Борис Николаевич уехал в Петербург в надежде подыскать какое-либо занятие, так как в родном городе, где он себя опозорил, ему противно и ненавистно было всё, что напоминало ему о его падении. В Петербурге он целые полгода слонялся без дела, проживая остатки ненавистных ему серебряковских денег и, наконец, заболел белой горячкой; подобрав на улице, его поместили в больницу.
Его страстное, безумно отчаянное письмо к жене потрясло Наталью Ивановну, и когда она прочла строки, в которых Борис Николаевич описывал о том, как он хотел отравиться или броситься с Литейного моста в Неву и, долго нося в себе эти мрачные мысли, звал к себе свою дорогую Наташу, – молодая женщина бросила все свои занятия и поехала в Петербург. Мужа она нашла в Обуховской больнице, в ужасной обстановке, и они оба вновь примирились и начали новую петербургскую жизнь.
Наталья Ивановна занялась уроками и литературой, а Борис Николаевич подыскивал себе подходящие занятия. Вздумал было он заняться журналистикой, но из этой попытки ничего не вышло, и с тех пор началась его ненормальная жизнь. Он уже перестал искать себе занятий, живя какой-то странной мечтой. Ему представлялось, что вот-вот пройдёт ещё неделя или месяц, или год и явится какой-то человек или сложатся так обстоятельства жизни, что всё, чем он теперь жил, переменится, ему укажут на какое-то дело, и он горячо возьмётся за него. Перечитывая целыми днями газеты, журналы и книги, он воображал, что подготавливается к новой работе, и что уже совсем немного осталось времени до того момента, когда его призовут к новой деятельности и к новой жизни.
Жить всё время этим самообманом невозможно было, и Борис Николаевич вынужден был прибегать к средству, затушёвывающему больной мозг: удручённый одной и той же бесплодной, роковою мыслью, Борис Николаевич пил. Период беспрерывного опьянения длился обыкновенно, не больше недели, потом наступал период отрезвления недели на три, на месяц, а иногда и больше, что зависело от внешних обстоятельств или от личных настроений больного.
Наталья Ивановна прекрасно знала, что, при желании, она может оттянуть роковой момент, когда Борис Николаевич вынужден будет тихонько от неё послать кухарку за водкой. Покупал водку он всегда тайно от жены, прячась от неё, выпивал первые две-три рюмки, а потом уже пил в открытую, всё чаще и чаще уходя в прихожую за печку, где у него на полу стояла бутылка водки, со стаканчиком, опрокинутым на горлышко бутылки вместо пробки.
По опыту Наталья Ивановна знала, что уговорить мужа в таких случаях и просить его не пить – совершенно напрасная попытка, и она старалась показывать вид, будто не замечает поведения мужа, что всегда радовало Бориса Николаевича.
* * *
Всю минувшую зиму Наталья Ивановна опасалась за жизнь и здоровье мужа.
С самой осени, когда наступили короткие, ненастные дни и хмурые тёмные ночи, Борис Николаевич пил почти беспрерывно. Наступившие короткие периоды отрезвления не радовали ни его самого, ни Наталью Ивановну.
По утрам он провожал жену в город, целуя её руки и вымаливая у неё прощения.
– Вот подожди, голубчик Наташа, всё это скоро пройдёт… Я чувствую, что скоро я всю эту гадость брошу и вернусь к настоящей жизни. Я чувствую это, я не сомневаюсь в этом!.. – бормотал он с виноватым видом, запахивая полы летнего пальто.
Она с тоской смотрела в его глаза, полные слёз, и тихо повторяла:
– Да, да, Боря… Я тоже не сомневаюсь в этом… Ты скоро поправишься, примешься за свои записки, которые теперь обдумываешь, и мы заживём новой жизнью…
– Новой, Наташа, новой жизнью, – соглашался он, не выпуская её рук.
Иногда он со слезами на глазах молил жену не уезжать в город и не оставлять его одного, и Наталья Ивановна оставалась дома. В такие дни он, обыкновенно, меньше пил, и Наталья Ивановна, скрепя сердце, думала о газетной работе, которою приходилось манкировать.
Оставаясь одиноким, Борис Николаевич целыми днями ходил по комнатам и часто завёртывал в прихожую, где хранилась роковая бутылка с водкой. Ел он в таких случаях мало, скоро ослабевал и засыпал тяжёлым сном, бормоча какие-то бессвязные фразы или отдельные слова.
После масленицы Борис Николаевич слёг в постель, и Наталья Ивановна не на шутку струсила за его жизнь. Приглашённые доктора никакой помощи не оказали больному и ни чем не порадовали Наталью Ивановну.
При виде мужа, обрюзглого, с багровым лицом, мутными глазами и с трясущимися руками, Наталья Ивановна приходила в ужас.
Теперь ей уже нередко приходилось оставаться около больного в качестве сиделки. В минуты просветления Борис Николаевич брал руку жены, целуя, гладил её своими трясущимися пальцами и негромко, прерывающимся голосом, говорил: