– Он подрядился кастрировать Шомку. Я и не думала об этом, а он пришел стал деньги просить, так я и подумала – пусть лучше дело сделает, чем так пьянствовать.

У Анны округлились глаза:

– Кастрировать?! Да, мама, для чего? И еще деньги давать за это!

– Нет, это нужно, на самом деле. Он после этого будет меньше бегать, быстрей вес нарастит. Савелий прав. Уж скоро пора забивать его.

– А он что, ветеринар, твой Савелий?

– Савелий? Не смеши меня! Он просто часто всяким таким занимается – скотину режет, большую и маленькую, кастрирует телят, поросят, уж рука набита. Мужик не брезгливый. Два года назад у Кузьмича собака вроде как взбесилась, хотели ветеринаров звать, так Савелий взял топор, ее топором так и прибил.

Анна нахмурилась и ушла в избу. Эта затея ей была не по душе, к тому же, этот ужасный Савелий будет здесь. Она помнила его немного, когда еще ходила в школу, и воспоминания были самые неприятные. Если случались где в окрестностях какие-то скандалы и драки, Савелий обязательно был в них замешан. Всегда грубый и вспыльчивый, по малейшему поводу он начинал кричать, браниться и пускать в ход кулаки. В компаниях его не любили, но побаивались и поэтому впускали. Он предпочитал водить дружбу с такими же пьяницами и дебоширами, но так как был ленив и часто без денег, то заваливался на все вечеринки и застолья, которые проходили на районе, чтобы выпить и поесть дармовщинки. И почти на каждом устраивал скандал и ругался с кем-нибудь. Часто его забирали в милицию, а один раз чуть не посадили, когда он ударил кладовщика в магазине и унес бутылку водки. Ребята, с которыми она дружила, в шутку прозвали Савелия «Эсэсовец» за его злобный и вздорный характер и за то, что его инициалы были «С.С.». Годы его изменили мало, он только потолстел, обрюзг, и щетина на красном лице стала не черной, а сизой.

Савелий, однако, не пришел на следующий день как обещал. Пришел через день, перед самым обедом. Митя в это время играл во дворе с Джеком и Шомкой. Поросенок валялся на траве, и Митя чесал ему брюшко, отчего тот довольно похрюкивал и перебирал ногами.

– Сейчас, Шомка, я пойду кушать и тебе тоже принесу что-нибудь вкусного, – говорил мальчик ему.

Шомка слушал речь мальчика, помахивая лопоухими ушами, и похрюкивал в ответ. Вкусное и невкусное он не особо различал при его аппетите и всегда одинаково радостно бежал на встречу, когда мальчик приходил и протягивал ему что-то в руке. Вдруг сзади скрипнула калитка, и послышался грубый голос:

– Ну, хозяева! Я пришел, где вы там!

Митя обернулся и увидел Савелия, который на этот раз не стал стоять у калитки, а сразу прошел через палисадник во двор и мрачно озирался по сторонам. Митя поежился и встал. Шомка тоже вскочил на ноги и тревожно захрюкал.

– Эй, малой, – крикнул ему Савелий, – беги зови бабку, чего она там!

Тут с крыльца вышла Елизавета Матвеевна и быстро прошла во двор.

– А, Савелий, а мы тебя вчера ждали. Ты и нож принес. Так чего, прямо сейчас будешь кастрировать?

– А чего тянуть? – буркнул Савелий, никак не обмолвившийся о причине вчерашней неявки. – Давай только пройдем в дом, передохну немного.

Они зашли в дом, там Савелий потребовал налить ему водки «для твердости руки». Выпил две стопки и пошел во двор, взяв с собой с полки бечевку.

– Так, Матвеевна, забирай малого и идите не мешайте, – он по-хозяйски подошел к поросенку. Митя попятился в сторону от Савелия, подошел к бабушке и прижался к ней:

– Бабушка, а что дядя будет делать? – робко спросил он.

– Да ничего, Митя, он просто посмотрит Шомку, а мы давай пойдем в избу, сейчас уже кушать пора.

– Что делать, что делать! Пипиську отрежу ему сейчас! – со злобной усмешкой гаркнул Савелий. – А если будешь мешаться, то и тебе тоже! – и он показал Мите нож. Митя прижался сильнее к бабушке и испуганно посмотрел на нее. Елизавета Матвеевна сердито крикнула на Савелия:

– Ну что ты мелешь, ирод! Чего ребенка пугаешь! Тебя и позвать никуда нельзя! Тьфу! Пойдем, Митенька.

Она взяла мальчика за плечи и повернулась уходить. Савелий в это время завалил поросенка на бок, прижал его коленом к земле и стал спутывать ему ноги бечевкой. Шомка стал вырываться и визжать.

– Бабушка, зачем он это делает?! Бабушка, пусть он не трогает Шомку! – Митя уже готов был заплакать.

– Тихо, тихо, Митя. Пойдем, не смотри, все хорошо.

