Как-то раз, когда Илья сидел со своей острогой над ледяной рябью речки, что-то с силой врезалось ему в затылок. Илья охнул от неожиданности, потерял равновесие и бухнулся в воду. Отдуваясь и потирая затылок, он увидал плывущую по взбудораженной им воде еловую шишку. И тут же до него донёсся знакомый смех.
– Вежда! – зло крикнул Илья, выбираясь из воды и трясясь от холода. – Ты сдурел, что ли?
Вежда подошёл, улыбаясь во весь рот. Илья сердито смотрел на него, стягивая мокрую одежду.
– А ну как заболею? – едко спросил он старика, но Вежда ответил:
– Твёрдо обещаю, что до этого не дойдёт. И ещё обещаю, что это, – он указал на вторую шишку, которую держал в руках, – ещё не раз поцелует тебя в затылок.
– А сейчас-то ты мне почто залепил?! – заорал Илья, бросая в сердцах мокрую одежду в траву. Вежда терпеливо улыбнулся:
– Ни за что. Я просто застал тебя врасплох. А если бы это была стрела? – он подбросил шишку на ладони. Илья почесал мокрый затылок. Вежда принялся готовить костёр и, уже выкресая огонь, добавил к уже сказанному:
– Теперь ты должен быть готовым не только к какой-то там еловой шишке. Ныне ты должен быть готов ко всему.
После не раз Илья получал в голову то шишкой, то щепкой, то репой или ещё чем-нибудь. И каждый раз это было хоть и не больно, но неожиданно и обидно.
Однажды Илья спросил:
– Слушай, Вежда, ты меня вроде обучать взялся, а мы тут только и делаем, что зверя промышляем.
– Ну и как, по-твоему, должно выглядеть обучение? – скрестил на груди руки Вежда. Илья замялся:
– Ну, как… Уроки там какие-нибудь… Поединки, пробежки. Приседания, метания чего-нибудь… Бой на деревянных мечах. Кстати, мы ведь их ещё даже не приготовили!
– Приседания да пробежки, говоришь? – прищурился Вежда, что-то прикидывая и глядя на Илью. Тот спохватился, попятился.
– Ой, я же забыл совсем! Мне же на реку пора, да ещё силки… проверить… – пробормотал он, выскочил боком в дверь и, схватив в сенях острогу с садком, вылетел на двор. И уже там его настиг раскатистый хохот Вежды.
Присматриваясь к Вежде, Илья отметил, что тот был в работе первым и равных себе, пожалуй, не знал. Всё, к чему он прикасался, словно только и ждало такого мастера, как он, не особенно даваясь кому-либо другому. Илья прикидывал в уме, сколько ремёсел были Вежде подвластны: лекарское искусство он знал лучше любого знахаря, о каком слыхивал Илья; плотником был добрым – скорым на руку, аккуратным да умелым; воином тоже, по всему видать, был изрядным – что с мечом, что без оного. Охотником, опять же, был знатным. Да, такого наставника Илье бы поискать – за всю жизнь не нашёл бы. Иногда Илья забывал обо всём этом: то когда сердился на его выходки, то когда попадался на его уловки, думая, что способен перехитрить или разжалобить старика. Бывало, что и люто ненавидел его за ту жёсткость и даже жестокость, что порой проявлял Вежда. Однако, отойдя сердцем, Илья признавал, что старик был прав. И, несмотря на всё это, Илья успел быстро привязаться к нему и полюбить. С Веждой ему было не только надёжно, словно сосунку рядом с мамкой-кормилицей, но и легко и весело, как не было ни с одним приятелем.
4
Скоро выпал первый снег, Илья с Веждой облачились в шубы нáгольные[5], в которых было сподручней и по лесу шастать, и иными выселковскими делами заниматься.
И вот как-то поутру после обхода ловушек Вежда подошёл к Илье, начавшего было стряпать немудрёный завтрак, и сказал:
– С едой погоди. Пора дело делать.
Илья поднял на Вежду недоумённый взгляд и сейчас же вспомнил, зачем они явились на эти забытые людьми выселки.
– …слушай, Вежда, чудно́ ведь: «Лохань разбрасывает апельсины», «Лохань обнимает Будду». Почему у этого великого человека такое странное прозвище – Лохань?
– А почему ты решил, что этот человек великий?
– Но раз он придумал эти упражнения, значит, был очень хорошим воином, а может, и волхвом.
– Одному человеку всё это выдумать было не под силу. Тут трудилось немало людей, несколько поколений, отшлифовывая это искусство. А названы эти движения так потому, что их создатели хотели отметить, что в них особая сила. Только Лохань – это вовсе не корыто, в котором бабы стирают бельё. Это слово китайское, и звучит оно даже немного по-другому – алохань. От него родилось слово «архат». И означает оно «достойный». Лучше ты мне скажи – доводилось ли тебе слышать о Будде?
– Сказывал нам Сневар Длинный, что в том же Китае и ещё где-то за высокими горами живут люди, почитающие одного человека, будто бы сровнявшегося с богами, и называют этого человека «разбуженным».
– Верно, – усмехнулся Вежда. – А почему разбуженный – знаешь?
– Да разбуженный этот вроде бы постиг, что Явь, в которой мы живём, и не явь вовсе, а сон, и все мы здесь, стало быть, спим и снимся друг другу… Чего ты хохочешь?
– «И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио!..» Ты смотри! А ведь в точку!
– Вежда! А много ты земель повидал?
– И много, и, что верней, долго.
– А в Китае долго жил?
– Многие годы.
– И все китайцы обладают теми знаниями и умениями, что и ты?
– Я? Тоже мне, нашёл эталон.
– Чего?
– Не важно. Нет, не все там такие. Этим умениям, как ты сказал, в основном посвящают себя монахи, последователи того самого Разбуженного. Ещё к подобным знаниям стремятся тамошние мудрецы, а простой народ простодушно спорит, кто из них более всего в том превзошёл.
– И кто же?
– И ты туда же. Не забивай-ка лучше себе голову, а постигай то, что я тебе показал. Тогда со временем, может быть, и сам поймёшь.
– Погоди, ты ведь говорил, что обучаешь меня стило… стилю этого самого Лоханя. Выходит, есть и другие стили?
– Так и есть. Иные называются не так возвышенно. Например, стиль Обезьяны или Медведя.
– Ого! А почему тогда ты избрал для меня стиль Лоханя? Потому что другими стилями не владеешь?
– Владею. Ещё и такими, что противнику урона никакого не чинят, но останавливают надолго. А стиль Лоханя предназначен для крупных людей, широких в кости, как у нас говорят. Ты именно таков и есть. Поэтому все приемы, которые объединяет стиль Лоханя, в твоём исполнении будут иметь наибольший эффект.
– Э-э… что?
– Действо. Мало того, изрядно занимаясь и постигнув иные стили, ты сможешь при желании – а паче необходимости – создать свой стиль и назвать его так, как тебе будет угодно.
– Да ну?
– Вот тебе и ну. В одном из средоточий таковой мудрости – китайском монастыре Шаолинь – всегда собирались желающие учиться этому искусству поединка. Несколько лет тому… вперёд был среди воспитанников один – небольшого роста, щуплый да невзрачный. Все смеялись над ним, и было отчего: как бы усердно ни изучал он стиль Лоханя, никак не мог побороть ни одного из своих товарищей. Но этот малый обладал несгибаемым духом и не желал отступать.
Как-то после очередного неудачного поединка он в отчаянии бросился в траву и долго лежал ничком, как вдруг рядом с собой в траве он увидел поединок двух насекомых. Одним из них был богомол, а другим – цикада, изрядно превосходившая своего соперника величиной. И шаолиньский воспитанник стал свидетелем того, как маленький богомол, умело используя свои длинные передние лапки, одолел цикаду. Ван Лан – так звали воспитанника – сразу понял, что ему был явлен знак: ибо всем тем, кто упорен в достижении цели, Правь всегда сделает шаг навстречу и даст ключ к разгадке любой невыполнимой задачи. Ван Лан стал пристально наблюдать за повадками богомолов, отчего другие ученики ещё больше принялись смеяться над ним, видя, как он часами ползает в траве. А Ван Лан, переняв некоторые движения богомола и переложив свои боевые движения на его лад, превзошёл в поединке многих мастеров Шаолиня. Правда, не всех. Но он отправился по Срединной империи, изучая иные стили и совершенствуя свой, который так и назвал: стиль Богомола монастыря Шаолинь…
– …Вежда, а ты тоже поклоняешься Разбуженному?
