В тени трона

3
Лондон. Будни и праздники

Заблуждается тот, кто считает Англию страной смога и мороси; выдаются здесь и погожие деньки.

В такой прозрачный, ясный денек королевская яхта «Виктория» пересекла пролив Ла-Манш, отделяющий Англию от континента, вошла в устье Темзы и пришвартовалась у Вестминстерского причала. Королеву встречали на берегу придворные, были выстроены шотландские гвардейцы в медвежьих шапках и конные драгуны. Толпились зеваки, пришедшие поглазеть на церемонию возвращения ее величества королевы Великобритании из зарубежной поездки; им никто не препятствовал – это был праздник.

Десятки и десятки газет накануне оповестили английскую публику о том, что королева возвращается на родину после отдыха, проведенного на Ривьере. Любопытство миллионов читателей искусно подогревали журналисты, прозрачно намекнувшие, что на солнечное побережье Южной Франции Викторию привело не только желание немного отдохнуть от монарших забот, но и уладить кое-какие важные государственные дела, затрагивающие интересы всех подданных британской короны. Какие именно интересы – об этом можно было только гадать, строить предположения или же искать при дворе некие источники информации, готовые за определенную мзду поделиться интересными деталями или хотя бы слухами, которыми земля полнится. Приобщить читателей к жизни и тайнам сильных мира сего – что может быть желанней для газетчика, радеющего о тиражах и собственной карьере?!

Виктория в сопровождении красочного эскорта, под приветственные возгласы народа, вполне добровольно запрудившего улицы, направилась к себе в Букингемский дворец. Путешествие подходило к концу. Заканчивался праздник перемены мест – милого и приятного времяпровождения, составленного, как мозаичная картина из разноцветных кусочков, из прекрасных ландшафтов и гастрономических чудес. Наступают будни – в меру скучные, в меру утомительные, наполненные условными обязанностями и безусловными обязательствами, скучными до зевоты.

А на Флит-стрит, в трехэтажном особняке цвета старой слоновой кости, в редакционном кабинете ежедневной газеты «24 hours» сотрудники обсуждали запланированный в завтрашний номер отчет о прибытии королевы и скрытых от общественности деталях ее вояжа во Францию. «24 hours», которая по тиражу, как говорят на ипподроме, «шла ноздря в ноздрю» с «Дейли мейл», не могла себе позволить отстать от конкурентов и не сказать хоть что-то об истинных причинах королевской поездки на Кап д’Ай. И чем более впечатляющим и даже более неправдоподобным будет этот отчет по сравнению с версиями конкурентов, тем больше благосклонного читательского внимания привлечет к себе «24 hours». Так устроен газетный мир, и без ущерба свободе слова ничего с этим не поделаешь.

Ни Букингемский дворец, ни Даунинг-стрит не предложили публике внятного коммюнике о поездке, в которое газетчики могли бы вцепиться своими клыками и вывернуть его наизнанку. Единственное, что оставалось, – положиться на какие-то утечки информации из королевского окружения, поставляемые собственными секретными источниками. У «24 hours» такой источник был, и надежный, – племянник жены королевского фаворита индуса Абдул-Карима, известного в журналистских кругах под метким прозвищем Али-Баба. Именно племянник, не привлекавший особого внимания в тени своей тетки, которую для отвода глаз привезли в Лондон из дебрей индийского Пенджаба – дабы не смущать никого ветреным поведением ее супруга, – выуживал из нее все, что хотелось услышать репортерам «24 hours» о скрытой от посторонних глаз жизни в верхах. Подробности о последней поездке Виктории, сопровождаемой среди прочей свиты и Али-Бабой, с нетерпением ждали от этого тайного осведомителя.

И таки дождались, и были они настолько ошеломительными, что заставили скрести в затылках главного редактора газеты и руководителей отделов. По простоте своей и полной слепоте в делах политических, жена проворного Али-Бабы придумать такого не могла, а стало быть, услышала потрясающие новости от своего господина.

