Шифр Данте

9

Что касается катастроф, недавняя смерть главного судмедэксперта доктора Джона Голта стала для Персис настоящей трагедией, особенно потому, что человек, пришедший ему на смену, был настолько непохож на покойного аристократичного англичанина и внешностью, и манерами, насколько это в принципе было возможно.

Персис приехала в Медицинский колледж Гранта как раз ко времени вскрытия и быстро вошла в угнетающего вида здание: его башенки и строгий фасад всегда наводили ее на мысли о замке великана-людоеда. Персис вспомнила, что где-то читала, что однажды во вступительный экзамен в колледж включили тест по «Потерянному раю» Мильтона. Она никак не могла понять, как хорошее знание романа о грехопадении человека могло свидетельствовать о способности провести нужные медицинские процедуры с теми, кому не повезло оказаться здесь среди первых пациентов. С другой стороны, колледж ясно дал понять, что каста или религия поступающих не играют никакой роли.

Но женщин сюда, разумеется, не принимали.

Табличка у входа в морг сообщала, что первое вскрытие здесь провели в 1882 году. Интересно, кто был этот несчастный и не продолжились ли его несчастья и после смерти, когда его труп стал резать кто-нибудь столь же некомпетентный, как Радж Бхуми.

Возможно, она была к нему несправедлива.

За время их недолгого знакомства Бхуми показал себя вполне достойным судмедэкспертом. Но его манеры выводили Персис из себя.

Радж Бхуми в одежде для проведения вскрытий стоял у пробковой доски на втором этаже и изучал прикрепленные к ней фотографии женщин.

Услышав, что кто-то вошел, он обернулся и пристально посмотрел на Персис сквозь круглые очки. Это был невысокий человек с усами и носом картошкой. Усы, отметила Персис, индиец с их прошлой встречи привел в порядок: тогда они напоминали скоропостижно скончавшегося паука. От Бхуми исходил какой-то странный запах… Лосьон после бритья, с ужасом поняла Персис. По силе аромат мог сравниться с утечкой газа.

– Что скажете?

Бхуми снова повернулся к доске и махнул рукой в сторону фотографий.

Персис взглянула на женщин. Печальные лица, стеклянный взгляд. Эти фотографии были сделаны при жизни, но сейчас, в морге, в жуткой атмосфере смерти, женщины на них напоминали тени, нерешительно колеблющиеся между этим миром и тем.

– Это… ужасно, – сказала она. Что еще можно было сказать?

Бхуми смутился:

– Что ужасно?

Персис указала на фотографии:

– То, как им не повезло.

Индиец напрягся и покраснел:

– Инспектор, должен сказать, вы меня обижаете.

Теперь в замешательство пришла Персис:

– Не поняла.

– Ну, я не стал бы называть возможность встретиться со мной невезением.

– А я думаю, что каждого, кто оказался здесь, вполне можно называть невезучим.

Они уставились друг на друга. Потом Бхуми мягко сказал:

– Инспектор, эти женщины живы. Это мои предполагаемые невесты. Мама пытается устроить мне свадьбу.

Слова извинения застряли у Персис в горле. К счастью, выдавливать их не пришлось, потому что в этот момент в морг вошел Джордж Фернандес.

Младший инспектор ввалился в помещение, заполнив его тяжелым запахом пота.

Персис представила мужчин друг другу, и Бхуми повел их в зал, где проводили вскрытия. Там все другие ароматы перебивал резкий запах формальдегида. Персис подумала, что он ей нравится больше всего.

– Вечером у меня назначено чаепитие с одной из моих возможных невест, – сообщил Бхуми, надевая перчатки и темно-зеленый фартук. – Как вы думаете, рассказать ей, чем именно я занимаюсь?

– Нет, – ответила Персис.

Бхуми пожал плечами:

– Доверюсь вашему мнению. У меня мало опыта в подобных делах.

Он подошел к столу для вскрытий. На нем под белой простыней лежало тело женщины.

Бхуми откинул простыню, открыв изуродованный труп женщины с железной дороги. Рядом лежали отрезанные части ног, и зрелище это было малоприятное.

