Суженый мой, ряженый

Глава 11

Василий вместе со всеми возвращался с покоса. Тело приятно ныло от усталости, да и мозоли на руках давали о себе знать. Отвык он уже от такой работы. Давно не косил. Рядом с ним на телеге сладко спали Тимофей со Степаном, несмотря на тряскую дорогу. Колёса то подпрыгивали на буераках, то мягко оседали в дорожной пыли. Василия не покидало ощущение, что он вернулся в детство. Оно появилось ещё рано утром, как только начали собираться на покос. Иван спокойно и уверенно отдавал распоряжения ещё сонным работникам, укладывал на телегу обмотанные тряпицами косы, командовал, кому куда садиться. Совсем как тятенька когда-то. Добравшись до места, он так же уверенно указал, где будут начинать косьбу, поставил в свой черёд каждого косаря и первым пошёл по елани*, красиво взмахивая косой. Василий с упоением слушал привычный с детства звук скашиваемой травы, напоминавший тонкий всхлип, и наслаждался пряными ароматами трав. Он шагал следом за братом, и его не отпускало ощущение, что он движется за широкой тятенькиной спиной, как когда-то в детстве. Болью сжимало сердце. Нет уже тятеньки, а жизнь идёт своим чередом. Сменяются рассветы и закаты, так же следуют друг за другом пахоты, жатвы и сенокосы. Ничего не меняется в мире, он таков же, как и годы назад. Те же дожди и снегопады, те же бури и грозы, то же солнце светит на небесах. Вот и травы зреют из года в год, чтоб вновь упасть под лёгким взмахом косаря, источая при этом неповторимый запах. Да, мир всё тот же, только человек в нём – величина непостоянная. Он приходит сюда, чтобы радоваться и страдать, работать и пожинать плоды своего труда, постигать глубинный смысл жизни и в итоге уходить в небытие. Когда-то по этой елани так же уверенно шагал дед Степан, потом отец, теперь вот Иван. А однажды пойдёт по ней Стёпка, расставив друг за другом своих сыновей. И так будет всегда.

– Вань, – обратился Василий к брату под тихий скрип колёс, – а что сейчас в дедовой малухе?

– Всё то же, что и прежде. Я там работаю иногда, то шорничаю зимой, то плету корзины. По весне вот опять лозы нарезал, туда же и сложил, сгодится.

От этих слов на душе вдруг словно потеплело. Продолжается ремесло деда Степана. Это хорошо. Надо бы обязательно заглянуть в малуху, вроде как к деду в гости сходить.

– Стёпка мой решил, что раз он носит имя деда, то непременно должен дело его продолжать, вот и обучаю его понемногу. Ему нравится. Мы с ним зимой новый короб на сани сплели, хорошо получилось.

Братья помолчали, думая каждый о своём.

– Если вёдро постоит, то за пару-тройку дней высушим сено и сгребём этот покос, – проговорил Иван, погоняя лошадь. – Завтра мы его докосим, а как ободняет**, бабы, начнут сегодняшнюю кошенину разбивать***.

Василий согласно кивнул. Гребь ему всегда нравилась больше, чем косьба. На покос выезжали всей семьёй, работали споро, и при этом как-то весело и задорно, с шутками да прибаутками. Грабли быстро мелькали в ловких руках его сестриц и матушки. Маленькие копёшки***** мигом вырастали то тут, то там. Их сразу подтягивали к центру самой большой елани. Потом тятенька с Иваном трёхрогими деревянными вилами метали сено в зарод****, а Василко принимал и распределял его, стоя наверху, да при этом старательно утаптывал сено, чтоб зарод был плотным. В завершение сёстры деревянными граблями очёсывали стог со всех сторон, чтобы при сильном ветре не раздуло клочья с боков. Но больше всего любил юный Василко принимать привезённое сено на сеновале, когда его с возов отмётывали наверх, а потом непременно пойти ночевать на свежем сене, бросив на него старое одеяло. И чтобы сестрицы рассказывали какие-нибудь страшные истории, и чтобы кровь в жилах стыла при малейшем шорохе. И чтобы дрожать от страха, заслышав странные звуки, но успокаивать себя тем, что это просто старший братец так шутит с ними, и с замиранием сердца прислушиваться, пока тот не выдаст себя весёлым смехом.