– Пробуждённому не поклоняются – он не божество. Следуют пути, которым прошёл он, постигая Истину.
– А что есть Истина?
– Это не познают с помощью слов, поэтому объяснить тебе я не смог бы, даже если бы знал сам.
– А ты не знаешь?
– Нет, потому я и живу в Яви. Постигнув Правь, освобождаются он необходимости пребывать в Яви и уходят в Навь навсегда. Иные, правда, возвращаются сюда по собственному почину – чтобы помочь другим познать Истину. Встретить такого человека – уже и не человека вовсе – большая честь для каждого жителя Яви. И большое испытание.
– На словах-то кажется, что это просто.
– То-то и дело, что кажется. Нам много чего кажется. Вот скажи мне: существуют ли домовые с русалками да лешие? Или они тебе кажутся?
– Ну, ты спросил, Вежда! Будто сам не знаешь? Конечно, существуют. С ними хоть и редко, но непременно встречаться доводится. Ведь как пришли мы с тобой на выселки, сразу лесного хозяина встретили.
– Ну вот. А ты представь, что когда-нибудь ни в хозяина, ни в соседушку Домового, ни в берегинь речных да в Баенника никто верить не станет.
– Как так?
– А будут считать, что они – выдумки, сказками называть примутся.
– Да ведь сказки и есть самая что ни есть правда! Загнул ты, Вежда. Никогда такого не будет!
– Погоди, Чёботок. Ты мне вот что ответь: Леший, скажем – он кто? Человек?
– Да ну тебя, право слово! Что ты ерунду какую-то спрашиваешь, будто вчера только родился?
– А ты представь, что так и есть – вчера родился. И ответь: человек ли хозяин лесной?
– Да нет, конечно!
– А кто же он тогда?
– Нелюдь он. Другой, значит, нежели мы. Он и человеком потому оборачивается, чтобы наставлять нас в том, что мы разуметь не можем – по глупости ли или по скудоумию.
– А ты представь, что будут такие люди, которым такие вот «другие» являться будут, а они мало того, что бояться их станут – словно селяне степняков – так ещё и называть суевериями – пустыми выдумками, значит.
– Нет, Вежда, никогда люди так не поглупеют. Врёшь ты всё.
– Ага, выдумываю, значит. Ну-ну…
– …поза всадника.
– Становиться, что ли?
– Цыц! Не болтай. Гляди…
– Здорово!..
– Цыц, говорю! Повтори-ка… Так… Локоть подбери! Не отклячивай! Без замаха, без! Движение зарождается здесь, идёт от бедра, закручиваясь, вверх – видишь? – и выстреливает твою руку вперёд. Вот так. Меньше слушай, больше смотри и повторяй. Жгут! Чувствуешь жгут?
– Кого жгут?
– Чуди́ло! Бельё приходилось выкручивать? Когда крепко закрутишь, оно так и норовит высвободиться. Так и тут. Ну-ка… Чуешь?
– Ага!..
– Цыц «ага»! Продолжай…
– …Вежда, для чего нужны небоевые движения: «Поднятие неба», «Танцующие феи», «Лохань обнимает Будду»?
– Каждый человек – это не только кожаный мешок с костями, могущий двигаться, есть щи да соединяться не слишком хитрым способом с другим подобным мешком. В каждом из нас живёт особая невидимая сила, пребывающая в постоянном движении. Обычный человек способен её почувствовать разве что во время хворобы, потому что недуг – помимо всего прочего – сбой этой силы. Человек вообще – это нечто вроде узелка, получившегося от соединения двух других подобных великих сил – силы Земли-матушки и отца-Неба. Поэтому эта сила и человек, по сути, есть неделимое целое. Нельзя рассматривать кожаный мешок с костями отдельно от этой силы – без неё он попросту не протянет и дня. В Китае эту силу называют «ци». Вообще говоря, эта энергия триедина. У нас она больше известна опричь: Навь – невидимая часть, Явь – часть плотная, и Правь – закон, которому всё подчинено, или попросту Дух…
– Триглав Вседержитель!..
