Новый план устройства народной школы

Вот сущность мыслей автора. Мы привели их в некоторой последовательности, так что тут есть как будто и логический вывод. На деле сам автор беспощадно разрывает все эти логические звенья. Он не находит довольно красноречивых слов для доказательства, что священник, и только священник, может быть учителем и руководителем в сельской школе, – но вот что, между прочим, он сам говорит о нашем духовенстве. О контроле его над школою автору напрасно было толковать; контроль этот в известной степени и теперь существует; но «благочинные и специальные надзиратели за преподаванием закона божия посещают школы нехотя и только для исполнения формальности» (с. 3). От преподавания закона божия «в большинстве случаев» священники «упорно отказываются» (с. 4). Тут уж дело идет не о всем ведении школы, а только о законе божьем. Упрек, делаемый нашему духовенству в равнодушии к школе, по мнению автора, справедлив. «Священники наши плохи; наше духовенство чахнет и гибнет, гибнет медленною, позорною смертью, похожею на самоубийство» (с. 33, 34). Деятельность в школе могла бы возвысить и упрочить положение священника в приходе; а теперь наши батюшки зимою разъезжают по гостям, заняты игрою в карты, «пошлыми общественными развлечениями», подчас предаются пьянству и разврату (с. 44, 45). Наше духовное сословие является «сословием запуганным, но вместе жадным и завистливым, униженным, но притязательным, ленивым и равнодушным к своему высшему призванию, а вследствие того и не весьма безукоризненным в образе жизни» (с. 118). Вот суждения автора о тех, кому он хочет отдать сельские школы для спасения России!.. Правда, г-н Рачинский упоминает и об исключениях; он скорбит о жалком положении духовенства и указывает причины этого положения в равнодушии образованных классов к церкви, в жалкой исторической судьбе сельского духовенства, доведшей его ^%до крайней приниженности. Что касается приниженности, замечания автора верны, и причиною этого был не столько правительственный гнет, сколько старинная крепостная зависимость от епархиальной власти; сельских попов обвинять нельзя: они всегда несли одну лямку с народом. Но каковы бы ни были исключения и причины, не в этом дело: факт, указанный г-ном Рачинским, все-таки остается в своей силе. Но ведь есть и выход. Школа возвысит наше сельское духовенство; народ с его ненуждающимся в свободе высоким просветительным началом приведет его к пониманию своего призвания. Народ, по словам автора, желает «не житейского, а возвышенного учения…». Однако погодите, не торопитесь. Вот что, между прочим, высказывает тот же автор о набожности народа. «И если в настоящее время, в минуту пробуждения в нашем народе сознательного христианства, соперником церкви является кабак; если пьяный разгул слишком часто заглушает в нем всякое движение духа; если в этой борьбе не произойдет скорый, решительный поворот, – то вечный позор всем нам, людям досуга и достатка, мысли и знания, печатного слова и правительственной власти» (с. 94, 95). Вот видите ли: сознательное христианство – и тут же кабак – соперник (!) церкви, и притом пьяный разгул не какой-нибудь случайный, а постоянный, так что нужны скорые и решительные средства против недуга! И кто же должен спасать? Все та же интеллигенция, на главу которой автор сыплет всевозможные обвинения в безбожии, в верхоглядстве, в непонимании народа! Поистине изумительно: народ ищет спасения у священников, но священники плохи, и народ сам должен спасать их; но и народ плох и ждет спасения он интеллигенции, которая тоже плоха и может быть спасена лишь народом! Словом, все друг друга спасают: но кто спасает логику?