*
– Из города я трусливо сбежал, – сказал Сальвадор, когда они с Ансгаром остались вдвоем на берегу. – И теперь даже помыслить не могу о том, что когда-либо вернусь туда. Но если я вам надоем, скажите – я найду себе другое убежище.
– От чего же вы скрываетесь? – вежливо полюбопытствовал Мерц. Получилось даже слишком вежливо, хотя ответ на этот вопрос действительно его интересовал.
– Выражаясь пафосно, в моей душе портал во тьму, как у вашего дважды почившего Гефеста, – покаянным голосом сказал учитель. – Четырнадцать лет я пытался его закрыть, строил вокруг него прекрасные замки и сажал цветы. Но вчера из него полезли темные твари. И теперь я не знаю, что мне делать.
*
– Когда мне было четырнадцать, – начал Сальвадор, – я предал своего друга. Это привело к его гибели.
Ансгар молчал, надеясь, что его молчание выглядит сочувственным, а не выдает усталость от человеческих страстей, доза которых за последние два дня с его точки зрения превысила предельно допустимые пороги.
– Мы жили в рабочем районе, – продолжал исповедоваться школьный учитель, не вникая в реакции собеседника, – и в моей жизни было, как и у всех, плохое и хорошее. Хорошим был мой друг Акимка и его сестра, с которыми мы учились в одном классе и вместе делали стенгазеты для школы. Это было чудесное время, в моей жизни не было ничего лучше.
А еще в нашем подъезде жил бандит по кличке Турок. На самом деле никаким турком он, разумеется, не был, но внешне очень походил. Никто не знал, за что конкретно и когда он сидел, называли несколько статей, в том числе и убийство с особой жестокостью. Мы в это верили, потому что Турок определенно был не совсем нормален. У нас во дворе одна девочка выгуливала собачку – маленькую рыжую дворнягу с очень скверным характером, которая непрерывно всех облаивала. Однажды эта собачка, спущенная с поводка, начала облаивать Турка. Не знаю уж, как он ее изловил, только сделал это за секунду. А потом оторвал ей голову и засмеялся, бросив под ноги ее хозяйке. Велел ей «убрать эту дрянь». Мы были в ужасе, а она что… она убрала. Больше эта девочка собак не заводила.
Турок иногда вел дела с каким-то стариком, про которого все говорили, что он маньяк или что-то в этом роде. Про него рассказывали ужасные истории. Девчонки боялись его до полусмерти. Если он видел кого-нибудь из нас – сразу начинал доматываться, блажить, и все заканчивалось скандалом, который почему-то быстро заминали. Однажды меня угораздило возвращаться домой поздно вечером, Маньяк с Турком встретились мне в подъезде и долго рассказывали, какая я гнида, что бы они хотели со мной по этому поводу сделать. А потом вытащили нож и заставили повторить это наизусть. Я повторил, конечно. Некоторые из моих друзей заявляли на эту парочку в милицию, но там отказывались заводить дело из-за отсутствия состава преступления. Думаю, истинная причина была в том, что Турок неплохо зарабатывал и дружил с ментами.
Так продолжалось года полтора, но однажды весной в нашем подъезде поселилась многодетная семья с мальчиком Яшей. Яша был странный. Медлительный, в очках. Еще он был толстым и заикался. Он пытался дружить с нашей компанией, но это было невозможно – он настолько медленно соображал, что все над ним издевались. Мы с Акимкой защищали его, но остальные если и терпели, то недолго.
Однажды Яша в очередной раз поссорился с нами и ушел домой. Было десять часов вечера, когда весной еще светло, и мы не думали, что с ним что-то может случиться.
А через три дня его нашли в мусоропроводе. Мы были последними, кто видел Яшу в тот вечер и представляли большой интерес для следствия. Вспомнили, что наша компания травила Яшу, а среди нас были два парня, обремененные проблемами с правоохранительными органами. Люди показывали на них и на Акима – его как раз не любили за сочувствие к Яше, но об этом мотиве широкой общественности известно не было. Дело все равно обещало развалиться, как говорили мне адвокаты, потому что в деле с Яшей явно орудовал маньяк. И я знал, кто он. За день до суда я встретил его и…
Сальвадор перевел дыхание и, положив удочку на торчащую из земли рогатульку, сцепил пальцы. Обычно красноречивый, про собственное прошлое он рассказывал сбивчиво и нескладно, как ребенок.
