливо смотрели на профессора, он хихикал и неизвестно сколько времени мог продолжаться весь этот концерт. Эльдар Анисимович решил воспользоваться расслабленным состоянием этого посконного мужика и пошел, как говорится, ва-банк – он вознамерился молниеносно выхватить книгу, но у него эта затея не получилась.
– А мне, знаешь, – перестал незнакомец хихикать, и одутловатое его лицо стало серьезным, – плевать на то, что вы профессор, мне плевать на вашу рецензию и на всю культуру человечества. Я вот что скажу. Подумайте, как вы можете вернуть себе эту книгу. Вы профессор и, видимо, глубоко думаете, – все время лыбился незнакомец.
– А что тут думать? Книга моя, и ты обязан мне вернуть ее. Если, конечно, у тебя есть совесть.
– Плевать мне на совесть. Думай, профессор. Я скоро ухожу. Мне некогда болтать с тобой о всяких пустяках. Думай, думай. У тебя есть только один выход.
– Какой? – обрадовался Эльдар Анисимович, продолжая стоять перед этим паскудным незнакомцем в надежде, что ему все-таки удастся взять у него свою книгу.
– Купи у меня эту книгу, – настырно смотрел незнакомец на профессора.
– Но это моя книга. Ты думаешь, что говоришь?
– Я-то думаю. А ты вот не думаешь, хотя и профессор. Я сейчас ухожу. И заберу эту книгу. Она моя. И все тут.
– Какой выход – говори, – устал Эльдар Анисимович разговаривать с этим придурком.
– Купи у меня эту книгу и будешь спокойно ее читать и писать рецензию.
Эльдар Анисимович понял, что с этой обезьяной у него ничего не получится.
– Сколько тебе надо заплатить? – спросил он.
– Сейчас книги дорогие. А эта тем более. Смотри, какая тяжелая, – понянчил он книгу на руках.
– Сколько хочешь получить, – профессору стало уже отвратительно смотреть на это существо, перед которым он стоит вот уже полчаса.
– Пять тысяч.
Эльдар Анисимович дрожащими пальцами вытащил из бокового кармана пиджака пятитысячную купюру и отдал ее этому человеку, а может быть, как подумал он, и не человеку, а Бог знает кому.
Дома его с нетерпением ожидала жена.
– Где ты пропадал до сих пор? – с тревогой в голосе спросила она.
– Маша, я имел дело с человекообразным существом.
– Это что за существо такое? – с удивлением спросила супруга.
Эльдар Анисимович все рассказал ей. Рассказал подробно и обстоятельно.
– К сожалению, есть еще такие существа, – сказала она и пошла на кухню собирать обед.
Прекрасная заря
По выходным дням молодые супруги читали стихи Пушкина, Лермонтова, Есенина, сонеты Шекспира, Петрарки, были неравнодушны ко многим другим звездам мировой и русской поэзии. Они каждый раз садились на диван и поочередно читали то, что им нравилось больше всего. У них была небольшая библиотека, подаренная им бабушками и дедушками как с одной, так и с другой стороны.
– Вадим, что сегодня будем читать? – спросила Эльвира в одной из летних воскресений.
– Мне хочется прочитать стихотворение Пушкина «Деревня». В школе мы его не читали. Учительница нам о нем ничего не говорила. Я сам это стихотворение прочитал, и оно мне очень понравилось. Но это было давно. Лет семь наверняка прошло, а может и больше. А ты что хотела бы почитать сегодня?
– Как ты, так и я, – с чувством солидарности ответила Эльвира.
Во второй половине дня, ближе к вечеру, погуляв с своим сыном Максимом, малышком пяти с небольшим лет, Вадим достал из нижнего шкафа том Пушкина, уселся на диван рядом с женой.
– Я прочитаю стихотворение «Деревня», а потом ты что-нибудь прочитаешь. Ты лучше меня читаешь, выразительнее, – сказал он. – Договорились?
– Посмотрим, – загадочно ответила жена.
