– С вашего позволения, – отвесил смиренный поклон Питер Гойербарг.
Пустив коня в галоп, мужчина свернул с дороги и уехал прочь от траурного шествия.
– О чём вы говорили с лекарем? – поинтересовался Густав.
– Ни о чём, – холодно ответила Гретта. – Его обеспокоил мой бледный вид.
Молодой человек принял объяснение, и эта тема тут же перестала его интересовать.
– А где Аксел? – снова спросил Густав. – Он должен сопровождать тебя.
– Я здесь, ландграф, – немедленно раздался позади мужской голос.
Заметив, что рядом с Греттой появился Густав, Аксел оставил приятную компанию юных дев и поспешил вернуться на свой пост.
– Где ты был? – строго спросил Густав.
– Я здесь всё время, – заверил Аксел, приблизившись к своему другу и господину. – Гретте неприятно моё общество, и я ехал чуть позади.
– Я тебя не заметил, когда подъезжал сюда.
– Так здесь толпа… Трудно заметить…
– Ты должен быть рядом, а не позади! Почему позволил Гретте говорить с посторонними?
– Но ты же доверяешь лекарю…
– И не тыкай мне! – шикнул недовольно Густав. – Хотя бы на людях. Поедем вперёд. Моё место рядом с матерью.
Густав взял под уздцы коня Гретты и повёл его следом за собой в начало кортежа.
Впервые Густав въезжал в город Крафтбург в статусе ландграфа, правителя Регенплатца. Вот только в его мечтах это событие представлялось несколько иначе. Горожане должны были восторженно приветствовать своего нового господина, женщины плакать от восхищения, бросать ему под ноги цветы, да и сам город должен быть украшен цветами и флагами. Однако по воле обстоятельств столь радужного действия не случилось. Горожане тесной стеной выстроились вдоль дороги не чтобы приветствовать нового господина, а чтобы проститься с прежним. Вместо радостных криков отовсюду раздавался горестный стон. Женщины кидали цветы на катафалки и проливали слёзы печали, совершенно не обращая внимания на величественного всадника слишком гордого и слишком торжественного для подобной скорбной процессии.
Свысока своего положения Густав взирал на толпы подданных. Отца его народ любил, уважал и теперь жалел об утрате. За время его правления не возводилось каких-либо грандиозных построек, не проходило славных битв, но зато и не случалось тяжёлых потрясений. Генрих фон Регентропф был просто добрым справедливым правителем, оберегавшим мирную и спокойную жизнь всех живущих в Регенплатце. Полюбят ли все эти подданные нового правителя? Сумеет ли он снискать их уважение? Густав был уверен, что сумеет. А если и не сумеет, так заставит уважать себя. Он – король в этих землях. Он – закон для жителей. Он – страшная кара для недовольных.
Небольшая серая тучка прикрыла солнце, и из неё посыпала мелкая морось.
– Только дождя недоставало, – хмуро проворчал Густав.
Настроение его постепенно ухудшалось. Он не оказался в центре внимания, скулёж толпы его раздражал. А теперь ещё и неприятные дождевые брызги по лицу. Густав поворачивал голову из стороны в сторону, оглядывая свой народ холодным взором и осознавая, что он этот народ не любит.
Вдруг Густав заметил в толпе очень знакомое лицо. Не просто знакомое – это было лицо его брата. Густав резко отвёл глаза, сердце от неожиданности замерло, но до сознания смысл увиденного ещё не дошёл. Лишь мелькнула мысль: «Как похож!» Густав вновь взглянул на молодого человека, однако тот уже исчез. Кто ж это был? Может, просто померещилось? Может, он не так уж и похож, просто тот же овал лица, такие же чёрные волосы до плеч…
Густав повертел головой и облегчённо выдохнул – конечно же, померещилось. Выпрямившись и скинув тревогу, Густав ехал дальше и вскоре совсем успокоился.
Но что это? Позади толпы он опять увидел того самого юношу. Теперь Густав присмотрелся к нему: те же глаза, тот же цвет кожи, та же фигура, даже одежда была та же самая. Сомнений не оставалось – это Берхард. Дыхание перехватило в груди Густава, и взор его наполнился ужасом. Этого не может быть! Берхард мёртв, он лежит в гробу на катафалке! И всё же вот он стоит. Как обычно невозмутимый и спокойный, хотя пристальный взгляд его чёрных глаз буквально пронизывал насквозь.
