– Ага, – поддержал я друга, хотя на языке вертелись совсем другие слова, более содержательные, более правдивые. Я хотел спросить: если для тебя Настины родители – тираны, кто для тебя тогда мой отец, который бьет мать и сына?

– Не знаю, что и делать теперь, – сказала расстроенная Настя, еле сдерживая слезы.

– Ничего, – заверил ее Степка. – Переночуй в домике – пускай помучаются. Может, одумаются!

– Не надо так делать, – сказал я. – Это не выход.

– А что ты предлагаешь, умник?

– Идти ей домой и извиниться.

– Ты шутишь?

– Нет. – Я обратился к Насте. – У меня тоже бывают ссоры с отцом. Не скажу, что постоянно, но бывают. И я уже знаю, если не помириться сразу же, в этот же день, будет только хуже. Не делай хуже – вот мой совет.

– Ну и зря! – возмутился Степан. – Надо было их проучить.

– А ты бы так сделал? После ссоры остался бы на целую ночь в штабе?

– Это вряд ли, – ответил он. – Я с родителями не ссорюсь.

– В этом-то все и дело. Ты ни разу не ссорился с родителями, поэтому только предполагаешь, что нужно делать. А я ссорился – и ни раз. И знаю точно, что сделать лучше.

– Ладно, не будем спорить. Твоя взяла, товарищ. Ты – прав. Настя слушай его, не слушай меня. Я ни черта не разбираюсь в ссорах; мои родители, по крайней мере, не дают мне для этого повода. – Степан обратился ко мне. – Ну рассказывай для чего ты притащил меня сюда?

***

– «Дитя тьма» – не инопланетянин, – заявил я и для драматического эффекта замолчал, глядя на друзей, точнее на их изумленные лица.

– Неожиданное заявление. – Степан достал из кармана пачку сигарет и предложил. – Никто не хочет посмолить?

– Нет, – одновременно ответили мы с Настей.

– А зря. – Он закурил и спросил. – И с чего ты, Саша, взял, что наш друг не с другой Галактики?

– Я следил за ним… последние три недели.

– И когда ты успевал?

– Я сейчас все объясню и расскажу, только не перебивай меня.

– Как скажешь, товарищ! – шутковал Степан, смоля пахучую сигарету.

Когда я закончил свой сказ, в первую минуту никто не проронил ни слова; домик погрузился в молчание, в течение которого Настя и Степан обдумывали и переваривали донесенную мной информацию.

– И что скажете, ребята? – не выдержал я и спросил.

– Хотелось сказать, что ты гавнюк. – Степан говорил на полном серьезе, убрав насмешливую улыбку с лица. – Но передумал. Все-таки тут Настя, не прилично сквернословить.

– Спасибо, Степка.

– А ты что думал, я тебе по головке поглажу после твоего расследования? Нет уж, извольте! Обманул меня на счет работы у деда – это раз. Не взял с собой на расследования – это два. И три – ты не сдержал обещания, тем самым нарушив придуманное нами правило. Так что радуйся, что я еще так назвал тебя, а никак иначе. – Он обратился к молчаливой Насте. – А ты что думаешь про него? Давай, Настька, выкладывай! Мочи правду матку!

– Ты, молодец, Саша, – на мое удивление похвалила меня Настя.

– Что? – Я думал, у Степана челюсть отвалиться от услышанного. – Ты его хвалишь?

– Ну да.

– Даешь!

– И не страшно тебе было следить за ним, в одиночку? – спросила она.

– Нет, – не лукавя, ответил я. И добавил. – Когда я узнал, что он дорожит фотографией, на которой запечатлены люди, я понял, что у него, у «Дитя», есть сердце.

– Ладно, отброшу я свою обиженность на тебя, дружище, – смягчился Степан, затушив папироску в пепельнице, – хотя за тобой будет числиться косячок. Большой косячок, который я запомнил. Чтобы в следующий раз, если я вдруг накосячу, ты меня не упрекал.

– Договорились.

– С этим договорились – и ладно. Но я-то вот о чем хотел спросить: если, по твоему мнению, «Дитя» не инопланетянин, тогда кто он?

– Человек, – ответила за меня Настя.