– Глянь-ка, соседи куда-то уезжают, – прервал Иван воспоминания брата, когда они уже подъезжали к дому. – Или это они Дарью в дорогу снарядили? Похоже, одна она едет-то.

При этих словах Тимофей подскочил на телеге, сон его как рукой сняло. Тимка спрыгнул и поспешил к Даше, которая у повозки прощалась с Асей.

– Неужели уезжаешь? – спросил он, подходя.

– Отправляют меня в Верхотурье к братьям, – печально ответила Даша. – Матушка решила, что так лучше будет. Но я скоро вернусь! – тут же заверила девица.

– А с чего вдруг отправляют-то?

– Я потом тебе расскажу, – пообещала Ася. – Тут такое было!

В это время в воротах показалась Наталья, позади которой маячил Афанасий. Взгляд его был направлен куда-то поверх их голов. Ася обернулась, пытаясь понять, что он так пристально разглядывает, и увидела тётушку Марусю, открывшую ворота вернувшимся косарям.

– Пришли мне весточку, как доедешь до места, – смущаясь, проговорил Тимка.

– Пришлю обязательно, – заверила его девица, садясь в повозку.

– Кланяйся там всем! – крикнула дочери Наталья, когда возница натянул поводья. – Да за братьями приглядывай!

Дарья кивнула в ответ и с удивлением посмотрела на своего отчима, который, казалось, забыл обо всём на свете, откровенно пялясь на соседский двор. Маруся уже ушла, а тот всё смотрел ей вслед, пока Наталья не окликнула его.

Такой интерес соседа к Марусе не остался незамеченным, и вскоре уже все подтрунивали над ней.

– Марусь, глянь-ка, Афоня-то опять тебя поджидает, уже все глаза проглядел на наши окна. Как сел с утра на завалинку, так и сидит! – говорила ей матушка.

– А сосед-то наш, похоже, неравнодушен к тебе, маменька! – смеялся Тимофей. – Видать, хорошо его Дашка утюгом-то приложила! Уж больно тихий стал!

– Марусь, там Афанасий за огородом бродит, никак, тебя дожидается? – сообщал с улыбкой Иван, вернувшись со двора.

Маруся только успевала отмахиваться от их насмешек, но однажды к ней с разговором явилась Наталья. Она плакала и умоляла оставить её мужа в покое, иначе, мол, она пойдёт к бабке и наведёт на разлучницу порчу. Неспроста ведь он так смотрит на Марусю, не иначе, как она приворот на мужика сделала. Маруся только руками развела. Ну, что можно на это ответить? Пытаться доказать всем, что у неё замечательный муж и никто ей, кроме него, не нужен? Или просто послать всех куда подальше вместе с этим ненормальным Афоней? А тут ещё и Сано явился. Ему, видите ли, приспичило с сыном пообщаться. Начал пенять, что Маруся настраивает сына против него, что тот его избегает.

– Как же вы все мне надоели! – в сердцах бросила Маруся. – Ты сына в гости позвал, он к тебе приходил. Чего тебе ещё надо?!

– Не был он у меня! – начал спорить Сано.

– Был, Сано, был! В тот самый день, когда ты его позвал. А ты, поди, опять пьяный спал? А вот жена твоя его встретила-приветила, да так, что больше он к тебе ни ногой! Так что иди домой и разбирайся там у себя.

В это время за ворота вышел Тимофей, и Маруся оставила их наедине. О чём уж они там говорили, она не знает, только слышала, как вскоре раздались на улице Татьянины крики, и злой Тимоха влетел во двор, с силой хлопнув воротами.

– Ты чего, парень!? – окликнул его Иван. – Ты эдак-то мне ворота в щепки разнесёшь! А они ни в чём не виноваты!

Тот лишь молча прошагал мимо. Из избы выскочила Маруся и поспешила за сыном в огород. Села рядом на скамейку, обняла одной рукой, а другой молча гладила по плечу. Тот зло сопел, но ничего не говорил. Наконец он успокоился немного и сказал:

– Вот откуда он свалился на мою голову? Не было его в моей жизни, и так было хорошо. Был у меня хороший отец… А теперь…

– И теперь отец твой никуда не делся, – начала как можно спокойнее Маруся. – Он такой же твой отец и по-прежнему любит тебя.

