Родная старина

Юрий и Иван Даниловичи

Особенно много потрудились для усиления Москвы сыновья Даниила – Юрий и Иван. Хорошо понимали они, какую силу имеет «ханская милость», и умели снискать ее. Кто приходился хану по душе, был угоден ему, того он мог назначить великим князем, не стесняясь ничем. Чтоб снискать милость хана, надо было всячески выражать пред ним покорность, угождать и ему, и главным приближенным его, задабривать приходилось их богатыми подарками. На деле выходило так, что кто из князей был побогаче, пощедрее и умел расположить к себе хана и вельмож его, тот и получал ярлык на великое княжение.

По смерти Андрея Александровича стал добиваться великокняжеского достоинства племянник Александра Невского Михаил Ярославович, князь тверской. Юрий Данилович Московский тоже поехал в Орду попытать счастья. На этот раз верх взял

Михаил: он был богаче московского князя и мог дать и обещать татарам больше, чем тот, – тягаться Москве с Тверью было еще рано. Юрий понял, что надо еще усилить Московскую область и увеличить свои средства. Раньше уже удалось ему присоединить к своим владениям город Можайск; затем отнял он от юного рязанского князя Коломну. Теперь владения его порядком разрослись; можно было снова попытать счастья в борьбе с Тверью. Борьба с нею началась у него из-за Новгорода. Юрию пришлось ехать в Орду. Три года прожил он там, не жалел поклонов, не щадил казны своей, щедро одаривал приближенных ханских, вкрался в такое доверие к хану, что тот женил его на своей любимой сестре Кончаке, принявшей христианскую веру, и назначил великим князем. Юрий с торжеством возвращался из Орды: он вел с собою полчища татар, – сильно хотелось ему наказать своего противника. Рать Юрия стала беспощадно опустошать Тверскую землю; но в декабре 1317 г. произошла битва, и Юрий был разбит. Многие попали в плен, в том числе татарский вождь и Кончака. Михаил Тверской готов был помириться, даже уступить достоинство великого князя своему сопернику, лишь бы тот не разорял Тверской области. На беду Михаила, Кончака умерла у него в плену; враги его стали говорить, что умерла она от отравы. Юрий с несколькими своими сторонниками поспешил в Орду, к хану Узбеку, с жалобою на тверского князя. Михаил чуял беду и сам спешил к хану. На пути уже встретил он ханского посла, который сказал ему:

– Зовет тебя царь, – поезжай скорее. Если через месяц не будешь там, то хан назначил уже войско на тебя и на твой город!

Бояре и сыновья Михаила уговаривали его не ездить, но он стоял на своем.

– Если я уклонюсь, – говорил он, – земля моя будет полонена и множество христиан перебито: лучше уж мне одному положить свою душу за многие души!

Когда прибыл Михаил в Орду, над ним был наряжен суд. Пущены были в ход всякие клеветы и наговоры. Михаил был обвинен в том, что «не давал царевой дани, бился против царского посла и уморил княгиню, жену Юрия». После того к Михаилу приставили стражу; надели на шею ему колодку (тяжелую доску с отверстием для головы и рук); нельзя было ему ни лечь, ни спиною опереться. Промучили несчастного князя таким образом с месяц и наконец убили.

Юрий торжествовал: Тверь была унижена, опасного соперника его не было в живых, Новгород подчинился ему. Он оборонял его от шведов, построил у истока Невы крепость Орешек (теперь Шлиссельбург), удачно защищал Новгородскую область от литовских набегов. Однако беда не миновала и его. Он был позван в Орду: сын Михаила Тверского Дмитрий, по прозванию Грозные Очи, обвинил его, будто он, взяв дань с тверских князей, не отдал ее татарскому послу. Вероятно, Юрий извернулся бы из беды и оправдался бы, но Дмитрий Михайлович при встрече с ним не стерпел: чувство мести, которое он со времени мученической кончины отца своего таил в сердце, вспыхнуло в душе его, и он поразил заклятого врага своего мечом. За это самоуправство Дмитрий был казнен в Орде.