– Человек? – Степан засмеялся. – Ты шутишь?

– Нет. Ты вспомни, что нам рассказывал Саша. Загибай пальцы.

– Не проблема.

– Он ладит с дворняжкой – души в ней не чает, – сказала Настя.

– Допустим, это раз…

– Любит слушать музыку и подпевать.

– Два.

– Охотиться и собирать плоды.

– Ну, три.

– Что-то изобретает. Химичит.

– Четыре.

– Говорит на нашем языке без акцента.

– Пять.

– Уже пять. Дальше разбираемся. – Настя задумалась. – Как выяснил Саша, у «Дитя» нет крылья.

– Они есть, но ненастоящие, созданные руками человека, – заметил я.

– Без крыльев он уже не такой особенный, правильно? Он такой же, как мы.

– Уговорила, шесть.

– Плюс к этому Саша сказала, что у него не было тех жутких когтей и клыков, которыми он красовался в прошлую нашу встречу.

– Ручаюсь, что не было! – поддакивал я.

– Ладно, семь.

– А если смыть еще грим с его лица? А потом стянуть с него длинный плащ? Что нам откроется? Человеческое лицо?

– Это неизвестно, что там откроется, – хохотнул Степан. – Это не считается.

– Не считается, так не считается, – не отчаивалась Настя. – Но фотография, которой он дорожит, точно должна считаться.

– Это еще почему?

– Это главное доказательство, что он человек.

– Вот с этого момента поподробнее.

– Я уверена, что на той фотографии был запечатлен «Дитя» с мамой. Тот мальчик – это и есть наш пришелец из другого мира.

– Бред! – не поверил Степан.

– А как еще объяснить, почему ему была так важно та фотография?

– Ну не знаю… по многим причинам.

– По каким?

– По многим! – злился Степка.

– Это не ответ, – сказала Настя и обратилась ко мне. – А ты как думаешь?

– Ты, скорее всего, права…

– Вы что сговорились? Ладно, ладно. Я ща такой вопросик вам задам, вы на него ни за что не ответите. Слушайте. Если «Дитя» – человек, то тогда почему скрывается от людей? Как вам такой вопрос? Нравится?

– Может, он скрывается от кого-нибудь? – предположила Настя.

– От кого?

– От врагов.

– У меня знаешь, сколько врагов?

– Нет. Ты не посвящал.

– Уйма! Но я же не бегу в чащу леса и не живу там, как отшельник? Нет, товарищи, не верю я, что «Дитя» – обычный человек. Что-то тут не сходиться.

– У меня тоже есть сомнения, поэтому предлагаю проникнуть в его дом, когда он будет на охоте. И наконец… разгадать эту тайну, которая не дает мне покоя; которая лишала меня нормального сна. Как вы на это смотрите?

– Сугубо положительно, – поддержал мою идею Степан.

– А ты, Настя?

– Нельзя лезть в чужой дом.

– Он шарился в нашем домике, – резонно заметил Степка. – Так что: все честь по чести.

– Ладно, я с вами, – согласилась она.

– Отлично! – обрадовался я. – Тогда предлагаю сделать следующее…

Глава 7

Операцию по проникновению в дом «Дитя тьмы» было принято перенести на следующий день, на ранее утро. Мы договорились встретиться в семь утра у школы №21, на крыльце. К моему удивлению никто не опоздал; у родителей не возникло вопросов по поводу раннего ухода пташек из домов, забранных в липкую атмосферу безмятежности и благополучия. С самого утра стояла жара; солнце единолично главенствовало на сине-голубом небе, нетронутом облаками. Ни дуновения ветерка; деревья замерли, перестав шелестеть листочками. Вообще мне показалось, что замер весь мир, изнывая от жары, прячась от нее, как от незадачливого соседа, который донимает одними и теми же вопросами. Улицы опустели, погрузившись в оковы одиночества; дороги, плавившиеся от солнца, уныло убегали вдаль; во дворах прогуливались разве что собаки да кошки, которые прятались от жары в тени деревьев и крыш от домов.

– Вы готовы? – спросил я, посмотрев сначала на Степана, одетого в хлопчатобумажные штаны на ремне, в старенькую футболку, усыпанную маленькими дырочками и в синюю кепку, а потом на Настя, которая ограничилась строгим костюмом болотного цвета и белым платком на голове.