– … не знаю, как я от них вырвался. Они сказали, что я должен оговорить всех, иначе я буду следующим. А о Маньяке с Турком должен молчать. Оговорить я не оговорил… но молчал, надо сказать, хорошо. Возможно, если бы среди окружавших меня следователей нашелся хоть один чуткий человек, который заподозрил бы неладное в моих показаниях, я бы раскололся. И возможно, сейчас бы мы не разговаривали. Но такого не нашлось. Надо сказать, были люди, которые не верили, что мои друзья способны на убийство, дело затягивалось, но не закрывалось, потому что про Турка и Маньяка молчали все. Однажды Аким явился ко мне и сказал, что так больше не может, что если его осудят – его родители это не переживут. Я успокаивал его, говорил, что не осудят. Тогда он сказал, что сам пойдет и расскажет про Турка с Маньяком. А я должен подтвердить его показания. Я согласился… но в условленный день испугался и остался дома. Испугался потому, что Маньяк как раз стоял у подъезда, и мне, чтобы выйти, пришлось бы пройти мимо него. И прошествовать в отделение, которое как раз находилось в зоне видимости. Я позвонил Акимке, сказал, что надо перенести наше признание. Но он уже не мог остановиться. Он обозвал меня предателем, сказал, что пойдет один, я просил его этого не делать… Ну, он бросил трубку… Я смотрел в окно, не идет ли кто в отделение, но никто не шел. И я решил, что Акимка передумал и лег спать. А наутро узнал, что он вскрыл себе вены, и его не смогли спасти.
Через пару месяцев Маньяк или кто-то другой все же прирезали сумасшедшего Турка, Маньяка закатали, и наш двор наконец-то вздохнул спокойно. Все узнали об их преступлениях. Маньяк, что называется, пел соловьем, сваливал все на Турка. В деле оказалось много запуганных детей, и тех из нашей компании, кто выжил, оправдали окончательно.
Вы, Ансгар Фридрихович, часто спрашиваете, как совершенно здоровый человек может отказаться от дарованной ему жизни, так вот посмотрите на меня, я не раз пытался покончить с собой, когда мне было шестнадцать.
Сальвадор закатал рукав своей серой трикотажной толстовки и показал несколько вертикальных насечек.
– В скором времени мы переехали на другую квартиру, а потом я и вовсе стал жить один. Жить с памятью обо всем этом. В те годы я понял, что это куда гораздо труднее, чем умереть.
Конечно, в настоящий момент я смирился с тем, что мир неоднозначен, что на моей совести есть пятно, которое я пытаюсь хоть немного обелить, оказывая детям в моей школе социальную и психологическую помощь. В силу особенностей своей судьбы я легко нахожу тех, кого запугивают. Они чем-то похожи на меня в подростковом возрасте. Когда все заканчивается хорошо, я чувствую, как моя вечная вина на время перестает высасывать из меня жизнь. Как в «Молчании ягнят», знаете ли. Но я запретил себе забывать об этом, хотя в наше время муки совести не в моде.
– Ясно, – сказал Ансгар. – Меня окружают самоубийцы. Вряд ли я имею право судить ваше… твое прошлое, Сальвадор. Возможно, я и сам поступил бы похожим образом.
– Ты, Ансгар, вряд ли, – возразил Сальвадор. – Ты упрям как черт.
– Ерунда, Валя. Меня никогда не пытались ломать всерьез.
– Ой ли?
– Ну да.
Сальвадор не стал спорить, несмотря на свою уверенность в том, что будь на его месте Ансгар – все узнали бы правду сразу же. Он так же считал, что Маньяк с Турком в случае с Мерцем не стали бы и пытаться действовать путем угроз и насилия. Во всяком случае, Сальвадор не мог себе такого представить. С кем угодно, только не с ним. Было в некроманте нечто, лишающее этот процесс удовольствия.
– А теперь я расскажу о том, что случилось на днях, – продолжил Сальвадор, явно намеренный выговориться полностью, досуха.