– Я никуда не пойду! Что он хочет делать? Пусть он не трогает Шомку! – захныкал Митя и уперся на месте, не давая себя увести. Елизавета Матвеевна взяла его на руки и унесла со двора. Когда они уже были в сенях, со двора раздался ужасный, пронзительный визг поросенка. Митя вскрикнул и прижался к бабушке, Елизавета Матвеевна побледнела и испуганно перекрестилась: «Ах, Господи! Ангелы небесные! Давай, давай быстрее пойдем в избу». Она поспешно открыла дверь и шагнула внутрь, там за столом сидела Анна побледневшая, с испуганными глазами.

– Мама, что это?!

– Ну как что, Савелий… кастрирует поросенка, – дрожащим голосом сказала Елизавета Матвеевна.

– Да разве так делается?! Ну нельзя что ли нормально, как у нас в ветеринарных клиниках. Ну хоть укол сделать, а это живодерство какое-то! Я чуть чашку не выронила от испуга!

– Поросята они всегда так, визжат, бьются. Ох, надо было нам уйти хоть к Прасковье, что ли, пересидеть, – растерянно промолвила Елизавета Матвеевна и села за стол, отпустив Митю из рук.

Они поставили еду, налили чай, но есть никому не хотелось. Все сидели мрачные и подавленные. Митя хныкал и капризничал, рвался пойти во двор посмотреть на Шомку.

– Митенька, ну успокойся, поешь, – уговаривала его бабушка.

– Не хочу, – хныкал Митя, – вы злые, я не люблю вас! Зачем вы позвали этого дядьку? Он плохой, я ненавижу его!

– Митенька, ну что ты!

– Ненавижу! Я, когда вырасту, возьму ружье и убью его!

– Мама, сходи посмотри что там, а мы пойдем с Митей прогуляемся, а то уже невозможно здесь оставаться, – сказала Анна.

Елизавета Матвеевна встала и нерешительно, с виноватым видом направилась к двери. Через три минуты она вернулась.

– Он отнес его в хлев и положил в загон. Я уж заходить не стала. А сам, слава Богу, ушел уже.

Анна быстро встала, накинула платок на плечи и взяла Митю за руку.

– Пойдем, сынок, прогуляемся. Сходим на речку, сегодня тепло. Там поиграешь.

Они ушли и вернулись только поздно вечером. На воздухе они немного развеялись от тяжелых впечатлений утра. Когда они уже вошли в избу, Митя вдруг сказал:

– Мама, а… Шомка? Он где сейчас?

– Он в хлеву, отдыхает. С ним все нормально.

– Мама, а можно мне пойти к нему, посмотреть?

Анна невольно вздрогнула и замялась:

– Да не надо, поздно уже, он наверно спит. Давай завтра.

– Я хочу посмотреть. Пожалуйста! Может быть ему плохо.

– Ну хорошо, давай сходим вместе.

Анна включила свет в хлеву и они пошли. У входа в загон, где держали Шомку, Анну охватил страх и неприятное чувство уязвленной совести. Поколебавшись секунду, она отворила деревянную дверь и подошла к загону, держа за руку сына. Шомка лежал в углу на соломе и тяжело дышал. На полу стояла кормушка с нетронутой едой. Услышав звук шагов, он поднял голову и посмотрел на вошедших.

– Шомка, – позвал Митя.

Шомка привстал на передние ноги, и его хвостик радостно задергался. Он, прихрамывая, стал ковылять к ограждению загона. Хрюкал он слабо, и интонации радости мешались со страданием. Он подошел и уткнулся пятачком в руку Мити. Мальчик погладил его по голове и начал чесать за ухом. Морда Шомки расплылась в улыбке, и он начал неловко пытаться лечь на бок как обычно. Это ему давалось с трудом, и он все время вздрагивал от боли, возникающей от любого неловкого движения. Наконец он завалился, а Митя отворил дверцу загона, вошел туда и стал его гладить, присев на корточки. Шомка похрюкивал и махал хвостиком.

– Все хорошо, Шомка, не плачь, – говорил ему мальчик, – тот злой дядя обидел тебя, но он больше не придет. Мы прогнали его.

Анна тоже зашла в загон и наклонилась к поросенку. Она провела рукой ему по голове и по спине.

– Малыш, прости нас, – сказала она, и две слезинки капнули ему на морду. Она подумала, что жестокий дядя придет опять, уже через два месяца, придет, потому что они позовут его. И Шомке предстоит пройти еще худшие ужас и боль, и будет он жестоко убит, не прожив на этом свете и полугода. И ничего с этим нельзя поделать.

«Зачем все это? Почему все именно так? Никогда не думала, но неужели вот так всегда происходит: ножи, кровь, визг? Ведь это ужасно! Неужели никто не видит, что это ужасно?!», – думала Анна и не находила ответа.

На следующий день Шомка начал есть, а через неделю почти поправился. Вскоре он как и раньше начал выходить и бегать по двору вместе с Джеком и мальчиком.