Брат Юрия Иван, по прозвищу Калита (слово «калита» означает «мешок с деньгами»), уже раньше, когда тому приходилось быть в Новгороде, управлял Московскою областью. Он больше всех прежних князей помог возвышению Москвы; часто ездил он в Орду, приобрел большое доверие и расположение Узбека. Как верный слуга хана, он получил право собирать дань ханскую и отвозить ее в Орду: часть дани он удерживал себе и таким образом увеличивал год от году свою казну. При нем татары не беспокоили Московской земли. Посещения татар были всегда ужасны для русского народа; даже послы от хана, проезжая по русским землям, творили на пути насилия, бесчинства и оскорбляли русских. Благодаря тому что Иван Калита был в большой милости у хана и сам уплачивал дань, никто не смел обижать его людей.

«Перестали, – говорит летописец, – поганые воевать Русскую землю, отдохнули христиане от великой истомы и многой тягости и от насилия татарского, и с этих пор наступила тишина по всей земле».

Московская область благодаря этому спокойствию все больше и больше населялась: шел сюда отовсюду рабочий люд; бояре тоже охотно переходили от других князей к московскому. Это было очень выгодно для Московской области, потому что бояре приводили с собою целые тысячи «своих людей» и таким образом сильно содействовали заселению области. Гулящей земли было у московского князя вдоволь, и он охотно давал большие поместья переходившим к нему боярам. Они за это обязывались отправлять воинскую повинность: в случае надобности являться на войну и приводить с собою известное число вооруженных на свой счет людей; стало быть, переходы бояр с их людьми умножали и военные силы Московской области. Переселялись сюда и иноземцы, даже татарские, мурзы (мелкие князья) стали поступать на службу к богатому московскому князю.

Калита заботился о том, чтобы в его области процветали промыслы и торговля; он строго преследовал и беспощадно казнил воров и разбойников. Москва стала наполняться торговцами со всех сторон, на устье Мологи возникла тогда знаменитая ярмарка, куда съезжалось множество купцов с Запада и Востока. Росла промышленность и торговля, росли и доходы князя от пошлин, собираемых с купцов. Город Москва в княжение Калиты очень вырос и украсился. В это время кроме укрепления кремля и посад был обнесен крепкою дубовою стеною.

Михаил Тверской. Икона. XVIII в.

Особенно важным событием для Москвы было перенесение сюда митрополии. Раньше митрополиты жили в Киеве, но со времени татарского погрома, когда Южная Русь запустела и Киев был разорен и обнищал, митрополиты хотя по-прежнему и считались киевскими, но более всего жили во Владимире. Митрополит св. Петр сошелся с Иваном Даниловичем, полюбил его, подолгу проживал в Москве и убеждал князя воздвигнуть каменную церковь во имя Богородицы.

– О боголюбезнейший и великий князь, – говорил он, – если ты моего совета послушаешь и соборную церковь каменную поставишь во имя Пречистой Богоматери, то тебя Господь благословит, прославит больше всех других князей и город этот распространит более всех других городов, и Имя Его святое прославится в нем. Потомство твое не оскудеет, и властители из племени твоего, царствуя в месте этом из рода в род, одолеют врагов своих. Святители станут жить здесь, и мои кости будут положены.

Слова эти оказались пророческими. Переходя от поколения к поколению, они в тяжелые времена ободряли и успокаивали московских государей. Собор во имя Успения Богородицы был заложен 4 августа 1325 г. Это была первая каменная церковь в Москве; построена она была по образцу Владимирского Успенского собора. Митрополит собственноручно устроил себе гробницу близ престола, а в следующем году скончался (21 декабря 1326 г.). Великий князь исполнил его завещание, похоронил его в приготовленной гробнице и достроил Успенский собор. Кроме того, соорудил каменную церковь во имя Михаила Архангела (нынешний Архангельский собор); со времени Калиты здесь погребались все московские государи. Эти два храма принадлежат к главным святыням Москвы.