*
Некогда, говоря об отсутствии у себя личной жизни, Сальвадор немного лукавил. Была у него личная жизнь. Только вот он не очень хорошо знал, что за персона, помимо него самого, принимает в ней участие. Он даже долго не понимал, какого она пола. Он называл ее «Призраком».
Началось все со странного письма, подложенного под дверь. Мол, выключайте, пожалуйста, свет в подъезде, когда приходите позже полуночи, а то лампочка зря горит. Вы ведь такой замечательный человек и так всем нравитесь.
Сальвадор стал выключать. Однажды за лампочку заткнули еще одно письмо – длинное, написанное мелким почерком. Мол, вижу вас каждый день, можно к вам прийти. Но так, чтобы вы видели моего лица. Это важно.
Сальвадор был так заинтригован, что согласился.
Призрак носил просторные одежды и маску с вуалью. Теперь перед каждым своим приходом он писал Сальвадору на мобильный телефон: «Я приду во столько-то». И, открыв дверь ровно в это время, Сальвадор заставал его на пороге. Человек в маске кивал, входил в квартиру и доставал листок с программой вечера. Обычно это выглядело как «Сегодня мы сначала смотрим кино, а потом пьем чай».
Сальвадор никогда не слышал голоса человека в маске, и не видел его рук – те всегда были в перчатках. Иногда, наблюдая за движениями, он подозревал в нем женщину, но потом сам себя опровергал. Иногда ему казалось, что под маской его посещает не один человек, а разные. Но и это тоже не казалось достоверным, потому что по росту и звуку дыхания эти люди совершенно не отличались.
Сальвадору нравилась конфиденциальность. На месте человека в маске он мог воображать кого угодно, а поскольку связь их была односторонней – маска не позволяла до себя дотрагиваться, – то и говорить при этом он мог что угодно. Маске всегда нравилось то, что он говорил, и как выглядел. И Сальвадор позволял ей выражать свое им восхищение любыми доступными ей путями и порой сам удивлялся тому, сколькими способами можно общаться с человеком, не позволяя ему себя видеть.
Говорили они о странных вещах.
– Сегодня я пытался перевоплотиться, – говорил Сальвадор. – Я подражал иному голосу, иначе строил фразы, и даже цифры, которыми я мысленно считаю, из-за этого стали других цветов.
«Ты не боялся утратить себя?» – письменно спрашивал Призрак.
– Я утрачивал себя не единожды, – признался Сальвадор. – Иногда мне кажется, что моя суть – в череде этих неизбежных утрат.
«Ты никогда не выйдешь за рамки определенного круга личностей, которых ты можешь изобразить».
Порой он думал, что маска не раскрывает себя из-за того, что считает свою внешность неудачной. И он не настаивал на развиртуализации.
– Знаешь, – говорил Сальвадор своему странному визави, – я после тебя с нормальными людьми общаться не смогу. Видимые люди уже давно кажутся мне пресными и даже пугающими.
«Если таким образом я убиваю тебя, то это хорошо. Что может быть лучше, чем разрушать, сострадая!».
От этого пафоса немного коробило, но в то же время – он волновал. В бытовом разговоре, заметил Сальвадор, такая характеристика как «инфантильная женщина-гот» может прозвучать пренебрежительно, но общаясь с таковой, легко втянуться.
– Ну, хотя бы скажи, какого ты пола, – попросил он однажды. – Как это ни парадоксально, воображению, чтобы развернуться, нужны хоть какие-то рамки.
Призрак нарисовал на бумаге кружок. Потом, помедлив, пририсовал сверху стрелочку.
– Не верю, – сказал Сальвадор.
Призрак пожал плечами и дополнил картину крестиком снизу. После чего перечеркнул рисунок и нарисовал крестик побольше, схожий с могильным.
– А нарисуй кота, – попросил Сальвадор.
Он забыл, что неплохо умея рисовать сам, он мог многое сказать о человеке по его рисунку. О характере каждого своего ученика он узнавал все, стоило ему только посмотреть на то, что тот изображал на парте или на полях черновика.
Призрак послушался и нарисовал кота.