Густав не выдержал и отвернулся, сердце его колотилось, как сумасшедшее. Должно быть, это сам дьявол решил сыграть с ним такую злую шутку, посмеяться над его страхами. Густав покосился на толпу, но видение брата уже исчезло. «Берхард умер, – успокаивал себя юноша. – Умер. Я видел его мёртвым. И он не Бог, чтобы воскресать».
Густав нерешительно осмотрелся. Хотя он и уговаривал себя, что Берхард – это лишь мираж, но всё-таки невольно искал его среди народа. И нашёл. Берхард стоял по другую сторону дороги и так же пристально за ним наблюдал. Густав перепугался не на шутку и даже побледнел. Он нервно вытер с лица дождевую влагу и склонился к ехавшей рядом сестре.
– Маргарет, – обратился он к ней осипшим от волнения голосом, – посмотри налево, кого ты там видишь?
Молодую женщину подивило нервозное состояние брата. Она посмотрела в указанную им сторону и неуверенно пожала плечами.
– Там люди, – просто ответила она. – Мужчины, женщины… Одна держит младенца на руках…
– Нет, – отмахнулся Густав. – Ты видишь его?
– Кого «его»? – не поняла Маргарет.
И тут Густав понял, что сестра Берхарда не видела. И никто не видел. Никто. А ведь он там был, стоял и презрительно ухмылялся. Густав ещё больше занервничал.
– Что с тобой? – встревожилась Маргарет.
– Ничего, – рявкнул Густав.
– Кого ты увидел?
– Никого! Мне показалось. Показалось!
– Прекратите немедленно спор! – строго приказала Патриция, заметив ссору детей. – Имейте уважение к усопшим и не позорьте меня.
Маргарет немедленно смолкла. Густав же продолжал боязливо озираться. И на протяжении всего оставшегося пути он был готов снова увидеть видение брата, даже в соборе не мог успокоиться. Но Берхард больше ему не являлся.
Брызги дождя прекратились, тучки рассеялись, позволив солнцу светить в полную силу. Кортеж не спеша возвращался в замок. Ряды его заметно поредели. Многие из гостей, прослушав панихиду, простившись с покойным ландграфом и его сыном и проследив, как их закрывают в большом белокаменном фамильном склепе, отправились по домам, кто на кораблях, кто в каретах.
Густав был рад отъезду лишних людей из замка. Из его замка. Еще день-два, и остальные гости тоже разъедутся. И останется он наконец один, наедине со своей новой жизнью властелина и вершителя судеб человеческих.
Ахим Штаузенг закрылся в своём кабинете и горько рыдал. Его единственный внук, сын его любимой дочери умер. В это трудно верилось. Ведь всего несколько дней назад он видел Берхарда здоровым и полным сил. Сгубили, наверняка сгубили. И Ахим даже подозревал кто.
Как он просил, как умолял, чтобы Берхарда оставили ему. Ахим уехал бы с мальчиком в другой город, если понадобилось бы, то и в другую страну. Конечно, Берхард не был бы столь богат и не носил бы столь благородную фамилию, зато был бы жив и счастлив. Но Ахим проявил слабость, не боролся за внука, поддался уговорам Хельги и уступил Генриху.
Хельга. Она тоже виновна в гибели Берхарда. Она знала, что в замке его станут ненавидеть, станут желать ему смерти, и всё-таки настояла отдать мальчика отцу. Отцу, который не смог его защитить.
Ахим смахнул со щеки застывшую слезу. Как там Хельга? Верно, тоже переживает. Да, виновна, да, была неправа. Но она думала, что поступает правильно, что так будет лучше для бедного Берхарда. Давно Ахим не встречался с Хельгой, очень давно, несколько лет. И теперь он вдруг почувствовал острое желание вновь увидеть свою бывшую возлюбленную, услышать её голос, заглянуть в её грустные глаза. Его жена Христина была хорошей женщиной, доброй и чуткой, она подарила ему семью и троих детей, но всё равно родной ему не стала. В сердце уже пожилого мужчины по-прежнему тлела любовь к отверженной всеми одинокой Хельге.