– Но этот! Ты представляешь, матушка, он заявил, что я обязан помогать ему, потому что он бедный и несчастный, а мы живём в достатке.

– Успокойся, Тимоша! Ничем ты ему не обязан. Зато теперь ты можешь оценить по достоинству своего истинного отца. Он никогда ничего ни у кого не просил. Всего в этой жизни добился сам. Мы уехали отсюда с маленьким узелком и с тобой на руках. И всё, что сейчас у нас есть – это заслуга Егора. Ты сам видишь, сколько он работает, и какой спрос на него в городе.

Тимофей вздохнул и согласно кивнул матери.

– А теперь посмотри на это с другой стороны, – продолжала Маруся, улучив момент. – Это я о твоей теории всеобщего равенства. Ты всё ратуешь за справедливость. Так вот она, справедливость, – один брат работает и всё имеет, другой пьянствует и потому бедствует. И ты по-прежнему считаешь, что богатый должен с ним поделиться?

Тимофей молчал. А что он мог на это возразить? Вот Парамон бы нашёл, что сказать, а он ничего сказать не может. Права матушка, не годится тут теория всеобщего равенства. Может, просто масштабы не те? Ну, вот в рамках всего государства Российского – это одно, а в рамках отдельной семьи – другое. Попытался он донести до матушки эту мысль, а она тут же и осадила его:

– Так государство-то из таких вот отдельных семей и состоит! И на них держится!

Тимофей замолчал. Не получалось у него спорить с матушкой. Умная она у него. Вот бы с Парамоном их свести, интересный мог бы разговор получиться.

– Ладно, сын, посиди тут, подумай, а я пойду, пора и мне с Саном поговорить по душам, – сказала Маруся, поднявшись.

Она решительно подошла к избе бывшего мужа, вернее, бывшей подруги, где он теперь жил.

– Сано, выходи, разговор есть! – крикнула Маруся, постучав в ворота.

На крыльцо выскочила Татьяна и заголосила:

– Ишь, чего удумала! Сама сюда заявилась, рожа твоя бесстыжая!

– Не блажи, дура! – рявкнул появившийся следом Сано.

– При мне будете разговаривать! – упорно не унималась хозяйка.

Маруся толкнула ворота и вошла. Она с детства помнила этот двор, частенько они с Нюрой тут бывали прежде, да и на посиделки сюда хаживали. Кажется, всё это было в какой-то другой жизни.

– Тань, сколько можно беситься, а? Ты чего добиваешься? – обратилась она к бывшей подруге.

– А нечего на чужих мужей заглядываться! – вновь заголосила та.

– Ты Егора видела? – спокойно спросила Маруся.

– Видела, – недоумевая, ответила Татьяна.

– И как он тебе? – снова спросила Маруся

– Мужик как мужик! – по-прежнему не понимая, куда она клонит, отвечала Татьяна.

– Нет, не мужик как мужик! – спокойно и твёрдо проговорила Маруся. – А лучший муж на свете! Надёжный, заботливый, работящий! За таким, как за каменной стеной. Неужели ты думаешь, что его можно на кого-то променять?! Ошибаешься, подруга. И сыновья у него выросли такие же! И они его любят! И почитают! И тебе, Сано, есть чему поучиться у старшего брата. Кабы ты хоть чуток поумнее был, да умел жизнь ценить, тоже жил бы припеваючи, с твоими-то руками! Но нищенствовать тебе больше по нраву. Согласна! Нищенствуй! Только сына моего не трожь! Пока он тебя окончательно не возненавидел. Ему есть с кем тебя сравнивать. И уж поверь – он не сильно обрадовался, узнав, что ты его отец. И лучше бы он этого не знал. Но коли уж ты захотел иметь взрослого сына, то хотя бы оставайся при этом мужиком! Не заставляй его стыдиться тебя!

– А он меня стыдится? – удивился Сано.

– А ты на себя посмотри! – хмуро сказала Маруся и повернулась к выходу, но в воротах она обернулась и обратилась к Татьяне:

– А ты, подруга, не блажила бы под нашими окнами. Зачем на посмешище себя выставляешь? Гордость имей!