– Мудрецы считают, что эту великую силу – ци – можно сравнить с водой. Вода остаётся водой в трёх ипостасях: если её вскипятить на огне, то она превратится в пар, если заморозить, то станет льдом. Настоящие мастера умеют управлять энергией ци таким образом, что превращают её то в одно, то в другое, то есть то уплотняют, то делают всепроникающей, используя в своих целях. Это очень непросто. Не зная об этой силе, можно очень легко себе навредить. Если бы ты, скажем, решил заниматься самостоятельно, без опытного наставника, то вполне мог бы ухудшить зрение или вовсе лишиться его, выполняя обыкновенные удары рукой. А всё потому, что по незнанию нарушил бы ток этой внутренней энергии, имеющей выход как раз в ладонях и пальцах. Да и не только там, кстати… Что, страшно? Уже раздумал заниматься?
– Брось, Вежда! Вот ещё… Просто это всё так необычно… Я и не знал об этом ничего. Дальше-то что?
– Мастера Шаолиня учатся с этой силой дружить, а вернее сказать, сотрудничать. И научившись, достигают невероятных способностей. Но это далеко не всё, что можно достичь с помощью ци, хоть и этого для воина вполне достаточно. К сотрудничеству с этой энергией приходят с помощью правильного дыхания, особых движений и прекращения внутренней болтовни – когда мысли не уплотняются в слова и вообще замирают. Это те же три составляющие, о которых я говорил: дыхание взаимодействует с Навью, то есть с бесплотным, тело с помощью движений сотрудничает с Явью – с материей… земным то есть, и разум смыкается с Правью – единым Духом, законом. Кстати, последователи Пробуждённого соединяются с Навью, именно переставая мысленно болтать. Правда, не только с помощью этого.
Научишься управлять своей внутренней энергией, и твои удары приобретут сокрушительную силу, станут остриём твоей атаки, способным расколоть крепчайшую стену без участия твоих мышц и костей.
Вот, скажем, эта доска… Проверь, не трухлява ли?
– Да нет, Вежда, мы же сами её для двери ладили.
– Хорошо. Ну-ка, зажмём её вот здесь. Теперь смотри…
– Вот это да! Если бы не видел сам, не поверил бы!
– А теперь хватит болтать и за дело. Приступай к «разбрасыванию апельсинов».
– Едал я эти апельсины. Купец из Киева как-то в наши места заехал…
– Цыц! Начинай…
3
Незаметно пришли в мир Перуновы помощники – Морозко да Карачун с Трескунцом. Седобородые труженики выморозили всё, выбелили, убаюкали лес. Леший угомонил свою братию до срока да и сам дубом-долгожителем задремал. Замерло время, льдистой водицею колодезной обернулось. Илья черпал его бадьёй да таскал в избу, где жарко полыхал очаг, и некогда уже было спать времени-воде, живо уходила она на потребу наставнику с учеником.
Илья до седьмых потов постигал чудодейственную науку владения телом словно оружием. Некогда было ему смотреть в окно. Когда время занятий заканчивалось, Илья слушал завораживающие наставления Вежды, жадно впитывая их, да так, что целый ворох лучины прогорал в светце как одна. И не успевал Илья получить ответ хотя бы на один свой вопрос, как в его голове рождался целый вихрь других вопросов, и так могло продолжаться до нового света, если бы учитель не говорил:
– Хватит болтовни. Завтра чуть свет за дело приниматься – нешто забыл? Цыц. До ветру и в люлю.
Как-то ввечеру, после трудного дня, проведённого, как обычно, под доглядом Вежды, после неизбежных ссадин да синяков и обильного пота Илья спросил Вежду:
– Учитель, почему у людей разные боги?
– Бог один, Илья. Просто у него много имён.
– Да только у нас, славян, великое множество богов, Вежда! И это всё – один-единственный бог?!
– Точно так.
– Но зачем это? Почему так случилось?
– Люди постоянно наделяли своих богов такими качествами, которыми хотели наделить. Но один бог не мог быть одновременно суровым воином и милостивым покровителем скота. Вот и стал он множиться, и постепенно стал таким, каким его очень хотели увидеть люди. Он очень изменился и перестал быть тем, чем был поначалу.
– Но разве это возможно? И кем тогда он был вначале?
– Никем и ничем, – рассмеялся Вежда.
– Я не шучу, Вежда! – сказал Илья.