– Вполне, – радостно ответил Степан.

– А я все еще не уверена, – вдруг сказала Настя, – что мы поступаем правильно. Может, нам оставить его в покое?

– Разве тебе не хочется узнать правду о «Дитя тьмы»?

– Почему же не хочется – хочется! Но не таким вот способом…

– Мы уже обсуждали это вчера! Давайте больше не будем мусолить одну и ту же тему? – поспросил Степан.

На этом и порешили: не обсуждать и не думать о последствиях данного опасного мероприятия, а просто делать то, что запланировали – и ни шагу назад. В семь сорок пять мы были на месте, в моем временном наблюдательном пункте, скрытом от глаз «Дитя». После быстрой ходьбы в лесных просторах, скованных в летнюю жару, у нас появилась отдышка, а одежда пропиталась потом, прилипнув к разгоряченным телам.

– Ну и выбрали мы денек! – Степка лег на землю, пролез промеж камней и достал бинокль, который предусмотрительно взял у отца. – Ща посмотрит, чего наш друг делает.

– Он, скорее всего, уже ушел в лес, на охоту.

– Но мы ведь не знаем наверняка, – сказала Настя.

– Не знаем – и это самое, простите, хреновастое, – шутил Степка.

– Судя по мои наблюдения, – умничал я, – он каждый день приходил домой после обеда, из этого надо полагать, что охотился он по утрам.

– А может, он сегодня не собирается охотиться? Лежит себе дома, поплевывает в потолок.

– Не исключено, – не стал спорить я со Степаном, потому что сам был не уверен, дома он или нет. Но предложил, как мне показалось, разумное решение сложившейся проблемы. – Ждем до полдевятого, если ничего интересного не происходит – идем к дому.

– Да! И будь что будет! – поддержал меня Степан, наблюдая за домом «Дитя».

Как я и предполагал, за прошедшие полчаса ничего не произошло.

– Ну либо он действительно ушел на охоту. Либо спит и ни о чем таком не подозревает, что трое неизвестных хотят ворваться в его дом.

Хоть и двое из нас троих были уверенными, что «Дитя тьмы» – это обычный человек, да к тому же, если судить по комплекции и росту, наш ровесник, все равно у каждого тряслись поджилки, а сердце отбивало безумную чечетку. Знаете, одно дело следить издалека, из-под прикрытия, не мешая никому, а другое дело – красться как дикие лисы за добычей… в чужой курятник. От одной только мысли, что ты нарушишь правила, вторгаясь не по приглашению в частное владение, пускай даже это владение перекошенный дом с гнилыми досками и дырявой крышей – становилось не по себе, худо, совестно на душе; чувствуешь себя преступником без всяких моральных устоев и правил. Честно говоря, я подумывал остановить то, что сам, в общем-то, затеял, но мне не хватила духа и смелости остановиться и пойти обратно, в укрытие; я испугался, что ребята подумают, что я трус и не захотят со мной после этого дружить. Может, я был несправедлив к друзьям, думая, что такая, по сути, мелочь может встать на нашем – дружеском – пути; они ведь не изверги, возможно, все бы поняли и поддержали бы меня, заверив, что идея пробраться в чужой дом – не самая лучшая. Таковой она и являлась – не лучшей, я бы даже сказал, что эгоистичной и ненужной. Почему я не остановился, когда надо было остановиться? Почему я продолжал следить за тем, за кем не должен был следить? Почему я так нагло, так напористо решил вторгнуться к тому, к кому не должен был вторгаться ни при каких обстоятельствах? Зачем мне знать, кто скрывается за черным плащом и толстым слоем грязи? И для чего? Что мне дадут эти знания? Ведь кроме удовлетворения собственного любопытства – ничего!

