– Проклятый сквозняк, – посетовал торговец на обратном пути. – Бедные мои старые кости! Не ставни, а решето! Вот кабы Йертер не драл втридорога, давно бы заказал починить.
На этом жалобы закончились, потому как взгляд суконщика наткнулся на первого за день посетителя. Высокий плечистый мужчина лет сорока или около того при виде хозяина резко сорвал с головы шляпу в знак приветствия. На лицо незнакомца тут же свесилась прядь волнистых каштановых волос.
– Добрый вечер, – промямлил Хольп, не в силах оторваться от завораживающих нефритовых глаз посетителя. – Простите, я не услышал стука…
– Его не было, – холодно обронил великан, поправляя причёску. – Я прихожу без стука.
По внешнему виду, манере держаться и чётко выговаривать окончания посетитель походил на столичного франта из категории скоробогатых и оттого донельзя кичливых предпринимателей. Хольпу редко доводилось сталкиваться с подобными выскочками, поэтому он сперва оробел, но вскоре взял себя в руки и натянул маску услужливого продавца.
– Чем могу вам помочь, господин…?
– Незнакомец. Кажется, здесь меня так величают.
Физиономия суконщика стала белее покрытых известью стен лавки. Руки затряслись так, что старик едва не выронил подсвечник.
– Вижу, знаешь, кто я, – усмехнулся посетитель. – Тем лучше. Меньше мороки.
– Чем могу вам помочь? – упрямо повторил Хольп.
– Мне ничем, а вот себе можешь, если повинишься перед заказчиком.
– Да-да, непременно. Хотя уверен, что это досадное недоразумение. Я человек тихий, мухи не обижу. Если только нечаянно, так сказать, по стечению обстоятельств. Но это ничего. Вы, главное, сведите меня с заказчиком, а там уж мы всё утрясём.
– Молодец, Гюнас, быстро смекаешь. Но сегодня играем по моим правилам. Заказчик здесь, со мной, только видеть его тебе не позволено. Угадаешь, кто таков, и сумеешь вымолить прощение – твоя взяла. А нет – извини. Даю тебе время до последней капли.
Незнакомец выудил из-под плаща клепсидру с голубой тягучей жидкостью. Серебряная оправа гулко стукнула о прилавок. При виде лениво, но неотвратимо падающих капель старик пришёл в сильнейшее возбуждение.
– Толстоногий Винх! – выкрикнул Хольп в запале. – Да-да, точно он. Я ему десять бочек вина сплавил, в шести прокисшее было. Утопить меня грозился в этом самом, прокисшем.
– Мимо, – преспокойно сообщил Незнакомец.
– Тогда… Рейла Гунер, слепая вдова? – предположил суконщик. – Порченые ткани ей продавал, с пятнами, пока соседи, будь неладны, не подсказали. Здорово она на меня напустилась! В каталажку хотела упечь. Еле откупился.
– Ещё один промах.
– Неужто Гунблас Яг из-за тухлой свинины?
– Нет.
– Может, лекарь из-за дочери?
– Не угадал.
– Сапожник из-за жены?
– Нет, не сапожник.
– Ну хоть намекни!
– Время истекает.
Хольп в отчаянии принялся колотить себя кулаком по лбу.
– Вспомнил! – вдруг завопил он. – Парень. Кровельщик. По пьяни приятеля зарезал. Доверился мне, а я сдал его за вознаграждение. Но его же, вроде, повесили…
– И не кровельщик. Всё, время вышло.
– Погоди, дай минутку ещё, – взмолился старик.
– Я сказал, – отрезал Незнакомец.
– Не губи-и-и, – по-бабьи заголосил суконщик. – Всё отдам, всё, что ни попросишь!
Тощая фигурка нырнула под прилавок и тут же вынырнула обратно. Рядом с клепсидрой шлёпнулся туго набитый кошель.
– Вот, возьми. Это золото.
– Я демон. К чему мне золото?
– Отдай заказчику.
– Безумец! Вы все смертные безумцы. Если бы знали истинную цену солнечного металла, попрали бы его ногами.
