Разумеется, прежде чем сдаться в рабство, мы пытались искать другую квартиру. Мы ходили по округе, стучались в двери и калитки и спрашивали, не сдается ли комнатка для пары. Старички и старушки подозрительно смотрели на нас, поджимали губы и качали головами отрицательно – нет, и не предвидится. А в глазах читалось: пустишь вас, а вы детей нарожаете, и возись потом с вами… Особенно запомнился один хозяин, нестарый ещё мужик, загорелый, бодрый. Мы его явно оторвали от стола: он вышел к нам, расточая здоровые запахи подсолнечного масла и лука. Он улыбался, выслушивая наш вопрос и откровенно нас разглядывал, особенно жену – молодая девка, чего б и не поразглядывать? Разумеется, ответ был "нет", с улыбкой на промасленных губах…

Из дневников 1992 года

22 Декабря. Кстати, И.Н. – полторы тысячи. Оба-на. А вообще, жизнь – как в сказке: чем дальше, тем страшней.

29 Декабря. Вчера Николаич удостоил меня полуторачасовой беседы. Вернее, говорил он, а я стоял у его стола, в телогрейке и шапке, изредка меняя позу, чтоб ноги не затекали. Оказывается, он постоянно выписывает всякую муру из газет, конспектирует радио– и телепередачи… Конечно, это его дело, больной человек сидит дома и т. д., но когда всё это обрушивается на меня… Иногда подходила добрая хозяйка и начинала что-то петь мне в другое ухо. Так я и стоял, а старички балдели.

Из дневников 1993 года

17 Сентября. Сегодня у И.Н. была истерика. Их благородие изволили орать на меня, брызгать слюной и обвинять во всех смертных грехах. И вот, проклятая зависимость! Я призвал на помощь все свои карнегианские знания, я судорожно рылся в голове, подыскивая готовые шаблоны, я улыбался и самоуничижался, я подчеркивал значительность собеседника – словом, мне удалось то маленькое чудо, ради которого и существует учение Карнеги: их благородие сменили гнев на милость. Но клянусь всем, что у меня есть в этой жизни: больше всего в эти минуты, когда я нёс благородную околесину, а меня душила злоба и слёзы обиды, мне хотелось сказать: "Иди ты на <…>, п<…>р е<…>й!". И это были те слова, которых он заслуживал, видит Бог.

4 Октября. Вчера часа два пахал у хозяев, снимал яблоки. Когда пришёл, Николаич ни с того ни с сего начал мне рассказывать о том, какой он небрезгливый, как всегда сам чистил сортир, лазил туда в сапогах, а однажды прямо руками остатки выгребал, прямо руками… Потом мыл полчаса, тройным одеколоном тёр – "и на следующий день – никакого запаха!". Всё это с идиотской улыбкой и плямканьем слюнявых губ. Экий физиологизм, не находите?

Потом я говорил Сержу – "Сходи, мол, к И.Н., он, говорят, в руку берёт. Может, и в рот возьмёт…".

Эпистолярный жанр

21 июня 1993. Потом, после обеда, пошёл я на Шевченко. Гляжу, в калитке записка: "Вася, зайди ко мне срочно. Ив. Ник.". Ха-ха. Ладно, иду. Потная туша Николаича радостно колышется – да где ж ты, да что ж ты etc. Раза три мне пришлось повторить, что, мол, отец заболел. Я, собственно, не собирался посвящать его в свои проблемы – думал, может, отвяжется. А ни хрёнышка подобного! Расслышав, наконец, в чём дело, Николаич и А.М. извергли на меня поток рассказов о том, как они сами болели чем-то подобным. Тут уместно процитировать Братьев: "Он ещё долго бурчал, скворчал, брюзжал, шумно отхлебывая, рыгал и отдувался, и я на всю жизнь усвоил себе, что Мозес – это Мозес, что это Альберт Мозес, сударь, что он не привык к тому-то, тому-то и проклятому снегу по колено, а привык он к тому-то, тому-то и хвойным ваннам, сударь…". Потом я был награждён разрешением (в тоне приказа) собирать яблоки и получил задание: отправить с почты заказные письма, сходить в аптеку и сделать закупки в магазине. Это я выполнил сегодня, но обрати внимание на объём закупок: сало – 1,5 кг, творог – 2 кг, манка – 10 (десять!!!) кг. Целый рюкзак им пёр, аж вспотел. Почти в четыре куска влетело <"кусок" – тысяча рублей – В.Р.>. Бедно старички живут, бедно… Да, потом они вдруг озаботились вопросом – "умеешь ли ты, Вася, готовить? Надо, надо учиться, всё надо уметь…".

