Глава одиннадцатая
Возвращение Миниха оказалось триумфальным – мятежники просто бежали. Кто-то попрятался в городе, кто-то поехал в поместья – чтобы делать затем невинный вид и заявлять "Меня тут не было", кто-то поскакал в сторону границы, ну и большинство просто принялось умолять о прощении.
– Не знаю, как, – в один голос твердили допрашиваемые, – рассудок помутился.
Рюген тоже участвовал в допросах по горячим следам – и он первым обратил внимание на фразу "Рассудок помутился". Вспомнился ему собственный опыт походов в ночные клубы ещё ТАМ и предупреждения знакомых:
"– Отвернулся от бокала с алкоголем – не пей".
Вообще-то, такое касалось скорее девушек, но… В Москве двадцать первого века случаи бывали разные…
– Бурхард, а может их и правда опоили? – Спросил он у Миниха.
Фельдмаршал живо уцепился за это предположение – ну в самом деле, не заниматься же массовыми казнями знатных дворян! Можно, конечно, только вот долго после это не проживёшь…
Проверили бочонки с алкоголем, из которых поили гвардейцев. Поскольку с химическим анализом в настоящее время дела обстояли… никак, то вопросом занялся сам Ломоносов и ряд других учёных мужей.
– Есть какая-то зараза, – устало сообщил Махайло Васильевич, тяжело падая в кресло – больные ноги мешали нормально ходить.
Владимир начал рыться в принесённых бумагах – образцы учёным давали под номерами, чтобы меньше было соблазнов исправить результат.
– Есть! – И с этим возгласом он побежал к Миниху, – Смотри, образцы с опиатами – из английского посольства!
Фельдмаршал с хрустом сломал тяжёлую трость всё ещё могучими руками.
– Ошибок быть не может? – мёртвым голосом спросил он. Князь отрицательно замотал головой:
– Ни малейшей! С опиатами и какой-то неопознанной дрянью аналогичного типа есть в шести образцах – и в четырёх можно чётко проследить английский след.
Старик грязно выругался и уставился на Владимира:
– Ты понимаешь, что должен молчать? Что решит Пётр – я не знаю, а пока… Я к нему, когда вернусь, тогда и поговорим.
Грифич прекрасно понимал остроту ситуации – если проблему обнародовать, то придётся идти на обострение с Англией – самой могущественной державой на сегодняшний день. Если не обнародовать… То очень может быть, что попытка повторится.
Пётр был в ярости. Попытка переворота и так тяжело на него повлияла, а тут ещё и такое откровенно наглое поведение посла. Как многие интеллигентные люди, он совершенно озверел, столкнувшись с опасностью для себя лично. Английское посольство взяли штурмом, сотрудников арестовали, как и все бумаги.
Здесь Миних взял удар на себя и Грифич нигде и никогда не фигурировал как человек, помешавший англичанам – к великому его облегчению. Старый фельдмаршал достаточно откровенно сказал:
– Детей и внуков моих не тронут, а сам я стар. Да и нужно как-то извиняться за то, что украл у тебя победу над заговорщиками.
Здесь он был прав – остался у князя небольшой осадочек, всё-таки барабаны тогда только подстегнули желания мятежников бежать, победа уже была за сторонниками Петра.
У английского посла Роберта Мюррея нашли интереснейшие бумаги – в том числе и те, в которых говорилось о выданных Екатерине суммах. Суммы эти были совершенно чудовищные – только незадолго перед мятежом свыше ста тысяч рублей[121], да были документы и о меньших суммах. Были документы, прямо говорящие об измене Екатерины во время войны с Фридрихом и передаче ей секретных сведений противнику…[122]
Нашлись и странные составы одурманивающего действия – и доказательства, что составы эти и в самом деле подливались в алкоголь гвардейцам. Узнав последнюю новость, попаданец облегчённо выдохнул – казнить гвардейцев было рискованно, а так… Так они и их семьи сами озвереют, узнав, что их опаивали. О верхушке заговорщиков, конечно, речи не идёт – там уже всё серьёзно, а рядовых можно и помиловать – повод-то серьёзный.