Хольп удивлённо вылупился на Незнакомца, словно гадая, в своём ли тот уме. Вариантов для действия оставалось немного, точнее всего один, которым старик тотчас и воспользовался. В демона полетели первые попавшие под руку отрезы ткани. Пока супостат выпутывался из вороха материи, суконщик шмыгнул в подсобку и оттуда через чёрный ход – на улицу. Благодаря непогоде и густым октябрьским сумеркам любопытных глаз можно было не опасаться, так что Хольп рванул прямиком к тракту. Поначалу старика провожали тускло освещённые, унылые фасады среброводских домов, затем потянулись изгороди, раскромсавшие прилегающие к городу земли на ровные лоскуты пашен и пастбищ, и наконец показались невозделанные поля с купами деревьев. Свернув с большака, Хольп укрылся под высоким тополем с безлистными, поражёнными омелой ветвями. Тут бы беглецу облегчённо вздохнуть, но измождённые лёгкие извергли только хрип, а потная спина вместо гладкого ствола упёрлась в ребристый стеллаж. Пространство сомкнулось, и суконщик вновь очутился в своей лавке.
– Какие же вы, смертные, предсказуемые, – с сожалением заключил Незнакомец. – Сначала посулы, потом бегство. Или наоборот: сначала бегство, потом посулы. Иногда угрозы, если есть иллюзия власти и вседозволенности. Скучно с вами. Очень уж редко попадаются стоящие экземпляры. Намедни посчастливилось мне пообщаться с достойным человеком, но недолго. Судья вынес приговор – смерть. Достойные люди долго не живут.
Старик не то что не понял, а вряд ли даже слышал монолог демона, ибо разум его охватил ужас от осознания неминуемости скорого конца.
– Вижу, ты озабочен лишь собственной судьбой, Гюнас. Обычное дело для твоего племени. Что ж, давай узнаем мнение судьи, твоей совести.
Далее не предвиделось никаких неожиданностей. Заученный до оскомины ритуал: подбрасывание хрустального песка, вызов через магическое зеркало судьи-двойника, просмотр картин из прошлого, выслушивание приговора. Однако вопреки прогнозу на втором этапе случилось нечто из ряда вон: судья не явился на вызов.
– Ну и ну, Гюнас, – поразился демон, – где же твоя совесть? Кто выполнит обязанности судьи?
В словах Незнакомца мелькнул лишь бледный призрак возможности уйти от наказания, а суконщику и этого оказалось достаточно, чтобы прийти в себя, приободриться и попытаться руками и зубами вцепиться в дарованный фортуной шанс.
– Моё какое дело? – огрызнулся старик. – Коли некому судить, отпусти меня подобру-поздорову. Это у вас, духов, досужего времени тьма тьмущая, а у меня забот полон рот.
– Да я бы отпустил, – решил подыграть Хольпу демон. – Думаешь, охота мне с тобой валандаться? Но как потом отчёт заказчику давать?
– Ты, вроде, говорил, что заказчик с тобою вместе пришёл.
– Я всегда так говорю. Для острастки.
– Вон оно как, – улыбнулся старик. – Чего ж тебе от меня надобно?
– Поведай, что там за буча в Высеграде случилась, а я уж лазейку отыщу.