Так прошел год, мы закончили универ, получили дипломы. Жена стала работать учительницей биологии в школе, я, спасаясь от армии, протиснулся в дневную аспирантуру. По логике российской жизни пора было обзаводиться потомством, но представить себе, что ребенок из роддома попадает в сырой подвал усадьбы Николаича – это было слишком даже для моего, ко многому привыкшего, воображения. Кроме того, старики сдавали на глазах, и было понятно, что если им потребуется сиделка в прямом смысле этого слова, то эта роль достанется нам, и никому другому. Мы решили съезжать, и нам повезло – нашлась всё же квартирка… Впрочем, с этого мы начнем следующий раздел, поскольку изменится всё: с "низов" мы переберёмся в город, полуподвал сменим на ЗГТ (вы не знаете, читатель, что такое ЗГТ и ОГТ? Слушайте меня на здесь, и я вам таки да расскажу…). Но сначала – закончим историю Николаича, раз он уж так вольготно расположился на этих страницах.

Конец его был поистине ужасен. После нас к нему вселилась очередная молодая пара: всё на тех же кабальных условиях, так что в этом смысле он ничего не потерял. Но сам Николаич становился всё хуже и хуже, и не только физически, но и "на голову". Неизвестно, сколько бы он ещё продержался, но, как выразился его сосед Миша, рассказавший мне эту историю – "старика жадность погубила". Летом 1995 года Николаич нашел в своем холодильнике пасхальное яичко (!!!) – и съел его. Яйцо, пролежавшее с апреля месяца, стало, конечно, ядовитым. Николаич умирал мучительно, в течение нескольких дней, из-под него текло, и ходила за ним, конечно же, сменившая нас жиличка. Никому не пожелаешь такого страшного и позорного конца. Прости, господи, Николаича-грешника…

А.М. пережила мужа лет примерно на шесть – племянница моей (теперь уже бывшей) жены, будучи студенткой музучилища, в конце 90-х тоже мыкалась по Воронежу в поисках жилья, и судьба на каком-то этапе привела ее к А.М. – правда, поселилась она в другую сдаваемую квартиру, наверху. А.М. как хозяйка была добра и даже занималась с девушкой музыкой. Где-то в районе 2000 года А.М. скончалась, и последнее, что я знаю о доме Николаича – это то, что участок продан, дом снесён, и на его месте воздвигнут многоквартирный дом красного кирпича, изуродовавший своей высотой пасторальную улочку старого Воронежа. Всё изменилось, и даже памяти не осталось от долгой жизни…

Впрочем, пора отвлечься от собственного опыта и поговорить о других. Ещё в советские даже времена в России существовала такая форма решения жилищного вопроса, как юридическое оформление ухода за одиноким стариком с правом бесплатного проживания в его квартире, а позже, после его смерти – официального наследования жилплощади. Я слышал, что такие сделки заключаются и сейчас (я не имею в виду случаи откровенного жульничества и криминала). Так вот, где-то в начале-середине девяностых одна моя знакомая, примерно моих лет, будучи уже замужем и с ребёнком, тоже оказалась перед разверстой пастью жилищного кризиса. Они с мужем избрали упомянутый выше путь – заключили сделку с одинокой старушкой, владелицей двухкомнатной квартиры в центре Воронежа. Вскоре у них родился ещё один ребёнок, а потом и ещё один. В конце концов, когда дети уже изрядно выросли, а тесниться в одной и чужой комнате было уже невозможно, путем некоторых обменов квартирами внутри большой семьи сложили следующий пазл: семья моей знакомой живёт в отдельной четырехкомнатной квартире, но с двумя бабушками (хоть и родными), а с опекаемой старушкой, которая, слава богу, жива и относительно здорова, живёт самый старший из сыновей. На дворе середина десятых годов нового века…

Упомянутая выше студентка музучилища тоже прошла несколько кругов квартирного ада: училище общежития не имело, денег у семьи, чтобы содержать девушку по высшему разряду, не было. От А.М. наша героиня переехала в достаточно неплохую квартирку – однокомнатную, где ей полагался угол, а старушка-хозяйка жила здесь же. Проблема, в общем-то, была одна – я бы назвал ее скорее эстетической – у старушки были нелады с желудком, поэтому каждое утро она начинала с шумной рвоты в ванной… Потом была жизнь в приживалках в богатой семье у подруги – нашу героиню взяли с целью присматривать за не очень дисциплинированной дочкой, и старший брат этой самой подруги приживалкой был недоволен и однажды просто вышвырнул ее из дома, едва не избив… Потом – роман с земляком-ровесником неопределенных занятий, зато можно было жить вместе с ним в доме его бабушки, совершенно бесплатно… Сейчас, я слышал, она вернулась на свою малую родину, вышла замуж за шофера, молодые строят дом…

И наконец, по времени забегая вперед, но желая разделаться с историей воронежских "низов" – ещё о нашем друге Серже с физфака и о его последней частной квартире. От упоминавшейся ранее Марии Михайловны Серж переехал в соседний переулочек, в дом к нестарому ещё хозяину, сдававшему две из трех, кажется, комнат своего дома парням-студентам. Такая, знаете ли, коммуналка-общежитие, по несколько человек в комнате. Звали хозяина Кузьмич. Брал он по тем временам не много, но и не мало – по 2 тысячи рублей с носа (я затрудняюсь воспроизвести здесь масштаб цен того, 1994, года, но конкретная сумма имеет смысл в нашем повествовании, потому я ее и привожу). Жилось Сержу у Кузьмича неплохо – дядька он был в целом невредный, и соседи попались ничего. Но однажды произошло следующее. В Воронеже, на Центральном рынке, есть такой уголок, где ещё с советских времен висят платные доски объявлений об обмене-сдаче-продаже-покупке квартир. До перестройки основной формой смены недвижимости был именно обмен, в более поздние времена активизировались и другие формы – в частности, сдача. Около этих досок всегда тусовались заинтересованные люди – маклера, сдающие, снимающие… Последних, ясное дело, было больше. Так вот, однажды Кузьмич, прогуливаясь по рынку, заглянул на этот пятачок: то ли просто так, то ли цены сверить – не дешевит ли… И тут же подошли к нему двое кавказцев – дескать, отец, нет ли у тебя комнатки на сдачу? Увы, ответил Кузьмич, всё сдано. А почем сдаешь? – спросили те. По два куска за койку, ответил Кузьмич. Отец, мы тебе двадцать дадим – только сдай, очень надо! Но Кузьмич был честный и порядочный человек – он отказал кавказцам, не стал выгонять студентов, но про себя подумал: "Эге…". Придя домой, в тот же вечер он собрал своих жильцов на кухне и сказал – вот такая история, ребята, за коечку мою с панцирной сеточкой на свободном – подчеркиваю: свободном! – рынке двадцать тысяч дают. А не две. Так что со следующего месяца новая цена – рыночная. Если кто не согласен – ну что ж, было приятно делить с вами кров…

Я ещё раз акцентирую ваше внимание на последней истории, уже без изысков: за ОДИН вечер цена на квартиру поднялась В ДЕСЯТЬ РАЗ.

Эпистолярный жанр

5 февраля 1995. У него <у Сержа – В.> дела такие: если ты помнишь, был там один м..звон – Серега-молодой, м…дак, каких мало. Кузьмич его выпер. И правильно, в общем-то, сделал. Поселился этот Серега у какой-то бабки, которая сдавала 2 комнаты: одну ему за 30 тысяч, а другую – Эртильскому сахарозаводу за 150 тысяч (они, в смысле завод, для своих работников её снимали, а Серега-то как раз оттуда, родители у него, что ли, с того завода – не помню точно, но не это главное). В один прекрасный день завод перестал снимать комнату – денег нет. Как же поступила бабка? Вот попробуй угадай, и, надеюсь, ты, умудренная нашим общим опытом, ответишь правильно – естественно, она заявила Серёге: "Плати ты мне эти 150 тысяч, или выметайся" (помнишь Иру – "дайте мне за 2 месяца", Валю – "дайте мне 1,5 лимона на дорогу" – то же самое. Казалось бы, алогизм и маразм. Но маразм, ставший закономерностью – это уже не маразм, не так ли?). Серёга, естественно, выбрал второе – и в ножки к Кузьмичу: возьмите, мол, дяденька, обратно, я вам сапоги буду чистить. А "обратно" – это к Сержу в комнату. Кузьмич же отреагировал следующим образом (в который раз, смотри – вот она, подлинная мудрость руководителя, который распоряжается людьми и деньгами, двигая их, как пешки!): позвал Сержа и сказал: "Так, мол, и так, Сергей, вот решай – возьмём или нет?". Таким образом, убивались два зайца: Серж, естественно, говорит "да", и злато льётся в казну, и теперь тот же Серж ни в коем разе не возмутится подселением: сам ведь согласился! А, каково?