Вылавливание заговорщиков продолжалось почти неделю – своих войск было мало и хотелось как следует вычистить Петербург. Ну а принц воспользовался ситуацией и перевешал всю воровскую братию, расплодившуюся в Столице и окрестностях просто в неимоверных количествах. Система оповещения "свой-чужой" была предельно простой: есть следы от кандалов, клеймо или рваные ноздри и нет внятного объяснения? Повиси-ка, дружок… Пойман откровенный вояка и тоже нет объяснений? На просушку…
Современники такие действия могли бы посчитать жестокими, но учитывая начавшиеся на фоне мятежа грабежи, насилие и мародёрство, горожане так не считали – Рюген железной рукой утихомирил разбойный мир. Ну и главное – всех, в ком были хоть какие-то сомнения, Владимир не вешал, а приказал сгонять в импровизированные лагеря на нескольких свободных островах города. Потом разберётся.
Въезд Петра Фёдоровича в Петербург был триумфальным – горожане выстроились по пути следования и радостно приветствовали его – они уже на своей шкуре почувствовали, что же такое переворот. Ну а потом – умелый пиар сторонников императора и факты, обличающие мятежников в самом скотском облике. Их хватало, так ничего и не пришлось выдумывать.
Знатных вельмож, замешанных в заговоре, Государь приказал арестовать и держать их в Петропавловской крепости – поодиночке. Настроен Пётр был весьма мрачно и решительно, так что ничего хорошего вельможам не грозило. И если знатные и родовитые могли отделаться потерей состояния – особенно если другие члены рода были нормальными подданными…
То вот Разумовским и другим "выскочкам" это не грозило. Именитых предков у них не было, да и с личными заслугами было туго. Ну не считать же такими постельные достижения старшего брата – "ночного императора"…
– Воры, ничтожества, вознесённые из грязи! – С ненавистью говорил о них Пётр. После мятежа Грифич стал пользоваться абсолютным доверием Государя, хотя и был подвергнут жестокому выговору за "похищение" с последующим перевозом в Кронштадт.
Император верил… Ну или пытался это показать, что если бы не "Чрезмерное усердие князя Грифича", он бы лично руководил подавлением мятежа и разумеется – успешно. Однако Владимира он "Простил, поскольку понимает его опасения в том деле и некая опасность мне всё же грозила". Но – доверие к Владимиру было и теперь Рюгену приходилось время от времени становиться драбантом[123] Государя при посещении последним некоторых новоиспечённых узников. Ну и соответственно – слушать кое-какие разговоры.
– Воры! – повторил он Кириллу Разумовскому, – Поднялись из грязи, скоты неблагодарные!
Гетман (теперь уже бывший – отречение он подписал) слушал его с опущенной головой, хотя видно было – Разумовский не смирился и не считает себя в чём-то виноватым. Проиграл – это да…
Пётр долго разорялся и в конце-концов охрип, устало опустившись кресло, принесённое в камеру специально для него. Так-то из мебели здесь был только топчан из досок, с охапкой соломы. В камеру зашёл незнакомый офицер и что-то прошептал на ухо императору.
– Да? – Оживился тот, – подойду сейчас.
Владимира он жестом велел пока оставаться с преступником.
– Злорадствуешь? – Глухо спросил Кирилл князя.
– Нет, – с ленцой ответил то.
– Злорадствуешь, – убеждённо повторил бывший гетман, – а ведь мой брат тебе покровительствовал!
– Ты – не твой брат, – лаконично ответил попаданец.
– Саблю подарил, перстни, деньги…
– Ты всерьёз веришь, что он своё дарил? – С интересом уставился на Разумовского принц. Мрачный, но несколько непонимающий взгляд в ответ.
– Значит, – задумчиво сказал Рюген, прислонившись к стене, – ты всерьёз считаешь, что он имел право на столько богатую жизнь просто потому, что был "ночным императором"? Мда…
Кирилл сжал кулаки и шагнул было к спортсмену, но опомнился, а тот продолжил:
– Но он то ладно – пусть и зарабатывал как… девка гулящая, но хотя бы зарабатывал, да и человек хороший – в политику вон не лез. А ты? Президент Академии Наук, гетман… Быдло ты деревенское – только и умеешь, что грести под себя – а чего хорошего сделал?[124] А подарки… Вот ты действительно считаешь, что не получил бы чего-нибудь такого же от Елизаветы?[125] А так… Кошель-то у них общий – подарил он, то есть подарила она.