– А, вот из-за чего весь сыр-бор. Так бы сразу и сказал. Пустяковое дело. Яйца выеденного не стоит. Было из-за чего стращать! Ну да ладно, слушай. В Высеград меня занесло за два с половиной года до той заварушки. Славно я там устроился под мягким боком городского головы. И вдовушку весёлую для свиданий приискал. Думал даже осесть там, жениться. Не весь же век перекати-полем! Но погорел я, причём глупейшим образом. На чернилах. Ах, да! Я, кажется, забыл упомянуть, что поставлял бумагу и чернила для высеградского Совета. Вдвое дешевле конкурентов. А скупал за сущие гроши у контрабандистов. Старые связи. Самым сложным оказалось наладить доставку. Все руки измозолил, покуда тоннель от дома до реки прорыл. Ночами товар на лодках подвозили и на берег сгружали, а я уж сам потом через тоннель таскал. Можно было и нанять какого-нибудь битюга из местных, да глухонемых поблизости не нашлось, иному же люду я не доверяю. Тяжко пришлось, но выручка все труды покрывала. Хорошо дело шло, гладко. До тех пор, пока одному умнику из Совета не приспичило в архив сунуться. Тут и обнаружилось, что чернила со временем обращаются в пыль и осыпаются. По счастью, при Совете у меня свой человечек имелся, за немалые деньги купленный. Он-то и сообщил мне, что шумиха назревает. Ну я недолго думая вещички собрал, двери запер и в подвальчике затихарился. Решил по темноте уходить. Добраться по тоннелю до реки, а там у меня лодочка была на чёрный день припасена. Ну вот, сижу я, значит, в подвале и вдруг слышу: вопли, колготня. Сунулся на улицу разузнать, что стряслось. Оказалось, узкоглазые напали. Пожгли частокол, в город ворвались. А у нас гарнизону: два десятка лучников да пять десятков копейщиков. Основные силы на восток перебросили, к границе с Камом, где шли бои. Нападения намирцев никто не ожидал. В общем, продержались недолго. На улице-то я наткнулся на соседа с семейством. Ох, и шумные, суетливые людишки! Еле дознался, что Совет повелел всем женщинам, детям, старикам, больным да увечным в Ратуше собираться, а мужчинам, способным оружие держать, вкупе с копейщиками их отход прикрывать. Я сразу сообразил, что советники измыслили. Такой исход меня не устраивал. А ну как чинуши документы важные с собой прихватят! Мне что же потом весь остаток жизни трястись в ожидании, когда злосчастный компромат выплывет? Ну нет, не на того напали. Рисковал я, конечно, здорово, но иначе никак нельзя было. И намирского-то толком не знал, так, пару фраз всего. Нужда заставила – объяснился. Доставили меня к командиру. Толмача сыскали. Тут уж я узкоглазым обстоятельно про мою случайную находку рассказал. То, что от Ратуши к паромной станции ведёт секретный ход, я знал давно. Ещё когда свой тоннель копал, наткнулся на кирпичную кладку, причём вдали от всякого жилья. Даже утлого сараюшки поблизости не наблюдалось. За хорошее вознаграждение мой прикормыш из Ратуши достал подробный план «кротовой норы», как этот ход именовали в Совете. Я заучил его наизусть, благо, память у меня крепкая, и велел вернуть в архив – а ну как хватятся. Собственный тоннель пришлось подправить. Отдалить, так сказать, на почтительное расстояние. Когда же работа была окончена, я вместо того, чтобы выкинуть схему «кротовой норы» из головы, наоборот, стал время от времени представлять её перед глазами: боялся запамятовать. Нутром чуял, что рано или поздно пригодится. И пригодилась-таки! Но, думаете, эти свиньи узкоглазые меня отблагодарили? Как бы не так! Заперли в ближайшем чулане. Двое на страже встали, остальные ушли. Прескверное положение! Хорошо ещё, что сразу не порешили. Но я тоже не лыком шит. И не из таких передряг выкручивался. Сперва как следует огляделся, и не зря! Чуланчик-то знакомый оказался, Бора Одноглазого чуланчик. Вот уж, думаю, свезло так свезло! У Бора в этом чуланчике тайничок имелся под полом, куда он от жены выпивку прятал. А я в ту пору галатским винцом, тоже контрабандным, из-под полы приторговывал и не раз в отсутствие супружницы вместе с ним бочонки туда закладывал. В общем, схоронился я в подполье, и когда командир узкоглазых, явившийся по мою душу, меня не обнаружил и стал вместе с горе-сторожами прочёсывать двор, я под шумок шмыгнул в дом, оттуда через окно – в соседский огород и после задворками к своему жилищу пробрался. Там уж дело за малым оставалось: схватил вещички и в тоннель. Всё, поминайте как звали!
Торопливый, галопирующий монолог суконщика завершился настолько внезапно, что Незнакомец несколько мгновений молчал, ожидая продолжения. Когда же такового не последовало, демон поклонился.
– Благодарю тебя, Гюнас. Ты отлично выполнил обязанности судьи на первом этапе. Только забыл упомянуть о сожжении Ратуши.
– А моё какое дело? – сердито проворчал суконщик. – Не я же поджигал.
– Хорошо, – примирительно поднял руки демон, – не будем спорить. Сейчас на очереди второй этап.
