– А ведь я поначалу решил, что задумка вообще из рук вон. Териантропы – народ миролюбивый. Ну кому будет интересно смотреть на мордобой? Еще и беспричинный, – Диверий ел кисель и рассуждал, размахивая ложкой. – А ты-то вовсе не дурак. Но и зла не несешь королевству. Ты ведь из правящего Клана тоже. И значит, как и я, заинтересован в процветании Долины. Так ведь?

– Конечно, Ваше Величество, – кивал Юсый, на глаз определив, что сейчас, пожалуй, уже можно. – Ведь мы ведем Долину к процветанию. Наш ориентир – счастье нашего народа. Вытеснение из памяти старых ран. Ведь териантропы познали смутные времена.

– Смутные времена? – Диверий отвлекся на пританцовывающую невдалеке Косулю – высокую и стройную женщину в ярких юбках – и рассеяно попытался вернуться к разговору.

– Ну да, период нападений ликантропов. Что это была за смута, – протянул Юсый, внимательно наблюдая за королем.

– Не помню… не знаю даже. Меня в те времена еще в помине не было. Ликантропы ныне – это так, страшилки, детенышей пугать.

– Но ведь они были реальностью и несли запустение и смерть в нашу Долину… И только Силы Магии, те самые, которые король Диверий ныне изволит презирать и считать ненужными королевству, только эти Силы выдающихся кланов смогли сдержать натиск ликантропов и победить Темного Мага.

– Да, да, я помню, пересказы в школе, учебники истории Товокония… Объединение Магий Кошкоклана, Драго и Воронителей, три печати… Но это было так давно, что уже и не кажется правдой, – Диверий все больше отвлекался на яркие юбки, все чаще мелькающие рядом с их частью стола.

– Три печати? – как бы удивляясь переспросил Юсый. – Не припомню ничего подобного из своих книг по истории.

Король даже оживился. Не каждый день ему выпадала возможность перещеголять Воронителя в знании истории Долины териантропов.

– Да как же, это знают и малые дети поди, – снисходительно начал он. Кисель убывал, а словоохотливость прибывала. – Суть в том, что Хранители правящих кланов обладали Тремя Печатями: Печатью Всего Растущего, Печатью Всего Живного и Печатью Дающего Свет. Эти древние артефакты с незапамятных времен множили и концентрировали магическую Силу своих обладателей. И вот Драго, Кошкоклан и Воронители объединили их неким специальным заклятием в Серебряное Напястье и смогли прогнать ликантропов и заточить Темного Мага в Темном Мире навсегда.

Юсый изобразил удивление как мог.

– Потрясающе! И что же стало с печатями потом?

– Ну, это стоит уже спрашивать у вас, уважаемый Придворный Маг. Ведь вы последний из Клана Воронителей. Победив угрозу Долине, вернув в нее мир, правящие кланы снова разделили Напястье на печати и владели ими. И по сей день могли бы владеть, не сгинь сами кланы… Воронители исчезли совершенно, следом за ликантропами. Кошкоклан удалился жить в уединении, и по слухам, последний из их рода – спятивший чудак, живущий в глубине Чащного Леса. Может, Печать у него есть какая, а может и нет. Что до Драго… – тут Диверий отвлекся на знакомую уже юбку. Юсый, только добравшийся до интересующего его момента, резко зыркнул на плясунью. Поймав его недовольный взгляд, она тут же снова исчезла в хороводе гостей.

– А кстати, есть у тебя какая-такая печать? – спросил вернувшийся к диалогу Диверий.

– Увы, я не знал никого из своего клана, я рос сиротой при университете Фрикайленда, и из наследства мне перепало только два мотка тряпья. Ни ювелирных изделий, ни книг, ни даже вшивой записки. Так что, если печатью не может оказаться пара метров изъеденного молью хлопкового сукна – печати у меня никакой-такой нет, – резко ответил раздосадованный Юсый. Но тут же взял себя в руки. Диверий секунду смотрел в его глаза почти с жалостью. Но тут аир и корица делали свое дело, и король безудержно расхохотался.