– Но и я не шучу, – продолжая улыбаться, ответил Вежда. – Людям было необходимо, чтобы над ними кто-то был, некое высшее существо, которому можно пожаловаться и попросить защиты.
– Но выходит, люди придумали бога, а его на самом деле… нет?.. – холодея и невольно переходя на шёпот, сказал Илья. – Но ведь ты сказал, что бог один и, значит, он есть?
– Есть, – кивнул Вежда, лукаво сверкнув глазами.
– Вежда, перестань со мной играть! – рассердившись, поднял голос Илья.
– Ты сам играешь с самим собой, – пожал плечами Вежда.
– Тогда объясни, а не смейся! – потребовал Илья.
– Конечно, объясню, – сделал необычайно серьезное лицо Вежда. – Сейчас дров подброшу, и, пока они прогорят, всё и объясню.
– Вежда!
– А ты думал, всё так просто? И обо всём на свете можно узнать, просто задав вопрос?
– А как?
– А вот так. Иной ответ всю жизнь искать приходиться. Потому что нет никого, кто бы смог на него ответить простым человеческим языком. И ни седой ведун на это не способен, ни тем более жрец, привыкший поминать богов одной лишь сытой отрыжкой. Но ответ всё равно получить можно. Мало того: тому, кто изо всех сил стремится к чему-то, непременно это удаётся. Это так же верно, как и то, что, если крикнуть в колодец, услышишь эхо.
– Так, может, и ответа никакого нет, а ты просто услышишь самого себя? – тихо выговорил Илья. Вежда с усмешкой смотрел на него, будто готовый расхохотаться, и наконец произнёс:
– Ты сказал.
– Как это? – будто стукнутый по голове, спросил Илья.
– В Коране – священной книге мусульман – сказано: «Если кто сделает один шаг навстречу милости божьей, божественное милосердие делает десять шагов вперёд, чтобы принять его». А мудрецы из Китая, следующие Пути и называемые даосами, говорят: «Знающий не говорит, говорящий не знает». Мудрец молчит и подчас узнаёт гораздо больше того, кто не перестаёт задавать вопросы. А христиане утверждают, что бог в душе каждого человека, и, чтобы познать его, достаточно познать самого себя.
– Так что же получается, мне у себя, стало быть, спрашивать обо всём? – досадуя, спросил Илья. – А потом слушать, что пробурчит живот? Так, что ли?
– Живот лишь тогда отзовётся, когда настанет пора его чем-нибудь набить. Сытое брюхо к учению глухо. Но и одними рассуждениями к таким ответам не придёшь. Голова тут не поможет.
– Ну и как же тогда себя слушать?
– Знаешь, бабы, которых мужики почти на всей земле определили к себе в услужение, подчас знают много больше их. Есть у женщины способность к этому знанию. Спроси её, как она почувствовала, что дитя, скажем, в опасности, и не ошиблась, так она тебе и не ответит, потому как не головой до этого додумалась, но именно что животом – у женщин там матка, которая и жизнь всему даёт, и сообщает ей знания великие.
Илья молча соображал услышанное, а потом спросил:
– Но почему люди назвали бога многими именами? Ведь если бы у них был один бог, то они тогда, наверное, не враждовали бы друг с другом?
– Уверяю тебя, даже тогда люди непременно нашли, из-за чего стоило бы подраться. Христиане и мусульмане именно так и поступают, веруя в единого бога. И даже в стане самих христиан нет единства – одинаково толкуя деяния Иисуса Христа, они враждуют из-за способов поклонения ему.
– Вот ведь глупцы! – искренне восхитился Илья.
– Жаль, что они не слышат тебя. Не то непременно сожгли бы на костре.
– Зачем? Я ведь ещё не умер.
– Для того и сожгли бы, чтоб умер, – рассмеялся Вежда. – Как еретика и богохульника.
– Но для чего же бог это всё терпит? Неужели ему не всё равно, как его называют?
– Именно потому, что всё равно, он и терпит. Но ты опять за своё: я ведь сказал, что бога как бы и нет.
– Но что же тогда есть?