В тот день они пили чай и молчали. Сальвадор, внезапно понявший, кто такой Призрак, не мог говорить. А Призрак не понимал, почему он молчит.
*
После его ухода Сальвадор понял, что остро нуждается хоть в ком-то. С кем можно поделиться своей тайной, потому что хранить ее дальше не было сил. Он позвонил Ирине, и она честно поговорила с ним на лестничной клетке, потому что дома спал ребенок, а у него был очень плохой сон.
– Скажи, не бывало ли у тебя, – начал он вежливо, – таких моментов, когда ты готова умереть, если тебе не с кем поговорить?
– Эти моменты, – сказала Ирика, – у меня происходили постоянно. До замужества. Но сейчас мне всегда есть с кем говорить. Правда, есть один… один вопрос, который я хотела бы обсудить не дома. Но, наверно, я не скоро смогу это сделать.
– А мне позволено будет полюбопытствовать относительно если не сути, то хотя бы природы этого вопроса?
– Я вижу странные сны, – она улыбнулась. – Когда мне удается толком уснуть.
– Я думал, муж на то и существует, чтобы с ним обсуждать сны, – удивился Сальвадор. – По крайней мере, будь у меня жена, я бы привлекал ее к обсуждению снов, не стесняясь.
– Ты в последнее время стал совсем нечуткий, – Ирика тихо засмеялась. – Сны не про Мишку. С ним такое не обсудишь, мало ли, что ему в голову взбредет.
– Наверно, напоминать излишне, но я все же рискну обратить твое внимание на собственную персону. Со мной можно обсудить сны не про Мишку.
Ирика задумалась.
– Хорошо, что напомнил. Ты – свободный человек. Ты не хочешь поговорить с этими… ну, про которых ты мне рассказывал? – спросила она с таким растерянным выражением лица, что Сальвадор насторожился.
– Я почувствовал, что наш диалог вышел к важной для тебя теме, – сказал он. – Не строй коварных замыслов, проси прямо. Я готов исполнить.
– Тогда вспомни некроманта и его зомби. Ты еще говорил, мы вместе замерзали в степи глухой. Когда воскрешали Ай Поха.
– Некромант и его зомби сейчас в далекой деревне, куда меня приглашали в принципе, но не приглашали конкретно.
– Включи свой дипломатический талант на полную мощность. Пожалуйста, Валя. Я хочу, чтобы ты отвез этому Ансгару письмо. Мне нужно знать, что за события я вижу во сне. Бред это или правда.
– Ты можешь спросить у меня.
– А если речь идет о вещах, которые знает только он? А что, имею право спросить. Он у меня три месяца жизни отнял.
Посмотрев на нее пристально, Сальвадор вздохнул.
– Я тебе завидую, – сказал он. – У тебя и муж, и Ансгар. Нормальная личная жизнь. А у меня какой-то бред вместо этого.
Ему было неспокойно. Но вообще-то Ирина права – возможно, все эти дела давно минувших дней можно было и не обсуждать ни с кем. Главное – сменить обстановку. И уехать от Призрака, а вернувшись, сменить квартиру, чтобы Призрак его уже точно не нашел. Скорее всего, ничего плохого, конечно, не произойдет, но воспоминания Сальвадору пробуждать не хотелось. Они были еще слишком тяжелыми. Неподъемными были.
*
– Призраком назвалась сестра Акима, Тося. Мы же с ней вместе рисовали стенгазету, и я очень хорошо помню ее руку. Как она изображает. В том числе и котов. Увидеть созданную ее рукой картинку – все равно, что увидеть ее лицо.
Сальвадор замолчал и, скосив взгляд, увидел, что Ансгар поежился.
– Думаешь, она пришла отомстить? – спросил он, перезабрасывая удочку.
– Не знаю. У нее неоднократно была такая возможность, но она не воспользовалась.
– Или она просто хотела исполнить свою детскую мечту – например, была влюблена в тебя когда-то – но не хотела проходить через объяснения. Видишь, в семье у твоего почти канонизированного друга тоже есть малодушные люди. Так что не ты один упал в собственных глазах на самое дно. Возможно, и она тоже. А еще может быть, что она простила тебя, и ей тоже из-за этого стыдно – ведь ты явился причиной смерти ее брата.