Поддавшись порыву, Ахим Штаузенг, не сказав никому ни слова, спешно вышел из дома, вскочил на коня и направил его прочь из города.
Заслышав приближающийся стук копыт, Хельга выглянула в окно. Всадника она узнала, и в душевную тоску её постучалась робкая радость. Женщина вышла из дома навстречу гостю.
– Здравствуй, Ахим. Я рада видеть тебя.
– Здравствуй, Хельга.
Ахим Штаузенг сошёл с коня и подошёл к женщине. Изменилась Хельга, постарела. Как давно он не видел её? Лет семь? Восемь? Это годы её состарили или страшные события прошедшего дня? Волосы совсем поседели, морщины окружили глаза, дивные некогда глаза. Но нежность в них осталась прежней.
Ахим тоже не молодел, жизнь так же присыпала его голову пеплом времени, исполосовала лоб морщинами, отяжелила плечи, склонив его когда-то стройную фигуру к земле. Изменила внешность, изменила мысли, и только душу не тронула, сохранив в ней единственную и вечную любовь.
– Проходи в дом, – пригласила Хельга и отступила, пропуская гостя.
Ахим вошёл в маленькую хижину, где было всё по-старому, сел на скамью, на которую всегда присаживался, приходя сюда. Грустно на душе и в то же время спокойно, будто он домой вернулся, туда, где его ждут любовь, понимание, утешение.
– Сядь рядом, – попросил Ахим.
Хельга молча закрыла дверь и заняла место подле мужчины.
– От чего умер Берхард, Хельга? – спросил Ахим. – Я уверен, ты это знаешь.
– Знаю, – тихо ответила женщина. – Я была рядом с мальчиком весь его последний день. Я пыталась спасти его от смерти, но… не получилось у меня.
– Так он болел?
Хельга подняла грустные глаза на Ахима. Сказать ему правду или пожалеть и солгать?
– Скажи правду, – будто поняв её нерешительность, попросил Ахим.
Да, он имеет право знать правду о гибели родного внука.
– Берхард умер от яда.
– Я так и знал, что его сгубили! – воскликнул несчастный мужчина, и горький стон вырвался из груди его. – Кто? Патриция? Густав? Их сообщники?
– Яд, скорее всего, подсыпал Густав. Но Патриция не мешала ему.
– Убили. Убили, – стенал Ахим, склонив голову на ладони. – И ничего не остановило их ненависть и коварство, ни твои заклятия, ни твои амулеты.
– Заклятия мои – пустые слова, сказанные лишь для острастки. А амулет действительно имел силу. Я видела, как Эльза отгоняла смерть от сына своего, как охраняла его. У мальчика была возможность выжить. Вероятно, потерять здоровье, но выжить. Да только Берхард зачем-то снял с себя эту защиту и отдал амулет Гретте Хафф.
– Гретте Хафф? – Ахим поднял на собеседницу взгляд полный недоумения. – Но она же… Она же невеста Густава.
– За последние несколько дней произошло очень много событий и перемен в жизни семьи фон Регентропф.
И Хельга поведала Ахиму всё: о приезде в замок барона Хафф с дочерью, о чувствах, вспыхнувших между Берхардом и Греттой, об их тайном венчании. Как мальчик был счастлив, обретя любовь и радость жизни! Хельга рассказала о странной болезни, внезапно подкосившей Берхарда, о страданиях Генриха, о его больном сердце, которое не выдержало муки и остановилось. Закончила женщина смертью Берхарда, случившейся, к сожалению, в её отсутствие. И только о страшном поступке своём Хельга умолчала. Ахим Штаузенг слушал молча, не перебивая, и душу его терзали то сострадание, то обида за внука, то боль, то жалость, то ненависть к злодеям.
– Бедный мой мальчик, – после произнёс он. – Такая короткая и такая несчастная жизнь досталась ему. Тебе повезло, Хельга, ты была рядом с ним в его последний день, в его предсмертный час. А я его всегда видел только издалека. Я надеялся, что узнав правду о своём рождении, Берхард захочет сблизиться со мной. Станет хоть изредка навещать меня. Но он этого не захотел.
Старик тяжело перевёл дыхание, и на его глаза навернулись слёзы.