Входная дверь была заперта. Наглухо. Проверили все окна – закрыты на щеколды; перелезли через забор и обнаружили, что дверь со двора тоже закрыта. Но мы готовились к таким вот сюрпризам, и прежде чем пойти на радикальные меры, на которые собственно и не было желания переходить, мы, точнее я, вскарабкался на крышу дома и проверил крохотное круглое окошко, которое от легкого нажатия руки со скрипом подалось – и отварилось. Мы с облегчением выдохнули; ничего не пришлось разбивать и выламывать; такое проникновение в чуждый дом было не таким преступным, по крайней мере, мы хотели в это верить. На чердаке, кроме пыли, затхлости и валяющегося мусора (ненужных вещей), я ничего не нашел. Не с первого раза нашел люк, который бы вывел меня на первый этаж; света не хватало, его мгновенно поглощала тьма; пришлось рыскать на корячках и искать некое подобие ручки. Ручка нашлась… под половиком. Откинув пыльный половик, я отварил нараспашку люк и меня ослепил резкий дневной свет; из глаз брызнули слезы, я зажмурился. Кое-как спустился по самодельной лестнице, которая ходила ходуном; то и гляди рухнет и погребет под себя. Слава Богу, удалось избежать и падения, и погребения. Я уже не надеялся, что дом окажется чистым и опрятным, но я зря недооценил «Дитя тьмы» – в доме царила практически идеальная чистота, граничащая с легкой дымкой гостеприимного уюта. Беглого взгляда на внутреннее убранство жилища «Дитя» хватило, чтобы сразу же сказать, что он любил и ценил то, что имел. В единственной комнате стоял старый пошарканный стол, на котором водрузились куча исписанных листков, много-много разноцветных банок, паяльник и несколько плат, по всей видимости, от игровых приставок. Рядом со столом разместилась необтесанная, явно сделанная собственными руками стенка, состоящая из четырех шкафов, которые были чем-то забиты, что даже дверцы не закрывались; напротив – видавшая вида раскладушка, на которой был расправлен матрас; над койкой, на стене, висел красный ковер. На полу тоже лежал ковер, закрывая коричневый пол; правда, он был обгрызен по краям, а в центре красовалось желтое пятно; в правом углу лежала плетеная корзина, в ней – замусоленный джемпер (я сразу догадался, что тут спит пес «Дитя тьмы»). Так же я заметил, что в комнате имелась кладовая, запертая на засов. На кухне царил полный порядок: ни крошек на кухонном столе, ни грязной посуде в раковине. Выйдя из дома, в прохладный пристрой, в глаза бросились подвешенные на гвозди несколько пар крыльев разных форм и оперений, столько же черных плащей и ведер вязкого грунта. Потом я уже обратил внимание на груду металлома, покоившегося на полу, причем собранную очень аккуратно, с сознанием дела.

Когда я отворил друзьям двери, те недовольно посмотрели на меня:

– Чего? – спросил я, честно говоря, удивляясь такой реакцией Степана и Насти.

– А ничего! – фыркнул Степка и вошел во двор дома; за ним – Настя. – Ты что, в Китай сбегал?

– Нет.

– Тогда чего так долго капался?

– Ну пока спустился, пока осмотрел дом…

– Мы уже не знали, что и подумать с Настькой. Думали все, пропал наш друг, попал в капкан или в ловушку. А он тут, понимаешь ли, осмотр проводил! Молодец!

– Да ладно, не горячись, Степка.

– Как тут не горячиться!

– Мы действительно испугались, – вмешалась в разговор Настя. – Степа уже хотел выламывать дверь, спасать тебя.

– Это хорошо, – обрадовался я. И добавил. – Приятно знать, что меня все равно бы спасли.

– В следующий раз я подумаю, спасть тебе или нет, – ворчал Степан, осматривая дом. – Что нашел? Есть какие-нибудь улики?

– Идемте в дом. Там полно улик.

После тщательного осмотра дома у нас не осталось никаких сомнений, что здесь живет человек. Доказательств набралось на порядок больше, чем мы рассчитывали. Перечислю пять, самых основных, скажем так: основополагающих. Остальные пустяковые и не стоят вашего внимания.

Первое – это неработающий холодильник, точнее то, что в нем хранилось: кастрюля с наваристым супом, банки фасоли, кукурузы и тушенки, хлеб, завернутый в платок, полупустая бутылка с газировкой, мешок с брусникой.

Второе – раскладушка со сложенным матрасом. Ну разве инопланетянин так бы спал, спросили мы друг у друга и согласились, что ничего подобного, так спит только человек.

