Ажурный портал, ведущий на площадь Солнца, два столба обвитые фруктами, грушами, – он огляделся. Групп туристов стало больше, особенно много столпилось перед фотовыставкой, посвящённой истории скрипки. Уличный гитарист, то звучание?
Его пару раз толкнули, и он вышел из оцепенения, потом снова замер, как завороженный, смотря на руки музыканта. Нежное, тихое, бесконечно старое звучание влилось ему в уши, распространяясь по всему телу. Такая старая, покрытая пылью мелодия, надрывная, простая, минорная, идеальный консонанс1. Не гитара, – он подошёл ближе и сделал перевод денег.
– А какой это инструмент? – не удержался он от вопроса, музыкант усмехнулся:
– Лиутерия, лира…
Вокруг музыканта уже собрались туристы, хотевшие послушать ежевечерний концерт непривычной музыки. Груша! Человеческая душа, а гитара в форме груши, и лира теят тоже этой формы. Грех и слабость человеческой души, груша – возможность искупления, лира, превратившаяся со временем в лиутерию.
«Креона-старая русая баба», – решил про себя Валь, бесцельно и с целью сворачивая к фонтану слёз, одному из многих на юге… Русая, здесь всё цвета охры, цвета горчицы и запах горчицы, и орехов и жженого сахара, – юноша споткнулся об выступающий камень, который не заметил в темноте. Внутри звучала лира, и почему-то её звуки обжигали его, как горчица.
Тупик в углу, сплетённых томных, разомлевших за долгий солнечный день, улиц. Маленькая мраморная белая плита, у боковой стены дома богатого горожанина. Небольшие чаши фонтана, спускавшиеся друга за другом, по которым стекает одинокая слеза, в память об ушедшей в иной мир возлюбленной. Бутоны белых роз, каждый день свежие, лежали на верхней крохотной верхней чаше, – он впился взглядом в ту, что стояла к нему спиной около фонтана – затасканного символа памяти теят. Пока есть вода, достаточная для хотя бы одной слезинки – всё ещё остаётся в этом мире, всю горечь которого с грушевидной человеческой души способна смыть одна слезинка.