– Никто из самых великих мудрецов не знает этого. Но то, что что-то есть – это точно. И это что-то настолько велико, что в этом мире возможны самые невероятные вещи. Однако обычным людям проще гуртом, сообща идти за тем, что они назвали «Бог», проповедуя особые правила этого похода. Это называется «религия». Ведь к этому неведомому, что именуют разными именами, можно идти самыми разными путями. Кому-то это делать проще вместе с другими, кто-то идёт туда же один. Религии – это вообще одна из самых первых ступеней к тому неведомому, что некоторые называют вместо слова «бог» Истиной.
– Ты тоже называешь это так, – сказал Илья.
– Потому что вынужден рассказывать об этом тебе. Сам я это давно никак не называю. Слово – плохой помощник в поисках того, что называют богом.
– Как ты иногда сложно говоришь, Вежда. И слова у тебя какие-то чудны́е, и складываешь ты их чудно́.
– В конце концов слова прогорят и останется жар, – сказал Вежда и подбросил в очаг поленьев.
– …Исстари это искусство начиналось с умения ездить на лошади и стрельбы из лука, но постепенно его основой стал рукопашный бой. Сейчас его называют у-йи, что значит «боевое искусство». Когда-нибудь его станут именовать сначала у-шу, а потом и кунг-фу. Но не это главное. Китайское боевое искусство включает в себя не только кулачный бой, но и владение оружием. Ты прошёл первую ступень ученичества, теперь настала пора подыскать для тебя подходящий меч, а также научиться владеть луком и ещё много чем.
– Зачем подыскивать меч? Он уже есть – меч викинга, Сневара!
– Этот меч не для тебя. Его ковали для человека почти вдвое уступающему тебе в ширине плеч. Несколько лет назад это ещё было не так. Но ты здорово изменился за это время – успел побывать и калекой, и встать на ноги и окрепнуть так, что теперь и телёнка двухлетку, за рога взявши, пожалуй, сможешь повалить.
– Так сходим в село, попросим нашего кузнеца Борыню – он и выкует!
Вежда покачал головой:
– Ваш Борыня горазд плуги тачать да коней подковывать, но как оружейных дел мастер он не годится.
– Что же делать? Я в округе ещё только в соседней деревне кузнеца знаю. Да и как знаю – слыхал только…
– И тот не годится, – снова покачал головой Вежда.
– Да откуда ты знаешь? – удивился Илья. – Ты ведь нездешний!
– Знаю, – невозмутимо качнул своей белой бородой Вежда. – В Муром идти надо.
– Не близко!.. – присвистнул Илья и тут же спохватился. – Ой, дрова-дрова… Не прогневить бы Домового… – И тут же махнул рукой: – Ба! Я и забыл, что его у нас нету…
– Не близко, да делать нечего – придётся идти до Мурома. Вот навестим твоих родителей, поможем им на земле да и в путь.
– Ох и соскучился я по ним, Вежда! Спаси боги! – обрадованно сказал Илья, но Вежда сейчас же передразнил его:
– «Спасибо»! Ишь, возомнил награду. Ты идёшь свой долг им отдавать, малую его толику – в хозяйстве помочь. Или забыл, что они тебя долго не увидят – не ты ли собрался в княжескую дружину?
Илья сконфуженно опустил голову. Вежда легонько щёлкнул его по лбу:
– Эх ты! Вот одна из священных могил человечества: «Я это заслужил». Сказавший это однажды, повторит снова и снова. Пока не зароет себя окончательно.
2
Как просохла земля, Вежда сказал Илье:
– Завтра собираемся и идём в село.
Поутру поблагодарили лесного хозяина, подойдя к первому замеченному дуплу, да и пошли, намереваясь поспеть в село до свету.
Добрались засветло, и Илья сразу отправился к отцу – Чёбот с одним из своих работников корчевал пни на недавно вырубленной под пахоту заимке.
– Батя! – крикнул Илья, увидев отца.
– Илюшка! – обрадовался Чёбот, бросая прилаживать постромки от упряжи коня к очередному пню. – Ишь, вымахал-то! Весь в деда Путяту!
Он прижал к груди сына, потом отстранился и с удовольствием оглядел опередившего его на целую голову Илью:
– И впрямь богатырь. Что ж ты не навещал-то нас?
– Да не до того было, батя. Я там как белка скакал – то одно, то другое. Никак не могли мы начатое бросить.
– А Вежда-то время находил, – покачал головой Чёбот.