Нахмуренные брови Хольпа возвестили о том, что старику совсем не понравились слова собеседника.
– Какой ещё второй этап? Ты же обещал отпустить меня!
– Что я и делаю, – отпарировал Незнакомец, – отпускаю тебя в недра твоего внутреннего мира.
Взгляд демона стал гипнотическим, и старик не заметил как очутился по ту сторону магической зеркальной глади.
– Заказ должен быть выполнен, – заявил Незнакомец, – при любых обстоятельствах. Нам нужен судья, и ты один способен отыскать его в лабиринте твоей души. А чтобы ты в дороге не заскучал ненароком, даю тебе стимул: будешь испытывать муки сожжённых по твоей милости высеградцев и при этом не сможешь умереть до тех пор, пока не найдёшь свою совесть.
В тот же миг суконщика со всех сторон охватило пламя.
– Нет! – с безумными от ужаса глазами завопил Хольп. – За что? Не я же поджигал! Не моя вина!
Тощая фигурка заметалась по зазеркалью. Вырывавшиеся из пламени клубы дыма стремительно заволакивали пространство, так что вскоре старик окончательно пропал из виду, и только под потолком ещё долго носился отгул его последнего крика. Хотя, возможно, это были всего-навсего завывания ветра на чердаке.
* * *
В разгар дня Портовое предместье не выглядело ни таинственным, ни зловещим. Обычная бедняцкая окраина, где пустых желудков гораздо больше, чем краюшек хлеба, способных их наполнить.
Бэфэ Литни Симум всё в том же эльфийском плаще, скрывавшем экстравагантную наружность Унат, шествовала знакомым маршрутом. Глазеть по сторонам не хотелось: заказчица торопилась покончить с оставшимися формальностями. И лишь по прибытии на место стала очевидна тщетность её спешки. Из-под капюшона выпорхнул возглас удивления с толикой досады. Увы, таверны с нечитабельной вывеской больше не существовало. Всего за два дня, что прошли со времени достопамятной встречи, здание на Гужевом спуске успело обзавестись новой табличкой. На известняковой плите было выбито три символа, понятных любому намирцу: кровля, клюка нищего и лекарский колпак. А поскольку Бэфэ Симум достаточно долго прожила в Намире, ей не составило труда расшифровать эту надпись. Странноприимный дом. Далеко не то заведение, где жаждала очутиться Унат.
При внимательном рассмотрении Бэфэ на минуту пригрезилось, будто поверх символов ползучим гадом извивается гнусная ухмылка Замбука. Унат инстинктивно встряхнула головой, чтобы прогнать морок, и двинулась в сторону прибрежных скал.
Под напором бриза эльфийский плащ вздувался и трепетал, отчего застывшая на острие утёса фигура издали напоминала бабочку траурницу. Крики чаек время от времени разбавляли монотонный шелест прибоя. На губах и в душе ощущалось одно: горечь.
– Так, значит, ты не передумала? – внезапно раздался за спиной голос «негоцианта».
– Нет, мой господин, – не оборачиваясь ответила Унат.
– Тебя не удовлетворила работа моего подопечного? – последовал новый вопрос.
– Полностью удовлетво’гила, мой господин.
– Какова же тогда причина?
Унат поднесла руки к груди.
– Здесь…пусто.
– Понимаю, потому и не отговариваю. Надеюсь, ты осознаёшь последствия?
– Да, мой господин.
– Хорошо. В таком случае, до скорой встречи, Бэфэ Симум.
– До ско’гой вст’гечи, мой господин.
Без единого звука, крика или стона, Унат бросилась вниз. Набежавшая волна бережно слизнула окровавленное тело с рифа и уволокла в мир безмолвия и покоя.
– Скажи-ка, Замбук, – обратился «негоциант» к стоящему рядом и, как всегда, гаденько ухмыляющемуся подручному, – могут ли демоны стареть?
– Не припомню такого, господин Айбук.
– Значит, я первый.
– Не понял вас, господин.
– Устал я, Замбук. От склок и свар, от суеты, от злобы и от безразличия, от гордецов и от смиренных. Ото всего и ото всех. Люди в подобном случае говорят – старость пришла.