Преемник митрополита Петра – Феогност и следующие за ним митрополиты стали постоянно жить в Москве. Таким образом этот город сделался столицею всей Русской церкви.

Ловко пользовался Иван Калита всяким случаем, чтобы увеличить свои владения, подчинить себе других князей, унизить своих соперников. Обстоятельства ему благоприятствовали. В 1327 г. в конце лета явился в Твери ханский посол Чолхан (народ звал его Щелканом) с отрядом татар. Они, как всегда, бесчинствовали в городе, творили всякие насилия. Сам Чолхан занял княжеский двор и хозяйничал здесь, как дома. Бесчинства татар возбудили сильный ропот в народе; стали ходить слухи, будто татары хотят вместо русских князей посадить по всем городам для управления своих чиновников, что скоро начнут христиан обращать в басурман. Тверской князь Александр, носивший титул великого князя, неумел или не хотел сдержать свой народ. Один случай послужил поводом к восстанию. Несколько татар задумали отнять у тверитянина лошадь; тот крикнул к народу, чтобы защитили его от обиды. Народ и без того уже был раздражен наглыми насилиями татар. Ударили в вечевой колокол. Сбежались тверитяне со всех концов и начали с яростью избивать татар… С утра до самого вечера происходила на улицах беспощадная резня. Чолхан с остатком своего отряда заперся в княжьем доме; но дом сожгли, и все скрывшиеся там погибли. Даже купцов ордынских не пощадила расходившаяся чернь. Не многим из татар удалось спастись.

Тверитян должно было постигнуть лютое мщение. В Орде могли думать, что избиение татар вТвери не было случайным и местным восстанием, что вся Русская земля хочет подняться на татар. Иван Данилович поспешил в Орду. Случай ему представился удобный погубить соперника. Во главе большой татарской рати шел Калита на Тверь; суздальский князь должен был ему помогать. Тверская область так беспощадно была опустошена, так обезлюдела, что целые десятки лет не могла оправиться от этого погрома; особенно сильно пострадали города Тверь и Кашин.

За эту расправу Узбек очень хвалил Ивана Даниловича, с этой поры он пользовался полным доверием и расположением хана. Александр Михайлович бежал в Псков, а князем в Твери стал брат его Константин. Великий князь по приказу хана должен был представить Александра в Орду на суд. Когда псковичи не хотели отпустить его от себя, то Иван Данилович готовился уже двинуть рать на Псков; но до войны дело не дошло. Митрополит Феогност по желанию великого князя отлучил непокорных псковичей от церкви, наложил на них церковное проклятие: во Пскове приходилось запереть церкви и прекратить всякое богослужение и церковные обряды.

Александр не хотел подвергать псковичей такой беде.

– Братья и друзья мои, – сказал он им, – пусть из-за меня не будет на вас проклятия и отлучения. Я уеду, а вы не выдавайте врагам моей княгини!

Александр бежал в Литву. Псковичи тогда послали сказать Ивану Калите:

– Князь Александр уехал. Весь Псков тебе, великому князю, кланяется от мала до велика – и попы, и чернецы, и черницы, и сироты, и жены, и малые дети.

Таким образом Псков в первый раз выразил Москве свою покорность. Иван Калита оставил Псков в покое; митрополит снял с псковичей церковное запрещение.

А. М. Васнецов. Московский Кремль при Иване Калите… 1921 г.

Сила Москвы все росла да росла. Князья других северных русских областей боялись московского князя и должны были подчиняться ему. Одну дочь свою выдал он за ярославского князя, другую за ростовского; на зятьев своих смотрел он как на князей-подручников и самовластно распоряжался в их областях. Он был в большой чести у хана, и никто не смел противиться ему. Как только представлялся удобный случай, Калита, владея большим богатством, покупал земли, села и даже, говорят, целые города. Принудил он Новгород подчиниться Москве и платить дань. Около Москвы мало-помалу собирались и объединялись разрозненные русские области. Ивана Калиту недаром прозвали «собирателем Русской земли».