Несмотря на такой разговор, Владимр и правда чувствовал себя… обязанным Алексею Разумовскому. Брал подарки? Брал… Совесть… не то чтобы грызла, но гнетущее впечатление было. Так что при удобном моменте, в присутствии Семёновцев, он снял с себя тальвар и сломал клинок пополам, выкинув его в Неву – продавать его он счёл неправильным… Деньги же, вырученные от продажи перстня и те самые полторы тысячи золотых он вполне официально передал увечным воинам – и прежде всего своим уланам.
– Чистоплюй, – пробурчал Миних… одобрительно? Да и разговоров такой поступок вызвал много. Да и что говорить – поступок и правда княжеский. И кстати – кошель от Разумовского и деньги в нём, были те самые. Жил Владимир весьма экономно – настолько, что поговаривали даже не о скупости, а о скаредности. Ну сейчас поняли – просто характер такой аскетичный, и вообще – плевать ему на внешнюю атрибутику.
Следствие закончилось только через месяц – и всё это время Грифич помогал Миниху в расследовании, играя роль "доброго полицейского". На старика после пресловутого марша через порт посыпалось столько почестей и наград, что он чувствовал себя виноватыми сам предложил такой вариант:
"– Всё одно, много не протяну".
Владимир заметил, что Бурхард относится к нему не только как к другу, но и как к сыну… И честно говоря – сам постепенно начинал считать его вторым отцом.
Англичан признали виновными и посла колесовали. Кстати – он единственный умер так жутко. Князь не знал подробностей, но что-то был такое, что Пётр буквально возненавидел посла и Англию. Нет, войну ей объявлять не стали, но отношения сильно охладели. Англичане же, как и обычно в таких случаях, свалили вину на случившееся исключительно на посла, объявив того преступником, которого "соблазнили заговорщики".
Началась раздача "пряников" – то есть всевозможных чинов, поместий и денег. Миниху вручили портрет императора в золотой с бриллиантами раме и орден Анны – все остальные русские награды у него уже были… Вице-адмирал Мещерский стал генерал-адмиралом, что соответствовало фельдмаршалу – и получил орден Андрея Первозванного. Князь же получил золотую с бриллиантами шпагу, а также звания камергера и подполковника Семёновского полка. Шпагу получил и Челищев, став заодно Семёновским полковником.
Все военные, верные с самого начала и без оговорок, участвовавшие в подавлении мятежа, получили знаки ордена Анны на эфесы шпаг – вроде бы мелочь, всё-таки не совсем настоящий орден, но учитывая его "домашний" статус, они становились как бы очень дальними родственниками (двоюродный брат кумы тестя) императорской фамилии – и невероятно этим гордились. И все – стали дворянами. Впрочем, это скорее звучит громко – "Истинно верных" было менее пятисот и большая половина и так была дворянами.
Раздача же имущества, которую все ожидали, прошла намного более скромно, чем хотелось бы победителям – небольшие кусочки поместий (и деньги) побеждённых мятежников достались буквально всем, но небольшие. Раздачи же крестьян… Хренушки – Пётр хозяйственно забрал их в собственность императорской фамилии. Тоже, по сути, крепостные – но как бы и не совсем, статус и возможности всё-таки повыше.
Сановный люд был не слишком доволен таким решением, но свежеиспечённые собственники, да с поместьями по соседству с императорскими (бывшие Разумовские), те были в восторге. А восторг нескольких сотен собственников майоратов[126] (тут попаданец не понял – зачем?), грозно расхаживающим с руками на эфесах, как-то охлаждал пыл вельмож.
Князю, кстати, земель не досталось – Петр твёрдо решил не делать иностранных подданных (ну или властителей – пусть даже формальных) собственниками поместий в России. Зато достался Аничков дворец и сто тысяч рублей "В благодарность за верность в трудную минуты" и если деньгам Владимир мог найти применение без труда, то вот дворец…
Продавать его нельзя, как и сдать в аренду – в ближайшие годы, по крайней мере, это может быть воспринято как невежливость. А содержать такую махину… Мда…
Глава двенадцатая
– Я тоже теперь дворянин? – Задумчиво спросил Тимоня.
– Верно. И если хочешь, теперь ты можешь оставить военную службу[127]…
– Ты меня гонишь!?
– Нет, – несколько растерялся князь, – если хочешь, можешь и дальше оставаться моим денщиком.
– Хочу, – ответил успокоенный улан, – я ж сказал, что никуда от тебя. Вот – уже дворянином стал и поместьице есть…
Вскоре после неудавшегося мятежа, Грифичу пришёл очередной пакет документов из адвокатской конторы. Шуршание бумаг, чтение… Информация интересная – юристам удалось выбить кое-какую бывшую собственность Померанской династии. Не слишком много – только "выморочные" имения и фермы, да ещё и только в Шведской Померании – с Прусской пока глухо.
Формально список владений достаточно велик – два десятка мыз, ферм и имений. Но вот на деле… На деле теперь он мог назвать себя помещиком средней руки, но на уровень имперского князя по благосостоянию никак не тянул. Много Владимир не думал и тут же написал им, чтобы продолжали свою деятельность по возвращению его собственности и дальше, ну а средства на неё брали, сдавая пресловутые фермы арендаторам.
Медленно? А что делать… Но впрочем, не так уж и медленно – прецедент уже создан, так что дальше дела пойдут немного проще. Мелькнула было мысль пусть в дело средства, заработанные на службе в России, но пропала – несмотря на наличие русских войск на территории Пруссии и Померании, дела складывались не так хорошо, как хотелось бы. Нет, ничего определённого, но… мутно.
Да и откровенно говоря, выкупом бывших владений Грифичей заниматься не хотелось – это могло создать прецедент, но на этот раз не в пользу князя. Впрочем, дело тут было не только в прецедентах, но и в политическом влиянии. Сейчас он – воспитатель цесаревича и одно из доверенных лиц русского императора. Проще говоря – "давить" его юристам на судей станет намного проще. Пусть и считается, что суды в Западной Европе беспристрастны, но это далеко не так. Ну и… Одну и ту же статью закона в большинстве случаев можно трактовать по разному.
С Павлом, кстати, дела обстояли неважно. Нет, Владимир не потерял его доверие и цесаревич по прежнему любил его и доверял. Но вот психологически ему было тяжело – пусть он и не слишком любил мать, но это всё-таки мать, да и возраст у него пока ещё такой… Неподходящий.
Разговоров о Екатерине мальчик не вёл – понимал, что ТАКОЕ в принципе не прощается. Раскрылись уже планы насчёт убийства Петра после переворота, так что…
Предательство же Панина, выступившего на стороне Екатерины, мальчишка воспринял спокойно и на его слова о том, что переворот совершался в пользу цесаревича, только скривил гримаску. Ну в самом деле – верить в такую ерунду не мог даже ребёнок.
Цесаревич прекрасно понимал, что придя к власти, заговорщики первым делом принялись бы набивать карманы, а благо государства подождёт… Ну и соответственно – к власти Павла не допускали бы очень долго и вопрос ещё – а допустили бы вообще? Как-то сомнительно звучит – допустить до реальной власти человека, наследство (страну) которого ты грабил (если бы планы заговорщиков осуществились) в течении многих лет. Он ведь и спросить может…
Понятное дело, что понял это Павел не сам, хотя вообще-то – ребёнок рос умным. Объяснил наставник, научив с помощью простейших логических блоков "ковыряться" в происходящем.
– Плохо мне, – мрачно протянул мальчик, прижавшись к боку Владимира во время прогулки по парку.
– Понимаю, – столь же мрачно ответил тот, – я ведь тоже со многими из них знался.
Позитив и прочая хрень? Ну так психологом попаданец не был (пусть и частенько бывал в их кабинетах), а натужные попытки развлечь ребёнка "любой ценой" считал неправильными. А вот если он поймёт, что плохо не ему одному, а всем близким, пережившим такое предательство… Общее горе объединяет.
– А их правда опоили? Ну, гвардейцев? – спросил мальчик чуть погодя.
– Правда.
Успокоенное сопение – всё-таки приятно осознавать, что настоящих предателей меньше, чем казалось вначале…
– Они ни в чём не виноваты?