– Ну что ж. Зато у тебя в приданом были еще Дух Ворона и магические Силы. И теперь ты живешь при дворе с золотым горшком. Неплохое приданое-то!

Придворный Маг искривил губы в подобие улыбки.

– А как насчет печати, которой обладали Драго? Товоконий держал ее в секрете от тебя? – Тонкая манипуляция. Диверий посерьезнел и выровнялся. Он досадливо принялся за новую порцию киселя.

– У Товокония от меня секретов не было. Печать, которой владели Драго, это была Печать Всего Растущего. Странно, мне всегда казалось логичнее для драконов обладать Печатью Дающего Свет. Понимаешь? Огонь, пламя же. Ну да ладно. Так вот, это был перстень. Я видел его несколько раз, обычный, даже простоватый такой, серебряный перстенек с малахитом. Ничего выдающегося. Товоконий все твердил, что в нем скрыты Силы, способные менять мир.

– И теперь этими Силами владеешь ты? – нетерпеливо уточнил Юсый.

– Нет. Его носила принцесса Измульдина. Он даже нарисован на ней, на портрете, который висит в общем холле. Прекрасная работа. Стоила целое состояние, но клянусь брюхом черепахи – она на этом портрете как живая! И глаза такие пронзительные. Я его даже боюсь…

– А перстень где? – снова одернул отклоняющегося от темы короля Юсый. Сейчас зелье уже так захватило Дух короля, что Придворный Маг легко пренебрегал любыми церемониями. От того, чтобы схватить Диверия за грудки и буквально вытрясти из него всю возможную информацию, Воронителя удерживали только люди, пирующие вокруг.

– Перстень пропал. Я не знаю, я никогда не верил в эту чушь, Магия мне неподвластна. Я и Драконом смог обернуться считанные разы в своей жизни… Последний раз – когда улетал от нее… – Диверий помрачнел. – Я не думал даже про этот перстень. Может, с ним Измульдину и погребли. Тогда он расплавился и навеки сгинул. Но кому он нужен? В сокровищнице Драго есть такие потрясающие украшения! Бриллианты, рубины, изумруды, жемчуга, платина… Я приведу ее хозяйкой в этот замок однажды. Я приведу ее и брошу к ее ногам все самые лучшие и самые роскошные украшения. Шелка. Я избалую свою Вознеженную в роскоши, окутаю комфортом и заботой… Жалкий серебряный перстенек, какая в том ценность?.. Дешевка. Я никогда не вспоминал о нем даже… Но я всегда вспоминаю о ней… – Действие зелья чересчур усилилось, ибо киселя король съел непомерно много. Взгляд его затуманили воспоминания, которые он уже не мог связно озвучить. Юсыю показалось, что Диверий всхлипнул и, загрустив, скорбно замолчал. Оказалось, он просто заснул, опустив голову на грудь. Но Придворный Маг узнал достаточно.

Измотанный долгим днем, отчего-то разозленный разговором с Диверием, Юсый отправился в свои комнаты. Он пошел длинной дорогой, через общий холл. Стены были обильно украшены картинами и портретами семей правящих Кланов. Юсый избегал этого места, он не хотел видеть своих предков. Но необходимость все-таки вынудила его прийти к этим стенам и внимательно рассматривать изображенные на холстах персоны в поисках перстня. Он старался не задерживать внимания на очевидно не подходящих под описание принцессы териантропах. Портрет Измульдины и вправду был прекрасен. Написан незадолго до трагической кончины, на нем принцесса сидела, а рядом стоял ее Вознеженный. Кончиками пальцев правой руки, очень нежно, Измульдина касалась руки, которую Супруг положил ей на плечо. Юная принцесса светилась спокойствием и радостью, позируя на этом полотне. Ее длинные волосы живописно обрамляли лицо. И глаза пугающе пронизывали до самых глубин. Юсый почти испытал угрызения совести. Погубить такую красоту и чистоту было настоящим преступлением… «Ну что ж, не первое и не последнее на твоем счету», – услышал он знакомый голос у себя в голове. Придворный Маг застыдился своих мыслей и еще больше того, что Темной Сущности они стали известны. Он перевел взгляд на руки принцессы. На среднем пальце левой руки, которую принцесса бережно опустила на заметно округленный живот, рядом с широким простым обручальным кольцом он увидел искомый перстень с малахитом. Живот принцессы кольнул совесть Юсыя не меньше, чем ее взгляд, но это ощущение Придворный Маг подавил столь быстро, что Темная Сущность не успела заметить. А может и не пыталась, так как вместе с Юсыем была полностью поглощена изучением Печати:

«Печать Всего Растущего. Что ж, теперь мы знаем, что искать… – звучало в голове. – И правда, неприметное украшение. Кто бы мог подумать. Мы полагали, склонность Драго к роскошным и вычурным безделушкам облечет Печать в нечто более пафосное. Что ж. Образ у нас есть, можно пробраться в спальню покойной принцессы и взять что-то из вещей – тогда у нас будет след, по которому мы сможем пустить наших псов…»

Под эти рассуждения Темной Сущности прямо в его голове, Юсый отправился в свою спальню. Ноги почти не держали его, но и желания погружаться в бесконечные кошмарные сны тоже особого не было, потому он шел медленно. Когда же все-таки добрался до своего ложа и едва коснулся головой подушки, Воронитель четко ощутил, как воздух стал вязким.

– Ну что еще? – недовольно повернулся Юсый к явившейся Тени.

– Мы решили просто пожелать спокойной ночи. Ты славно потрудился и заслужил немного настоящего отдыха.

Махнув рукой, Юсый отвернулся. Он убеждал себя, что это он управляет и повелевает Сущностью, но чем дальше, тем сложнее было в это верить. В эту ночь, впервые за долгое время, его сны были глубокими и совершенно спокойными.

******

Цестус – схватка сильнейших Духом териантропов – обрела ошеломительную популярность. С подачи Юсыя игрища постановили проводить раз в сезон – «по требованию жителей Долины». В этот раз, объявив открытие уже пятьдесят девятых традиционных игрищ, Придворный Маг не остался сидеть рядом с королем, а тихо удалился. Избегая глаз зевак, хоть вокруг и не было ни души, ибо все находились наверху на трибунах, Юсый все же попетлял между сваями большой арены. Наконец, убедившись, что никто не видит его, Придворный Маг свернул в коридор, ведущий к комнатам с участниками. Оттуда свернул в техническую часть, и подошел к нише с питьевым фонтанчиком. Он достал из рукава длинный крючкообразный ключ и осторожно вставил его в щель между камнями в стенной кладке. Щелкнув, открылась потайная дверь. Юсый юркнул в проем, и дверь за ним бесшумно захлопнулась. По винтовой лестнице Маг спустился на небольшой помост, открывающий обзор на разверзшуюся прямо под ареной, на которой сражались териантропы, бездну. В которой, пульсируя и колыхаясь, словно сдобное тесто, неспешно росла и множилась Темная Сущность, жадно всасывающая в себя стекающие с арены алые соки негативной энергии териантропов. Юсый ощущал всю мощь этой субстанции, всю ее Темную Силу как свою собственную. Юсый чувствовал себя как никогда хорошо.

Глава 7

Малакиния вошла в деревню лисоборотней медленно, еле волоча ноги. Она очень хотела, чтобы страшный вовкулак догнал ее и разорвал на части. Потому что внутри у нее все и так разрывалось от боли. Она пыталась отогнать от себя ужасный образ, но стоило даже моргнуть, и перед ней снова и снова разворачивалась одна и та же картина: Серебряный Лис в зубах огромного свирепого зверя. Алые раны на его спине…

Лиса не понимала, где она и куда идет.

– Ох ты ж кислая капуста! Что случилось, Малакиния? – всплеснула руками пожилая соседка, встретившая бредущую по улочке лисенку. Она с жалостью рассматривала дочь Хранителя в изорванной грязной рубахе, с взлохмаченными волосами. Широко раскрытые глаза девочки неподвижно смотрели в пространство перед собой, руки были сжатые в кулаки так сильно, что под ноготками проступила кровь. Девочка дрожала. Соседка попробовала приобнять лисенку за плечи. Малакиния нервно дернулась, словно очнувшись ото сна, и с тревогой посмотрела в знакомое лицо старой лисы.