Демон Правой Руки не нашёлся, что сказать, и потому молча ожидал следующей реплики господина. Но тот лишь глубоко вздохнул и уставился на резвящуюся в отдалении стайку дельфинов. Айбук так и не решился признаться подручному, насколько он, Владыка Бездны, до крайности презирая смертных за неспособность в решающий момент сделать правильный выбор, завидовал этим жалким букашкам за то, что они обладали ценнейшим даром, которого демоны были вероломно лишены.
Львица и воробей.
Тури знает, что такое свобода. Тури ныряет в глубину, туда, где много водорослей и ракушек – много еды. Солёная вода щиплет глаза, но Тури ныряет раз за разом и приносит много еды. Люди племени сыты и довольны. Это и есть свобода.
Тури делает так, как учит Монью. Опускается на семь-восемь локтей. Ниже запрещено. Тури видел кости тех, кто нарушил запрет. Пищу надо собирать быстро, нельзя отвлекаться. В глубине полно зубастых рыб и демонов. От тех, кто медлит, не остаётся даже костей.
Монью мудрый. Он говорит о великом законе: сколько люди взяли у моря, столько же нужно отдать. Давным-давно, когда Тури звался Тука и еле дотягивался до нижних веток масличного дерева, закон перестали соблюдать. Ничего морю не отдавали, только брали. Тогда из бездны поднялось чудовище и проглотило рыбаков. С ними была мать Тури. Потом все боялись подходить к морю. Но Монью сказал: «Возьмите свои украшения и бросьте в воду». Все сделали так, и чудовище уплыло.
Монью мудрый. Он слышит голоса духов.
* * *
Благодарение богам, улов получился обильным. Сквозь щели корзины поблескивала серебряная чешуя, сбоку вялой ботвой свешивались щупальца осьминога. Бодрый мотивчик, насвистываемый Тури, ловко вплетался в трели птиц и шорох лагуны за спиной. Жаркое солнце безжалостно пекло коротко стриженую макушку, сверкало в капельках пота на дочерна загорелой коже, заглядывало в узкие прорези глаз.
На подходе к деревне удачливого рыбака встречал бритоголовый старейшина.
– Запах моря…запах жизни, – провозгласил Монью и тотчас добавил:
– Торопись, скоро начнётся.
Юноша кивнул и с довольной улыбкой затрусил вперёд по тропинке.
На ходу Тури подскакивал от восторга и нетерпения: ему впервые предстояло увидеть Священную Свадьбу. Обряд проводили редко, только при крайней нужде. Монью рассказывал, что он всего однажды наблюдал такой ритуал: в год Красной игуаны, задолго до рождения Тури, когда пробудилась Огненная гора.
Сейчас поводом послужило нашествие людей-из-за-моря. Они скрытно подплывали к острову со скалистой стороны на громадных лодках величиной с дом, пересаживались в лодки поменьше и на них проникали в лагуну. Несчастные, отправившиеся в эту пору на промысел, попадали в плен. Деревня постепенно пустела. Мольбы и подношения богам оставались втуне. И жрец решил, что наступило время прибегнуть к последнему средству. Отдать в жёны Дарующему, богу солнца, лучшую девушку деревни. Наиболее выносливую и годную к замужеству. Пусть она умолит небесного супруга избыть напасть.
У капища в благоговении склонили головы и немощные старики, выползавшие из глинобитных лачужек лишь по особым, исключительным случаям, и дородные матери с непривычно тихими ребятишками, и жилистые, остроглазые девушки, и смуглолицые парни, и самые уважаемые обитатели деревни: мужчины – добытчики, охотники и рыболовы. Тури протиснулся поближе к последним.
При появлении жреца со связками тлеющих сандаловых прутьев в руках толпа зашелестела. Ретивый западный ветер тут же разнёс по округе мягкий сладковато-терпкий аромат. Благовония заняли свои места на деревянных подставках перед каменным истуканом, что послужило знаком начала молитвы. Жрец затянул пресное, как маисовая каша, песнопение, толпа послушно повторяла за ним. Под завывания соплеменников на капище вышла Айя, невеста Дарующего. Тури давно восхищали крепкие ноги и зычный голос девушки. Он частенько грезил о том, как было бы хорошо взять её в жёны, когда наступит пора. Однако ни ревность, ни сожаление его не мучили. Юный ныряльщик понимал: глупо соперничать с божеством.