– Виноваты, конечно, – серьёзно ответил князь – он вообще со свои подопечным старался общаться "по взрослому" В меру, кончено – ребёнок есть ребёнок и оседлать шею Наставника или поиграть в карты на щелбаны – это нормально.
– Виноваты, – повторил Рюген, – они просто обнаглели, понимаешь? Привыкли считать себя "солью Земли" просто на том основании, что достаточно высокородны и служат в гвардии. Забыли, что русское дворянство – это прежде всего обязанности, а потом уже – привилегии.
– Бабушка распустила? – повторил Павел слова отца.
– Она, – со вздохом признался Наставник, – не она одна, понятно. Просто она допустила появление при дворе группы людей, которым можно практически всё, вот и… Ну а умные и беспринципные люди могут без особого труда повернуть их в нужную для себя сторону. Так… Вроде бы невинные разговоры, потом чуть более серьёзные, ещё чуть… Затем добавить какую-нибудь дрянь в вино и вот уже гвардейцы идут устраивать переворот, искренне считая себя правыми.
– Но ведь они невиновны? – С нотками сомнения спросил Павел.
– Виновны – и ещё как. Это солдаты из крестьян могут не понимать сути происходящего, а дворяне обязаны задавать себе и окружающим вопросы, думать о сути происходящего. Ну а если нет… То ты либо просто дурак, либо в чём-то согласен с зачинщиками мятежа.
Зачинщиков "потрошили" очень серьёзно, ну так и на кону стояло государство! Пётр ходил злой и видно было – всю демократичность и либерализм из него выбило. Ну а теперь – он выбивал из вельмож-мятежников имущество.
Одно только "раскулачивание" Разумовских дало Императору свыше полутора сотен тысяч крестьянских душ – и это при этом, что "душами" тогда считались только мужчины старше определённого возраста… А ведь были ещё и другие – бывший канцлер Бестужев-Рюмин, Пассек и многие, многие другие… Общая численность крестьян, перешедших в собственность императора, составила свыше полумиллиона душ[128].
Император обчищал заговорщиков не только от жадности – тут скорее главенствовало решение лишить их материальной базы и показать – что бывает, когда влезаешь в заговоры. Затем уже – денежный вопрос и наконец – освобождение крестьян. Нельзя сказать, что Пётр был таким уж противником крепостничества…, но не понимать – насколько это вредно для экономики страны, он не мог, вот и решил действовать, раз уж появилась такая возможность.
После первой волны раздачи имений (без крестьян) "истинно верным", последовала и вторая – армейским офицерам и дворянам, отличившимся в боях и прежде всего – многодетным. Здесь была та же стратегия – по чуть-чуть, но многим. И "многим" было в буквальном смысле – небольшие поместья по шестьдесят-двести десятин получила почти тысяча человек, причём исключительно майораты, завязанные на службу. Государь не скрывал своей философии от Владимира…
– Когда делаешь благодеяния многим и понемногу, они остаются благодарны, а когда много и немногим – они начинают считать это должным.
Вообще, император и раньше любил красиво оформленные фразы, а теперь полюбил ещё больше, так что частенько "радовал" окружающих витиеватыми сентенциями. Была и другая подоплёка:
– Магнаты всегда опасны тем, что рано или поздно может появиться желание не просто влиять на политику в стране, а делать её самостоятельно, без оглядки на государя. А с такими деньгами, да окружённые множеством прихлебателей, дел они наворотить могут немало.
– Нуу… Сейчас – да, – согласился Рюген, – ну а позже можно будет допустить существование магнатов. Главное – чтобы были чётко очерченные границы, которые им нельзя переступать. И правила игры – жёсткие, но справедливые и главное – неизменные.
– Воля Государя превыше всего! – Стиснул Пётр руками подлокотники кресла. Присутствующий на беседе Павел (собственно говоря, она происходила в его покоях) переводил горящие восторгом глаза с одного собеседника на другого.
– И снова согласен, – китайским болванчиком закивал Грифич, – вот только приструнив заговорщиков, ты САМ должен очертить рамки – в том числе и для себя.
– Зачем?