– Папа… он остался в лесу… за ним надо послать, – тихо прошептала Малакиния.

Слова сделали все окончательно свершившимся и реальным. Дух девочки не мог выдержать такого напряжения, больше не мог, и она медленно осела в руках едва успевшей подхватить ее соседки, потеряв сознание.

Малакиния не помнила, как соседка на себе принесла ее домой, как, придя в себя, она рассказала о случившемся матери… Она не знала и не видела, как из Чащного Леса в деревню принесли тело ее отца. Дальше время замерло: дни затянуло плотной молочной пеленой бессознательности с обрывками возвращения в реальность. Ночи состояли из бесконечных кошмаров, которые мерещились бедной лисенке. Малакиния пребывала в полубреду, проводя день за днем в постели. Иногда она все же приходила в себя и пыталась внятно пересказать случившееся: описать ликантропа, объяснить, как ее спасла женщина с длинными белыми волосами… Но ее слова принимали за продолжение беспрерывного бреда, вызванного шоком.

– Нашего Мудрого Лиса убила разъяренная медведица, Малакиния. Ее и раньше видели издали, бродящую с медвежонком у реки. Видели много раз да не решались прогнать – думали, сама уйдет обратно в Чащу…

Лакония ласково гладила дочку по пухлым щечкам, по лбу, приглаживала волосы. Вокруг ее потухших глаз залегли темные круги от горя и недосыпа. Малакиния протестовала:

– Нет! Нет! Нет! Почему вы мне не верите? Почему никто не верит? Мама! Мамочка… Почему ты не слушаешь меня? Это был вовкулак! Большие желтые глаза. Ярость, столько ярости! Я чувствовала ее кожей! Так страшно… Папе было так больно! А она, она спасла только меня. Она не помогла отцу. А зачем она помогла мне? Кто она вообще такая? – постепенно от нервного напряжения Малакиния переходила с шепота на крик. Она мотала головой, бесилась, ревела и, в конце концов снова обессилевшая, падала на подушку без чувств. Ее Дух надрывался и прятался в забытьи, как в спасительном панцире.

*****

На Церемонию Прощания с Хранителем Лисоборотней съехались Хранители окрестных кланов. Король Диверий прислал Лаконии письмо, написанное лично, выразив соболезнования. В своем письме он официально освободил их деревню от части налогов и участия в Игрищах на следующие шесть хитов, до принятия Младшей из рода своих полномочий Хранительницы.

Из Университета примчалась Милания. Она проводила дни и ночи у постели сестры, кормила ее, омывала. Успокаивала и убаюкивала, когда Малакиния с криками просыпалась от кошмаров. Поила успокоительными настоями, которые сама смешивала из пустырника, валерьянового корня и солодки.

В день Прощания все лисоборотни собрались на берегу Ноэвы. Облаченные в белое, они украсили головы венками, сплетенными из белых цветков душистого лунника и широких листьев папоротника. Мужчины тихо затянули Прощальную песню, и ее подхватили жены и старшие дети:

Как река свои воды несет,

Так и Дух отлетает свободный.

Пожелаем ему мы покоя и освятим путь.

Боль потери, нахлынув, пройдет,

И смиренье Натуре угодно:

Отлетающий Дух проводи, отпусти отдохнуть.

–

Каждый прожитый день помяни, запомни.

И прощаясь, оставь Дух в памяти храним.

Мы живем в потомках, предки наши корни,

И бессмертен каждый, кто Вознежен и любим.

–

Каждый светлый миг сохрани у сердца,

Тем светлее рассвет, чем темнее ночь.

Новый день родится в лепете младенца,

Отгоняя собой все печали прочь.