– Как находил? – удивился Илья.
– Да так, – удивился и Чёбот тоже. – Пользовал тут болезных-то.
– Да когда?! Он со мной безвылазно там сидел! Чего ты говоришь-то?
– Что знаю, то и говорю, – досадливо пожал плечами Чёбот. – Вон, Береста подтвердит.
– Верно. Недавно совсем бабу Акулину от какого-то лиха спас, – подал голос от коня здоровяк Береста, уже третье лето работавший у Чёботов, а сам Чёбот добавил:
– Он, когда с тобой-то уходил, сказывал нам: занедужит кто или ещё какая напасть, вы, мол, повяжите тесьму в своей кумирне на какого хошь идола. Я, говорит, и приду к вам.
– Ну?.. Дальше-то!.. – вытаращив глаза, сказал Илья.
– Ну и приходил! – опять пожал плечами Чёбот. – Как обещал…
– Когда же он успевал-то?.. – задал вопрос самому себе Илья, морща лоб, а Чёбот восхищённо развёл руками:
– Вот ведь святой старик! Всюду поспел… Не зря я за него Перуну свинью принёс на самый солнцеворот. И ещё принесу – им нам послан твой Вежда.
Чёбот повернулся к солнцу и низко, да самой земли поклонился, шепча молитву.
Отложив думы до вечера, Илья остался с отцом и Берестой, помогая корчевать пни.
Вечером в избе за столом, обильно уставленном снедью радостной Славой, сидели все Чёботы с Веждой и двумя работниками. Улучив момент, Илья спросил Вежду:
– Как же ты в село-то успевал наведываться?
Вежда равнодушно пожал плечами:
– Успевал, да и весь сказ.
И как ни пытался разговорить его Илья, старик отмахивался от него, как от осенней мухи, переводя разговор в другую сторону.
Уже когда собирались укладываться спать, Илья снова пристал к Вежде, ехидно вопрошая:
– Может, у тебя брат-близнец есть, а?
– Слушай, ученик, – повернул к нему суровое лицо Вежда, – у меня, может, и не один брат-близнец есть, только ты брось выведывать то, что разуметь пока не в силах. Понял ли?
– Понял, – сконфуженно кивнул головой Илья.
– Вот и славно. А пока слушай и запоминай то, что тебе надлежит сделать. Завтра же пойдёшь в Муром.
– Один, что ли? А ты?! – заволновался Илья. – И ты же ещё говорил, что родителям помогать станем!..
Вежда поднял руку, прерывая его расспросы:
– Я передумал. Родителям я помогать буду. А ты пойдёшь. И посему – запоминай хорошенько. Не доходя до Мурома есть село Карачарово. Спросишь там кузнеца по имени Белота.
– Что же там, кузнецов много, что ли? – проворчал недовольный Илья.
– Двое их там. Но оружейных дел мастер, который тебе нужен – Белота.
– Ты его знаешь?
– Знаю, – отрезал Вежда. – Вот с этим кузнецом и будешь дело иметь. Скажешь, что тебе нужен меч. И не какой-нибудь там купеческий для лесной дороги, а самый настоящий боевой. Скажешь, что в дружину к князю собираешься. Впрочем, говори, что хочешь, главное, меч добудь. Да, и вот ещё что: мены с собой не возьмёшь никакой…
– Так чем же я за работу расплачиваться стану? – удивился Илья.
– Не знаю, – отмахнулся Вежда. – Не моя это забота. Чем согласится взять Белота, тем и заплатишь.
– Да как же!.. – взмолился Илья, но старик непреклонно продолжал:
– Коня брать запрещаю. Пешком пойдёшь. —Илья хмуро слушал, уже не пытаясь протестовать. – Если кто окажется в попутчиках – езжай на чём хочешь: хоть в возке княжеском. Встанешь завтра до света, если родители успеют подняться так же рано – попрощаешься, а нет – отправишься как есть. Вот тебе весь мой сказ. Без меча можешь не возвращаться. А теперь – спать.
– Учитель, – еле слышно сказал Илья. – Ты-то хоть меня завтра проводишь?
Вежда сурово взглянул на Илью и неожиданно по-доброму улыбнулся:
– В этом не сомневайся, ученик.