Иван Калита. Миниатюра из «Царского титулярника». 1672 г.

Ловкому, расчетливому и дальновидному Калите, казалось, все благоприятствовало. Раз только стряслась было над ним беда. Александра Михайловича тоска взяла по Твери, и захотелось ему во что бы то ни стало вернуться в свой родной город. Решился он на смелую попытку – отправился в Орду к хану Узбеку и сказал ему, по свидетельству летописца:

– Господин, самовластный царь! Много я совершил дурного против тебя; теперь пришел я к тебе принять либо жизнь, либо смерть, – как Бог тебе на душу положит, а я на все готов!

Такая прямота и покорность понравились Узбеку.

– Видите ли, – сказал он своим вельможам, – как князь Александр смиренною мудростью спас себя от смерти.

Хан позволил ему снова вернуться князем в Тверь.

Сильно опечалился Калита, когда заклятый враг его опять явился в Тверь, да еще вернулся «по милости хана». Эта милость хана, дававшая большую силу Ивану, была страшна для него в руках его врага. Надо погубить его, думал неразборчивый в средствах Калита, чтобы не погибнуть самому от него. Отправился он в Орду, взял с собою туда двух старших сыновей своих, представил их Узбеку как будущих важнейших и надежнейших слуг его рода, льстил ему и вельможам его, не жалел щедрых даров. Дело кончилось тем, что он сильно оговорил пред ханом своего врага, и участь последнего была решена. Его потребовали в Орду. Хотя и предчувствовал беду Александр, но на этот раз не ослушался, отправился к хану, быть может, чувствуя свою правоту и надеясь на «милость хана». Привез он щедрые дары, но ничто не помогло. Сын его Федор, приехавший вперед в Орду, со слезами на глазах известил отца, что дело плохо. Доброхоты тверского князя не скрывали от него опасности и говорили ему:

– Царь хочет убить тебя! Сильно тебя оклеветали пред ним!

Александру ничего более не оставалось, как по-христиански приготовиться к смерти. Он и сын его по приказанию хана были убиты.

После этого ничто уже не мешало Ивану быть полным хозяином на севере.

Состояние Русской земли в тринадцатом–четырнадцатом столетиях

В то время как росло могущество Москвы и около нее собиралась мало-помалу Русская земля, Кипчакская орда ослабела от беспрерывных внутренних раздоров. Один хан отвергал другого. Подчиненные мурзы (мелкие князья) иногда совсем выходили из повиновения сарайских ханов (Сарай, татарский город на Ахтубе, протоке Волги, был в это время главным местопребыванием хана Кипчакской, или Золотой Орды, названной так по ханской ставке, изукрашенной золотом). Но, несмотря на все это, владычество татар для русских было по-прежнему грозно и тяжко. Ханы смотрели на Русскую землю как на свой улус (владение), на князей – как на слуг своих, заставляли их унижаться пред собою, творили над ними суд и расправу. К счастью, татары не преследовали христианской веры; хотя и во время первого нашествия грабили и разоряли церкви, но вообще отличались веротерпимостью. Один хан говорил европейскому послу о своей вере:

– Мы, татары, веруем во единого Бога, по воле которого живем и умираем; но как руке Бог дал различные пальцы, так и людям дал разные пути к спасению. Вам Бог дал писание, нам дал колдунов; мы и делаем то, что они нам указывают, и живем в мире.

По законам Чингисхана служители всех вероисповеданий освобождались от платежа дани; хотя татары взимали тяжелую дань со всех сел и городов, но с монастырей и церквей ничего не брали. Потом хан Менгу дал духовенству ярлык, по которому духовенство белое и черное освобождалось от платежа даней и всяких пошлин. «Пусть, – говорится в ярлыке, – беспечально молятся за хана и за его племя». От дани освобождались и все родичи священнослужителей, живущие с ними. Церковные вещи (книги, сосуды и пр.) объявлены неприкосновенными. Под страхом лютой смерти запрещено было хулить православную веру. Из этого видно, что христианской веры татары нисколько не теснили; быть может, рассчитывали они этим смягчить духовенство, которое могло возбуждать народ против них. Если и случалось, что они казнили тех, кто отказывался пройти меж огней и исполнить некоторые обряды, то не за верования ослушников, а за то, что они выказывали непокорность воле хана.