– Не упрекай мальчика в чёрствости, – сказала Хельга. – Он учился быть правителем, с достоинством нести фамилию Регентропф. Мы же не знаем, как Генрих представил ему правду, какими словами. Не знаем, какие наказы давал.
– Считаешь, это Генрих запретил Берхарду встречаться со мной?
– Я лишь предполагаю, Ахим. Посещая твой дом, Берхард мог дать повод для лишних сплетен и пересудов в городе, а Генриху, у которого репутация и так нечиста, этого совсем не нужно было. И не забывай ещё о том, что у тебя в доме юная дочь немногим младше Берхарда.
– Слухи, репутация… Это важно. Об этом все думают. А чувства отца, пережившего смерть единственной дочери, чувства деда, вынужденного жить вдали от внука и молчать, зная, как мальчик несчастлив, не интересны никому. Не нужно было мне слушать тебя тогда. Надо было выкрасть Берхарда и уехать с ним далеко отсюда.
Хельга в ответ промолчала. Она знала, что у Ахима ничего не вышло бы, за Берхардом был хороший надзор. Но спорить с убитым горем мужчиной она не стала. Ахим встал и прошёлся по комнате. Подступающие к горлу слёзы мешали дыханию, но мужчина старательно сдерживал их. Наконец Ахим остановился, строго взглянул на Хельгу и решительно заявил:
– Моя честь тоже задета, и теперь она жаждет отмщения. Я пойду в замок и убью Густава.
Хельга не удивилась такому решению, но оно её огорчило.
– Ты погибнешь, – сказала она, покачав головой.
– Мне всё равно.
– И возможно, погибнешь до того, как дойдёшь до убийцы твоего внука.
– Уж я постараюсь дойти.
– А как же твоя семья? Подумай о детях твоих.
– О них беспокойства нет. У дочери жених есть, старший сын почти освоил моё дело, да и младший уже не младенец.
– Но тебя схватят, казнят как преступника, – убеждала Хельга. – Ты приобретёшь славу предателя, убийцы правителя, и семью твою изгонят из Регенплатца. Даже если власть перейдёт к доброму Норберту Регентропфу, он не сможет поступить иначе, пойти против закона.
– Густав тоже убил правителя! – спорил Ахим.
– К сожалению, у тебя нет доказательств этого.
Мужчина нервно всплеснул руками.
– Ты снова отговариваешь меня! – громко обвинил он. – Ты снова призываешь меня безропотно сидеть и молчать!
– Я призываю тебя не действовать сгоряча!..
– По-твоему, я должен спокойно наблюдать, как убийцы моих дочери и внука радуются жизни?
– Потерпи. Не бери грех на душу. Убийц настигнет кара Божья.
– Кара Божья? – усмехнулся Ахим. – Когда она их настигнет? Боюсь, мне не дожить до этого счастливого момента.
– Я думаю, это случится достаточно скоро, – спокойно проговорила Хельга.
Ахим насторожился.
– Ты что-то знаешь? Или вновь наколдовала?
Но Хельга лишь опустила глаза и молчала.
– Не говори намёками, – продолжал Ахим. – Ты никогда ничего от меня не скрывала, так поведай и сейчас всё, что знаешь. Я тайны никому не раскрою.
Хельга знала, что правда Ахиму не понравится, что он станет гневаться и упрекать. И поступит правильно. Ведь она сотворила страшный грех, ужасное преступление, заставив по воле своей душу Берхарда остаться на земле, лишив её свободного полёта в небеса, лишив радостной встречи с Господом. Разве Ахим простит ей это? А расставаться с ним врагами она не хотела.
– Нет тут никакой тайны, – тихо ответила Хельга. – Тебе же ведомо, я предчувствую смерть. Я вижу её. Смерть задержалась в замке. Не знаю точно, кто станет следующей жертвой её, но ей интересны все. В том числе и Густав, и Патриция.
– Вокруг Берхарда смерть кружила восемнадцать лет, – возразил Ахим, приняв объяснения.
– У Берхарда была сильная защита, а у Густава её нет. Доверься суду Божьему, Ахим, он будет справедлив. Меня сейчас больше беспокоит Гретта. Она носит под сердцем своим ребёнка Берхарда.