А услышала она, по словам платного источника газеты «24 hours», вот что: к королеве Виктории в уединенную горную винодельню приехал не узнанный никем родственник – русский царь Николай, и там, за вином, они договорились совместными силами, не откладывая дело в долгий ящик, идти воевать с Китаем. Китай будет стерт в порошок, северная его часть отойдет к России, а южная, по справедливости, присоединится к Британской Индии… Тут было над чем призадуматься газетным людям – сеятелям новостей.

– Это сенсация! Надо печатать, – высказался руководитель отдела новостей.

– Это похоже на утку с железным клювом, – возразил заместитель главного. – Надо подождать.

Право решения – публиковать или не публиковать – оставалось за главным редактором. Можно напечатать на первой полосе, что война с китайцами уже на пороге и русский Николай со своими казаками на нашей стороне, – тогда изумленные читатели ринутся покупать газету и сметут тираж за полчаса. Шутка ли – вопреки двухсотлетнему ограничению королева вмешалась в политику и собралась идти на войну с китайцами! В военном министерстве на такой демарш косо посмотрят. Может, это розыгрыш? Но в Вестминстере юмор потоньше, а розыгрыши помягче, не такие зловещие. Да и никакой Николай, был почти уверен главный, к Виктории на винодельню не приезжал выпить вина. Королева – та вполне могла туда завернуть, такие случаи бывали и раньше. Но русский царь, тайно приехавший на курорт договариваться о войне с китайцами, – вот это вряд ли.

В своем будуаре в Букингемском дворце после парадного проезда по заполненным ликующим народом лондонским улицам Виктория сменила наконец-то официальный образ на домашний и расслабилась. Выслушивать политические сообщения от премьер-министра Роберта Солсбери она будет завтра, а сейчас куда как интереснее узнать от камеристки Китти, язычок которой всегда трудился без устали, дворцовые новости за две последние недели. В сплетнях и слухах нередко проглядываются подлинные факты, причины и следствия происходящего, чего не найдешь в официальных донесениях, сколько ни вчитывайся и ни вслушивайся.

Китти сыпала словами без остановки, Виктория, удобно расположившись в своем вместительном кресле, внимательно слушала, иногда переспрашивая и уточняя. Кто что сказал во дворце среди приближенных королевы, кто что сделал или только собирался сделать, но так и не решился – все это занимало Викторию, и она привычно сортировала конфиденциальную информацию, словно раскладывая ее по полочкам. Когда в какой-то момент камеристка, уставясь в пол, запнулась и прервала свой рассказ, королева мягко, но требовательно ее подстегнула:

– Ты что-то не договариваешь!

– Простите милосердно, ваше величество, – пробормотала Китти, нимало, впрочем, не испугавшись и не смутившись. – Помните, полтора месяца назад у вас украли изумрудную брошку с бриллиантами? В парке, на прогулке. Вы тогда очень расстроились и горевали.

– Не украли, – сухо поправила королева. – Я ее потеряла.

– Мы все дорожки в парке исходили, – сказала Китти, – и нигде не нашли.

– Я эту брошь очень любила, – подтвердила Виктория. – Она мне досталась в подарок от Альберта, моего покойного супруга, в третью годовщину нашей свадьбы… Но продолжай!

– А торговец из Хаттон-Гардена выставил ее на продажу, – повиновалась камеристка.

– Ты уверена? – строго спросила Виктория. – Может, это другая брошь?

– Нет, – сказала камеристка. – Та самая.

– Откуда ты знаешь? – повысила голос королева.

– Торговец предлагал ее помощнику придворного ювелира, – сказала Китти. – Тот ее сразу признал и говорит: «Откуда она у тебя?» А торговец в ответ: «Мне ее принесли из дворца, просили продать».

– Кто принес? – допрашивала Виктория.

– Мальчик, – ответила камеристка.

– Какой еще мальчик? – уже с предгрозовыми нотками в голосе выведывала Виктория.

– Посыльный.