Высокий погребальный кострище, согласно традиции, уложили кругом из собранных опавших веток, листьев и погибших от болезни деревьев. Поочередно териантропы подходили к сооружению и подкладывали лучинку или веточку – в знак уважения и памяти о Мудром Лисе, в знак благодарности за его добрые дела и прощения его ошибок. Милания подвела Малакинию, крепко держа за руку. Не поднимая глаз, не глядя в центр, туда, где лежало тело отца, Малакиния положила тонкую сухую ветку и, вырвав руку из ладони сестры, поторопилась отойти. Далее, следуя правилам Прощального Ритуала, Лакония приняла факел из рук помощника. Она медленно приблизилась к погребальному кострищу и, заведя левую руку за спину, нагнулась, поджигая древесину. Слезы застилали глаза Длиннохвостой Лисы. Проститься с Вознеженным она была не готова, но выбора не было. Взявшись за руки, лисоборотни и гости долго смотрели как шипит и трещит прожорливое пламя, выводя мелодию грустной Прощальной песни. Шум реки подхватывал ее звучание и уносил, вместе с Духом Хранителя. При каждом дуновении ветра кострище выбрасывало в воздух столб искр. Прощальное пение постепенно затихало, териантропы разбрелись по домам, чтобы тихо, в кругу семьи, провести поминальную вечерю и пожелать Духу Мудрого Лиса легкого пути…

Милания, Лакония и Малакиния долго стояли, наблюдая за пляской огня на останках их родного Лиса. Стояли молча. Плакали молча. От того слезы были и болезненнее, и горче. Изменить никто ничего не мог. Не хотелось говорить. Не хотелось верить. Молча же, когда пламя начало понемногу гаснуть, втроем они развернулись и побрели домой. Приезжие не тревожили и без того натерпевшихся вдову и дочерей, и расположились на постоялом дворе, поминая добрыми словами Мудрого Лиса в местном трактире. Поминальную вечерю в доме Хранителя накрыли только на троих и провели в абсолютном молчании.

****

Вместо того чтобы объединить и разделить свое общее горе, мать и дочери разошлись по разным комнатам переживать боль в одиночку. Лаконии было тяжелее всех, но вынести тяжесть потери Вознеженного она решила стойко. Только слезы, стоны и боль, которые она задвигала поглубже в своем Духе будучи на людях, накрыли ее с головой и исполосовали сердце – стоило запереть за собой дверь в спальню. Их спальню. Опустевшую навсегда, навсегда теперь только ее. Совершенно ей одной не нужную.

Милания и Малакиния слышали, как мать бьется в истерике и воет в подушку каждую ночь, на рассвете забываясь коротким беспокойным сном. Но каждой из них было настолько горестно, что они никак не могли стать опорой и поддержкой друг для друга. Когда ты сломан сам, ты никого не можешь поддержать… Потому девочки только слушали, не решаясь вмешиваться, и немые слезы, оставляя мокрые дорожки, стекали по их щекам.

Малакиния постепенно осмыслила и поборола свои истеричные припадки. Она поняла, что, в первую очередь, не удастся донести до окружающих истинное описание произошедшего. Все приняли версию о нападении дикой медведицы, оберегающей свое дитя. Это не редкий случай. И териантропам было гораздо проще и комфортнее согласиться с более понятным и реалистичным, на их взгляд, объяснением. Малакиния их не винила.

Милания пробыла дома почти месяц. Почти месяц Лакония ночами вопила и горевала у себя в спальне, а днем вела себя как ни в чем не бывало. Дома она старалась бывать как можно меньше и отстранялась от своих дочерей все больше. Всегда торопящаяся по делам, которые ей приходилось выполнять, временно заняв должность Хранительницы Рода, мать редко интересовалась, ели ли девочки. Потом и вовсе перестала. Заботу об еще слабой младшей сестре и доме на себя полностью взяла Милания. Спустя еще один месяц она отметила, что Малакиния спокойнее спит и лучше ест, а мама все тише завывает за запертой дверью. Кризис миновал, и старшая лиса решила вернуться в Университет.

– Малакиния, звездочка… – начала она, расчесывая сестрины волосы перед сном. Она нежно пригладила торчащий над самым ухом медный завиток. – Я завтра уйду обратно в Университет. Я помогла вам с мамой, сколько могла. Но мне так горько тут… Так горько… Я больше ничего не могу сделать.