Третье – кипа исписанных листков, лежавшая на столе. В них он последовательно и четко описывал процесс получения тех или иных крыльев, прилагая к ним схемы и чертежи, весьма сносно нарисованных. И если бы на этом все закончилось! Судя по бумагам, в которых сплошь и рядом шли электрические цепи, какие-то физические и математические формулы, невнятные рассуждения, написанные неразборчивым почерком, «Дитя» мог починить все, что угодно: от утюга до телевизора. В шкафах стенки мы как раз нашли сломанную бытовую технику, тысячу запчастей, сложенных не так аккуратно, как в дедушкином гараже, пару загубленных паяльников и три учебника из серии «Сделай/почини сам!».

Четвертое – кипа комиксов и два десятка фантастических книг, которые были спрятаны за стенкой и которые, ко всему прочему, были запрещены в Романдии. Две из них я читал; они были классными: с закрученным сюжетом, интересными героями и нескончаемыми путешествиями по разным Галактикам в поисках магического камня, способного остановить непрекращающуюся войну на планете Земле.

Пятое – это сад. Среди не обротанных участков земли, поросших травой, крапивой, одуванчиками и вездесущим чертополохом, имелся один небольшой участок, ухоженный, вскопанный, с восходящими к небу ростками картошки и морковки («Дитя» готовился к голодной зиме?) Так же мы обнаружили на скорую руку сколоченный деревянный туалет с глубокой ямой; он размещался в конце сада, у самого забора, за которым тянулась линии могучих тополей.

Следующая находка стала для нас роковой; за нее мы поплатились самим дорогим, что у нас было – свободой. Степан первый заметил слабый свет, льющийся из широких щелей половых досок, и начал искать потаенный вход в подпол. Долго искать не пришлось: в центре комнаты, под ковром, скрывался тот самый вход в тайную комнату «Дитя».

– Мы убедились, что «Дитя» – человек, так зачем же лезть в подпол? – спросила у нас Настя.

– Разве тебе не интересно, что там?

– Нет. Все самое интересное мы уже увидели, пора уносить ноги. Ты не боишься, что Он скоро придет?

– Настя, не дрейф! – сказал Степан, спускаясь по ветхой лестнице в подпол. Я не думая последовал за ним. – Только убедимся, что здесь нет трупов – и сразу домой.

– Обещаете? – Настя спросила у нас обоих, а посмотрела в мои глаза.

– Обещаем, – ответил я. И попросил. – Пойдем с нами.

– Тут довольно просторно. – Степан протяжно свистнул. – Ха! Дом под домом!

Только мы спустились вниз, в царство сырости и затхлости, Степан потянулся, чтобы включить вторую лампочку, которая бы в полной мере рассеяла мрак, как тут же с помощью нехитрого механизма захлопнулась деревянная крышка подпола – и закрылась на стальной засов, превратив нас в заложников… или в преступников, пойманных на месте преступления.

– Попались, – сказала Настя и нервно засмеялась. В ее глазах дребезжал огонек страха.

– Где наша не пропадала? – В голосе Степана теплилась неиссякаемая надежда на легкое освобождение. – Ща я в два счет открою то, что нас закрыло.

– Не думаю, что у тебя получится, – сказал я.

– Ты давай, не каркай! Все у меня получится.

Степана хватило на десять минут; я еще удивился, что он не сдался после первых трех минут, ведь дело изначально было безнадежным. Он всласть поупражнялся, став красным как помидор, всласть попыхтел и покричал от злости, что крышка не желает подчиниться его воле, даже посквернословил – и только после этого успокоился и признал, что, возможно, крышку так просто не открыть.

– Ты же говорил, в два счета откроешь? – ехидничал я.

– Ладно, не напоминай. – Степан сел рядом с нами; он тяжело дышал, совсем выбился из сил. Он обратился ко мне. – Каков дальнейший план, мистер Фикс?

– Остается только ждать.

– Чего?

– Не чего, а кого, – исправил я Степку. – «Дитя тьмы» конечно же!

– Да, дела. – Мой друг не любил сдаваться, не по его части опускать руку в минуту трудностей, поэтому он соскочил с пола и принялся судорожно что-то искать.