– А послал его кто? – грозно продолжала допытываться королева. – Кто послал?

– Абдул-Карим, – выдавила Китти с брезгливостью, будто лягушку изо рта выплюнула. – Индус.

– В Индии, если кто-то случайно найдет какую-нибудь вещь на дороге или где-то еще, – понизив голос, назидательно молвила королева, – считает ее своей и может с ней делать, что захочет: продать, подарить. Запомни это.

На этом инцидент был исчерпан: «неприкасаемый» Али-Баба был обелен королевой, и украденная брошь не стала тем камнем преткновения, споткнувшись о который, индус мог свалиться наземь и сломать себе шею. А при дворе так на это надеялись!

* * *

Лелеять подобные надежды придворным оставалось недолго: меньше чем через два года, в 1901-м, сразу после кончины королевы Виктории, у ненавидимого двором всесильного фаворита отобрали три коттеджа вместе с другими щедрыми королевскими подарками, а самого его с проклятьями изгнали из дворца, с глаз долой; и следы бывшего фаворита затерялись в английском тумане… Недолговечны удача и благоденствие любимцев царственных особ – это факт.

* * *

На следующее утро к Виктории нагрянул с семейным визитом внук Георг с маленьким сынишкой Дэвидом. Королева, неукоснительно следовавшая протоколу официальных приемов, в домашнем кругу держалась с родственной простотой и даже на ней настаивала.

– Хорошо, что заглянул к бабушке, Джорджи, – отправив фрейлину, сказала Виктория и потянулась поцеловать внука. – А мальчик…

– Это же Дэвид, твой правнук! – улыбаясь, воскликнул Георг. – Он тебя знает, а ты его – нет.

– Детки растут, за ними не угонишься, – заметила Виктория, не желая признаваться в своей забывчивости. – Сегодня они такие, а завтра их и не узнать… Сколько тебе лет, Дэвид?

– Шесть, – сказал Дэвид. – А тебе, ганган^[1]?

В ответ королева рассмеялась, благосклонно глядя на ребенка – будущего короля Эдуарда Восьмого. А Джорджи, будущий король Георг Пятый, глядел на сына с обожанием.

– Какой сообразительный у тебя мальчик, Джорджи! – сказала королева. – Его ждет блестящее будущее.

Так они болтали в малой приемной королевского будуара: золоченая лепнина, на стенах картины мастеров – псовая охота с биглями и всадники на отменных поджарых лошадях, бронзовые и фарфоровые безделушки на мраморной каминной доске. Есть все-таки свое очарование в повседневной жизни старинных династических семей.

– У нас есть еще целый час, детки, – сказала Виктория. – Потом придет Солсбери с докладом.

– Как было на Ривьере, бабушка? – спросил Георг с неподдельным интересом.

– Превосходно! – живо откликнулась королева. – Солнце, легкий воздух, прогулки по приморским холмам. Чудесно!

– По городу разнесся слух, – доложил Георг, – что к тебе туда тайно приезжал из Петербурга мой кузен Ники с какой-то деликатной миссией. Мы ведь с ним похожи, как две капли воды. Ты не находишь? Нас даже иногда путают и плетут небылицы. Но я-то там не был.

– Какая чепуха! – вскинулась Виктория. – Русский царь не путешествует инкогнито, это не в его характере. Да и Аликс, этот домашний деспот в юбке, его не отпустила бы от себя ни на шаг… А откуда слух?

– С Флит-стрит, откуда же еще… – пояснил Георг. – Они там совсем стыд потеряли.

– Мы свободная страна, – пожала круглыми плечами Виктория. – Стыд может быть у нецелованной девушки, а не у газетных шакалов. И их выдумки работают на нашу власть: они безбожно врут, а мы обоснованно опровергаем их вранье и тем самым выигрываем в глазах публики. Так и должна быть устроена свобода слова, Джорджи!

– А я думал, дядя Ники прислал мне с тобой какой-нибудь подарок! – подал голос маленький Дэвид.

