7
Всю ночь снился лагерь. Надя лежала на траве возле корпуса, а перед ней вели бесконечный хоровод все дети, которых она видела на смене, одетые в костюмы ковбоев, Спанчбобов, инопланетян. Сквозь их пестроту проглядывало огромное футбольное поле, а на нем – только Юра, он забивал в ворота мяч. Этот долгий гол длился, и длился, и длился, – Надя наблюдала за ним весь свой сон, но это нельзя было сравнить с замедленной съемкой. Во сне такое течение времени казалось нормальным; время тянулось, как растаявшая ириска, и Надя с удовольствием увязала в этой мякоти, потому что на вкус и на запах это был точь-в-точь ее любимый «Кис-кис». Бесконечно катился футбольный мяч, и бесконечно перекатывалась, как маленький металлический шарик в игрушечном пластмассовом лабиринте на крышке от мыльных пузырей, одна и та же мысль. «Главное, что случилось с тобой за этот лагерный сезон, да и за все лето, да и, может быть, за всю твою жизнь, – это Юра, твои чувства к нему. И то, что ты попала сюда случайно, парадоксально доказывает неслучайность и предначертанность встречи с ним. Мир еще не был так красив: помидоры не были такими вкусными, тополя не были такими высокими, ты не была такой привлекательной, – пока не влюбилась. Это лучшее, что случалось с тобой», – почему-то эти слова произносились Витиным голосом, но ведь во сне ничего не может удивить.
Надя проспала часов двенадцать; с трудом вынырнув из этого ласкового сна, она открыла глаза и увидела плотный поток света, разрезавший темноту, которую милосердно дарили шторы. Она села на кровати; в голове гудело. На столе стояла все та же роза в банке, которая при этом освещении казалась просто силуэтом, нелепой тенью некой настоящей розы, которую должны были подарить в чьей-то настоящей, полнокровной жизни по большой любви, возникшей между красивыми и беззаботными людьми. А в обыкновенной грустной жизни, на седьмом этаже студенческой общаги, она, жалкая Надя Корнеева, в ужасе съеживалась на кровати, глядя на эту серую цветочную тень. В голове отливала металлом холодная ясная мысль: она переспала с чужим человеком, которого не любила и никогда не полюбит. Вчера все случилось так просто, но вот почему это случилось? – сейчас она не могла вспомнить ни одной причины. Тоска, стыд и неловкость – вся эта компания сильно опоздала, они пришли только сейчас, зато окружили Надю так плотно, что замутило и стало трудно дышать. Она раскрыла шторы, полностью распахнула окно, посадила и вытащила занозу, сходила в душ, сделала кофе и что-то съела – лучше не становилось. Она снова думала о Юре, но воронка внутри уже не закручивалась; сегодня появилось ощущение, как будто в голове долбил огромный безжалостный молоток, и все тело резонировало с его стуком, отдаваясь мучительной дрожи.
Нет, одной тут не справиться – Надя никогда еще не чувствовала такой бездонной растерянности. Нужно было написать Кристине – прямо сейчас, безо всяких отговорок, назначить встречу, выговориться, напиться, пореветь. Тоска, стыд и неловкость прижались к Наде еще сильнее: разве можно было за все лето ни разу не написать единственной подруге, не спросить, как у нее дела, справляется ли она в своей далекой Европе, в Венгрии, или где она там была? Надя включила ноутбук и зашла во «Вконтакте»; напротив поля «Мои друзья» стояла аккуратная жирная единичка. Щелк – и молоток из головы дернулся и резко пролетел вниз, на шестой этаж, по пути измельчив все Надины внутренности. На следующей странице была фотография с красной кепкой – в друзья стучался Юрий Стеклов. Юра. Юра, Юра, Юра. Она кликнула на «Добавить в друзья» и зашла на его страницу: там почти ничего не было написано, лишь в поле «Любимая музыка» значилось «Только Киркоров, только ХАРДКОР!!!», а еще вверху светился статус: «Кому интересно, я в Омске до 30 августа».