Ахим Штаузенг встрепенулся:
– Что ты сказала? Повтори…
– Бог благословил союз Берхарда и Гретты, он позволил им зачать дитя. И если с девушкой ничего не случится…
– С ней ничего не должно случиться!
Ахим вновь занял место рядом с Хельгой. Столь неожиданная новость взволновала его. И вроде радость принесла она, и в то же время породила новые тревоги.
– Гретта с отцом уже уехала домой? – спросил Ахим. – Или ещё находится в замке?
– Наверное, в замке, – пожала плечами Хельга. – Барон был другом ландграфа и наверняка остался отдать ему последний долг.
– Да, должен был. Но я не усмотрел его среди участников процессии.
– Странно, – подивилась Хельга. – А была ли среди участников Гретта?
– Не знаю. Я же её никогда не видел.
Опустив глаза, Хельга задумалась. Что могло случиться с бароном и его дочерью? Несколько раз произнесла она имя Рюдегера Хафф, прислушиваясь к своим предчувствиям. Но нет, смерть повернулась к нему спиной, хотя и стоит недалеко. Значит, он жив и пока вне опасности. А Гретта Хафф? Та же ситуация.
– Что ты видишь, Хельга? – не выдержав молчания собеседницы, спросил Ахим.
– Пока ничего страшного, – ответила Хельга. – Густав тоже влюблён в Гретту, и я полагаю, он не станет чинить ей вреда.
– Густав жесток и эгоистичен. Как бы он не сотворил насилия над девушкой.
– Гретта сильная. К тому же у неё есть защита: жемчужный амулет Берхарда…
– Ты снова об амулетах! – Ахим нетерпеливо махнул рукой. – А я им абсолютно не верю. Нужно что-то предпринять, чтоб защитить Гретту, чтоб уберечь нашего правнука!
– Ничего не предпринимай. В замке ты погибнешь! – взывала Хельга.
– Но нужно что-то делать!
– Жизни Гретты ничего не угрожает, а значит, и ребёнку Берхарда тоже. Поверь мне! А вот в сторону Густава смерть уже смотрит.
– Ты говоришь так, чтоб успокоить меня.
– Я говорю тебе правду. Так же, как и говорила её раньше.
Раздражаясь от спора, Ахим снова резко поднялся и широкими шагами смерил комнату. Эта женщина всегда останавливала все его порывы, все его действия, тушила вспышки чувств. Ахим постоянно говорил себе, что не надо её слушать, надо делать так, как решил он сам, однако почему-то, в конце концов, внимал её доводам и подчинялся. Ахим ругал себя за это, а порой даже ненавидел, и всё-таки покорялся.
– Что б ты не говорила, Хельга, ты – настоящая колдунья, – высказал Ахим. – Ладно, я потерплю. Но недолго, дней пять. За это время я как раз продумаю, как попасть в замок, уничтожить Густава, и самому остаться невредимым.
– Хорошо, – не стала спорить Хельга.
Пять дней – не много, но и не мало. Оставалось надеяться, что этого времени Берхарду будет достаточно.
Наконец последний гость покинул замок Регентропф, даже граф Норберт Регентропф со всем семейством вернулся в поместье Ребсток. Проводив всех, Густав облегчённо вздохнул. Вот он и дождался момента, когда уже никто и ничто не мешает ему жить свободно, по собственным правилам, по собственному разумению, когда ни перед кем больше не нужно притворяться, скрывая свои истинные чувства и мысли. Пусть отныне этим занимаются другие люди, окружающие его, зависящие от него – своего короля и покровителя.
Довольный собой, довольный наступающей жизнью Густав прошёл через просторный холл, через опустевший рыцарский зал, вышел в коридор, остановился у раскрытого узкого окна и кинул взгляд на цветущие в саду лилии. Настроение было великолепным. Солнце ярко освещало мир, грело ласковыми лучами землю, птицы звонко воспевали красоту и уютное тепло лета. Густав улыбнулся прекрасному дню, глубоко вдохнул аромат цветущих трав и свежести омытой дождём зелени.