– Например? – спросила Виктория. – Какой?

– Например, медвежонка, – сказал Дэвид. – Что ему, жалко? Все говорят, что у него в России медведи по улице ходят.

Королева рассмеялась, все ее полное тело пришло в зыбкое движение.

– Ходят, ходят, – вслед за мальчиком повторила королева. – Но всегда по соседней. А по твоей едут кареты и даже моторы.

Русский медвежонок. Почему бы и нет? Получившего при крещении несколько имен, каждое из которых несло в себе династическое значение – Эдуард-Альберт-Кристиан-Георг-Эндрю-Патрик-Дэвид, звали в семье по последнему – Дэвидом. Ребенок, которому от рождения предназначалось стать королем Великобритании, Ирландии, Британских заморских доминионов и императором Индии, ни в чем, разумеется, не получал отказа и тем отличался от прочей английской королевской поросли. Русский медвежонок от дяди Ники? Прекрасная идея! А то, что этот далекий дядя не явился на встречу с ганган, – тем хуже для него.

Не получив подарка, Дэвид надулся и загрустил: мальчик привык к тому, что все его желания исполняются неукоснительно. И разрешалось ему больше, чем другим высокородным детям, получавшим, по традиции и поощрению Виктории, строгое спартанское воспитание. Венценосный ребенок, в отличие от других детей, мог позволить себе естественный для его сверстников поступок: с ревом кинуться на пол и сучить ногами. И ни у кого из многочисленных слуг и воспитателей рука не поднималась поставить его на ноги и отшлепать. Дэвид рос мальчиком резвым и своевольным, с твердым, в мать, но не без колебаний, характером; ему все сходило с рук.

Королева Виктория и Дэвид

Пока он куксился по поводу неполученного медвежонка и строил планы, как бы его заполучить, свидание с бабушкой подошло к концу: явился лорд Солсбери с докладом о текущих политических событиях. Отец с сыном распрощались с королевой и отправились домой, на Пэлл-Мэлл, в Малборо-хаус – Георг, убедившись в лживости слухов о тайной встрече Виктории с русским царем и грядущей войне, и Дэвид, продолжавший киснуть.

Дома, в Малом дворце, царила обычная сонная атмосфера. Жесткий характер герцогини Марии Текской, супруги Георга и матери Дэвида, не способствовал веселью в доме. Кинувшись было к маме с рассказом о несостоявшемся подарке, разочарованный Дэвид не получил от нее ни слова утешения и поддержки: Марию нисколько не занимал Ники с его медведем, как и слезные жалобы сына на русского дядю. Герцогиня любила своих детей строгою любовью, всецело доверив попечение над ними штату нянек, гувернеров и воспитателей. Сама же Мария Текская, по-домашнему Мэй, активно попечительствовала больницам для бедняков, домам призрения и богадельням и немало времени тратила на переписку с многочисленной именитой родней, рассыпанной по всем королевским дворам Европы. Эти занятия, по твердому убеждению Марии, входили в круг обязанностей дамы ее высокого положения.

Георг, в противовес Марии, сухой, как вяленая треска, и нагонявшей страх на собственных отпрысков, обладал характером податливым и жалостливым. Утешая прибежавшего от суровой матери и уткнувшегося ему в колени сына, он с нежностью в сердце сулил ребенку скорое получение мохнатого подарка от Ники, который, не будем забывать, приходился Дэвиду не только дядей, но и крестным отцом. Да-да, именно так.

Это обнадеживающее семейное обстоятельство, о котором Георг ему напомнил, немного утешило Дэвида. Крестный отец – это здорово: он наверняка пожалеет своего английского крестника и пришлет медвежонка с первой же оказией. Надо просто немного подождать, хотя ждать непривычно и очень противно.