– Сестричка, спасибо тебе. – Малакиния встала и обняла Миланию так крепко, как никогда. Отстранившись, она серьезно взглянула сестре в глаза и, взяв за руку, подвела и усадила на свою постель. – Прежде чем ты уйдешь, мне надо тебе что-то показать. Смотри. – Лисенка подняла мягкую бледную ручку и указала пальцем на оставшийся лежать у зеркала резной гребешок. Следуя плавному движению лискной ладони, расческа поднялась над столиком и зависла в воздухе. Стоило Малакинии поманить ее пальцем, и она плавно по воздуху двинулась в их сторону, приземлившись прямиком на раскрытую ладонь. Милания от удивления даже приоткрыла рот.

– Ни-че-го себе, – выдохнула она и внимательно посмотрела на сестру. – Ты давно это умеешь? Мама знает? Папа знал?

– Мама нет. Папа да…– Малакиния закрыла глаза, глубоко вдохнула и долго медленно выдыхала, успокаивая накатывающие одновременно слезы и страх. Затем продолжила: – Первый раз это случилось, когда мы возвращались с озер. Зизи, маленькая озорная белка, прыгнула на меня с ветки, и я, испугавшись, заставила ее в воздухе висеть. Папа сказал, он так не может и вообще мало кто может… Мы как раз сели в тени шиповника перекусить… И он собирался мне что-то рассказать. Что-то о моем Даре к Магиям, – Малакиния запнулась, и Милания взяла ее за руку. Никому еще вот так, последовательно и спокойно, Малакиния не рассказывала эту историю. Да, видимо, никто, кроме сестры, и не стал бы внимательно ее слушать. Даже мама – потому что ей очень больно. Но Милания могла, и она была готова.

Малакиния продолжила:

– Отец поранил палец о щербатый край кувшина. Помню, как мимо пролетела пчела… они так громко жужжали… А потом вдруг все затихло, и я увидела два ярких желтых огня за его спиной. Безумные глаза, полные огненной ярости. Я пыталась криком предупредить папу, но зверь был быстрее меня. Он ударил отца по спине. Я до сих пор вижу во сне три длинные рваные раны от его когтей. Он был огромный, Милания…– Малакиния начала дрожать, но не дала волю страху и слезам. Важно было рассказать. Милания прижала сестру к себе. – Он был огромным, серым, косматым. Это был вовкулак. Ликантроп. Настоящий, живой и очень опасный. И он до сих пор где-то там, в Чащном Лесу… А меня никто не слушает и не верит мне…

– Я верю тебе, Малакиния, – твердо сказала Милания. Она ясно видела, что сестра не бредит и не сочиняет. Невозможно ошибиться и принять медведицу за совершенно другого живного. – Как же тебе удалось спастись, сестра?

Малакиния успокоилась, самая сложная часть ее рассказа была позади. Сестра ей верила.

– Женщина с длинными белыми волосами. Снова. Я упала пытаясь бежать, и увидев… конец… я просто решила остаться лежать, чтобы он и меня убил. Но она появилась из ниоткуда и одним жестом отшвырнула огромного зверя, как мелкого щенка, ударив о дерево. Он заскулил и убежал в кусты, поджав хвост. Она сказала, что у нее больше нет сил, и приказала мне беречь себя. Она назвала меня по имени! А я все так же не знаю о ней ничего… Папа мог мне рассказать, может он и собирался… А теперь уже я не узнаю, кто была эта женщина.

– Папа? – удивилась Милания.

– Да, он сказал, что видел ее раньше, много раз… Когда я рассказала про случай на реке… Теперь это все уже не важно. – Малакиния отмахнулась от призраков прошлого. Глаза ее даже загорелись. Далеким, смутным – не огнем, еще только предвкушением огня. – Милания, я все обдумала. Я не хочу быть Хранительницей. – Она взяла сестру за руки и с надеждой заглянула ей в глаза. – Давай, ты будешь Хранительницей Клана Лисоборотней, Милания? Хочешь?