Максим, как и всегда по выходным дням, когда не был в детском садике, взялся за свои любимые игрушки. В этот раз он притащил в холл игрушечную железную дорогу, представлявшую собой пластиковые, эластичные и очень легкие рельсы, которые можно легко сделать круглыми или какими-то еще. По железной дороге не очень быстро бегал поезд, состоящий из электровоза и нескольких маленьких пластиковых вагончиков. В электровозе есть батарейка, она и гоняла этот поезд, и от нее впереди горела маленькая, но яркая лампочка. Во время движения электровоз слегка посвистывал, колеса, вращаясь на рельсах, тихо шуршали и даже немножечко постукивали на рельсовых стыках. Максим устраивался на корточках посредине круга, нажимал на кнопочку на электровозе, и поезд начинал бежать по рельсам. Он блаженствовал, радовался, смеялся, наблюдая за этой сказочной картиной, глазки его горели неослабевающей детской восторженностью. С корточек Максим присел на коленочки и потихоньку передвигался по кругу вслед за поездом. Когда ему надоедало это занятие, он нажимал на кнопку и поезд останавливался. Он рассматривал рельсы, бросал их на пол, будто стараясь проверить их прочность, осматривал колеса электровоза и вагончиков, крутил их, пытался сам, без включения батарейки, передвигать поезд по рельсам, но это получалось у него плохо и неинтересно. Прошло немного времени, он снова включил батарейку, и поезд побежал по кругу, а он наблюдал за ним, радовался и смеялся.
А взрослые в это время наслаждались поэзией. Вадим с выражением прочитал стихотворение Пушкина «Деревня». Последние слова прочитал с особой проникновенностью и с чувством выразительности:
«Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?»
Дочитав стихотворение до конца, Вадим закрыл книгу и посмотрел на жену.
– Тебе понравилось, как я прочитал? – спросил он.
– Очень даже понравилось. С чувством, выразительно и вдохновенно. Молодец.
– Ты читала это стихотворение?
– Ну а как же? – удивилась Эльвира. – У меня бабушка и мама учителя русского языка и литературы.
– Наизусть не знаешь?
– Нет.
– А я знаю. Очень сильное стихотворение. Особенно мне нравятся последние строки:
«Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством Свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?» – прочитал он с еще большим вдохновением и с более возвышенным чувством.
– Сильно сказано, – выразила свое суждение Эльвира. – Пушкин есть Пушкин.
– Сейчас ты будешь читать, – сказал Вадим.
– Найди стихотворение, которое ты хочешь послушать. И я прочитаю.
И вдруг совсем неожиданно из холла стремительно выбежал Максим. Родители подумали, что он чего-то, видимо, испугался и прибежал к ним, но тут же увидели, что мальчик улыбался и все его личико веселенькое, радостное, а в синеньких глазках светится какое-то наивное детское желание, причем очень нетерпеливое и даже серьезное. И они решили, что сын не зря прибежал. Максим подбежал к отцу, положил свои розовенькие ладошки к нему на колени и вопросительно присмотрелся на отца.
– Пап, – хрустальным колокольчиком прозвенел его тонкий голосок.
– Ты что, Максим? Кушать захотел? Тогда к маме обращайся, – с улыбкой сказал отец.
– Я кушать не хочу! – прозвенел хрустальный колокольчик.
– А что ты хочешь?
– Что такое прекрасная заря?
Максим не выговаривал четко букву «р». Видимо, язычок его поднимался к верхнему небу, и эта буква получалась как бы недоговоренной, нечетко произнесенной. Но все это у него так мило и забавно получалось, что родители умиленно улыбались, радовались и чувствовали себя счастливыми, глядя на сына.
– Какая заря? – удивился отец. Да и мама тоже удивлялась.
– Ты сейчас сказал, что взойдет прекрасная заря, – серьезно и требовательно смотрел Максим на отца. Прямо ему в глаза.
– А зачем тебе нужна эта заря?
– Какая она есть? – интересовался Максим.
– Заря? – немножечко подрастерялся отец.
– Да, заря. Черная или красная?
– Заря не бывает черной, – разъяснял Вадим. – Она всегда яркая, красивая, красная.
– Она блестящая и красная? – задумчиво вперился Максим в какую-то одну точку на сорочке отца, не отнимая своих ладошек с его колен.
– Да, блестящая и красивая.
– Она уже взошла?
– Нет, она не взошла.
– А когда она взойдет? – разыгралась любознательность мальчика. – Скоро или нет?
Отец серьезно задумался над тем, что сказать сыну. Максим смотрел на него все время в ожидании ответа. Отец хотел сказать, что заря взойдет не скоро, но передумал: еще несмышленому мальчику нельзя так говорить, потому что он наверняка хочет, чтобы заря взошла.
– Заря должна скоро взойти, – сказал отец. – Ты хочешь, чтобы она взошла?
– Да, хочу. Она сегодня взойдет? – с детской наивной надеждой, спросил Максим.
– Об этом никто не знает, – с изумлением смотрел отец на сына.
– А где она взойдет?
Отец и мать сдержанно рассмеялись. Эльвира поправила Максиму воротничок сорочки, сбившийся немного в сторону, чистеньким платочком вытерла ему пухленькие разрумяненные щечки, чем-то напоминающих прекрасную зарю его жизни, которая уже взошла.