За спиной Персис Фернандес кашлянул, скрывая неловкость. Вряд ли ему часто приходилось присутствовать на вскрытиях белых женщин. Впрочем, как и самой Персис. Глядя на мертвое тело, на бледную кожу, ставшую еще бледнее в свете электрических ламп, Персис вдруг почувствовала опустошенность.

Они подождали, пока ассистент Бхуми сфотографирует тело со всех сторон. Потом Бхуми тщательно изучил одежду жертвы, выпачканную в копоти со шпал, разрезал платье и положил его в специальный пакет. Обнаженное тело снова сфотографировали, измерили все нужные параметры, и Бхуми занес их в блокнот. После этого судмедэксперт прошелся кончиками пальцев по всему телу, внимательно его изучая. Завершив осмотр, он взял инструменты.

В почтительном молчании Персис и Фердандес наблюдали за тем, как Бхуми профессионально вскрыл тело, достал внутренние органы, взвесил их, разложил по пакетам и переключился на голову жертвы. Он сделал надрез за ухом, прошелся скальпелем по макушке и снял слой кожи.

Всего за несколько мгновений он достал обнажившийся мозг, взвесил, изучил и отложил в сторону.

Персис вдруг поняла, что Фернандес уже некоторое время нервно переступает с ноги на ногу. Чуть повернув голову, она краем глаза увидела, что на висках у него выступил пот, хотя в зале для вскрытий было довольно прохладно.

Странно, она никогда бы не подумала, что грубый, молчаливый Фернандес не может спокойно смотреть на такие вещи.

Впрочем, женоненавистника она тоже в нем распознала не сразу.

Персис почувствовала злость и снова сосредоточилась на Бхуми. Время шло, и наконец индиец отошел от тела. Громко ступая по плиточному полу, он подошел к раковине и вымыл руки в перчатках, а вернувшись обратно, выпалил свое заключение на одном дыхании:

– Эта женщина умерла не на железнодорожных путях. Я имею в виду, что травмы и кровопотеря, вызванные отсечением конечностей, не являются причиной ее смерти. Когда ее положили на рельсы, она уже была мертва.

– Положили? – эхом отозвался Фернандес.

– Да. Она умерла от удушения. Технически смерть наступила от сдавливания дыхательных путей, что привело к асфиксии и церебральной гипоксии. Это видно по полученным повреждениям: сломана подъязычная кость, язык и гортань увеличены, можно заметить точечные кровоизлияния на слизистой оболочке глаза и на коже лица. – Он окинул полицейских мрачным взглядом. – Судя по отсутствию следов волокон веревки и ширине отметин на шее, я бы сказал, что использовалось что-то вроде проволоки.

– Это не могла быть попытка самоубийства? – спросила Персис.

– Если бы она пыталась повеситься, гравитация тянула бы тело вниз, и странгуляционная борозда на шее, соответственно, была бы направлена вверх. – Бхуми покачал головой. – Боюсь, бедняжку убили. И жестоко убили. А потом выкинули тело на железнодорожные пути. Я бы сказал, что убийца положил ее так, чтобы шея оказалась на рельсах, в надежде на то, что поезд скроет следы его преступления.

– Но почему тогда поезд отрезал ей ноги? – озадаченно спросил Фернандес.

– Вы обратили внимание на ее платье? – отозвался Бхуми, снимая очки и протирая их носовым платком. – Оно было порвано на плечах. На ключицах и дельтовидных мышцах жертвы я обнаружил следы укусов. Скажите, там рядом не было диких собак?

Персис вспомнила пару глаз, блестящих в ночной темноте, и лай, напоминающий волчий.

– Да, были.

– Тогда я полагаю, что они пытались стащить тело с рельсов и отнести куда-нибудь, где можно будет его спокойно съесть. Но до появления поезда им удалось завершить дело только наполовину.

Некоторое время они молча представляли себе эту наводящую ужас картину. Бхуми снова надел очки.

– Вы нашли что-нибудь, что может помочь установить ее личность? – спросила Персис.