Лаская сына, поглаживая его голову крупными теплыми ладонями, Георг с улыбкой вспоминал приезд Ники в Лондон на крестины новорожденного. Пять лет назад, в июле, вся семья собралась в королевской церкви Сент-Джеймсского дворца на торжественную церемонию, и младенец с Божьей помощью получил там все семь своих имен. Весь цвет Европы расположился у амвона, глядя, как в золотистом освещении под трогательную церковную музыку и голоса певчих Ники принимает своего крестника из серебряной купели. Как быстро летит время! Словно вчера все это было… пять лет. И вот вчерашний младенчик требует живого медведя. Можно, конечно, попросить Ники о таком одолжении, он только рад будет сделать приятное крестнику, но Мэй наверняка воспротивится: дикий зверь во дворце – это уже слишком.

Утерев слезы и немного успокоившись, Дэвид отправился в детскую комнату. В светлой просторной детской на полках и в старинных кожаных сундуках хранились игрушки: оловянные солдатики, почти как настоящие кораблики и кареты, красная жестяная машина с героем-пожарным на раздвижной лестнице, куклы, матерчатые мишки, кошки и собаки, а деревянные лошадки на колесиках выстроились рядком вдоль стены. Берти, брат-погодок Дэвида, устроившись на полу на ковре, листал детскую книжку с цветными картинками. Неподвижно, как сфинкс, сидя у дверей на стуле с витыми ножками, следил за порядком в детской дежурный воспитатель.

– Ты тут сидишь и ничего не знаешь, а дядя Ники скоро пришлет мне медвежонка, – похвастался перед братом Дэвид. – Живого.

Берти, страдавший дефектом речи, хотел было что-то сказать, но запутался в словах и умолк.

– Ты хоть знаешь, кто это – наш дядя Ники из России? – спросил Дэвид.

Пятилетний Берти отрицательно покачал головой – он не знал.

– Эх ты, заика! – пожурил брата Дэвид. – Он мой крестный, вот он кто!

Воспитатель было поднялся со стула – одернуть Дэвида, чтоб не обижал младшего брата за его недуг, но передумал и снова опустился на дубовое сиденье стула, отполированное задами целых поколений гувернеров.

4
Синие кирасиры

Матримониальные планы, изложенные Викторией в винодельне на Лазурном берегу, не пролетели мимо ушей Михаила и заставили великого князя задуматься: на то английская королева и снискала уважительное прозвание Бабушка Европы, чтобы к ее словам прислушивались, особенно когда дело касается династических браков. Жизнелюбивый, с открытым добрым характером Михаил не без опаски отдавал себе отчет в том, что вся его только начинающаяся личная жизнь может сложиться не по его воле, а по решению мама, брата Ники или королевы Виктории. Такая перспектива вызывала в нем досаду и протест. И подспудное желание воспрепятствовать накатанному развитию событий.

* * *

А дальше случится так, что протест перерастет в бунт: Михаил, пренебрегши условностями монаршего круга, женится по собственному усмотрению, по роковой любви. Скандальный мезальянс вызовет потрясение в Семье – великий князь Михаил Александрович будет отлучен от царской родни и решением царствующего старшего брата подвергнут выдворению за границу на либеральный Запад. Любовь требует жертв, как уверяет народная мудрость, и немалых, и даже за призрак счастья приходится платить сполна.

* * *

Но этим событиям предшествовали другие – не менее драматичные, но с менее серьезными последствиями. 23-летнего Михаила настигла первая в его жизни любовь – он без памяти и, надо сказать, не без взаимности увлекся семнадцатилетней Беатрис, внучкой уже покойной к тому времени королевы Виктории и племянницей английского короля Эдуарда Седьмого. Они познакомились случайно, на одном из семейных праздников, и любовь с первого взгляда завладела сердцами обоих. Наследник русского престола, высокий красавец, силач и спортсмен, и прелестная английская принцесса – идеальный династический брак! Так к этому отнеслись и в Лондоне, и в Санкт-Петербурге, и любовные письма молодых полетели из столицы в столицу. Все складывалось хорошо, просто отлично…

И сложилось бы все замечательно, если б не одна деталь, не привлекшая поначалу пристального внимания высоких договаривающихся сторон: влюбленные Михаил и Беатрис приходились друг другу двоюродными братом и сестрой. Столь близкое родство никого не настораживало при заключении брака по англиканскому канону, но православный устав такое супружество категорически воспрещал. И Николай, царь и гарант чистоты православия, хотя в душе и сочувствовал влюбленным, был вынужден встать стеной на их пути к семейному счастью: этому браку не бывать!