Однако пора было заняться важными делами. Молодой ландграф прошёл коридор, по-молодецки взбежал по лестнице и свернул в восточное крыло. Солдаты, стоявшие на карауле у кабинета правителя Регенплатца, вытянулись и замерли в ожидании приказа. Густав вновь улыбнулся, – как приятно, чёрт возьми, чувствовать себя хозяином, хозяином всего и всех вокруг.
Здесь, в этом кабинете Патриция и застала сына. Густав сидел за широким столом и перебирал документы, различные договора, счета, с серьёзным видом прочитывая каждую бумагу.
– Вижу, ты не теряешь время, – заметила Патриция, прикрыв за собой дверь.
– Да. К сожалению, отец не успел ввести меня в курс своих дел, и теперь придётся самому во всём разбираться, – отозвался Густав. – Но это не сложно и даже интересно.
– Уверена, ты станешь хорошим правителем Регенплатца, – улыбнулась Патриция.
– Я тоже в этом уверен, матушка.
Густав оторвал взор от документа и взглянул на мать, присевшую на стоявшую у окна скамью.
– Вам не идёт чёрный цвет, – заметил молодой человек.
– Но сейчас время траура, я не могу носить одежды иного цвета, – ответила Патриция.
– И выглядите вы неважно, – продолжал Густав. – Я ещё утром это отметил. Как вы провели ночь?
– Плохо, – не стала скрывать Патриция. – Впрочем, как и предыдущую. Я очень любила твоего отца, Густав, и мне тяжела мысль, что его больше нет рядом со мной.
– А я спал отлично, – сказал Густав, проигнорировав лирический вздох матери, – и никакие мысли и переживания меня не тяготили. Нужно будет послать кого-нибудь к лекарю за сонными каплями для вас.
– Не стóит. У меня они есть.
– Тогда вы должны их использовать, а не мучиться бессонницей по ночам.
Густав вернулся к разбору бумаг. Он действительно выглядел, как человек, которому угрызения совести не причиняли беспокойства. Сначала Патрицию опечалил этот факт, но потом она успокоила себя, решив, что, возможно, холодное сердце для правителя лучше, чем сердце излишне чувствительное.
– Маргарет решила завтра уехать домой, – завязала Патриция новый разговор.
– Вот как? – равнодушно отозвался Густав, не отрываясь от чтения. – Она же хотела остаться здесь до конца месяца.
– Ну вот, передумала.
– Зря. Спасибо, что хоть на свадьбу осталась.
– Ты всё-таки решил жениться на Гретте?
– Конечно. Я же сказал, что сразу после похорон обвенчаюсь с Греттой. – И подняв на мать глаза, Густав добавил. – Я не меняю своих решений, как моя ветреная сестра.
– И венчание состоится сегодня?
– Да, сегодня вечером. Аксел уже всё подготавливает и уговаривает отца Михеля.
Как это всё не по правилам, не по-людски. Не нравились Патриции планы сына, однако возражать она не стала.
– Я заметила, что Гретта не спускалась к обеду ни вчера, ни сегодня, – после небольшой паузы сказала Патриция. – Ты держишь её взаперти?
– Вас не должен тревожить этот вопрос. – В голосе молодого человека зазвенел лёд.
– Но надеюсь, к венцу она пойдёт не в кандалах?
– Уверяю вас, к венцу Гретта пойдёт совершенно свободной и добровольно.
– А после свадьбы опять запрёшь её?
– Это будет зависеть от её поведения.
Патриция понимающе покивала головой. Если Гретта окажется глупой и не найдёт подхода к мужу, жизнь её станет ужасной. Патриции неожиданно стало жаль бедную девушку. Не ласкова к ней судьба оказалась.
– А почему барон Хафф уехал, не простившись ни с кем? – вновь поинтересовалась Патриция.
– Значит, ему так надо было, – отрезал Густав, и к его ледяному голосу добавился колючий взгляд.
– А Клос Кроненберг? И Кларк?.. Я не видела их даже на похоронах…
– Скоро увидите.
– Где же они сейчас?
– В темнице. Я обвинил их в убийстве моего брата и моего отца.
Патриция была крайне удивлена и… даже немного напугана.
– Но зачем тебе это нужно? – не понимала она. – Лекарь Гойербарг сообщил всем, что Берхард умер от лихорадки, и общество приняло такую версию…
– У меня свои интересы. Позже я отпишу королю Фридриху, чтоб он приехал вершить открытый суд. Кроненберги, безусловно, будут казнены, их семья сослана, а обширное поместье Кроненберг вернётся в границы Регенплатца. Всё будет сделано мирно и по закону.