– И что ты на этот раз придумал?

– Сейчас найду что-нибудь поострее да помассивнее – и проломлю эту зловредную крышку.

– Где бы найти такую чудесную штуковину?

– Ща найдем. – Мы обменялись взглядами. – Поможешь?

– Уже.

Поиски увенчались неудачей; в подполе, кроме старой одежды, картошки, морковки, деревянных поддонов, грязи, ничего не нашлось. Степан совсем опечалился; от надежды остались рожки да ножки.

– Уговорил, Сашка. Будем ждать «Дитя».

Так мы провели в заточении около двух часов; если честно, не самые радужные часы в моей жизни. Если поначалу, в первый час, мы развлекали себя разговорами, по большей части, пустяковыми и ничем не обязывающими, а так же различными играми на подобии «Городов». То потом, на второй час, стало как-то резко не по себе, неуютно, жутко оттого, что мы могли здесь застрять на более длительный срок, чем рассчитывали (а может, мы здесь застряли навсегда?); мы смокли, погрузившись в раздумья, смешанные с неспокойной дремой.

За пять минут до прихода «Дитя тьмы» Настя шепотом, чтобы не разбудить задремавшего Степана, сказала:

– В прошлый раз я толком не поблагодарила тебя за ролики. Спасибо, Саша. Они классные и удобные.

– Не за что.

– Тебе не страшно?

– Страшно, – признался я, почувствовав стыд за себя, за свою трусость; я мог обмануть Настю, изобразить героя, но здравая логика подсказывала мне, что лучше сказать правду, нежели ложь. Быть честным – вот чего я хотел и чего добивался. Зачем изменять своим приоритетам?

– И мне. Мне не хватает воздуха. И, кажется, что стены сужаются.

– Не, стены стоят на месте.

– Точно? – Я кивнул. – Не люблю замкнутое пространство, оно меня пугает. До дрожи.

– Если ты так боишься замкнутых пространств, зачем ты полезла с нами в подпол?

– Не хотела отставать от вас. Хотела быть равноправной участницей преступления. Да и вы просили, упрашивали меня.

– Это точно.

Настя задумалась и спросила:

– А ты чего-нибудь боишься?

Своего отца, чуть не сказал я, но вовремя прикусил язык.

– Я боюсь пауков, – сказал я первое, что пришло в голову.

– И все?

– Ну да…

– Ничего себе! Я боюсь почти всего!

– А чего еще?

– Я боюсь высоты, хотя раньше не боялся.

– А что случилось? – поинтересовался я.

– Однажды, когда я еще была маленькой, я чуть не выпала с балкона. Тянулась за веткой яблони, на которой созрели дикие яблоки едкого красного цвета – и раз! – я уже за бортом. В последнюю минуту успела зацепиться за перила и каким-то чудом оказаться снова на балконе. В безопасности. – Она поежилась от нахлынувших воспоминаний. – Сейчас на балкон или крышу дома не загонишь. Даже одно единственное напоминание о балконе сводит меня с ума, ноги сразу же подкашиваются, а живот сводит.

– Подожди-подожди. Как ты тогда забираешься на наш домик? Он же высоко!

– Боюсь, да лезу.

– Ну, даешь! – Восхитился ли я Настей? Всем сердцем! – А ты, молодец.

– Надо же как-то бороться со страхом. – Она улыбнулась мне сладкой и нежной улыбкой, от которой у меня закружилось голова; теперь и мне казалось, что стены сужались.

– Ради нас ты готова на все? – в шутку спросил я, чтобы отвлечься.

– А ты не задумывался, что, возможно, я ради тебя готова на все?

Ее вопрос сбил меня с толку, заставил смутиться и потерять дар речи. Неужели она тоже имела ко мне чувства? Ответ на этот вопрос остался открытым, дабы в это время мы услышали скрип половиц, а потом как открывается засов крышки подпола.

Мы ждали, что «Дитя» спуститься к нам в подпол и начнет разговор, но ничего такого не произошло; он открыл крышку и ушел.

– Что будем делать? – спросил у меня Степка. – Походу он не собирается с нами разбираться.