Татьяна раскрыла было рот, но тут же остановилась, уставившись в Марусину спину.

А та вышла за ворота и спокойно направилась к своей избе.

*Ела́нь – поляна на покосе.

**Ободня́ет – утро сменится днём (утренняя погода поменяется на дневную).

***Разбивать кошени́ну – ворошить скошенную траву, чтобы она лучше сохла.

****Заро̀д – большой стог сена.

*****Копёшки – небольшие копны.

Глава 12

По окончании страды Василий с Любашей засобирались домой. Маруся начала думать, не поехать ли и ей с ними, хотя изначально этого не планировала. А всё дело в Афанасии, который проходу ей не давал. Стоило ей выйти на улицу, и он тут же появлялся у своих ворот. Если она шла на реку, то вскоре там непременно оказывался и он. Она отправлялась в лавку и обязательно встречала Афоню на обратном пути. Он ничего не говорил, просто смотрел на неё и улыбался. Эта глупая улыбка выводила Марусю из себя, и она из последних сил сдерживалась, чтобы не наговорить соседу гадостей. Однажды всё-таки не выдержала и сказала:

– Я тебе не картинка, сосед, чтоб так на меня пялиться. Шёл бы ты мимо да смотрел под ноги, не то, неровён час, споткнёшься, да и свалишься, а я буду виновата.

Наталья, слышавшая это, довольно улыбнулась, а вечером прибежала вся в слезах и с угрозами. Оказывается, Афоня оступился, когда с сеновала слезал, упал с высоты и сильно ударился.

– Это ты на него порчу наводишь! – кричала соседка. – Извести хочешь моего мужика! Я слышала, как ты грозилась, что упадёт он! Вот и упал!

И что можно возразить на это глупой бабе? Маруся махнула рукой и закрыла перед ней ворота, а та ещё долго распалялась на улице.

– Поеду-ка я домой, матушка, пока не перессорила тебя со всеми соседями, – сказала вдруг Маруся. – Погостила и будет.

Анфиса посмотрела на неё с сомнением и улыбнулась. Никогда прежде дочь ни перед чем не отступала, особенно перед подобной глупостью.

– Чего ты улыбаешься? – спросила Маруся. – Нельзя мне с Натальей ссориться, нам ещё свататься к ним идти. А ну, как откажет? Тогда Тимка страдать будет из-за её дурости. Нет уж, лучше мы уедем, пусть тут всё пока утихнет.

Анфиса согласно кивнула. Мудрая дочь у неё. Правильная. Умеет свою гордыню смирить. О детях думает в первую очередь. Прохору бы это понравилось. Он Марусю всегда невольно выделял из других детей. Даже отчитывая её за самые дерзкие проступки, он лукаво улыбался в бороду и говорил жене:

– Огонь-девка у нас выросла! Ох, и задаст всем жару!

Она такой и была всегда, но с годами научилась укрощать свой огонь, напускать царственной холодности, и Анфисе это нравилось. Она-то знала, какие нешуточные страсти кипели в это время в её душе.

Начались сборы в дорогу. Но Тимофей и Нюта наотрез отказались уезжать. Ну, с Тимкой всё понятно, он будет Дашу дожидаться. А Нюта? Она-то чего взбунтовалась?

– Поезжай с Богом, дочка, оставь их. Пусть ещё поживут тут, хоть мне повеселее будет, – напутствовала её Анфиса. – Ты не переживай, я пригляжу за ними.

Деваться некуда, пришлось Марусе согласиться.

Когда грузились в телегу, Афанасий наблюдал за этим в окно. Вот уже уложили все узлы, усадили шумное семейство Василия, Любаша обняла всех на прощанье и расцеловалась со своей матушкой, а Маруся всё не показывалась. Она в это время прощалась в избе со своими детьми, давая им последние наказы. Вот, наконец, и Маруся вышла, уселась в телегу. Тут уж Афанасий не на шутку встревожился. Неладно это! Он выскочил из своей избы, когда повозка уже скрылась за поворотом, да так и стоял в растерянности, пока Наталья не увела его.

В вагон загружались шумно и суетно.

– Спокойно, дети, не кричите так, – увещевала своих малышей Любаша, а Маруся умилялась тому восторгу, с которым всё Василково потомство прильнуло к вагонному окну.