– Она всходит на небе.
– На небе? – внимательно смотрел Максим на отца.
– Да, на небе.
Мальчик замолчал, уставившись в одну точку на сорочке отца. Губки его были плотно сжаты. Казалось, что он думает сейчас о чем-то большом и важном в его понимании.
– На небе! – с неизъяснимой радостью вдруг тонким голоском вскрикнул он.
– Да, – утвердительно сказал отец. – Максим, мы потом поговорим еще об этой заре. А сейчас иди в холл и поиграй еще.
– А то поезд твой стоит на одном месте и ждет тебя, – присоединилась к разговору Эльвира. – Ты нажми на кнопочку на электровозе, и поезд побежит по рельсам. А ты будешь на него смотреть.
Максим отнял свои ладошки от колен отца и с такой же быстротой, с какой прибежал, удрал в холл играть.
Читать стихотворение настала очередь Эльвиры. Она решила прочитать стихотворение Пушкина «К морю». Предпоследнюю строфу она прочитала с особо глубокой нежностью и любовью:
«Прощай же, море! Не забуду
Твоей торжественной красы
И долго, долго слышать буду
Твой гул в вечерние часы!»
Они еще читали стихи. Первый том трехтомника великого поэта то и дело переходил из рук в руки. И, наконец, супруги решили, что на сегодня хватит.
– А что-то Максима не слышно, – спохватилась мама. – Не слышно ни одного шороха, не слышно свиста электровоза – какая-то тишина подозрительная установилась.
Она опрометью вскочила с дивана и бросилась в холл. Вадим последовал за ней, но не с такой скоростью.
– А где же Максим? – вся побледнела она и стала белой, как мел.
– Не знаю, – в растерянном недоумении пожал плечами отец и съежился, превратившись в маленького карлика.
Супруги кинулись в комнату, в которой читали стихи, потом в детскую, из нее бросились в спальную комнату. Максима нигде не было.
– Где же он? – дрожащим голосом спросила Эльвира неизвестного кого.
– Правда, где он? – вторил супруге Вадим.
– Максим! Где ты? Мы тебя ищем! Если спрятался – выходи. Мы тебя все равно найдем! – громко говорила Эльвира, поворачиваясь вокруг своей оси, чтобы голос ее расходился во все стороны.
– Помнишь, – с хлипкой надеждой сказал Вадим, – года три назад, когда ему было еще три годика, он залез в платяной шкаф и сидел там тихо и смирно до тех пор, пока мы его не нашли там. Мы причем звали его, а он не вылезал из шкафа.
Они молниеносно распахнули платяной шкаф, засунули в него свои головы, пошарили глазами и руками по его пространству, по всем углам – Максима не было.
– Куда он мог влезть! – дрожала как в ознобе Эльвира. – В сервант он не влезет, – и, подойдя к серванту, раскрыла нижние створки. – Здесь все забито посудой и другими вещами. Здесь нет места для него. Мы под кроватью в нашей спальне смотрели? – и по ее бледному лицу скользнула тень виртуальной надежды.
– Нет, не смотрели, – сказал Вадим.
Кинулись в спальню, влезли под кровать. И, хотя ясно было видно, что Максима здесь не было, все равно внимательно осмотрели все пространство под кроватью, даже постучали зачем-то по паркетному полу.
– Куда же он мог деться, Вадим? – не своим голосом спросила Эльвира. – Может быть его у нас украли?
– Каким образом? – спросил Вадим.
– А каким образом бандиты открывают входную дверь и крадут все, что попадется под руку? Их сейчас тьма-тьмущая развелось.
– Да нет, это невозможно, – не согласился Вадим. – Это невозможно.
– От входной двери до холла рукой подать. Все возможно.
– Нет, нет, – снова не согласился Вадим.
Парализованные, сбитые с толку неимоверным страхом, родители метались по квартире в поисках сына. Заглядывали, совали носы во все уголки, трещинки, ползали снова под кроватью, искали на кухне, заходили в туалет, в ванную комнату, открывали обувную полку.
Стало уже темнеть, и Вадим включил свет, надеясь, что он поможет в их поисках.
– У нас балкон не закрыт! – обнаружил он на свету небольшой проем между дверью и стеной.
Супруги очумело рванулись к балкону, открыли дверь настежь и обомлели, обалдели и, кажется, потеряли дар речи. Положив ладошки на перила, Максим смотрел в раскрытое окно балкона на темное вечернее небо. Смотрел завороженно и отрешенно от всего. Он даже не оглянулся, как будто не слышал, что на балкон пришли родители.