И сразу отлегло от сердца у Ильи. Нет, наставник вовсе не досадует на него, и раз сказал, стало быть, так и нужно сделать. И предстоящая назавтра дорога уже не казалась ему такой нежеланной, и дело, которое ждало его в далёком селе Карачарове, не представлялось таким суровым испытанием. Поэтому заснул Илья с лёгкой душой и быстро, без ненужных думок.
Проводить Илью успели и мать, и отец.
– Куда же ты его, Вежда? – собирая котомку, приговаривала Слава. – Не по-людски как-то… Дома-то не по́был совсем.
Однако перечить старику не решалась. Чёбот вообще помалкивал, сидя на скамье и просто глядя, как уминает завтрак сын. Ему хоть и жаль было так скоро расставаться с ним, но в глубине души он поддерживал Вежду, поскольку видел в нём наставника не только для Ильи, но и для себя с женой. Да и верно это было: коли решил сын воинскому делу обучиться, то и жить ему теперь полагалось как-то иначе и уж небось не за мамкин подол держаться. Слава всё тихонько причитала, и Илья пробасил из-за стола:
– Ладно тебе, ма. Не маленький уж я, поди.
– Не маленький… – передразнила Слава, затягивая постромки мешка. – Недавно только ходить заново научился, а уже – «ладно».
Вежда молчал, стоя у двери и сложив руки крестом на груди.
Попрощались у ворот – Илья велел до околицы за ним не ходить. Слава не удержалась, заплакала. Чёбот обнял сына, сказал:
– Ну-ко, не посрами Чёботов там, у муромчан этих. Не лыком мы шиты.
Слава поцеловала Илью в лоб мокрыми дрожащими губами, прошептала:
– Оберег не снимай, сынок. Озоруют в лесах-то, поди…
И уже отпустив, добавила:
– Белбог тебе в помощь.
Илья закинул котомку за спину и повернулся к Вежде. Тот стоял, прислонившись к столбу и невозмутимо поглядывая на небо. Все ждали, что скажет он. Старик отстранился от столба и подошёл поближе к Илье:
– Ежедневно находи время для упражнений с внутренней силой.
– А какие повторять?
– Какие захочешь. И непременно выполняй «Движения Пяти Зверей».
Чёбот со Славой с интересом и робостью прислушивались. Напоследок Вежда оглядел Илью, будто впервые его увидел, и кивнул головой:
– Доброго пути. Да гляди, не задерживайся. На девок муромских не заглядывайся, – и лукаво улыбнулся. Илья тоже улыбнулся в ответ, постоял, думая, что учитель обнимет его на дорожку, но Вежда всем своим видом говорил: «Иди». Тогда он, решительно повернувшись, шагнул за ворота и двинулся к околице.
Когда Илья скрылся из виду, Вежда повернулся к родителям. Те стояли враз осиротевшие, сгорбившиеся. Слава снова заплакала. Вежда покачал головой:
– Э-э, родители называются. Цыц! – он погрозил пальцем обоим. – А вы думали, он всегда при вас будет? Не печь небось. Ноги у него есть. Так и пойдёт по белу свету. Да недалече он и отправился нынче. Скоро назад будет. Так что нечего хныкать, пошли работать – я хоть разомнусь малость, совсем в лесу одичал с вашим дитятком.
И он, прихватив одной рукой за плечи Чёбота, другой – Славу, повлёк обоих к дому. Слава ткнулась ему в плечо, но плакать перестала. Вежда что-то негромко добавил, и, уже входя в дом, Чёботы рассмеялись, расставаясь с прощальной тоской.
1
До Мурома идти предстояло не меньше седмицы. Никогда ещё Илья не уходил от родного села так далеко.
Ещё когда мать взялась собирать поутру заплечный мешок, он хотел отобрать, не позволив нянькаться с ним, как с малым, но догадался, что ей от этого станет больно, и удержался. «Потом догляжу», – решил он, но, видя, как Слава хлопочет, и представив, как после неё он лезет в котомку учинять проверку, устыдился и твёрдо решил совсем не глядеть внутрь. Да и могла ли мать забыть положить в дорогу сыну хоть какую-то малость? Так и вышло: всё в мешке нашлось, и, усмехнувшись с нежностью, Илья смекнул, что скорее надо было удерживать матушку от избытка в вещах.