В голове у Нади прояснилось. Она поняла, что за несколько последних дней привыкла думать о Юре как о нематериальном источнике чувства и объекте желания, словно позабыв, что он, вполне настоящий, в своей настоящей кепке, находится с ней в одном городе, и так будет продолжаться еще два дня. И он помнит о ней, Наде, – вот, в друзья постучался. Тоска, стыд и неловкость, смущенно потоптавшись, ушли – теперь было ясно, что делать. Надя щелкнула большую кнопку «Написать сообщение». Она писала долго, лелея свои сомнения, редактируя сообщение снова и снова. В результате, обстоятельный и занудный текст превратился в короткую записку: «Привет, Юра :) Мы можем встретиться, пока ты не уехал? Мне нужно тебе кое-что сказать». Надя перечитала эти слова раз пятьдесят, пока они не слились в сознании в череду бессмысленных слогов, и нажала «Отправить». Юра был онлайн, и Надя, в ожидании скорого ответа, села на подоконник и уставилась на желтеющие тополя, от которых ее не отделяло даже оконное стекло. Она раньше не замечала, какие они красивые. Тополя шуршали своими подсыхающими листьями, словно даря ей аплодисменты. Наде ненадолго показалось, что все будет очень хорошо: они сегодня же встретятся с Юрой, и он первый признается в любви, и они будут долго целоваться. А потом она переедет к нему в Питер. Надя вернулась к ноутбуку и обновила страницу. Словно в подтверждение ее мыслей, напротив поля «Мои сообщения» засветилась единичка. Юра ответил, но он пока не спешил признаваться в любви: «Надя привет! У меня тут полный завал по делам, нужно все успеть а то улетаю уже послезавтра 30го в 7утра . но если дело срочное, давай встретимся завтра в 10утра, на валиханова,возле пямятника». Он так и написал, «возле пямятника». «Конечно, дело срочное, – думала Надя, – если я с ним не поговорю, у меня башка взорвется!» Она ответила: «Ок, до завтра» и стала ждать. Нужно было прожить еще почти сутки; через дверь протиснулись тоска, стыд и неловкость – они вернулись, уселись возле Нади, ясно давая понять, что будут с ней до конца.
Как прошел день, Надя не помнила. Следующей ночью она почти не спала, ей было очень душно, хотя она оставила окно распахнутым и не стала задергивать шторы. Кажется, к утру удалось немного задремать, но почти сразу жарко засветило рассветное солнце, и спать стало невозможно. Надя полежала с открытыми глазами; солнце с упреком высвечивало густую комнатную пыль. Мысль о том, что сегодня она увидится с Юрой, застывала внутри липким страхом: что она ему скажет? и как она будет это говорить? Показалось, что все уже случилось: ее нелепые слова проговорены и записаны в вечности; осталось только догнать это событие на острой оси времени. Нужно было вставать. Надя долго кисла под горячей водой в пустой гулкой душевой, среди пара, подсвеченного голубыми лампами. В комнате она переоделась в летний сарафан (все-таки ещё было лето) и джинсовку. По-хорошему, нужно было подождать, пока высохнут волосы, но комната душила, и Надя сразу отправилась на остановку. Она шла сквозь нежное пустое утро мимо гаражей, мимо второго корпуса университета, в котором училась, и который сейчас казался покинутым навсегда, мимо закрытых магазинов и аптек; потом долго стояла на пустой остановке. Когда, наконец, подошел троллейбус – трясущаяся «четверка», – Надя машинально провела рукой по волосам и поняла, что они уже успели высохнуть. Еще она вспомнила, что не накрасила глаза.
Надя вышла на остановке «Голубой огонек». Ей нравилось это название: что-то в нем было такое, из детства. Пешеходная улица была наполнена солнцем и звала гулять. Надя достала телефон: девять двадцать, пришла на сорок минут раньше. На углу была кофейня, туда заходили какие-то бодрые люди. Надя вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего утра, но от мыслей о еде и от запаха кофе замутило. Она прошла немного по пешеходной улице и услышала громкий звук, напоминающий тягомотное подключение старого модема к сети. Потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что эта жуть происходит у нее в животе. И здесь уже не до метафор – живот урчал самым подлым образом, готовясь выставить ее неэстетичное естество перед Юрой. Охваченная паническим пламенем, Надя забежала под красную вывеску «Продукты».