– Максим, ты что высматриваешь на небе? – спросил отец.
– Там ничего интересного нет, – все еще пребывая в полусознательном состоянии, сказала Эльвира.
– Нет, есть! – решительно возразил Максим.
– Максим, что ты хочешь увидеть на небе? Оно совершенно пустое, звезды еще не зажглись. Там ничего нет.
– Я жду, когда взойдет прекрасная заря, – не поворачиваясь к отцу, сказал Максим.
– Она не взойдет, – все еще не отошла Эльвира от нервной дрожи.
– Пушкин сказал, что взойдет, – прозвучала истина в устах младенца. – Я слышал, как папа читал стихотворение.
– Она не скоро взойдет, – сказал отец.
– А когда она взойдет?
– Максим, никто не знает, когда она взойдет, – старался отец убедить сына.
– Правильно сказал папа, – согласилась Эльвира. – Никто не знает. Пошли, Максим, – взяла она сына за ручку, – сейчас поужинаем и спать.
Человек с большой буквы
Рано утром Нина Федоровна собралась на работу. Вышла на улицу и удивилась: ужасно сколько снега выпало за ночь. Наверное, всю ночь шел беспрестанно. Все пространство вокруг как будто покрылось кипельно белой новенькой скатертью. Деревья, словно на каком-то празднике, стоят в белом убранстве, кусты жимолости едва виднеются из-под снежных шапок. Но ее ожидало новое удивление, которое не было для нее большой новостью, удивление, смешанное с чувством тихой, но глубокой восторженности. Все пешеходные дорожки, тропинки, проложенные, протоптанные за многие годы жильцами ТСЖ в дворовом сквере, были освобождены, аккуратно расчищены, с какой-то прямо-таки необыкновенной любовью, от снежных заносов, завалов, сугробов, которые могли бы затруднять людям проход через сквер на улицу. Все дорожки расчищены, подметены так, как будто на них расстелены белые коврики, совершенно неразличимые от снега. Но ее удивление подскочило выше облаков, когда она прошла вдоль всего двенадцатиэтажного дома, в котором жила не один год. Все подъезды были совершенно чисты от снега. Сколько же надо покидать лопатой снега, чтобы все проходы, все подиумы и ступеньки были свободны для жильцов дома. И проезжая полоса вдоль дома так вычищена, разметена от снега, что по ней хоть на боку катись и нигде не почувствуешь даже маленькую преграду. Снег большими кучами лежал за пределами этой полосы, в просветах между деревьями. И Нина Федоровна невольно подумала о том, сколько же надо было поработать далеко не молодому дворнику Тихону Петровичу, чтобы навести такой, можно без преувеличения сказать, идеальный порядок для всех жильцов дома. Это самый настоящий для них подарок. Снег мягко и звучно похрустывал под ее зимними сапожками, и ей казалось, что во всех этих нежно хрустящих звуках слышится что-то музыкальное, словно рядом идет какой-то концерт. Свернув в сторону от угла дома и пройдя по узкой пешеходной дорожке, тоже идеально вычищенной и подметенной так, что виднелся асфальт, она увидела дворника, который жил с ней в одном подъезде, только на разных этажах. Он был в длинном ватнике, в шапке-ушанке с поднятыми и завязанными на затылке ушами. Дворник, перегнувшись почти пополам, держа обе руки перед самым животом и крепко сжимая ими черенок фанерной лопаты, по принципу бульдозера сдвигал снег до самого края дороги, в сторону уснувших в утреннем молчании берез и кленов. Сдвинул порцию снега в положенное место, он выпрямился, сдвинул шапку на затылок и решил, видимо, немного отдохнуть. Он поставил лопату перед собой и оперся о ее конец обеими руками.
– Здравствуйте, Тихон Петрович! – тепло и нежно прозвучал голос Нины Федоровны.
Тихон Петрович еще больше сдвинул шапку на лоб и медленно обернулся.
– Здравствуйте, Нина Федоровна! – бойким голосом приветствовал он хорошо знакомую женщину. На легком морозце его щеки, несмотря на немалый возраст, порозовели, придавая ему свежесть молодости… Ему было далеко за семьдесят, но он смотрелся еще сильным, бодрым, энергичным старичком, способным к трудовой деятельности.