– Походу, – согласился я. – Надо выбираться отсюда, пока он дает такую возможность.

– Вдруг там очередная ловушка? – предположила Настя.

– Там, наверху, нас может поджидать все, что угодно. – От воспалившихся нервов, я стал щелкать пальцами. Отвратительная привычка, знаю, но она помогала мне успокоиться в таких вот ситуациях, когда паника и страх окутывают с ног до головы. – Все, что угодно. Но это не значит, что нам стоит сидеть здесь и ждать лучшего развития событий. Вы согласны?

– С тобой, товарищ, трудно не согласиться. – Степка хлопнул меня по плечу и попытался улыбнуться; улыбка получилась натянутой и вымученной. – Я полезу первым. И это не обсуждается! Если что, расскажите моим друзьям и родителям, что я был героем.

– Типун тебя на язык, Степка!

– Постучи еще по дереву, – усмехнулся он и полез по шаткой и трухлой лестнице, в дом, в неизвестность, за которой скрывались тайны и опасности.

Добравшись до крышки подпола, он замер, видимо, приготовившись к худшему и самому страшному, что случалось с ним при жизни, потом приоткрыл крышку на несколько сантиметров и внимательно осмотрел комнату.

– Кажется, никого, – сказал он. И начал отчет. – Три, два, один. Первый пошел!

Степан вытолкнул крышку – та полностью отварилась и с жутким грохотом ударилась об пол – и вынырнул наружу, в дом, поглощенный в дневной свет. Буквально на секунды время для нас с Настей остановилось; мир замер, как и его обыватели. Мы смотрели наверх и видели лишь квадрат света, освещающий лестницу и растворяющий тьму подпола; и ждали, и ждали, пока в этом квадрате, наполненном жизнью, появиться Степан и развеет наши страхи и дурные предчувствия, закрывшиеся где-то глубоко внутри, в самом сердце, в его сосудиках, в нетленной оболочке души. И пройдет целая вечность, длиною в две-три секунды, когда явиться Его Величество Степан, радостно улыбающийся, и скажет, что нечего бояться, в доме никого, а «Дитя тьмы» след простыл. И кто говорит, что время не имеет величин и пространственных глубин?

Сначала из подпола вылезла Настя, следом – я; Степан обнял нас обоих и предложил бежать из этого дома «по добру по здорову».

– Неужели он просто так нас отпустит? – не верил я в такой поворот событий; я чего-то ждал, сам не ведая чего: какого-то подвоха, каких-то объяснений, каких-то возможных последствий.

– Если ты не заметил, друг, он уже так сделал.

– Но почему?

– Смотрите! – крикнула Настя и показала пальцем на стену, на которой была нарисована стрелка и повыше стрелки надпись: «Следуй за стрелкой!».

Я, ни с кем не посоветовавшись, хотел было рвануть за этой пресловутой стрелкой, но меня остановил Степан и выругал за мою беспечность и легкомыслие, мол, неизвестно, к чему – или кому – может привести стрелка, к какой хитроумной ловушке. Я был с ним не согласен, категорически; поэтому возник спор и пока мы спорили, как пятилетние детишки, Настя без особых проблем проследовала по стрелке, которая привела ее к конверту, лежавшему на столе. Она схватила конверт, на лицевой стороне которого было написано: «Для Насти. Для Степана. Для Саши». И мигом обратно, к нам.

– Хватит спорить! – скомандовала она. Мы, не ожидавшие от Насти командного голоса, посмотрели на нее и увидели, что она держала в руках конверт. – Пока вы тут языками чесали, я все сделала сама.

– Что ты сделала?

– Последовала за стрелкой и та указала мне на этот конверт. Это он написал. Послание для нас.

– Я же говорил, что нет никакой опасности!

– Но ты не знал наверняка, – буркнул Степка.

– Как и ты, идиот!

– Сам ты – идиот!

– Ребята, хватит спорить! – И снова в ее голосе мы слушали командирские нотки, сбивающие с пути. – Лучше скажите, что я очень храбрая и смелая.

Мы не могли не повиноваться и одарили нашу подругу, – от которой я не ожидал чего-то подобного, героического и смелого – горой комплиментов, отчего вогнали ее в смущение.