В 1313 г. хан Узбек принял магометанство; оно стало распространяться у татар. Магометане всегда старались искоренять все веры, всюду водворять свою; можно было думать, что с этого времени и татары начнут гонение против христианства на Руси, но они по-прежнему относились ко всем верованиям вполне равнодушно. В столице хана, Сарае, даже были христианские церкви и жил епископ. Русские митрополиты должны были подобно князьям ездить в Орду на поклон к хану.

Тяжелее всего татарское иго было для рабочего народа. Русские области были обложены тяжелой данью. Сначала хан посылал своих баскаков (чиновников) с военными отрядами собирать дань, а потом ханы стали отдавать ее на откуп хивинским (бессерменским) купцам; откупщики эти вперед уплачивали хану деньги, а потом собирали дань, конечно с большим барышом для себя. Они ходили по селам и городам с отрядами татар и производили сбор дани с бесчеловечной жестокостью. Если кто не платил, ссылаясь на бедность, того заподазривали, что он только притворяется неимущим, и беспощадно били его палками на улицах или на перекрестках, на рыночных площадях. Забирали у крестьян часто все пожитки, лошадей, земледельческие орудия; многие после таких поборов оставались беспомощными, нищими. Если нечего было взять у бедняков, то отбирали у них дочерей, сыновей или их самих уводили в рабство. До сих пор народ в песнях своих вспоминает, как «злой татарин собирал дань»:

 
С князей брал по сту рублей,
С бояр по пятидесяти,
С крестьян по пяти рублей;
У которого денег нет,
У того дитя возьмет;
У кого дитяти нет,
У того жену возьмет;
У которого жены-то нет,
Того самого головой возьмет.
 

Не одни сборщики податей притесняли народ. Часто по русским землям ездили к разным князьям татарские послы с конными отрядами. Всюду, где приходилось им проезжать или останавливаться, они распоряжались, как полные хозяева, бесчинствовали, грабили, оскорбляли всячески народ, требовали, чтобы все выказывали им рабскую угодливость. Не только простой люд, но и купцы и бояре терпели от них оскорбления. С этой поры, думают, и усилился на Руси обычай у зажиточных людей скрывать своих жен и дочерей, даже держать их взаперти, чтобы охранить от обид и оскорблений. Нередко под видом послов заходили в русские области бродячие шайки татар и творили всякие насилия. Они охотно захватывали девиц и молодых женщин в рабство. У татар было многоженство, и потому невольниц в Орде охотно покупали.

Сохранилась у народа до сих пор память о ненавистных родственных связях с татарами. В одной колыбельной песне говорится о таком случае: попала в татарскую неволю русская девушка, когда была еще семилетним ребенком; стала она потом женою татарина, а через несколько лет попала в плен к этому татарину и ее мать.

– Привез я тебе русскую нянюшку, – говорит татарин своей молодой жене, – ты заставь ее делать три дела: ковры вышивать, гусей стеречь и детей качать.

Узнает мать в жене татарина свою родную дочь, убаюкивает ребенка, сына «своего злого ворога и родной доченьки». Больно щемит сердце няни, когда она поет:

 
Ты, баю, баю, мое дитятко,
Ты по батюшке злой татарчоночек,
Ты не крещеный, не молитвенный,
А по матушке мил внучоночек,
Мой внучоночек– русская косточка!
 