Продолжая петь, жрец протянул Айе приземистую широкую вазу с грубо выцарапанным орнаментом. Внутри покоилась крупная морская улитка. Тури не раз находил таких на дне. Несмотря на красоту раковин, юноша старался держаться от них подальше. Монью предупреждал: это сильно ядовитые твари.
Девушка опустила пальцы в вазу. Чувствительный укол, и несколько мгновений спустя непреодолимое головокружение. Жёлтые лица соплеменников расплющились и растеклись в стороны, точно жидкое тесто для лепёшек.
По жесту жреца двое высокорослых парней уложили невесту Дарующего в плетёные носилки. Жерди носилок легли на мускулистые плечи. Айю закачало на тростниковом ложе, а миг спустя девушке показалось, что она стала лёгкой, будто пичуга: вот-вот вспорхнёт и умчится в зовущую синеву.
Вскоре процессия во главе со жрецом прибыла на пляж, где под одобрительное гудение деревенских бесчувственное тело невесты перенесли в заранее подготовленную, старательно украшенную орхидеями, камелиями и листьями папоротника пирогу. Теперь лодку предстояло спустить на воду. Подсобить служителю Дарующего вызвались недавние носильщики. Поднатужились – под днищем заскрежетал песок. Ещё чуть-чуть – и посудина заскользила по бирюзовому одеялу лагуны.
* * *
В доме Ратепа принимали гостей. Случалось это редко – высокородный хозяин оказывал подобную честь лишь достойнейшим из достойных, – и оттого Наль и Арсет с раннего утра закружил вихрь суеты и предвкушения.
Сёстры умирали от любопытства увидеть господина Имхатуна, прочимого младшей в женихи. По слухам, этого деятельного молодого человека ожидала завидная карьера. К двадцати двум годам он стал первым помощником своего дяди, наместника Сазума и прочих южных колоний, в обход менее расторопных кузенов.
Вместе с тем интересы сестёр значительно разнились. Наль, страдавшей от грубости и нечуткости мужа, равно как и от скуки, хотелось выяснить, насколько господин Имхатун привлекателен и обходителен с дамами, а пятнадцатилетняя Арсет, полная любознательности и романтичности, жаждала в подробностях разузнать о жизни дикарей. В раннем детстве её завораживали рассказы кормилицы о косоглазых желтокожих островитянах с плавниками вместо рук и жабрами вместо рёбер. Особенно девочке нравилось слушать о привольном житье «рыбьих людей» в согласии с простыми и честными правилами. Позже мать объяснила, что здравомыслящему ребёнку из аристократической семьи негоже верить в чистейший вздор, который несёт полуграмотная простолюдинка. С одной стороны, Арсет соглашалась с матерью, но с другой… Ах, как мечтала она хоть ненадолго стать островитянкой, поменять вечно сумрачные комнаты, задрапированные пыльным бархатом, на белый пляж! Дышать горьким морским воздухом, купаться в кишащем золотыми рыбками заливе, носиться разыгравшейся кошкой по берегу, собирать ракушки и мастерить из них ожерелья, не тревожась о том, что кто-то сочтёт её поведение непристойным.
Традиция возбраняла женщинам присутствовать на званом обеде, поэтому насладиться беседой с приглашёнными сановниками сёстры не могли – их время пришло вечером, когда после изысканной многочасовой трапезы, вежливо выпроводив всех, кроме Имхатуна, муж Наль предложил молодому человеку остаться на чай. Столы накрыли в малом зале. Как положено, мужчин и женщин разделяла решётчатая бамбуковая ширма, присутствие которой позволяло вторым появиться перед посторонним в домашнем облачении, без головного платка и вуали.
Стройность, грация и правильные крупные черты лиц сестёр сразу вызвали расположение со стороны возможного жениха. Наль и Арсет, в свою очередь, залюбовались поджарой фигурой молодого вельможи, казавшейся совершенной на фоне тучного, пусть и осанистого, Ратепа.
Разговор, начатый с предписываемых этикетом общих фраз, постепенно свёлся к обсуждению уклада жизни и нравов южных дикарей.