Патриция смотрела на Густава с нарастающим ужасом. Как быстро и как жёстко начал он действовать. И как неожиданно. Получалось, что она совсем не знала сына своего.
– Какие же доказательства их вины ты представишь королю?
– Найду несколько свидетелей. Позволю лекарю рассказать правду. И у меня будут на руках признания самих Кроненбергов, которые они обязательно дадут под пытками.
– Пытками… – ахнула Патриция. – Но ты поступаешь не по чести, сынок. Подумай, разве кто-нибудь поверит, что Клос Кроненберг, лучший друг Генриха, крёстный отец Берхарда…
– А скажите, мама, – тихо, с растущей дрожью раздражения произнёс Густав, остановив речь матери, – когда мой отец творил в Регенплатце суды и законы, вы тоже вмешивались со своими вопросами, советами и убеждениями?
Патриция опешила. Никогда Густав не позволял себе так разговаривать с ней. Что случилось с ним теперь? Почувствовал власть, безнаказанность? Но она же не какая-нибудь подданная, она его мать, и с ней он должен считаться. Должен! Гордость Патриции была задета. Она встала и с достоинством ответила:
– Да, я давала советы Генриху, и представь себе, он к ним прислушивался.
– Ну а я не буду! – твёрдо заявил Густав, так же поднявшись с места. – Мне безразлично, что вы думаете о моих действиях. И если уж они вас столь тревожат, то впредь я не стану посвящать вас в мои планы. И вас прошу больше не беспокоить меня расспросами, а тем более вашими советами.
– Но, Густав…
– Живите спокойно, матушка, отдыхайте, занимайтесь вышивкой и садом.
– Ты указываешь мне на место? – Патриция едва дышала, сдерживая слёзы обиды.
– Нет. Просто не хочу, чтобы вы стали моим врагом.
Слёзы накапливались и уже блестели в глазах. Она любила его, боролась за него, вложила в него душу, посвятила ему жизнь свою, а он за одно лишь неверное слово готов был сделать её врагом. Её, родную мать! Как Густав жесток. Обида буквально душила.
– Хорошо, я уйду, – проговорила Патриция. – Я не стану вмешиваться в твои дела. Но знай, твоя грубость больно ранила меня, обидела.
Женщина сделала паузу, ожидая услышать извинения сына, однако они не последовали. Густав молчал, и его синие глаза продолжали излучать холодное равнодушие. И тогда обида переросла в злость.
– Почувствовал власть над людьми, силу? Угрожаешь родной матери? Не гневи меня!..
– А то что?
– Я тебя прокляну.
–И это мой сын, мой сын! Ради рождения которого я рисковала жизнью! Из-за которого я спорила, воевала с мужем! Я покрываю его убийство, я простила ему смерть моего любимого супруга, а он смеет мне грозить, закрывает мне рот, отталкивает от себя! За что мне такое, матушка!
Дав волю рыданиям, Патриция жаловалась своей матери Магде Бренденбруг. Старая женщина сидела молча, не перебивая стенания дочери, и по её застывшему лицу нельзя было определить, какие эмоции вызывали в её душе эти жалобы.
– Не ожидала я, что Густав станет столь жесток ко мне, – продолжала Патриция, утирая влажным платком слёзы. – Я же всегда помогала ему, защищала. Молилась за него! Неужели он всё это забыл? Если б вы видели взгляд его, такой холодный, что казалось, упади я в тот момент замертво, он не пожалел бы меня, а может даже и обрадовался бы.
– Ну, это ты преувеличиваешь, – отмахнулась Магда.
– Вовсе нет. Вы говорили, что мы сами взрастили в Густаве жестокость. Что ж, я согласна. Но не жестокость же к родной матери, от которой он видел только добро и ласку!
Стерев со щёк ручейки слёз, расстроенная женщина несколько раз печально всхлипнула. Горько, как горько на душе. Даже когда она узнала об измене Генриха, ей не было так обидно, даже когда в её доме появился сын от его любовницы, она не чувствовала себя столь оскорблённой. Но несмотря ни на что, материнская любовь не угасла, не стихла, не замерла, сердце по-прежнему болело за единственного сына.