Сальвадор не ответил. Обхватив себя руками, он смотрел куда-то под ноги.
– Ты прав, Ансгар Фридрихович, – сказал он. – Возможно, все, кто бескорыстно помогает другим, всего лишь непрерывно врачуют собственные раны. Как я.
Ансгар коснулся его плеча.
– Поверь, мне куда приятнее сопереживать такому человеку как ты, чем моим обычным клиентам, расстроенным из-за того, что дядя помер, не отписав им квартиру в спальном районе.
Сзади послышался шорох.
– Я не помешал? – спросил Ваня. – Я могу прийти позже…
Сальвадор повернулся к нему всем телом, легко перекинув ноги через скамейку.
– Нет, Ваня, – сказал он с улыбкой. – Пока тебя нет, мешать особенно нечему. Без тебя жизнь останавливается повсюду.
Ваня хмыкнул.
– Там заказ новый, Ансгар Фридрихович. Бабка какая-то, километров пятьдесят до нее. Поедем?
– Поедем, – Ансгар поднялся и вытащил удочку – все равно не клевало. – Буди нашу красавицу, скажи, что практика продолжается. Получасовая готовность.
*
– Итак, баба Клаша, которая померла, не поведав никому, куда спрятала бухгалтерские книги. А в магазине через неделю проверка.
Глуховатый голос господина Мерца стал, казалось, немного злорадным – будто ему самому предстоит эту проверку проводить. Он застегивал куртку и щурился на заходящее солнце, еще заметное сквозь ветви деревьев. Выключил мобильник, не глядя, сунул в карман. Первый раз промахнулся, но поворачиваться не стал, любовался закатом. Попал на второй раз и пошел разогревать машину.
Ваня вдруг подумал, что вот он, Ансгар, хоть и великий некромант, но величие – лишь одна из его сторон. В остальном он такой же, как все люди. Так же ошибается, и так же уязвим. Точно так же может на дороге не туда наступить, например. Хорошо если просто в какашку, а то ведь и ногу себе сломать может, или руку. И когда он погружается в это свое условное время, он тоже не застрахован от ошибки. И в надпространстве наверняка тоже водятся всякие твари, у которых нет ни имен, ни тел. Но он хоть не приводит их в мир, а вот женщины делают это запросто.
И Ваня посмотрел на зевающую Магду, прикрывшую рот рукой. Она куталась в приталенную синюю курточку, едва сходившуюся у нее на груди. Курточка очень шла к ее длинным платиновым волосам; Ансгар в приказном порядке велел забирать их в пучок и распускать только во время ритуалов, однако перед выездом Магда в знак некоторого протеста собрала их в обычный хвост.
– Будь я живым, – сказал Ваня Магде, – я бы за вами приударил, потому что вы прекрасны, как холодное зимнее солнце. Но я, блин, мертвый.
Магда грустно улыбнулась.
– Я бы вам живому не ответила взаимностью.
– Почему?
– Потому что живой может умереть, – сказала девушка с грустью. – А мертвый, как я поняла, с большим трудом.
– Да, но в этом состоянии я уже не буду за вами приударять, уж извините, – сказал Ваня. – И волосы, пожалуйста, соберите в пучок. Господина Мерца лучше не раздражать этими вещами.
– Чем плохи мои волосы? – возмутилась Магда.
– Ваши волосы невероятно прекрасны, – вмешался Сальвадор, – поэтому пожалейте, пожалуйста, господина Мерца. Он может как-нибудь не вернуться из ритуала, если начнет тратить силы на борьбу с инстинктами.
Магда хихикнула и кокетливо было глянула на Сальвадора, но потом опомнилась и загрустила снова.
– Мне кажется, она решила пойти в ведьмы, потому что у нее кто-то помер, – тихо сказал Ваня Сальвадору. Школьный учитель пожал плечами.
– Я бы не стал менять свою жизнь из-за одного акта воскрешения, – сказал он осторожно. – Ведь можно попросить кого-то другого это сделать. Нет, мне кажется, она ищет себя.
*
– А как у бухгалтерши с характером? – спросил Сальвадор у Ансгара, когда они загрузились в «крайслер».