Стену, воздвигнутую царем, не объедешь и не обойдешь. Как царь сказал, так и будет. И так и было на этот раз… В юном возрасте душевные раны затягиваются быстрее, чем в зрелости; это естественно, в этом нет ничего зазорного. Жизнь берет свое: погоревав и обменявшись с Беатрис еще дюжиной нежных писем, Михаил позволил себе новое увлечение. На сей раз это была Саша Коссиковская – фрейлина его сестры Ольги. Саша не блистала красотой, была старше Михаила на три года, но отличалась от многих придворных барышень умом и образованностью. Эти далеко не заурядные качества позволяли девушке, которую великий князь по одному ему известной причине ласково называл Диной, вести с ним задушевные беседы на многие темы, представлявшие интерес для Михаила: о литературе, музыке, политике, даже спорте. Взаимоприятные разговоры перетекли во флирт, флирт – в любовное влечение. Умная Дина понимала, что ее шансы на брак с Михаилом ничтожно малы, но не собиралась сдаваться без борьбы или ограничиться ролью любовницы на содержании царева брата. Даже понимая, что великий князь Михаил Александрович самим своим рождением был предназначен в мужья только принцессе голубых кровей, никак не меньше, и что сама она не имеет возможности участвовать в битве за жениха на равных – ее не голубых кровей родственники никак не поспособствуют в таком состязании.

Но и сам Михаил не намеревался сдаваться без боя. Как только Николай из донесений соглядатаев узнал о новом увлечении брата, он пришел в ярость. Но в состоявшемся разговоре услышал от него твердый ответ: «Я, как человек чести, на ней женюсь!» Гнев царя не знал предела: морганатический брак был неприемлем, от этой пассии брата следовало отделаться как можно скорее. «Жениться? Нет, я запрещаю, и этого не будет никогда!» Обдумав положение, Николай написал брату: «В том случае, если ты не повинуешься моей воле, мне придется вычеркнуть твое имя из армейских списков и из цивильного листа, а также выслать тебя из страны… Мое решение непреклонно».

Мама, вдовствующая императрица Мария Федоровна, разделяла возмущение старшего сына: нужно было действовать, и незамедлительно. Саше-Дине Коссиковской было объявлено, что отныне она лишена права исполнять обязанности фрейлины и ей предписывается, не мешкая, покинуть пределы любезного отчества. Предписание уравнивалось со строгим приказом, надзор за его исполнением был поручен Третьему отделению; пытаясь освободиться от преследования агентами охранки, Дина уехала в Крым, а оттуда, чувствуя за собою слежку, тайком перебралась в Одессу. Там агенты ее и выследили, отобрали паспорт и, посадив в поезд, под охраной доставили в Петербург. В столице бывшую фрейлину долго не держали: альтернативой немедленному отъезду из России был безотлагательный арест. Умная Дина предпочла высылку… Что ж, у абсолютизма всегда найдутся под рукой рычаги воздействия на подданных! «Прощай, немытая Россия!» Это горько, но это так.

На том дело, однако, не закончилось. Твердый в своих решениях, Михаил предпринял попытку организовать венчание с Диной тайком, подальше от недреманого ока Семьи, но по пятам за влюбленной парой неотвязно крались царские тайные агенты, и планы ослушников окончательно провалились.

Война упрямого Михаила с Семьей была проиграна, и ему не оставалось ничего, кроме как признать свое поражение. Так он и сделал, а рассеять печаль решил морским путешествием вдоль итальянских берегов на британском крейсере «Минерва», любезно предоставленном в его распоряжение дядей Берти – английским королем Эдуардом Седьмым. Принадлежность к монаршему кругу предусматривает, наряду с досадными ограничениями, порой и приятные сюрпризы.