Это был маленький магазинчик, скорее Исилькульского, а не Омского, типа. Пахло сушеной рыбой, плотно наставленные холодильники с мороженым и пельменями испускали невыносимый жар, душное пространство было наполнено песней: Пусть говорят, что дружбы женской не бывает. Наде не верилось, что здесь можно купить что-нибудь свежее, но она решила рискнуть и попросила питьевой йогурт.
– Вам с каким вкусом? – продавщица, почему-то одетая в шерстяную водолазку, смотрела на Надю с любопытством.
– А какой есть? – вообще-то, Наде было не важно, с каким вкусом она купит йогурт, лишь бы живот перестал урчать.
– Клубника, вишня. А, вообще-то вишни нет.
– Ну давайте клубнику. Он свежий?
– Свежий. Тридцать четыре пятьдесят, – продавщица внимательно смотрела, как Надя достает кошелек и отсчитывает мелочь. – Минералку-то не будете брать?
– Нет, – Надя не поняла, при чем тут минералка. Мелочь почему-то не хотела считаться. – Вот тридцать один, два, так, вот еще два, сейчас еще пятьдесят копеек…
– Да ладно, – продавщица на фоне слов «Что мы с тобою ни на что не променяем Сердечной дружбы, нам подаренной судьбой» казалась королевой милосердия. – Потом занесете.
Напротив памятника казахскому ученому Чокану Валиханову росла большая рябина. Надя сидела на лавочке и пила клубничный йогурт «Чудо». Было вкусно, вот только большие куски ягод в густой массе неприятно напоминали о рвоте. Она посмотрела на памятник и вспомнила, что вопрос про Валиханова был в билетах на Историческом краеведении, последнем экзамене в сессии. Больше думать было не о чем, и она сидела просто так, искала глазами красную кепку, но ее всё не было.
8
Юра опоздал на пять минут. Он был без кепки, в клетчатой рубашке, которую не носил в лагере, и словно казался выше, чем раньше – Надя не сразу его узнала. Ей хотелось спросить у этого аккуратного мальчика, где же Юра, когда он-то придет, но она сдерживалась, пытаясь смириться с подменой.
– Привет, – он легонько приобнял Надю и сел рядом с ее местом.
– Привет, – Надя тоже села. – Спасибо, что пришел. Как дела?
– Нормально.
– И у меня. Хочешь йогурт?
– Нет, – Юра помолчал. – Надя, ты извини, но мне сегодня столько надо успеть! Ты сказала, у тебя что-то срочное?
Надя успела увидеть, что в его глазах не было никакого блеска. Они были матовые и какие-то безжизненные. Говорить ничего не хотелось, но он ведь ждал.
– Да, я так сказала, – Надя не понимала, как начать. – Я так сказала, потому что ты скоро уедешь, и я не смогу с тобой поговорить. Извини, что я всё это на тебя так вываливаю, но по-другому не получается, – она снова посмотрела на Юру, красивого и совершенно непроницаемого. Нужно было просто сказать, и всё. – Ты мне очень нравишься, очень сильно.
Юра все так же смотрел в упор и не выражал эмоций. Надя больше не могла выдерживать этот взгляд и стала смотреть на розовую бутылочку с остатками йогурта. Она продолжала:
– Я сначала не собиралась тебе говорить, но потом не смогла. Меня из-за тебя как будто распирает, понимаешь? Я не могу ни есть, ни спать, – Надя говорила, мучительно подбирая слова, а крошечная часть ее сознания ловила буквы на этикетке: «Состав: молоко нормализованное…» – Я никогда ничего такого не чувствовала раньше, и сейчас мне кажется, что раньше я как будто и не жила, – «…фруктовый наполнитель (клубника, вода…» – Мне кажется, что человек должен знать, если кто-то так много чувствует к нему, по отношению к нему, – «…сахар, глюкозно-фруктозный сироп (G)*, стабилизатор Е1442…» – Понимаешь, я просто хочу, чтобы ты знал, каким я тебя вижу, и я рада, что тебе это сказала.
Она замолчала; сердце стучало во всю голову. «…ароматизаторы (“Клубника”, “Земляника”)…». Юра тоже молчал; Надя не решалась поднять глаза и не знала, куда он сейчас смотрел.
– Надя, скажи честно, – он, наконец, заговорил, – ты какого ответа от меня ждешь?
«…краситель кармин, регуляторы кислотности…» Чего? Какого ответа?