– Не настолько они примитивны, как принято судить в столичном обществе, – возразил на резкое замечание хозяина Имхатун. – Да, их манеры не отличаются утончённостью, быт груб и омерзителен, и вместе с тем они владеют знаниями о всемирном равновесии, о круговороте времени, о движении светил, имеют зачатки письменности. Мой дядя купил у старейшины одного из сазумских племён глиняный диск с необычным рисунком. Когда он похвастался приобретением перед знакомым астроном, тот был потрясён: рисунок оказался довольно точным лунным календарём. Островитяне, называемые нами дикарями, значительно более сложны, чем мы себе представляем. И порой непредсказуемы. Видимая кротость, податливость уживаются в них со зверской жестокостью. Вероятно, поэтому мифы сазумов крайне своеобразны: поэтичность и возвышенность свободно и часто неожиданно сочетаются с приземлённостью.
Арсет нарочито громко хмыкнула.
– Вы со мной не согласны, юная госпожа? – шутливо осведомился Имхатун.
– Не то, чтобы…, – смущённо замялась девушка. – Меня заботит иное. Я считаю, что дикари счастливее нас, ведь они живут по законам природы. Почему же мы должны следовать законам, написанным людьми, даже если они несправедливы?
Ратеп и Наль одновременно изменились в лице. Хозяин сердито нахмурился, его жена округлила глаза от ужаса.
– Серьёзный вопрос, подобающий морщинистому старцу, а не миловидной девушке, – улыбнулся молодой вельможа.
– И уж точно не дружеской вечерней беседе, – поддержала Наль. – Не лучше ли предоставить господину Имхатуну поведать нам о перипетиях его недавнего морского путешествия?
– О, я с удовольствием, – ответил гость и, прежде чем приступить к рассказу, повернувшись к Ратепу, шепнул:
– Дерзкая девчонка.
– Верно, далеко ей до моей овечки, – вполголоса заметил хозяин, – но ведь недаром говорят: чем норовистее кобыла, тем приятнее её обуздывать.
Мужчины приглушённо засмеялись.
* * *
Черепаховый гребень скользил по волосам Арсет, словно лодка по морю. Широко расставленные зубцы плавно взрезали волну за волной. Пока служанка причёсывала и переодевала девушку ко сну, Наль, полулёжа на тахте, сосредоточенно наблюдала за покачиваниями пламени масляной лампы. Как только приготовления закончились, и рабыня покинула комнату, старшая сестра грозно взглянула на младшую.
– Я всё понимаю, – упреждающе подняла руку Арсет.
– Тогда зачем? – Наль чуть не задыхалась от возмущения.
– Тот чужеземец, он так смотрел на меня…
– О чём ты?
– Две недели назад мы возвращались домой от госпожи Нетеш. Когда я садилась в экипаж, почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Обернулась и увидела незнакомца, инородца. В его взоре я прочла восхищение и уважение. А ещё теплоту. Это поразительно! Скажи, отчего наши мужчины не способны одарить нас ничем иным, кроме пренебрежения и колкостей?
– Фантазии хороши в детстве, Арсет, но рано или поздно с ними приходится прощаться. Надеюсь, ты осознаёшь, что…
– Наш отец погиб в далёком плавании, а состояние за неимением более близких родственников мужского пола передано твоему мужу. И теперь мы сделались собственностью тирана. И хуже того, сластолюбца.
– Бедная наивная девочка, – снисходительно улыбнулась Наль, – можешь ли ты представить, насколько я признательна Ратепу?
– За то, что он обходит спальню супруги стороной, однако не упускает случая проведать юношей, известных своими противоестественными склонностями?
– Именно. В отличие от мужей моих подруг, Ратеп не плодит бастардов, и я спокойна, что всё имущество перейдёт к моему сыну, а дочь получит богатое приданое. И довольно об этом! Вернёмся к твоему поведению. Ты грубейше нарушила этикет в присутствии высокого гостя: перебила его, прямо высказала своё мнение, затронула щекотливую тему. По воле Ратепа, нашего кормильца и господина, в качестве наказания тебе надлежит отправиться завтра в Храм Добродетели. Там ты проведёшь одну луну за чтением «Трактата о смирении» вепсаренского отшельника.