Но для обуздания строптивого Михаила требовались меры более радикальные, чем морской круиз. И озабоченная мама Мария Федоровна, посоветовавшись с Ники, отправила младшего сына в армию, на действительную службу, зачислив командиром эскадрона в расквартированный в Гатчине кавалерийский полк Синих кирасиров, высочайшим шефом которого она сама и являлась и который, таким образом, находился под ее зорким присмотром.

Гатчина не сибирская ссылка, Синие кирасиры не штрафная команда, а элитарный, один из славнейших кавалерийских полков Российской империи, да и казармы – под окнами царского дворца. Там и люди как на подбор – статные и рослые, и лошади красивые и сильные, сплошь каракового окраса. Синие кирасиры и воевать умеют, и гулять разумеют.

Армейская действительная служба – призвание благородное, труд тяжкий. В кавалерийских частях этот труд еще тяжелей, чем в пехоте. Боевые упражнения Синих кирасиров – этих потомков закованных в доспехи средневековых рыцарей без страха и упрека – вызывали восхищение у зрителей. Нацеленная на прорыв тяжелая русская кавалерия была призвана побеждать на поле боя за царя и отечество, и кирасиры показывали свою силу от битвы к битве – и до и после наполеоновского нашествия и Бородинского сражения, где они приняли самое деятельное участие. Этот славный полк, куда определен был великий князь Михаил Александрович, имел титул лейб-гвардейского. Но все попытки любителей дворцовых военизированных спектаклей преобразовать полк Синих кирасиров, с его молодцами-кавалеристами и их богатырскими конями, в сугубо церемониальную единицу разбились о каменную твердость офицеров полка: кирасиры созданы для сражений, а не для парадов при дворце! И так оно и будет…

Служба в кавалерии, со всеми ее трудностями, пришлась влюбленному в лошадей, спортивному Михаилу и по плечу, и по вкусу: летние лагеря, полевые учения, учебные атаки, сломанные ноги коней и руки всадников, соревнования по стрельбе с седла и с земли, преодоление препятствий, джигитовка, рубка лозы, виртуозное владение саблей. И лошади не должны бояться выстрелов, понимать команды хозяина, не убегать с поля боя. Все эти навыки приобретались по ходу изнурительных, а иногда и опасных учений и тренировок в поле и манеже. Вся тяжесть боевой подготовки и сражений ложится равным грузом на плечи рядовых и командиров. И воинское братство в полку давно было скреплено взаимопомощью и кровью.

Но разве дано знать человеку, где он найдет, а где потеряет? Новая влюбленность не заставила себя долго ждать и явилась Михаилу в пленительном образе чужой жены в полковом манеже Синих кирасиров. Наташей звали эту любовь, что вспыхнула подобно библейскому терновому кусту.

Красота всегда вызывает волнение в сердце человека и согревает кровь. И неравнодушный человек всегда и везде, даже на самом мрачном фоне всего окружающего, способен ее узреть. Среди примеров волнующей красоты крытый конный манеж гатчинских кирасиров давал такую возможность.

Дни джигитовки и конкура привлекали в манеж публику, в том числе жен и дочерей офицеров полка; дамы чувствовали себя здесь как дома. Сквозняк отгонял специфический запах, а красочная военная форма кирасиров, разъезжавших вдоль белых оградительных бортиков в ожидании открытия показа, придавала манежу вид театрального зала перед началом спектакля. И вот начиналось красивейшее, захватывающее дух представление: всадники летели по золотистому песку манежа, демонстрируя на бешеном скаку виртуозную вольтижировку и элегантно при этом перемахивая через препятствия. Волшебное по красоте действо проходило в бешеном темпе, а в шатре рядом с манежем тем временем готовили дружеский фуршет для гостей и участников.