Из южных и юго-восточных русских областей, куда беспрерывно заходили шайки татар, народ толпами уходил на север. И тут была жизнь тяжелая, «сиротское житье», как выражался народ; но все же сюда пореже заходили татары. Страшно обеднел народ от татарских поборов. Много обнищалых крестьян принуждены были идти в кабалу, в холопы к зажиточных людям. Охотнее всего крестьяне селились на монастырских землях и княжеских: здесь было больше охраны от татарских насилий.

Сильную ненависть затаил в сердце русский народ к своему лютому врагу. До сих пор еще в народной речи удержались выражения и поговорки, указывающие на эту ненависть: «Злее злого татарина», «У татар, что у собак, души нет: один пар», «Не в пору гость хуже злого татарина» и др.

Тяжел был татарский гнет, порождал он глухую злобу; но не умирала у народа и надежда высвободиться из тяжкой неволи, отомстить за все неправды и насилия своему лютому врагу.

В одной колыбельной народной песне мать напевает своему малютке сыну, чтобы он отомстил злым татарам, которые разграбили именье его отца:

 
Встань, пробудись, мое дитятко.
Снимай со стены сабельки И все-то мечи булатные.
Ты коли, руби сабельками Злых татар с татарчонками.
Ты секи, кроши губителей Все мечами да булатными.
 

Тяжкая неволя, нищета, вечный страх, подавленная глухая злоба к лютому губителю породили много бед в жизни народа. Силен, крепок иной работник, за троих наработает; стоит ему только за дело взяться, – да стоит ли? Заведет он себе хорошее хозяйство, заживет своим домком, – только приманка для лютых хищников! Ласкает мать своего ребенка, ласкает, да не радуется: «А что, думает она: как рощу я его только на потеху злому татарину?» Думает это, и тоскою щемит ее сердце.

Не жилось на Руси в тяжкие времена татарщины хорошей трудовой и семейной жизнью. Вместо «лихих работников» являлись все чаще и чаще «лихие разбойники», вместо хороших семьянинов – беспросыпные пропойцы. Пьянство, воровство и разбои умножились. Чаще, чем прежде, случались на Руси голодные годы, повальные болезни.

Духовенство и благочестивые люди видели в этом Божью кару за грехи и всякие беззакония, в которых утопал несчастный народ.

Глубокою скорбью проникнута речь проповедника Серапиона, епископа Владимирского, обращавшегося с пастырским назиданием к народу лет сорок спустя после татарского нашествия:

«Не так скорбит мать, видя детей своих больными, как скорблю я, грешный отец ваш, – говорит проповедник, – видя вас болящих делами беззаконными. Многократно беседовал я с вами, но не вижу в вас никакой перемены. Всегда сею я на ниве сердец ваших семя божественное, но никогда не вижу, чтобы оно прозябло и принесло плод… Чего мы не навлекли на себя? Каких не понесли мы наказаний от Бога? Не была ли пленена земля наша? Не были ли взяты города наши? Не в короткое ли время отцы и братья наши пали мертвы на земле? Не отведены ли в плен жены и дети? А мы, оставшиеся, не порабощены ли были горьким рабством от иноплеменников? Вот уже сорок почти лет продолжается томление и мука, и тяжкие налоги не прекращаются, также голод и мор скота нашего. Мы и хлеба не можем есть в сладость. От воздыханий и печали сохнут кости наши. Что же довело нас до этого? – Наши беззакония и наши грехи, наше непослушание, наша нераскаянность».

В заключение убеждает снова Серапион своих слушателей покаяться и исправиться.

В другом поучении тот же проповедник горько сетует, что не видит в людях исправления, и напоминает им ужасную картинку татарского разорения:

«Мы ни в чем, говорит он, не оказывались лучшими. Тогда Господь навел на нас народ немилостивый, народ лютый, народ, не щадящий ни юной красоты, ни немощи старцев, ни младости детей; ибо мы подвигли на себя гнев Бога нашего… Разрушены Божии церкви, осквернены священные сосуды, попрана святыня, святители сделались добычею меча; тела преподобных иноков брошены в пищу птицам; кровь отцов и братьев наших, как вода обильная, напоила землю. Исчезла крепость наших князей, военачальников; храбрые наши бежали, исполненные страха, а еще более братьев и чад наших отведено в плен. Поля наши поросли травою, и величие наше смирилось, красота наша погибла, богатство наше досталось в удел другим, труды наши достались неверным. Земля наша стала достоянием иноплеменников, мы сделались предметом поношения для соседей наших, посмешищем для врагов наших. Свели мы на себя гнев Господа, как дождь с неба, подвигли на себя ярость Его, отвратили от себя великую Его милость и довели себя до того, что на нас смотрят с сожалением. Нет наказания, которое не постигло бы нас».