– По моей оценке, ей от двадцати трех до тридцати лет. Точнее, к сожалению, сказать не могу, как известно, определить возраст только по морфологическим признакам без дополнительной информации достаточно сложно. Пять крестцовых позвонков жертвы срослись в единую кость, это обычно происходит к двадцати трем годам, отсюда нижняя граница. Она была в хорошей физической форме, но в прошлом перенесла травму. У нее шрамы на спине и следы порезов на внутренней стороне левого бедра. Я встречал такие следы, думаю, эти порезы сделала она сама. На левой груди шрам от ожога. Под ним видны слабые следы татуировки, недостаточно четкие, чтобы понять, что это было, но, вероятно, она пыталась от нее избавиться. – Бхуми поморщился. – Есть еще один горизонтальный шрам в пять дюймов длиной сразу над лобком. Это след от кесарева сечения. У этой женщины была непростая жизнь.

– Насилие со стороны партнера? – предположила Персис.

– Вполне вероятно. Конечно, это все сплошные гипотезы, – продолжил судмедэксперт, – но, возможно, она была эмоционально или психически нестабильна. Следы на бедре могут свидетельствовать о том, что она регулярно наносила себе увечья. В таком случае она, как иностранка, могла обратиться за медицинской помощью. Возможно, вам стоит это проверить. В городе не так уж много психиатров. У нас всегда придерживались несколько старомодных взглядов на такие проблемы, считая, что психические расстройства – это следствие проклятия богов, плохой кармы и чего-нибудь еще в этом роде. Знаете, первый сумасшедший дом появился у нас только при англичанах – для британских солдат, которые постепенно теряли рассудок от жары, дизентерии и малярии. – Бхуми помолчал. – К счастью, в последнее время это меняется. Один мой коллега, он тоже здесь работает, даже пишет диплом по психологической медицине Может, вам стоит с ним встретиться. – Он снова сделал паузу. – Есть еще одна версия. Я изучил половые органы жертвы и могу сказать, что эта сфера ее жизни была крайне активной, может быть, даже слишком. Я не хочу сказать, что есть какая-то правильная частота…

Он сбился и неловко кашлянул.

Персис всегда поражало, что мужчин так смущает необходимость обсуждать подобные вопросы в ее присутствии, при том, что во всем, что касается ее полицейской карьеры, они оскорбительно прямолинейны.

Бхуми придвинул очки к переносице:

– Я однажды проводил вскрытие большой группы женщин, погибших в результате утечки газа в Калькутте. Они работали в публичном доме. Долговременная травма половых органов у этой женщины очень похожа на те, что были у них.

– Вы хотите сказать, что она проститутка? – изумился Фернандес.

– Есть такая вероятность. Я не могу сказать точно. Возможно, она просто состояла в агрессивных сексуальных отношениях.

Персис уже повернулась в сторону выхода, но вдруг кое-что вспомнила:

– Кстати, а вы не знаете, в каких случаях принимают туинал? Это для другого дела.

– Это снотворное, седативный препарат на основе барбитуратов. Совсем новое лекарство. Его выпускает компания «Илай Лилли» в Америке.

* * *

Когда они вышли из колледжа, Фернандес рассказал, что ему удалось узнать. Он встречался с Огастесом Сильвой, военным историком, часто заходившим за книгами к отцу Персис. Сильва работал в Бомбейском университете, вел несколько курсов по военной истории Индии.

– Сильва подтвердил то, что ты говорила, – сказал Фернандес. – Он позвонил какому-то английскому коллеге, дал ему описание женщины и попросил проверить, не было ли в «Уайтоне» служащих с похожей внешностью.

Персис посмотрела в сторону и увидела попрошайку на тележке – он приставал к мужчине, входящему в ворота колледжа. Интересно, не его ли она видела у дверей Азиатского общества.

– Я позвоню ему снова и дам более точное описание, – продолжал Фернандес. – Скоро у Бхуми будут готовы фотографии, их я тоже ему отнесу. Во всяком случае, снимок лица.