– Чтобы инициативу не душить. Если слишком уж увлечёшься "Волей Государевой" – вспомни, что было при Петре Первом (Великим попаданец категорически отказывался его называть).
– Верно, – нехотя согласился император, – он любую инициативу задушил, помню.
Такие беседы жутко выматывали принца, но что поделать – Пётр повадился проводить их не менее двух раз в неделю, да непременно в присутствии сына – приучал к политике. Ну а каково было Рюгену, который должен был отстаивать свои убеждения, но при этом не слишком страстно – и одновременно облекать суждения в удобоваримую форму, понятную и приемлемую как мальчику, так и Государю. Ну а если учесть, что у последнего сильно испортился характер… Было непросто.
Непросто было и с коронацией – на нём про прежнему висела часть предстоящего мероприятия и нужно сказать, что свою часть он давно уже подготовил. Отвечал Грифич за художественно-развлекательные вещи и частично за безопасность – но тут уже после Шувалова и Миниха.
Коронацию нужно было провести торжественно и без спешки, но и откладывать недопустимо – если бы Пётр короновался раньше, то многие рядовые мятежники не выступили бы против него. Церемонию назначили на середину августа, но без окончательной даты – на случай непогоды.
Коронация по традиции проходила в Москве – в Успенском соборе Московского Кремля. Грифич выехал туда загодя, а часть его людей и вовсе – ещё до попытки переворота.
Каноническая часть мероприятия прошла в Кремле – здесь сложно было внести что-то новое, поскольку всё было тесно завязано на христианстве и традициях – как византийских, так и русских. Здесь попаданец предложил несколько десятков небольших поправок, но Воронцов настоял, чтобы всё было как можно более традиционно – даже короновался Пётр шапкой Мономаха.
А вот когда он вышел из стен Кремля и поднялся на стены специального помоста – приветствовать подданных, то тут и началось время Грифича. Сперва – "Боже, царя храни", затем ещё десяток столь же торжественных песен, парад "Истинно верных" и прочие мероприятия.
Всё происходящее вызывало бурный восторг у зрителей – на зрелища эпоха не самая богатая, да ещё и религиозная подоплёка… Владимир видел множество людей, которые молились, опустившись прямо на колени – и нельзя сказать, что это были исключительно крестьяне, встречались и люди в дворянских платьях.
Торжества продлились почти неделю – и затем частично повторились в Петербурге. Попаданец выгреб из своей памяти буквально всё, что было можно – парады, кулачные бои и борьба, фехтование и фланкирование, силовое многоборье и армреслинг, клоуны на ходулях и многое, многое другое.
Основной же "фишкой" коронации было то, что большую часть представлений готовили сами зрители. То есть хотят портовые рабочие выпендриться – готовят представление и перед его началом объявляется, что именно они его готовили. Вроде бы нехитрый приём, но прошёл "на ура" и позволил не только проявить себя талантам, но и сэкономить достаточно круглую сумму. Впрочем, экономия эта оказалась бессмысленной – Пётр подарил их фаворитке…
Амнистия рядовым мятежникам прошла сразу после коронации. Ну как амнистия… Сперва долго нагнеталась обстановка и гвардейцы готовились к повторению "Стрелецкой казни"[129] и молились, родные же осаждали всех кого можно и нельзя, прося о помиловании, заступничестве и прочем.
После коронационных торжеств объявили, что рядовые гвардейцы…
"– Заступничеством Павла остаются в живых. В искуплении вины они отправляются в армию на десятилетний срок и без возможности повышения в течении трёх лет. Ну а кто проявит должное рвение в службе и храбрость в боях, сможет заслужить повышение и сократить срок немилости". Были там и другие оговорки – вроде невозможности находиться в будущем в Петербурге и Москве, некоторых иных ограничениях прав.
На фоне возможной смерти это выглядело милостью, да и со сроком службы… Все понимали, что максимум лет через пять на рядовых должностях в армии останутся разве что откровенные дурни, остальные же просто покинут армейские ряды. В общем, кара не была жестокой.
Эффект, которого добивался хитромудрый попаданец, давший императору такой совет, был предельно прост – сбросить напряжение в обществе.