– Тихон Петрович, – ласково улыбалась Нина Федоровна, – я не перестаю удивляться вашей работоспособностью и вашей добросовестностью. Вы, я уверена, самый лучший дворник во всем нашем городе. Как вы всегда чисто убираете всю нашу дворовую территорию! С такой тщательностью и скрупулезностью, будто готовитесь к приезду высокого начальства, которое решило проверить вашу работу. Вы очень добросовестный человек. Такие, как вы, не так уж часто встречаются. Все жильцы нашего дома очень благодарны вам за все, что вы для них делаете. А сегодня вы, я уверена, совершили самый настоящий героический поступок. Сколько снегу навалило за одну ночь. Подумать даже страшно. Но вы все расчистили, разгребли, подмели и как на блюдечке преподнесли всем нам своеобразный подарок. Низкий поклон вам за это, – и поклонилась, словно перед иконой.
– И откуда взялась эта снежная прорва, – спокойно взглянул дворник на небо, сплошь закрытое темным слоем облаков, бегущих к горизонту. – Начал сыпать после полудня и валил почти до четырех часов утра. Я не видел на своем веку такой страсти. Как занавеской какой все закрылось от человеческих глаз. Деревьев не было видно на расстоянии трех метров.
– Вы, конечно, очень рано вышли расчищать?
– В четвертом часу утра снег значительно поредел. Уже не то, что было до этого. Деревья обнажились, стали видны. Вроде бы наступило какое-то прояснение. Ветер почти затих. Снег шел, но уже не мог намести большие сугробы. Одним словом, стихия начала засыпать, отдыхать, – шуточным тоном сказал дворник. – И как раз в это время я вышел. Ночные фонари у нас хорошо светят. И я приступил к работе.
– Четырех часов еще не было, а вы вышли работать? – огорченно-удивленно округлились глаза Нины Федоровны.
– А что вы думаете, Нина Федоровна? – спокойно возразил дворник. – А если бы я вышел в пять или в шесть часов? Что было бы тогда? Утром люди идут на работу, по разным делам, кто куда. Идут врачи, учителя, рабочие, идут дети в школу. Мамы и бабушки ведут малолеток в детские садики. А сколько инвалидов в нашем доме? Их немало. У одного ноги нет, на костылях прыгает как заяц, а у многих ноги так болят, что на них трудно ходить. Есть такие, которые из-за болезни передвигаются как черепахи. Всякие есть. Что было бы с людьми, если перед подъездами лежали сугробы? Я решил, что надо скорее идти разгребать сугробы, чтобы люди спокойно, без лишних проблем могли идти по двору и выйти из подъездов. Я сам еле открыл наружную дверь, потому что ее почти до половины засыпало снегом. И представьте себе, что кто-нибудь упал, поскользнулся и легко или сильно ушибся, получил какую-нибудь травму? Я обвинил бы в этом не Бога, а самого себя. Мне было бы стыдно не только перед нашими жильцами, но и перед всем миром. Моя совесть взорвалась бы в моем сердце, и я нигде и никогда не нашел бы себе покоя. Некоторые говорят – на все воля Всевышнего, а мы, маленькие людишки, не причем. Это говорят скверные, бессовестные люди. Другие говорят: «Стыд не дым, глаза не выедает». Тоже паршивые, бессовестные люди. Я вот что скажу, – провел Тихон Петрович морщинистой ладонью по лбу. – Я не думал о совести. Я думал о людях. И поэтому старался все сделать для них. И расчистил, устранил все завалы, посыпал песком там, где надо. И я считаю, что каждый человек на своем рабочем месте должен, обязан по зову своей души, совести думать о людях. Человек, который не думает о других людях, – это дерьмо, а не человек, – с какой-то внутренней, глубинной злостью сказал дворник. И еще я хочу сказать вам, Нина Федоровна, вот что. Вы удивлялись, что я так рано вышел разгребать снежные заносы. Я должен был все сделать до той минуты, когда рано утром взрослые, дети, инвалиды, больные начнут выходить из своих квартир по своим делам. И к этому времени я все приготовил, посыпал все ступеньки, дорожки песочком.
Нина Федоровна смотрела на дворника широко открытыми глазами, чтобы, наверное, лучше видеть его, лучше наблюдать за выражением его лица, глаз, лучше видеть его широкую душу. Каких только эмоций, чувств не было на ее открытом, благородном лице? Восхищение, восторженность, упоение, гордость за то, что была в хороших отношениях с этим замечательным человеком.
– Спасибо Вам, Тихон Петрович, за всё, за все ваши старания, за то беспокойство, которое вы неустанно испытываете за всех нас, – чуть ли не прослезилась Нина Федоровна. Сейчас он был у нее на первом месте в ряду тех ее знакомых и близких, которых она бескорыстно любила и уважала. – Вы Человек с большой буквы.
– Спасибо вам за добрые слова, – тихо сказал дворник. – Неважно, с какой буквы. Главное – быть человеком.