– Но ведь…
– И не забудь перед отъездом поблагодарить моего супруга за оказанное снисхождение.
* * *
Бахрома занавески едва шевелилась от лёгкого дыхания. Сквозь прихотливый узор панджары Арсет наблюдала за новым рабом, как наблюдают за экзотическим животным, равно с интересом и опаской.
Утром с рынка на телегах доставили муку и специи для предстоящего приёма. Невольники таскали мешки и корзины со двора на кухню. Все они молчали, кроме одного. Того, за кем следила девушка. Молодой сазум, несмотря на тяжёлую ношу, напевал весёлую ритмичную песню на своём языке. Остальные нет-нет да улыбались.
Улыбнулась и Арсет, неосторожно высунувшись из-за укрытия, чтобы лучше рассмотреть жизнелюба. Наль заметила сестру и жестом позвала спуститься во двор.
– Подарок Имхатуна, – указала на нового раба жена Ратепа. – Вопреки твоей непочтительности ты ему приглянулась. Супруг велел отдать дикаря тебе, но у нас столько дел сегодня: рабочих рук не хватает! Не сердись, пожалуйста. Ещё пару мешков отнесёт, и можешь забирать и распоряжаться, как тебе нравится.
– Я не сержусь, – ответила Арсет. – Подожду здесь, если не возражаешь.
Наль бросила на девушку обеспокоенный взгляд.
– Мой зонтик мал для двоих, а солнце сегодня очень яркое. Почему бы тебе не посидеть на террасе?
– Ладно, только не забудь прислать ко мне сазума.
– Хорошо.
Южанин появился перед Арсет через четверть часа. Он по-прежнему казался беззаботно радостным, хоть и чуточку усталым. Помимо этого девушку озадачила его манера держаться независимо, на равных. Обычно в присутствии хозяев на лицах рабов отражалось либо трепетное подобострастие, либо напускное безразличие. За тем и другим зачастую пряталась жгучая ненависть.
От обилия вспыхнувших в голове вопросов Арсет растерялась. Вместо добродушного приветствия с губ угловато слетело:
– Как твоё имя?
Юноша ткнул пальцем в стайку воробьёв, которые самозабвенно лакомились просыпанным кем-то просом.
– Энки.
– Это на камском. А на твоём родном наречии?
– Тури. Однако на твой земля мне такой прозываться нельзя. Твои боги будет думать, я есть чужак, посылать большой беда на мой голова. Я есть Энки, кто есть ты?
– Арсет.
– Ай-ай! – притворно ужаснулся сазум. – Львица будет глотать воробей!
Заливистый смех девушки спугнул чутких птиц. Стайка с тревожным чириканьем упорхнула прочь.
– Нет, если пообещаешь меня слушаться, – заверила дикаря Арсет, а потом уже серьёзно добавила:
– Я шучу. С моей стороны было бы подло обращаться с тобой подобным образом. Тебя и так лишили слишком многого: родины, свободы…
– Энки иметь свобода. Хороший еда кушать давать, славный комната с хороший кровать, сладко-сладко спать.
– Ты, наверное, не совсем понял меня, – задумчиво произнесла Арсет, – я подразумевала, что тебя принуждают работать, и что ты вдали от твоего острова, где ты мог делать, что захочется.
– На остров Энки хотеть кушать. И деревня люди хотеть кушать. Долго-долго надо плавать, нырять, пищу добывать. Ракушки есть, рыба есть – Энки шибко нравится. Несёт в деревня улов. Люди довольны.
– Значит, тебе нравилось плавать и нырять? И добывать пищу для одноплеменников? Это так великодушно!
Громкий топот за спиной заставил Арсет вздрогнуть и резко обернуться. На террасу ввалился Ратеп. Сзади семенила Наль.
– Вижу, ты оценила подарок Имхатуна, – обратился хозяин дома к девушке. – Он человек щедрый. Заполучить такого жениха – крупная удача.
– Он мне пока не жених, – раздражённо отозвалась Арсет.
– Снова недовольство! – возмутился Ратеп. – Правильно говорил покойный дворцовый повар: угодить монарху – великое искусство, угодить женщине – приятная, но несбыточная мечта. Два дня, разве это срок? Потерпишь.