Персис кивнула, ей нечего было ему возразить. Сама она по-прежнему не верила, что эта женщина когда-либо служила в военно-воздушных силах. Конечно, в боевых действиях со стороны Англии принимали участие самые разные женщины, но, если верна версия Бхуми о публичном доме, это крайне маловероятный сценарий.

Персис задумалась об убийствах проституток. В таком густонаселенном городе, как Бомбей, подобные преступления никак нельзя было назвать редкими, но чтобы жертвой стала белая женщина? Насколько она могла вспомнить, такого не случалось еще ни разу.

10

Эрин Локхарт попросила Персис приехать к ней домой, в большое бунгало на южной окраине города всего в нескольких ярдах от церкви святого Иоанна Евангелиста, более известной в Бомбее как Афганская церковь. Британцы построили ее в память о погибших в Первой англо-афганской войне и во время ужасного отступления из Кабула в 1842 году, унесшего жизни около шестнадцати тысяч британских солдат и членов их семей, пытавшихся преодолеть снега горной системы Гиндукуш в безнадежной попытке добраться до Джалал-Абада. Это поражение стало для всех таким потрясением, что, когда о случившемся узнал тогдашний генерал-губернатор Индии граф Окленд, его тут же хватил удар.

Бунгало Локхарт находилось в районе Нави Нагар, рядом с казармами, где селились вышедшие на пенсию служащие индийского флота. Во время войны здесь появился пропускной пункт, и Персис при входе пришлось предъявить документы.

Белоснежное бунгало блестело в лучах вечернего солнца, легкий ветер с моря развевал военно-морской флаг над красной черепичной крышей.

Локхарт стояла на залитом солнечным светом широком зеленом газоне, спускавшемся вниз по склону к каменистому пляжу. Вокруг газона выстроились в ряд пальмы, вдали, обозначая границу территории, белел забор. Маленькая белая собачка с тявканьем носилась за мячиком.

Служанка, впустившая Персис, поднялась на веранду. Локхарт изучала стоявший перед ней на столе предмет – сломанную старую прялку.

– Что скажете?

Персис внимательно посмотрела на прялку:

– Ее лучшие дни уже позади.

– Наоборот, – ответила Локхарт. – С каждым днем эта вещь становится все более ценной. Раньше она принадлежала некоему Мохандасу Ганди.

Персис, как и большинство индийцев, знала эту историю.

В 1932 году англичане посадили Ганди в тюрьму в Пуне. Там он решил сам начать сучить нить с помощью чаркхи — ручной прялки. То, что началось как способ скоротать время, стало символом сопротивления, и вскоре Ганди призвал всех соотечественников делать собственную ткань и заменить ей покупной британский хлопок.

Теперь эта прялка была неотъемлемой частью его наследия.

– Эрин Локхарт, – сказала женщина, резко протягивая вперед руку.

– Персис Вадиа.

Рукопожатие американки было неожиданно крепким, а руки – грубее, чем предполагал ее ухоженный вид. Локхарт была небольшого роста, но явно в хорошей физической форме.

На ней была белая блузка без рукавов и широкие коричневые брюки. На худых руках отчетливо проступали мышцы. Светлые, почти белые волосы резко контрастировали с загорелым лицом и ярко-красной помадой.

– Только что купила ее из хозяйства Ганди, – продолжала Локхарт. – Если скажу вам за сколько, вы упадете в обморок.

– Я не падаю в обморок.

Взгляд темных глаз Локхарт задержался на лице Персис.

– Да, похоже на то. Думаю, иначе вы бы вряд ли стали первой женщиной-инспектором в Индии. – Она улыбнулась. – Хотите что-нибудь выпить?

Они устроились на веранде. Локхарт взяла джин с тоником, Персис – газировку с лаймом.

Персис быстро ввела американку в курс дела.

– Мне сказали, что вы с Хили были близки.

– И да, и нет, – загадочно ответила Локхарт.

Персис молча ждала продолжения.

– Я с ним спала, если хотите знать. Вероятно, это значит, что мы были близки. Но если ждете, что я расскажу, что творилось у него в голове, боюсь, я не смогу вам помочь.