Милания улыбнулась. Конечно, все, что только что сестра рассказала, было очень странно и загадочно. Это следовало обдумать и изучить… Но вид заметно оживившейся младшей сестренки очень порадовал лиску. И ее предложение тоже. Милания сильнее всего хотела заботиться о маме и деревне, когда вернется из Университета.

– Ну что ты, Малакиния. Нельзя так запросто отрекаться от своей судьбы. Ты Младшая из рода, и тебе следует занять место Хранительницы клана. К тому же твой дар, твоя магия так сильна!

– Но ведь ты тоже обладаешь способностями. От природы. И умением их развить. Главное – желание быть Хранительницей. Я же вижу, знаю… А у меня нет этого желания и не было никогда раньше… А сейчас… Я точно знаю, что не это моя судьба, я точно знаю, что хочу другого, сестра. Пожалуйста. Признай свое желание, то, к чему тяготеет твой Дух. Признай и прими вместо меня пост Хранительницы лисоборотней. Или я ошибаюсь и ты не хочешь? – Малакиния ждала ответа. Милания еще мгновение колебалась…

– Нет… Да. Нет, не ошибаешься, – наконец коротко кивнула она. – Очень хочу. И буду. Я буду хорошей Хранительницей, обещаю.

– Самой лучшей! – Малакиния снова крепко сжала сестру в объятиях. На ее щеках появился намек на румянец. Время скорби закончилось. Началась новая жизнь.

– А ты? Чем будешь заниматься после Донития? С таким даром к Магиям ты была бы потрясающей Хранительницей!

Малакиния сделалась серьезной.

– Я пойду искать вовкулака, Милания. Я должна отомстить за отца и обезопасить лес… Он все еще где-то там. И я хочу найти его. И узнать, кто он и почему напал… Я должна знать, кто и почему лишил нас отца. – Девочка стиснула зубы и сжала кулаки. На мгновение на еелице мелькнуло новое, совсем незнакомое Милании раньше, выражение. Ненависть и желание отомстить. Они остались внутри бесконечно светлого и доброго Духа ее младшей сестры.

– Это нехорошая идея, сестра. Ненависть и месть – это очень плохие советчики… Они замарают твой Дух, заморозят… Не поддавайся им.

Но Малакиния уже выглядела была прежней. Хоть было ясно, что прежней она не будет никогда. Она тепло улыбнулась сестре.

– Решение принято! – Лисенка весело обняла сестру, совсем искренне, не пытаясь обмануть. Просто ту часть себя, которую мельком увидела Милания, маленькая Малакиния решила никому не показывать. Никому, кроме серого яростного Вовкулака, когда придет время… – Итак, завтра ты отбудешь, и я увижу тебя только на свой Донитий? Я буду очень скучать… Пиши мне тайком, сестра.

– Я обязательно буду. Если решение принято, тебя не переубедить – ты такая же упертая, каким был отец. – Милания вздохнула. – Но я обещаю помочь! Я обыщу все библиотеки, опрошу всех профессоров и напишу тебе обо всем, что смогу разведать насчет ликантропов, Малакиния! Но ты тоже готовься… Отправиться на поиски ликантропов… Одной. Плохая затея. Ты хоть драться как следует научись, – качая головой, Милания взлохматила тщательно причесанные волосы рыжей лисенки.

– А знаешь, папа все-таки смог: он научил меня плавать…– тихо прошептала Малакиния, засыпая в объятиях старшей сестры.

*****

Сразу после отъезда Милании Малакиния решила вернуться в школу. К этому времени занятия уже шли полным ходом, и она безнадежно отстала от программы. Тем не менее преподаватели из жалости не ставили ей плохих отметок. Малакиния словно и не замечала этого, постоянно увлеченная книгами или своими размышлениями. А вот ее одноклассников такое привилегированное положение откровенно раздражало и вызывало волну возмущения. Она часто слышала ехидные и злобные перешептывания за спиной: дети в школе, посмеиваясь, пересказывали друг другу, как Малакиния билась в истерике, как выкрикивала бредни о древнем вовкулаке и опасности, которая грозит всей деревне. Сначала лисенка даже ввязалась в несколько драк на этой почве. Не для того вовсе, чтобы доказывать свою правоту на счет ликантропа. Нет. Она дралась от злости и бессилия, пытаясь закрыть рты бесчувственным и откровенно дурным детям, которые смели высмеивать ее боль и горе. В драках Малакиния раз за разом терпела поражение.