– Не знаю, – некромант пожал плечом. – Обычная бабка, дети давно совершеннолетние, внуки тоже. Правнуки не в счет. Сторож говорит, что верила в вампиров.
– Я забыл, – поспешил уточнить Ваня, – вы ведь в них не верите?
– Не верю. Хотя теоретически они хорошо вписываются в классификацию мертвецов.
– У них есть разум, но нет души? – попытался угадать Ваня.
– Да, их зовут «низшими». Что глупо, потому что у половины известных мне живых людей нет души, нет разума, а общее развитие пребывает в зачаточном состоянии, – он покосился на Магду, которая так и не убрала волосы в пучок и теперь уже мало походила на старинный портрет. – Мне приходится признавать за ними одухотворенность пусть и чахлой, но искрой божией, потому что эта протоплазма живет, обменивается веществами с внешней средой и обладает (что лично я всегда считал страшной ошибкой природы) самосознанием. Самосознание – это самое бесполезное, что эволюция может подарить протоплазме.
Ансгар включил зажигание.
– Вы бы хотели, чтоб они умерли? – продолжал спрашивать Ваня.
– Нет, я и так вижу, как они регулярно умирают, – сказал некромант и резко надавил на газ.
Магазин был уже закрыт, однако навстречу с выпученными глазами бежала огромная тетка, поправляя платок.
– Я – Зина, меня прислал директор. Мы не успели, господин Мерц! Ее родственники уже все знают. Там ее сын. Он может эта… отказаться от ритуала! Что нам делать?
Тетя Зина спрашивала так, словно доктор Мерц был, по меньшей мере, президентом.
– Это ваши проблемы, – отвечал Ансгар, как ему показалось, вполне в президентском духе. – Я не обязан уговаривать родственников.
Тетя Зина нахмурилась, скривив малиновые губы.
– Вы… вы знаете, что вы сейчас сказали? – завыла она. – Вы хоть отдаете себя отчет в том, что вы сейчас сказали? Вы втоптали в грязь все наши надежды! Вы – не отмоетесь! Если наша Леночка… это будет на вашей совести!
Ваня смутился и действительно задумался о том, что же такого нехорошего сказал Ансгар Фридрихович. Магда побледнела, но стойко молчала. Однако сам некромант хорошо умел отличать реальные катастрофы от манипуляций.
– Я некромант, – напомнил он. – У меня нет ни совести, ни страха адского пекла.
– Вот видите! – горько сказала тетя Зина. – Нам говорили! Нас предупреждали!
– О моем коварстве? – доктор Мерц огляделся. Ему явно было неприятно находиться в магазине. Еще Ивану показалось, что ему стыдно за своих клиентов. – Да, я всегда так себя веду. Ну, так что, вы идете говорить с родственниками? У вас, Зинаида Викторовна, должно получиться.
– Что? – тетя Зина заподозрила оскорбление. – Это почему?
– Не хотите? Ну, значит, не должно, – согласился некромант. – Но, если вы не договоритесь, Леночка будет уже на вашей совести, а не на моей. Кстати, а кто это – Леночка?
– Она сейчас на больничном, – подсказала мрачная тетка, сидящая за компьютером. – Она должна была принять дела. Пойдемте, я провожу вас к покойной. Родственников уже должны были подготовить. А на Зинку не обращайте внимания, она стукнутая.
*
Смерть застигла бабу Клашу на складской кушетке. Вокруг стояли алюминиевые кастрюли, сетки с мытой картошкой и тумбочка, забросанная синими халатами. Над кушеткой, поставив под зад трехногую табуретку, склонился мужчина в черном плаще и очках.
– Еще могла пожить, – бормотал он, – и сосуды хорошие… и обмен…
В этот момент Ваня понял, что им наврали про подготовку родственников. Родственник был один, и он явно удивился, что в комнату вошли три непонятных мужика и сонная девица в синем.
Подняв голову, родственник некоторое время вглядывался в них, потом неприязненно спросил:
– Вы кто?