Персис заерзала на стуле. До сих пор никто не упоминал о том, что у Хили были с кем-либо личные отношения.

– Мы это не афишировали, – сказала Локхарт, будто прочитав ее мысли. – Вернее, Джон предпочитал держать личную жизнь в тайне.

– Как вы познакомились?

– Три месяца назад он выступал с лекцией в Азиатском обществе. Никогда не встречала человека, по которому было бы настолько явно видно, что он не в своей тарелке. Никаких любезностей, только односложные ответы. Но лекция была изумительной. Настоящее путешествие по монастырям средневековой Англии, я никогда такого не слышала. Работа была его страстью, и когда он говорил о ней, то становился другим человеком.

Персис сделала глоток газировки:

– Что вы делаете в Индии?

– Работаю на Смитсоновский институт.

Локхарт произнесла это название в типично американской манере, как будто это было что-то, известное абсолютно всем.

К счастью, Персис в самом деле знала об этом огромном музее, в основном из книги «Исследования и полевая работа Смитсоновского института в 1937 году», которую она еще подростком нашла в магазине отца.

Тогда ее воображение поразили описания археологических и антропологических экспедиций во все уголки земного шара в поисках сокровищ для самопровозглашенной «величайшей в мире сокровищницы знаний».

– Цель нашего проекта – запечатлеть движение Индии к независимости, – продолжала Локхарт. – В следующем году мы организуем большую выставку, и я ищу для нее экспонаты.

– Вы думаете, что с помощью прялки можно рассказать правду о том, какой ценой мы добились свободы?

Локхарт постучала пальцами по стакану:

– Я чувствую вашу враждебность. Думаете, мы только делаем вид, что поддерживаем вашу борьбу? Ровно наоборот. Америка тоже сражалась за независимость от англичан. Конечно, это истории разного масштаба, но, пожалуйста, не надо считать, что я этакий исследователь-дилетант и украду камерой вашу душу. – Локхарт улыбнулась, но улыбка получилась холодной. – Слушайте, хотите знать правду? Все очень просто. Историю надо сохранять, иначе она разрушается. Беспринципные историки изменяют ее, как хотят. Многое ли из того, во что мы верим, действительно происходило так, как мы думаем? Сколько всего было преувеличено, искажено, исправлено по желанию летописцев. Я приехала сюда, потому что хочу сохранить важный момент вашей истории. И если для этого придется забрать у вас какие-то культурные ценности и отвезти их туда, где их точно оценят по достоинству и будут бережно хранить, я это сделаю. – Она подняла руку, не давая Персис возможности возразить. – Пока вы не начали протестовать, оглянитесь вокруг. Индийские памятники культуры здесь никому не нужны, и они рассыпаются в пыль. Британцев не особенно заботило их сохранение, и у нынешнего индийского правительства тоже есть дела поважнее.

Персис хотела было что-то сказать, но прикусила язык. На самом деле Локхарт была права. Для правительства новой Индии сохранение истории было далеко не на первом месте.

Персис снова вернулась к делу:

– Когда вы видели Хили в последний раз?

– Четыре дня назад. Мы вместе ужинали.

– И больше за эти четыре дня не общались?

– Инспектор, мы же не сиамские близнецы. Мы оба занятые люди. Мы встречаемся, когда возникает необходимость – поужинать, выпить. Нас тянет друг к другу, и, когда появляется желание, мы следуем импульсу, но мы не проводим каждую секунду разлуки в невыносимых страданиях.

– Он говорил что-нибудь о манускрипте?

– Хотите знать, поделился ли он со мной своим гениальным планом по похищению одного из ценнейших в мире предметов искусства? Нет, не поделился.

Персис покраснела. У этой женщины был острый язык. Персис подавила желание съязвить в ответ. Она потратила немало сил на то, чтобы научиться сдерживать свой воинственный характер. Хорошему детективу нужна не злость, а хитрость.

Она достала записную книжку и показала Локхарт надпись, которую нашла в спальне Хили.