– Сегодня уже второй день, как умер Берхард, – проговорила Патриция, стараясь успокоиться.
– Ты всё ещё ждёшь исполнение заклятия ведьмы? – спросила Магда.
– Жду, – призналась Патриция. – Мне действительно страшно за Густава. Я смогу успокоиться, только когда закончится завтрашний третий день.
– Ну, а у меня веры в это заклятие нет, – спокойно отозвалась Магда. – Его условия обойдены, обмануты. Густав останется жив, вот увидишь. А тебе, дорогая, я вот что посоветую. Не мешай мальчику. Он уже вырос, и ты должна принять это. Отпусти его от опеки своей, дай ему свободу. Густав не глуп, да и отец успел научить его быть хозяином и господином. Извини, но я всецело на его стороне во всём.
– И даже в его жутком намерении устроить этот ужасный суд над Кроненбергом?
– Да. Я считаю, что Густав правильно поступает.
– Но Фридрих знает, как Кроненберг был предан Генриху, и потребует весьма весомых доказательств его вины.
– Предателем может стать даже старый верный друг. Я уверена, Густав сумеет составить и предъявить такие доказательства, иначе он не затеял бы этот показательный суд.
Патриция растерянно пожала плечами. Не ожидала она, что мать поддержит не её ноющее сердце, а жестокость Густава. И не только жестокость, но и нелепость планируемых поступков.
– А как он поступает с Греттой Хафф, – продолжала недоумевать Патриция. – Густав угрозами заставляет её идти под венец.
– Пусть она скажет спасибо, что Густав берёт её в законные жёны, а не насилует, словно рабыню, – холодно ответила Маргарет; судьба девушки её совершенно не интересовала. – Если у девчонки есть ум, она сможет стать счастливой.
Гретта Хафф сидела у открытого окна и тоскливо смотрела на залитый солнечным светом сад. Теперь, когда она заперта в своей комнате, это стало её единственным развлечением: смотреть в сад и думать, думать и смотреть в сад. Там, в этом мире за окном всё было красиво, ярко, свежо и свободно, а здесь, в её жизни царили темнота, печаль и угнетение. Если бы можно было сбежать, оставить мрак и уйти в свет! Гретта выглянула в окно и посмотрела вниз – высоко, и вдоль стены рос колючий шиповник.
– Даже не думайте об этом, госпожа! – испуганно воскликнула Лизхен, заметив движение хозяйки.
Гретта выпрямилась и, слабо улыбнувшись, повернулась к подошедшей к ней молодой женщине.
– Что ты, Лизхен, я и не собиралась оканчивать жизнь свою, – тихо проговорила она, успокаивая служанку. – Я просто вдруг подумала, а можно ли сбежать отсюда?
– Сбежать?
Лизхен приблизилась к окну и, перегнувшись через подоконник, тоже взглянула вниз.
– Ой, здесь понадобится верёвочная лестница, – с серьёзным видом констатировала она. – Или хотя бы крепкий канат. И хорошо бы раздобыть мужское платье.
Молодая женщина отвернулась от окна и внимательно осмотрела комнату.
– Можно связать шторы, покрывало… – продолжала она рассуждать, уже готовая начать действовать. – Они крепкие. Можно добавить простыни… Мужское платье не достать… Если только… можно разрезать юбку и обернуть её вокруг ног наподобие штанов и перевязать лентой…
Однако Гретту планы служанки только позабавили.
– Ну что ты такое выдумываешь, Лизхен? – с улыбкой останавливала она фантазии служанки.
– А что? Сбежать вполне возможно, – не сомневалась Лизхен. – Потом аккуратно пробраться в конюшню, взять коня… Только бежать нужно как можно скорее, пока вы не стали женой этого монстра.
– Лизхен, сядь, прошу тебя. И говори потише. Иначе стража и вправду подумает, что я решила совершить побег.
Взяв молодую женщину за руку, Гретта усадила её рядом с собой на скамью.
– Но… как же?.. Вы же сами смотрели… думали… – Лизхен пребывала в недоумении.
– Я не сбегу. Я останусь и выйду замуж за Густава.