«Вот Милания, она бы всех поколотила, и они никогда бы больше не посмели и слова сказать! – Малакиния всхлипывала, наклонившись над рукомойником в уборной. Из разбитой губы сочилась соленая кровь. – А я слабачка… Как я собираюсь отомстить за отца, если не могу побить мальчишку из параллельного класса?!» В сердцах Малакиния зарычала, вскинула вверх кулак и резко опустила – намереваясь ударить по краю деревянного рукомойника. Но, повинуясь движению ее руки, рукомойник резко взлетел, со страшным скрежетом разламывая часть стены и пола, и также резко, с силой ударился о землю, разбившись в щепки. Глухой удар, треск и скрежет дополнил шум расплескавшейся по всему помещению воды. Из развороченной сливной трубы потянуло помоями. На шум сбежались и ученики, и учителя. Они застали Малакинию совершенно растерянную, посреди разрухи и хаоса. Мокрую до нитки. Она изумленно разглядывала свою правую ладонь… и улыбалась во весь рот.

Лакония молча оплатила ремонт, не задав Малакинии ни единого вопроса, не сделав замечания. Никто не спросил у лисенки, как она это сделала. Учителя пожимали плечами и тихо переговаривались в учительской о том, что в состоянии сильного стресса и в приступах бешенства, териатропы и не такое творили. Дети еще долго злорадно потешались над ней и называли свихнувшейся. Вскоре все знали о том, как она разнесла школьную уборную от злости. Никто больше не смел задирать ее в лицо – все боялись. И раньше не особо активно дружившие с лисенкой сверстники теперь совершенно открыто сторонились ее. Да и вся остальная деревня сочувственно качала головой вслед Малакинии: «Жалко-то как лиску! С горя ведь, похоже, совсем умом тронулась», – причитали сочувствующие соседи.

Малакинии было все равно. Она знала чего хочет: найти вовкулака. И теперь она знала, как сможет его победить.

*****

После смерти Мудрого Лиса прошел почти хит. В доме было пусто и холодно. Малакиния предпочитала все время проводить в своей спальне, Лакония отсутствовала от зари до глубокой ночи. Она находила сотни дел и важных занятий вне дома в качестве временной Хранительницы Рода. На кухне отсутствие Хранителя ощущалось особенно остро, потому лиса предпочитала даже есть в комнате. Надо было только пережить мучительные несколько минут, когда спускаешься по лестнице и проходишь через светлую, которая всегда теперь была темной и отсыревшей. Грустно осунулся никем не используемый диван. По дороге в кладовую, через кухню, Малакинию провожал невидящим глазом постылый очаг. Девочка быстро выуживала из кладовки какой-нибудь еды: бутерброды или холодное рагу, квас. И очень торопливо, но не бегом, припускала назад, в свое логово. Тщательно стараясь не смотреть на столешницу, где все также стояла большая кружка, расписанная голубыми и синими линиями мостов из неведомого териантропам мира… Мимо дивана, на котором, аккуратно сложенный и наверняка нежно приглаженный рукой Мудрого Лиса, тихо лежал его любимый, шитый серебром халат. Лежал, дожидаясь возвращения хозяина…

Скорее. Мимо. В комнату.

Там можно притвориться, что внизу, на кухне, во всю бурлит жизнь и потрескивает огонь в печи. Там Малакиния с головой уходила в планирование своей жизни после Донития, изучала карты Чащного Леса и Долины. Зачитывалась книгами, которые ей удавалось взять в местной библиотеке, а иногда даже заказать в соседних деревнях. Книги были обо всем подряд: о древней истории Долины, политическом устройстве, травоведении, о приключениях волшебных существ. Из них лисица почерпнула необходимые навыки куховарства в полевых условиях, оказания первой помощи и защиты от сглаза. Попадались Малакинии и атлас ядовитых насекомых, и самоучитель кройки и шитья.