– Вы нашли это за зеркалом? – Казалось, Локхарт смутилась. – Я провела в этой комнате много ночей. Я ненавидела это зеркало. И распятие. Вы его видели? Как будто Джон повесил его туда, мне назло. Я не религиозна, но не очень приятно погружаться в пучину страсти, когда на тебя неотрывно смотрит Христос.

– Можете предположить, что это значит?

Персис наблюдала за губами американки, пока та читала стихотворение.

 
В залив красы, оставив Альбы брег,
Явился он за лаврами Синана,
И труд его империю навек
Прославил, но у порты инфернальной
Взгляд короля стал холоден, как снег.
При жизни его спутником был бегг,
Теперь, где крест и купол, скрыт до срока,
И там мы вместе ждем в объятьях рока.
 

– Это загадка, – сказала Локхарт, не отрывая глаз от страницы. – Джон их обожал. Загадки, кроссворды, литературные ребусы.

– Зачем ему оставлять загадку?

Глаза Локхарт блеснули.

– Это охота за сокровищами.

– Будьте добры, поясните.

– Думаю, Джон где-то спрятал манускрипт и пытается таким образом нас к нему привести.

– Зачем ему это?

Персис не стала говорить, что сама пришла к такому же выводу.

– Этого я сказать не могу. Наверняка у него были причины. – Она снова посмотрела на надпись. – Вы ее аккуратно переписали?

– Да, а что?

Локхарт нахмурилась:

– «Бег» написан с двумя «г». «Его спутником был бегг». Джон не допустил бы такой небрежности.

Персис приняла это к сведению и продолжила:

– Может, вы знаете что-нибудь еще, что могло бы помочь?

Локхарт задумалась.

– Джона было непросто понять. Вы знаете, через что он прошел в войну? Он долгое время провел в лагере для военнопленных. Думаю, его там пытали. Не только физически, но и психологически. Иногда он просыпался с криком посреди ночи, весь в поту. Он отказывался об этом говорить, но я все и так понимала. Это были кошмары – такие, которые не отпускают, куда бы ты от них ни бежал.

– Думаете, поэтому он оказался в Индии? Бежал?

– Это бы многое объяснило. Не хочу сказать ничего плохого про вашу страну, но ученый уровня Джона… Он мог бы работать в любом институте мира. Чтобы переводить «Божественную комедию», не обязательно было приезжать в Бомбей. Есть и другие копии.

Персис вспомнила о таблетках, которые они нашли в тумбочке Хили. Это согласовывалось со словами Локхарт о том, что у него были проблемы со сном.

– Есть еще кое-что. Возможно, это неважно. – Американка на секунду замялась, но затем продолжила: – Около недели назад у Джона был конфликт с коллегой из Общества. Они спорили из-за манускрипта.

– С кем?

– Его фамилия Бельцони. Он итальянец. Вы с ним уже встречались?

– О чем они спорили?

– Бельцони хотел больше времени работать с «Божественной комедией». Он составляет какой-то каталог. Как хранитель манускриптов, Джон отвечал за такие вопросы, и он едва подпускал Бельцони к книге.

– Почему?

– Он не говорил. Но я думаю, что Джон вышел из себя, когда Бельцони стал заявлять, что с точки зрения морали Индия должна вернуть манускрипт Италии. Джон не особенно любит итальянцев: лагерь, в котором его так долго держали, находился в Италии. Думаю, он считал, что итальянцам о морали рассуждать не к лицу.

Персис припомнила встречу с Бельцони. Почему-то тот не упомянул о размолвке с Хили.

– У Хили есть еще какие-нибудь знакомые, с которыми мне следует поговорить?

– Я уже сказала, Джон был очень скрытным человеком.

– А другие женщины?

Локхарт вскинула голову:

– Очень прямолинейно. Нет, инспектор, я не думаю, что Джон спал с кем-то еще. Не такой он был человек. Мы, конечно, не влюбленные подростки, но мы были парой. Я ему не изменяла, и, насколько мне известно, он мне тоже не изменял.