"– Сам посуди, – говорит Владимир на очередной беседе с императором и Павлом, – сейчас ты вроде как помилуешь и большая часть дворянства выдохнет с облегчением. Ну кроме родственников казнённых… Впрочем, правила "игры" всем понятны и за их судьбу будут переживать только родные.
– А друзья? – Подал голос Наследник.
– Друзья? В первую очередь все будут переживать за себя. Тем более, что по факту казнённых будет не так уж и много – в основном всевозможные монастыри да служба в острогах[130] Сибири. А так… мятежники будут опасаться привлечь к себе внимание лишний раз, ну а дальше начнут выслуживаться – служба в армии, да в чине рядового, это не то, что может понравится гвардейцу. Новых же восстаний от них можно несколько лет не опасаться – они ж разбросаны будут, да под присмотром.
– А потом? – Заинтересовался Пётр.
– А что потом? – Развёл руками Рюген, – нет никакого "потом". Кто получит помилования, всё равно не смогут возвратиться в Петербург или Москву. Да даже губернские города будут не для всех! Так что какие там могут быть заговоры в деревне? Ну а захочешь вернуться в Общество – так докажи свою полезность да верность службой на благо Отечества. Докажет – добро пожаловать, ну а нет – так и сиди в провинции.
– Ну ты прямо настоящий иезуит, – хмыкнул император."
Помилование "от Павла" дало свой эффект – люди рыдали и молились за здравие царевича. Тот был польщён…
– Не стоит, – мягко сказал ему Владимир, – это временный эффект и не стоит на него рассчитывать. Понятное дело – работать над твоим обликом в глазах людей нужно, но постоянного эффекта не будет. И не забывай, что против тебя тоже будут работать – "чернить" в глазах толпы.
Были помилования не только рядовых гвардейцев – в живых оставили Панина и даже назначали того на официальный пост – командовать Камчаткой. В те времена это была такая дыра… К слову – в живых бывшего приятеля попросил оставить Грифич, вспомнивший, что в ТОМ мире Панин вроде бы долго занимал какой-то важный пост – и достаточно успешно. Помиловали и Дашкову – одну из главных участников заговора.
Но тут другое – была она урождённая Воронцова и приходилась сестрой фаворитке императора… Ну да – высокие отношения… Её тоже сослали, но уже в Оренбург и тоже назначили на официальный пост – заведовать всеми учебными заведениями города и губернии. Много и красиво говоришь о Просвещении? Ну так поработай на него…
К большому удивлению попаданца, Потёмкин в заговоре не участвовал, а ведь помнилась совсем иная история… Здесь это был бравый вахмистр Конной Гвардии, активно участвовавший в войне с Фридрихом – причём сперва как гвардеец, а потом как представитель Гвардии у Запорожского казачества, где получил сперва прозвище Нечёса[131], а потом и известность как лихой и абсолютно "отмороженный" вояка.
ЗДЕСЬ никаких контактов с Орловыми и Екатериной у него не было, так что недавно появившийся в Петербурге воин без особых раздумий присоединился к уланам и действовал во время мятежа настолько достойно, что получил в награду бриллиантовый перстень, тысячу червонцев и звание поручика Конной Гвардии – и это только как приложение к неплохому поместью.
Вообще, казней было немного – только гетман Разумовский и ещё буквально десяток человек. Правда – казнили их показательно-жестоко. В частности, Кирилла Разумовского перед казнью лишили дворянства и повесили – весьма позорная смерть.[132] Да и с его детьми поступили не слишком мягко, оставив только четверть оставшегося после "раскулачивания" отца состояния (в планах – раздача его верным людям) и это при том, что женат он был на Нарышкиной и изначально это было её приданое. Но к чести императора – это не было произволом, близкие покойного гетмана тоже были замешаны в заговоре, пусть и не слишком сильно.
Основная часть мятежников отделалась лишением большей части имущества и заточением по монастырям или службой в острогах Сибири – в зависимости от возраста и пола.
Был и неожиданный эффект помилования – по какой-то причине начали уверенно говорить, что "виной" тому не только милосердие ребёнка, но и влияние на Павла его Наставника – то есть самого Грифича. Отчасти так оно и было, так что вскоре у Рюгена появилась репутация человека пусть и жёсткого, но не жестокого.