Михаил на своем жеребце двигался еще валкой рысью вслед за юным корнетом, когда тот пустил лошадь в галоп перед высоким препятствием, сложенным из бревен. Корнет привстал в стременах и пригнулся к гриве. Его лошадь взвилась, мощно оттолкнувшись от земли задними ногами, но при этом передними задела верхнее бревно, вышибла его из стенки и обрушила на ногу всадника. Кирасир мешком свалился с седла на песок, нога его под бревном была неестественно вывернута. Михаил натянул поводья, спешился и шагнул к раненому. Один нелепый удар – и ее светлость судьба сворачивает с ясного пути, и впереди у человека полный мрак: сможет ли корнет сохранить ногу в целости и вернуться в строй? Кто знает… Такие удары судьбы, размышлял Михаил, не только в конном манеже подстерегают человека, а повсюду, на каждом шагу, и красота оборачивается кошмаром. Стоя над раненым, он глядел на набрякшую кровью выше колена штанину корнета, а боковым зрением видел спешащих к ним людей – кирасиров, гостей и двух санитаров с носилками. Первой рядом с неподвижным корнетом оказалась молодая дама с нежным бледным лицом, полным сострадания, изящная и гибкая, в модном платье жемчужного оттенка и палевой шляпке с короткой вуалью, падавшей на лоб. В шаге от окровавленного кавалериста молодая дама в праздничном наряде выглядела как что-то абсолютно несовместимое. Михаил поднял глаза и встретился с ее чуть затуманенным взглядом – скорее испуганным, чем печальным. И внезапно, словно гром средь ясного неба, прозвучал в глубине души торжествующий бетховенский аккорд из Пятой симфонии – и Михаил не смог отвести от этой женщины взор.

Наталья

– Бедный мальчик! – скорее прошептала, чем проговорила дама.

– Вы с ним знакомы? – спросил Михаил о раненом.

– Нет, – ответила она и, так же не отводя глаз, приветливо кивнула головой – признала в рослом кирасире великого князя.

Подоспели санитары, уложили корнета на носилки и унесли в лазарет. А командир полка дал команду кавалеристам продолжать.

Потом в шатре, под звон бокалов, приглашенные обсуждали конечно же несчастный случай с корнетом, но и другие темы, не столь печальные, хозяева и гости не оставляли без внимания. Жизнь продолжается…

Проходя вдоль фуршетных столов, в тесноте Михаил несколько раз сталкивался с молодой дамой в жемчужном платье и вновь, как на манеже, испытывал прилив к сердцу величественных и сладостных аккордов Бетховена: соль-соль-соль-ми-и, фа-фа-фа-ре-е…

Полк Синих кирасиров, получивший свое название по цвету обшлагов и околышей на воротниках мундиров, был сформирован еще при Петре Великом и вот уже триста лет, век за веком, лишь наращивал воинскую доблесть и славу. Состоять в рядах этого полка было высокой честью – как для офицеров, так и для нижних чинов. Служба в тяжелой кавалерии была школой мужества и военного мастерства для всех всадников полка – не исключая и великого князя Михаила Александровича. А те немногие, которые не уживались в этой сплоченной семье, отдалялись быстро и бесповоротно.

Михаил был принят в полку радушно, его дружелюбие и отсутствие высокомерия располагали к нему кирасиров с первых же минут знакомства. Легкая дружеская атмосфера царила на офицерских ужинах, которые Михаил время от времени устраивал в гатчинском дворце; икра, стерлядь, дичь украшали стол, вино лилось рекой. Господа офицеры делились сокровенным, пели под гитару и прекрасно себя чувствовали под высокими сводами дома своего царственного сослуживца.

Несколько дней спустя, после несчастного происшествия с корнетом, в офицерском собрании весело праздновали именины командира полка генерала Бернова: играл полковой оркестр, по паркету парадного зала скользили танцоры, а обильно накрытые столы манили гостей великолепной снедью и бодрящими напитками: шампанским, коньяками и винами. Но не была забыта и водка, верный спутник русского офицера.