– Ладно, товарищи, пора отсюда рвать когти, – сказал Степан и крикнул. – Побежали!

***

К нашему счастью, по пути к домику на дереве мы никого не встретили. Каждому не терпелось как можно быстрее вскрыть конверт и прочитать послание, оставленное «Дитем тьмы», поэтому, когда уже не осталось сил бежать, мы все равно шли быстрым шагом, не давая себе расслабиться даже на короткое время, хотя дневное солнце немилостиво нагревало наши тела. Естественно, что в дом мы зашли изученные, уставшие и ко всему прочему потные. С меня пот бежал градом и я первым же делом схватил бутыль с холодного водой, сделал пару глотков, а потом облил себя; друзья, насмотревшись на меня, сделали то же самое. Облить себе холодной водой в летнюю солнцепеку – истинное наслаждение!

– И кто будет читать послание? – спросил Степан.

– Кто нашел конверт, тот и должен читать, – сказал я. И спросил у Насти. – Ты ведь не против?

– Конечно, нет!

– Тогда открывай уже, – не терпелось Степану.

Настя торопливыми движениями вскрыла конверт и извлекла оттуда листок пожелтевшей бумаги, исписанный крупным и далеким от красоты почерком. Она уставилась в листок, нахмурилась, соединив брови в одну дугу, пытаясь разобраться в том, что написало «Дитя».

– Что, ни черта непонятно? – поинтересовался взволнованный Степан. – Давай, я попробую.

– Не надо. Я справлюсь. – Ее глаза бегали по листку, но губы молчали.

– А можно вслух? – попросил я, потому что больше не мог ждать; я даже сесть не мог нормально, как вошка крутился на скамье.

– Сейчас. – Молчание. – Я начинаю…

– Давно пора! – прикрикнул Степка, у которого нервны были натянуты как тетива; я страдал таким же симптомом.

– «Привет тем, кто за мной следил, следит и как мне кажется, продолжат следить!».

– Ха! неплохое приветствие.

– Тише! – шикнул я и Настя продолжила.

– «Я хотел написать это письмо уже давно, еще в тот день, когда я вас напугал чуть ли не до смерти. Извините меня, признаю, я перестарался, но это были меры предосторожности, чтобы вы не узнали того, чего не должны были знать. Но вы все равно узнали, раскрыв мою тайну, которую я оберегал. И зачем вам только это понадобилось? Когда вы считали меня инопланетянином, я мог спокойной себе жить, не тужить, не задумываться, что мне пора искать новый дом, потому что вам никто не поверил бы, что в лесу живет некто из другой – нечеловеческой – расы. Все посчитали бы, что это бредни мальчишек, у которых разыгралась фантазия. Теперь, к сожалению, вы знаете, что я не тот, за кого себя выдавал, и мне стало неспокойно, теперь я, по всей видимости, в опасности и все потому, что теперь я – человек, который почему-то скрывается в лесу, от людей. Теперь, если вы расскажите, вам уже поверят и обязательно проверят, кто прячется в лесу, не враг ли он для нацистского общества. И они найдут врага, потому что я и есть враг – враг, который никогда не нарушал ни один закон и который никогда никому не причинял вреда. В это тяжело поверить и вы можете мне не верить. Да и кто я такой, чтобы мне верили? Я обычный человек, далекий от высших разумов, прячущихся за небесами, в неизведанном космосе, в пучине черной бездны, обрамленной блекнущими звездами и планетами. Но я честно, хотел бы стать другим, тем, кто ближе к небу, подальше от земли, где правят люди, собственными руками создавая ад, в котором больше не осталось ничего настоящего и сокровенного. Простите, я заболтался. Я написал не для того, чтобы высказаться, поплакаться, а чтобы понять, что мне делать дальше, как дальше жить – и стоит ли мне жить, вообще? Это дурные вопросы, очень дурные, которые приходит мне в голову, потому что я живу в дурное время. Я задаю их вам, ибо теперь вам решать мою судьбу: либо вы спасете меня, либо убьете! Тяжелый выбор, но вы должны его сделать. Расскажите обо мне – мне смерть; промолчите – подарите вторую жизнь. Только вам решать. Только вам…».