Ансгар Мерц подумал, вот ведь, как странно. Сын спрашивает, кто он. А вот Ансгар спрашивать не стал бы. Он этого человека хорошо запомнил. Рад был забыть, но… и вот же ж, где встретились. Видать, с вестями из прошлого везет не только Сальвадору, и наверно, бывают периоды, когда Танатос впускает в чью-то жизнь все, что, казалось, забрал навечно.
– Здравствуйте, Алексей Олегович, – сказал Ансгар. Голос у него стал странный, словно подвешенный. – Не ожидал увидеть вас здесь.
Алексей Олегович встал. Это был мужчина лет пятидесяти, наполовину седой, с тонкими, подвижными руками.
– Мерц? – усмехнулся он. – Что вы здесь делаете?
– Случайно зашел, – осторожно сказал Ансгар. – А вообще-то я отдыхаю поблизости.
– Отдыхаете? А работаете кем?
– Да так, – Ансгар пожал плечом. – Никем особенно.
– Странно, – насмешливо протянул Алексей Олегович, – я был уверен, что вы непременно кем-нибудь станете. С вашими-то талантами.
Он намекал на что-то, известное лишь им обоим.
– В медицину я не возвращался. Простите, мы сейчас уйдем, не будем вам мешать.
Развернувшись, Ансгар двинулся было прочь, но Алексей Олегович окликнул его раньше, чем кто-то еще успел двинуться с места.
– Мерц!
Ансгар остановился.
– Так зачем вы сюда приходили? Вряд ли вы знали, что это моя мать.
Ансгар обернулся и сделал несколько шагов обратно.
– Ваша мать, – отчеканил он, – Клавдия Сергеевна, работала здесь бухгалтером и спрятала важные документы, необходимые для аудита всего предприятия. Меня позвали спросить у нее, где эти документы. – С этими словами он впервые поднял глаза на Алексея Олеговича. – Потому что я умею спрашивать у мертвецов. И получать ответы.
Алексей Олегович отвернулся. Почесал нос, поправил очки.
– Что же, – сказал он. – До свиданья, Мерц. Зря я вас остановил. Вы все тот же.
– Я некромант, – объяснил Мерц, внезапно успокоившись. – Наша деятельность регламентируется неким документом, который предписывает мне поинтересоваться у вас – не хотите ли вы спросить у вашей матери что-либо, что важно для вас?
Некоторое время Алексей Олегович смотрел на него тяжелым взглядом.
– Вон, – тихо сказал он. – Выйдите вон. И чтобы я никогда вас больше не видел.
– А черта с два я теперь уйду.
– Я вынужден буду позвать полицию, – пригрозил Алексей Олегович.
– Зовите, – кивнул Ансгар. – Хоть полицию, хоть ФСБ. Про меня у них написано в инструкции номер 6 – 18, литера «тау», пункт 9-й. Я своих полномочий не превышал. Если вы против воскрешения вашей родственницы, вы должны написать письменное заявление. Копию мне. – Он склонил голову в сторону Магды. – А вы, Магда, запоминайте, потому что если вы будете рыдать по полдня, то до законодательной базы мы дойдем очень нескоро… Итак, Алексей Олегович, повторяю, копию мне, потому что…
Он снова глянул на Алексея Олеговича и, не опуская глаз, сделал несколько шагов вперед.
– Потому что сломать мою жизнь второй раз я вам не позволю.
*
– Вы совсем спятили! – опешил Алексей Олегович. Он вынул было мобильник, но уронил его, и тот мгновенно оказался в руке у Ивана.
– Если вы хотите, чтобы я ушел, – сказал Ансгар, открывая ящик стола, – пишите заявление.
В третьем ящике он нашел какой-то разлинованный журнал, вырвал листок, положил перед Алексеем Олеговичем.
– Это бред, – сказал тот отрешенно. – Мертвые не воскресают.
– Ваня, – Ансгар кивнул своему фамилиару, чтобы тот подошел. – Можете обследовать его, профессор.
Алексей Олегович оторвался от созерцания пустого листка и взглянул на Ивана.
– Посмотрите, – настаивал Ансгар. – Он ничего вам не сделает. Он умер в 2008 году. Утонул.
Как бы не был зол Алексей Олегович, но упустить шанс хоть как-то уязвить строптивого студента он не мог и дрожащими руками потянулся к серой, как мрамор, шее Ивана.