– Юра, я не знаю, – Надя смутилась и посмотрела в его матовые глаза. – Я не думала об этом.
– Мне кажется, это как-то нечестно с твоей стороны, – Юра казался обиженным, – ты мне всё это выкладываешь и идешь жить дальше; а мне-то что со всем этим делать?! Чувствовать вину за то, что не могу ответить взаимностью?
Не может ответить взаимностью. Ну, понятно. Глаза снова опустились вниз: «…(лимонная кислота, цитрат натрия 3-замещенный)…»
– Надя, мне, правда, очень жаль, – продолжал Юра, – но ты сейчас все так усложняешь! Ну, подумай сама, как мне вообще было понять, что я тебе нравлюсь? В лагере ты общалась со мной, как с остальными, даже не пыталась как-то понравиться, что ли. Ну, по крайней мере, я не замечал.
«…антиокислитель сульфит натрия), сахар, закваска». Всё. Это был весь йогурт. И весь разговор. Весь Юра, всё лето, всё заканчивалось сейчас на этой скамейке.
– Ты знаешь, я думаю, – Юра немного смягчился, – теоретически у нас могло бы что-нибудь получиться. Если бы я раньше почувствовал что-то такое от тебя, я бы наверняка обратил внимание. Ты симпатичная, интересная, – в глазах Нади зажглись голубые огоньки, и он притормозил, – но какой смысл сейчас об этом рассуждать? Я уезжаю, ты остаешься. А через год все будет совсем по-другому. Об этом было где-то у Кастанеды… Ты его не читала, кстати?
Надя помотала головой. В универе Кастанеду вечно обсуждали самые неприятные и кичливые парни из группы, не вызывая у нее никакого интереса.
– Блин, почитай, он мощный. Короче, у него в одной книге, то ли в «Доне Хуане», то ли во «Втором кольце силы», не помню, – у него есть такая мысль, что всю свою жизнь мы ведем борьбу против самих себя, только прежних. Ну, то есть, пытаемся избавиться от своих старых «я». Мне кажется, это гениально сказано! – Юра оживился, даже глаза немного заблестели. – Я, например, все время пытаюсь стать кем-то новым, не таким, как раньше; мне кажется, это и есть развитие, понимаешь? И через год я точно буду не таким, как сейчас, и ты тоже будешь другой, и это самое интересное – какой новый сверхчеловек победит наши предыдущие версии? Ой, реально, почитай Кастанеду, тебе точно понравится!
Они немного помолчали; Надя смотрела на рябину, еще совсем летнюю, красно-зеленую; Юра разглядывал памятник Чокану Валиханову. Кастанеда Надю не интересовал, ей хотелось знать другое.
– А ты, получается, с Наташей встречаешься? – брякнула она.
– С кем? – Юра, кажется, не понял. – А, с Наташей, редактором? Нет, а почему ты так решила?
– Ну, я видела, что вы обнимались.
– И что с того? Бывает такая штука – просто секс, ты разве не знаешь?
Надя не ответила; она даже себе не хотела отвечать на этот вопрос. Юра посмотрел на левое запястье, он носил часы.
– Так, мне пора бежать. Извини, – Юра посмотрел на Надю. – Надеюсь, увидимся в следующем году, не пропадай!
Он поцеловал Надю в щеку и пошел в сторону остановки. Она наблюдала за удаляющейся клетчатой спиной до ее полной неразличимости, а потом зарыдала – неожиданно для себя. Надя никогда раньше так не плакала; захлебываясь слезами, она выхныкивала и выкашливала из себя усталость от долгого ожидания, обернувшегося пустотой и разочарованием; выплакивала ужас своего большого одиночества, явившегося перед ней во всей своей неотменимости. Иногда она замирала, бессмысленно глядя в пространство и скривив рот, а потом начинала снова. Она понимала, что рыдает посреди улицы в центре города, и мимо проходят люди, и сейчас кто-нибудь подойдет к ней и скажет что-нибудь банальное, а она попросит его уйти. Но никто не подходил, и бронзовый Валиханов безучастно смотрел куда-то вверх, а Надя все плакала и думала, что волшебный олень так и не увез ее в свою страну – просто покатал и высадил здесь, в Омске, где никогда ничего не происходит.