Когда поезд тронулся и стоящий с поднятой рукой Иван остался далеко позади, Любаша почувствовала на себе пристальный взгляд. Она обернулась и увидела Николая. Тот кивнул и смущённо отвёл глаза.

– Николка! – воскликнул Василий, тоже посмотревший в его сторону, – а я и не заметил тебя, когда садились.

– До того ль тебе было?! – ответил с улыбкой друг.

Друзья обрадовались встрече, давняя ссора уже отступила на задний план. Да и когда это было-то?! Столько воды утекло с тех пор.

– Большое у вас семейство, – улыбнулся Николай, откровенно разглядывая детвору. А ведь не откажи ему тогда Любаша, и все эти черноглазые девчушки могли бы быть его дочерьми. До чего же они похожи на свою мать!

– Да, немалое, – согласился с ним Василий и представил другу всех своих детей поимённо. Филимон при этом слегка кивнул, Лена, Надя и Вера скромно присели в книксене, а маленький Петруша широко улыбнулся. Люба смотрела на своих враз притихших детей, и довольная улыбка озарила её лицо. Она была всё так же хороша, и Николай невольно залюбовался ею, что не ускользнуло от проницательного Марусиного взгляда.

– А ты-то как? – обратился вновь Василий к другу. – Как твоя семья?

– Один я, – вздохнул Николай. – Вдовствую. Сестру вот ездил навещать.

– Как вдовствуешь? А чего же с Серафимой-то приключилось? – вступила в разговор Любаша, удивлённая этой новостью.

– Беда с ней приключилась, – начал свой рассказ Николай. – Когда мы переехали в Тагильский завод, Сима была уже на сносях. Она очень ждала малыша и тщательно готовилась к этому. Мы поселились в доме её родителей, дядька не хотел его поначалу отдавать, но она так на него насела, что отступился мужик. Она всегда добивалась того, чего сильно хотела.

Любаша согласно кивнула – Сима, она такая. А Николай продолжал:

– Квартирантов выселили, Серафима весь дом после них обиходила, потолки и стены покрасила. Занавески новые повесила, всё говоривала, что ребёнок должен жить в чистоте и заботе. Достала с чердака старую колыбельку, в которой сама выросла. Отмыла её, балдахин новый сшила, бантиков всяких да кружев к нему понаделала. И ждала своего сроку. Родилась у нас дочка. Только недолго она пожила, померла вскорости от какого-то кишечного недуга. Через пару лет снова дочь народилась и тоже померла, не дожив до году. Серафима сильно горевала. Нервная стала, сварливая. Чуть что не по ней – браниться начинает. И вот прошлым летом она опять была в тягости. Да только чего-то у неё там не заладилось. Вроде, с виду баба здоровая, крепкая. Не знаю, отчего уж, только мёртвым ребёночек-то народился. Серафима и обвинила бабку-повитуху, что та, мол, её сыночка погубила, да и погрозила ей отомстить. Бабка разозлилась, махнула рукой и ушла, а та лежит, кровью истекает. Я не знаю, чего с ней делать, вот и отвёз в заводской госпиталь. Вылечили там её, но сказали, что деток она рожать больше не сможет. Выписалась Сима домой, занялась опять хозяйством, только смотрю – как будто не в себе она, задумчивая какая-то стала. Уж не ворчит, как прежде, а всё помалкивает. Однажды прихожу с работы, а у неё младенец в люльке лежит.

– Откуда? – спрашиваю я её.

– А это Ванечка, – отвечает мне Сима, – наш сыночек! Смотри, какой он хорошенький!

Я в ужас пришёл, вижу, что совсем баба рехнулась, и не знаю, чего теперь делать-то. А тут как раз околоточный стучит в ворота, а с ним доктор Иноземцев. Оказывается, украла Сима этого младенца у Иноземцевых. Спал он в саду в колыбельке, а нянька отлучилась на минутку. Вот Серафима и утащила его, она ж там все ходы-выходы знает. Видели её соседи возле дома, они и сказали это, как поиски-то начались.