«Земля колеблется от грехов наших, не может носить наших беззаконий, – говорил тот же проповедник, напоминая о землетрясении. – Отступим от всех злых дел, умоляет он: от разбоя, грабительства, пьянства, скупости, обиды, воровства, лжи, клеветы, резоимания» (ростовщичества) и др.

Грубый и суеверный народ, по своему невежеству, приписывал часто разные бедствия: засухи, болезни, падеж скота, разным волхованиям и беспощадно мучил и сжигал людей, слывших колдуньями и волшебниками. Просвещенный Серапион сильно восставал против такого грубого суеверия и насилия народа:

«Я думал, говорит проповедник, что вы уже утвердились в вере и с радостью принимаете божественное писание… Между тем вы еще держитесь языческих обычаев, верите волхованию и сжигаете невинных людей… Из каких книг, из какого писания узнали вы, что от волхования бывает голод на земле и что опять волхованием умножается хлеб?»

Но не все пастыри церкви действовали подобно Серапиону: были и между ними люди, погрязшие в беззакониях и грехах. Главным хранителям чистоты Русской церкви, митрополитам, приходилось не раз обращать внимание на греховную жизнь священнослужителей. С целью исправить разные злоупотребления в церкви митрополии Кирилл II созвал собор во Владимире. В поучении священникам Кирилл говорит между прочим: «Простец (мирянин) согрешит – он даст ответ перед Богом за одну свою душу; а когда иерей согрешит, то соблазнит многих и за их души примет осуждение. Блюдитесь же отселе всякого греха: не работайте плоти, отстаньте от пьянства и объедения, прекратите тяжбы, свары, вражды… Блюдите и порученных вам людей, как научить их и представить непорочными на суде перед Богом. Ложных книг не читайте, еретиков уклоняйтесь, чародеев бегайте, говорящим не от божественных писаний заграждайте уста».

Чем дальше, тем все сильнее и сильнее глохло просвещение на Руси, реже и реже звучала задушевная обличительная проповедь, невежество и суеверие охватывало не только народ, но и священников: не могли они объяснить народу как следует Священное Писание, сами путались в разных суевериях и лжеучениях, не могли отличить истинных книг отложных. Всю беду эту причинило предкам нашим монгольское владычество.

Бедность, нищета от татарского разорения и поборов больше всего мешали просвещению. Не до учения, не до книг было, когда большинству приходилось думать о том, как бы не умереть с голода. Во время татарского погрома много погибло книг и дорогих рукописей. Еще дороже, чем прежде, стали цениться они; еще недоступнее, чем раньше, сделались они для недостаточных людей.

Сношения с образованной Византией затруднились: далек был путь туда из Северной Руси, да и опасен. Надо было проходить по безлюдным областям да по степям, где кочевали орды татар. К тому же и Византия в конце XIV в. доживала свои последние дни: турки со всех сторон уже теснили ее. От западного латинского образования русское духовенство бережно сторонилось, опасаясь вреда православию. Сношения с Западом чрез Новгород были исключительно торговые. Только монастыри являлись хранителями древнего благочестия и образования. Конечно, образование монастырское заключалось по большей части в простой начитанности, в умении читать да списывать книги. Но все-таки хотя бы простая грамотность держалась в монастырях, тогда как у мирян и она составляла большую редкость. В XIV–XV вв. не только бояре, но и князья нередко были вовсе безграмотны.