Потом Надя успокоилась и поплелась на остановку. Она не помнила, куда дела розовую бутылочку из-под йогурта. Подошел автобус – скучная белая «гармошка», – и Надя села у окна. На стекло было налеплено выцветшее поздравление с новым 2010 годом, которое так и не убрали после зимы. Появилась кондукторша, одетая в такую же шерстяную водолазку, как и продавщица магазина «Продукты». Надя купила билет и стала смотреть в окно на серо-зеленый город, напитавшийся за лето солнцем и теплом. Дома, скверы, церкви, мост, синие рекламные плакаты «Технософия» – все было обыкновенным, как и она сама. На остановке «Кинотеатр имени Маяковского» кто-то сел напротив. Это была девушка на пару лет старше с короткими светлыми волосами, в светло-розовой рубашке и белых джинсах, с большими наушниками на голове; она слушала музыку, прикрыв глаза. Надя не любила, когда люди пялятся в транспорте, но сейчас делала именно это, не в силах оторваться от этой девушки. Она выглядела очень просто, но при этом казалось, что эти джинсы, и рубашка, и наушники, и даже колечко на большом пальце – все было надето не просто так, а в соответствии с каким-то неведомым законом, известным только людям из другой, красивой жизни. И эта девушка, хоть и ехала в том же самом автобусе в том же самом городе, – она явно находилась в другом измерении, где Омск не серо-зеленый, а блестящий, расцвеченный огнями; где по улицам ходят актрисы в вечерних платьях, а в Иртыше плавают лебеди. «Она, наверное, учится на дизайнера или даже на балерину, – думала Надя со сложным чувством, которое не получалось описать. – Она наверняка была в Питере и скоро поедет туда снова. Интересно, какую музыку она слушает? куда она едет? как ее зовут?» Незнакомая девушка вышла на остановке «Кристалл», где Надя позавчера встречалась с Витей. Казалось, что она тоже идет на встречу, но только с тем, кто ей действительно нравится, и кому, конечно же, нравится она; кто не зароет ее голову в подушки и не оставит рыдать на лавочке. Автобус поехал дальше, и Надя быстро потеряла из виду ее светлый силуэт.
На Надиной остановке солнца почему-то не было. По пути в сторону общаги она увидела, как асфальт покрывается большими темными пятнами; три секунды – и начался ливень. Вода падала плотно, быстро и громко, как будто великан на небе включил свой великанский душ и забыл под него встать. Люди вокруг попрятались по магазинам и аптекам, но Надя не стала – она просто побежала вперед, чувствуя, как намокли волосы, какой липкой стала джинсовка, насквозь пропитанная дождем; как скользят ноги в босоножках, полных воды. Она бежала по лужам, почти зажмурившись; в голове пульсировала откуда-то взявшаяся фраза: льет, как сто чертей. Неожиданно ей стало очень весело, как будто вместе с водой на землю падала чистая небесная радость. В последний раз ей было так хорошо в лагере, в ночь вожатского посвящения, когда она в белом платье и красной толстовке носилась по темному дождливому лесу. Только сейчас она не была другой, не была Сейлор-HABS; чувствовала себя собой, Надей, которую обнимал и целовал, целовал, целовал последний летний дождь. Он любил Надю, жалел ее и прощал то, что она иногда об этом забывала.
В комнате было сухо, хотя окно осталось распахнутым. Надя переоделась, заварила чай и включила ноутбук – кто-то оставил сообщение во «Вконтакте». Настроение упало: это, наверное, Витя, по которому она не соскучилась, или Юра, который ничего хорошего не напишет. Кликнув на «Мои сообщения», Надя снова ощутила себя под теплым дождем: это была Кристина. «Привет, Надин! Как же я соскучилась! Как ты живешь? Мне твоя мама сказала, что ты уже в Омске. Давай скорее встретимся, мне столько нужно рассказать!!! Например, у нас там был вечер, посвященный Сэлинджеру. Это такой известный американский писатель, 27 июля было полгода, как он умер. У него самая известная книга называется «Над пропастью во ржи». Она такая классная, я просто в восторге!!! Напомни мне ее принести, тебе тоооочно понравится! Все, жду твоего ответа, назначай встречу, я всегда готова, целую :****»