Она, когда в госпитале-то лечилась, с доктором там встретилась и узнала, что Любовь Васильевна недавно сына родила. Говорят, после той давней истории, когда он Любу спасать кинулся, большой был у них в семье скандал. Хозяйка долго бранилась, грозилась мужа из дома выгнать. Вот доктор-то и присмирел, примерным, говорят, семьянином стал. Да так расстарался, что она ему ещё двух деток родила. Старшие-то сыновья в столицу учиться подались, и девчушке, у которой Люба нянькой была, уже лет десять минуло. И вот теперь ещё два маленьких парнишечки у них. Один-то уже годков шести-семи будет, а другой только народился. Ходил я к Петру-то Яковлевичу, просил за Симу, чтоб простили они её, в тюрьму не сажали. Говорю, что не в себе баба после родов-то, чтоб снисхождение имели. Ничего они мне не ответили. А на другой день арестовали Серафиму по подозрению в убийстве бабки-повитухи. Ума не приложу, когда она успела. Да и она ли это. Мне бы тогда отпуск испросить да подле неё побыть, пока она отойдёт. Но кто ж знал, что так будет?! Забрали Симу, только до суда она не дожила. Порешила себя. Так я вдовцом и остался.

Любаша сидела, потрясённая услышанным. В глазах её стояли слёзы. И Василий скорбно молчал. Им вдруг стало как-то неловко перед Николаем за своё плещущее через край счастье. В их жизни тоже много чего случилось за эти годы, но теперь-то всё наладилось. А он, бедняга, всё потерял. Люба заметила, что Николай и на лицо осунулся, и виски слегка подёрнулись сединой. А ведь ему всего-то лет тридцать. Да, побила жизнь мужика. Затянулось неловкое молчание. В это время поезд уже подъезжал к Тагильскому заводу, и Николай стал прощаться с друзьями. Василий пригласил его заходить в гости, коли будет в Екатеринбурге, и сказал свой адрес, тот в ответ назвал свой. Вдруг да пригодится. С платформы Николай помахал рукой и удалился.

– Жаль парня, – проговорила Маруся. – Потрепала его жизнь.

– Да, – подхватила Люба, – а ведь я чуть, было, не вышла за него.

– А «чуть» не считается! – уверенно ответила Маруся. – Все мы под Богом ходим, как он решит, так и станется. Не дал он вам с Николкой-то пожениться, потому как не твоё это. Стало быть, надобно было своего дожидаться, вот ты и дождалась.

Любаша кивнула в задумчивости. Она думала о Серафиме. Вспоминала, как познакомилась с ней в доме Иноземцевых, как Сима выхаживала её, больную, как была добра к ней. Словно прочитав её мысли, Маруся добавила:

– Странная она была. Вспомни, как она мне угрожала раскрыть Тимохе правду об отце, как денег на приданое требовала.

Люба молча кивнула.

– Вот уж поистине простота хуже воровства, – заключила Маруся.

– Интересное существо человек, – вступил в их разговор Василий. – И чего только в нём не намешано. И добра, и зла хватает. Вот Николай, например, он же хороший, правильный мужик, а Любашу в своё время очернил перед заводскими. Я тогда сильно зол был на него. А сейчас смотрю на всё с высоты пережитого и готов поверить, что случайно это у него вышло. Да и жизнь так распорядилась, что обида-то моя давно угасла. Встретил вот его теперь и рад этому.

– А мне его жаль, – проговорила Любаша. – Такое чувство осталось, будто это я ему жизнь поломала.

– Ну, что ты, в самом деле, Люба! – возразила Маруся. – Я ж тебе только что сказала, что всем Господь располагает. По его воле всё в мире происходит. Значит, судьба у Николая такая, и ничего тут не поделаешь!

Люба кивнула и обратила свой взор в окно.

– Ой, смотрите, это же Пётр Яковлевич! – воскликнула вдруг она, показывая на худощавого мужчину с небольшим саквояжем, шедшего по платформе.

– Какой Пётр Яковлевич? – в голос спросили Василий и Маруся.

– Да доктор же! Иноземцев! О котором Николай только что говорил.

Вскоре доктор появился в вагоне. Он слегка кивнул, проходя мимо, потом вновь повернулся, остановив взгляд на Любаше, которая в этот миг смотрела на него. Задумался на мгновение и, сделав вид, что не узнал Любу, прошёл мимо.