Отойдя в сторону, Ансгар смотрел в совсем уже потемневшее окно. Только не радоваться, говорил он себе. Не ненавидеть.
Впрочем, он не радовался. Он даже был благодарен Алексею Олеговичу, потому что если бы тот не вышиб его с кафедры, не было бы, например, визита в Древний Египет. Не было бы оккультистов, Ваньки, тех людей, которым он дал возможность примириться со смертью, и которые позволили ему самому примириться с жизнью. Он не стал бы самим собой.
*
– И к-как это работает? Эта ваша… некро – что-то там.
– Я не знаю.
От сильных эмоций Ансгар быстро уставал. А ему еще предстояла работа, потому что отказа Алексей Олегович так и не написал. Вот уже час он был в странно приподнятом настроении, выдвигал версии одну за одной, а потом сам же их и развенчивал. Собеседником его был Сальвадор, который вежливо реагировал на реплики, но ничего не утверждал.
Магда снова зевнула. Она давно подвинула ноги покойницы и села на угол кушетки, где и скучала, ковыряя носком ботиночка раздавленную кем-то картофелину.
– Вы – шарлатан, господин Мерц, – сказал в итоге его бывший преподаватель. – Но удивительный, удивительный. Не знаю, как вам это удается.
Он засмеялся. Пыльное окно над его головой отворилось, и сквозь него повеяло запахом лежалых овощей.
– Но я вас разоблачу, вот увидите.
– Так вы не хотите…
– Нет, – Алексей Олегович истерически засмеялся и покинул помещение. – Позовите меня, когда приедет бригада! – крикнул он уже из коридора.
– Бригада не приедет раньше утра, – сказала мрачная тетка из торгового зала. – Этот ее сын… вы его раньше знали? – обратилась она к Ансгару.
– Он был моим куратором, – сказал Ансгар. – Из-за него я вылетел. Похоже, и сейчас его сознание отторгло информацию о воскресших мертвецах как несостоятельную. Ваня, принеси земли. Сальвадор, вы тоже сядьте куда-нибудь. Вот хотя бы на ящик с луком.
*
Воскресить бабу Клашу можно было за час, но доктор Мерц никак не мог успокоиться и войти в требуемое состояние. Контур, который накапливал энергию, теперь никак не желал ее отдавать, посторонние мысли из головы не уходили, руки дрожали.
Он тогда так и не понял причин нелюбви Алексея Олеговича к нему, Ансгару. Возможно, корень зла был в том, что профессор Калебов просто отторгал его, как непостижимое. Дистанцировался мысленно и физически, обеспечив себе максимальный комфорт, изгнав непонятного человека из зоны видимости. Злость и досада захлестнули Ансгара с такой силой, что о трансе можно было забыть. Из-за этого, думал он с досадой, слабохарактерного убожества столько талантливых людей не смогли заняться своим делом!
– А вы бы хотели вернуться в медицину, Ансгар Фридрихович? – осторожно спросила Магда, заметив, что тот не работает, а просто сидит с опущенной головой, бессмысленно глядя на догорающие свечи.
– Не знаю. Думаю, что добиться в этой сфере того статуса, что я добился в оккультизме, было бы проблемой. А статус существенно облегчает нам, уродам, жизнь.
– Никто давно не замечает ваших недостатков, – дипломатично сказала девушка.
– Это из-за статуса. Вы не представляете, насколько хорошо он скрывает эти самые недостатки в глазах людей.
– Значит, мнение общества важно для вас, – сказала Магда.
– По крайней мере, – подтвердил Ансгар, – я неравнодушен к тому его тот его разделу, где говорится, что меня нельзя обливать дерьмом и побивать камнями.
– А я думал, вы работать любите, – изобразил Ваня обманутую наивность.
Окно, выходившее на улицу, болталось на одной петле. Из-за кучи деревянных ящиков, сложенных у стены, веяло отхожим местом, а на улице надрывно выли собаки и вот уже час истошно рыдал младенец. Иногда доносились обрывки разговоров людей, безуспешно пытавшихся успокоить то ли его, то ли собак, а где-то устраивала очередное представление скандалистка Зинаида.