Глава 6
Невыносимая лёгкость бытия
Озябнув, я в полудрёме заворочался и завозился, натягивая на себя тонкое байковое одеяло, сползшее за время сна, и устроился поуютней в получившемся тёплом коконе. Пока возился, проснулся окончательно, но вставать не спешу, наслаждаясь самыми вкусными утренними минутками.
Сквозь плотные портьеры, колышущиеся от сквозняка из настежь открытой форточки, пробивается солнечный свет. С улицы, еле слышимые, доносятся голоса беседующих жильцов, шорканье дворницкое метлы да квохтание кур, устроившихся не иначе как под моим окном.
Всё это, впрочем, очень уютно и лампово, так что было бы желание спать, звуки эти скорее убаюкали бы меня. Зевнув, я потянулся… а потом ещё и ещё, не хуже иного кота. Закончив, вытянулся под одеялом, медленно осознавая, что гимназия – всё…
Не нужно ежедневно вставать в раннюю рань и идти туда, невзирая на самочувствие и непогоду, высиживать часами в душных классах в нервном напряжении, а на переменах ждать подвоха от других гимназистов…
… и кто бы знал, какое-то это счастье! Не просто каникулы, а – всё, совсем всё! Папенька, решив не тянуть кота за причинное место, переговорил со знакомым доктором, затем с гимназическим начальством, и проблема моя разрешилась необыкновенно быстро, без какой-либо бюрократической проволочки.
Наверное, я мог бы долго валяться в этакой неге, но позывы мочевого пузыря победили духовное.
– Рановато, – озвучиваю очевидное, поглядев на будильник, стрелки на котором не перевалили ещё за отметку в пять часов, – ну да ладно…
Сев на скрипнувшей кровати, нашарил ногами домашние туфли и ненароком зацепил горшок, громко звякнувший крышкой.
– Да тьфу ты… – накатило смущение, но увы и ах – это реалии времени! Несмотря на наличие канализации, ночные вазы под кроватью не ушли в прошлое. Казалось бы… но нет!
Нина, я точно это знаю, ночью боится вставать в туалет, и по малой нужде ходит на горшок. Я… хм, да всё тоже самое, по крайней мере до недавних пор.
А когда болею, тем более… так что с учётом общей дохлости моего организма, с ночным горшком знаком я более чем хорошо! Можно даже сказать – сроднился.
Папенька, выросший в иных условиях и воспринимающий эту деталь интерьера как данность, пользуется им как бы не почаще всех нас вместе взятых. Ну, с учётом его постоянных пьянок и не удивительно.
Под себя он не ссыт, но порой, придя изрядно подшофе, он продолжает накидываться до полной кондиции – так, что затруднительно бывает просто встать с дивана и дойти до спальни. Какой уж там туалет посреди ночи… он и в горшок не всегда попадает, брандмайор херов.
Да даже если и доходит! Только и разницы, что зассано всё вокруг унитаза, а не собственная его комната.
Это не обсуждается в принципе. В приличном обществе темы такого рода табуированы, но… мы же не в иллюзии живём, хотя и делаем вид, что не замечаем низменной прозы жизни.
Вокруг очень много таких вот вещей, которые меня, выходца из двадцать первого века, едва ли не в нокдаун отправляют. Благо, новая синтетическая личность помогает справляться со стрессом.
А так… десятки и сотни мелочей, вызывающих раздражение. Притом те же ночные горшки или скажем, кони, которые во время поездки роняют на мостовую отнюдь не лепестки фиалок, и могут всю дорогу шумно портить воздух, на самом деле ерунда.
Очень сложно без интернета… но пока даже радиопередач нет! Телевиденья! Кино – немое убожество с кривляющимися в стиле миманса актёрами, телефон – роскошь!
А отношения между людьми, вот где жуть. Какая уж там толерантность… социальное неравенство оформлено законодательно!
Это ведь не просто несправедливость. Когда она касается не тебя лично, её можно и не замечать… большую часть времени. А… с кем общаться?
Выходцы из низов могут быть сколько угодно умны, но это совершенно другая культура, другой образ жизни и даже мыслей. Даже язык! Язык Чехова, Достоевского и Толстого разительно отличается от языка простонародья, и это не просто "каво", "чаво" и "што", но из-за иного мышления и культурной среды это фактически другой язык. Ну ладно… диалект.
Разница между слоями общества немногим меньше, чем у живущих в Индии британцев и самих индийцев, пусть даже прекрасно знающих английский язык. Пусть… пусть утрирую! Но факт остаётся фактом, и реальное, живое общение с людьми, близкими по духу и образованию, остаётся большой проблемой.
Есть неплохие ребята среди гимназистов, кое-какие знакомства с реалистами и учениками городского Коммерческого училища. Но они всё – дети, то есть личинки людей. С ними можно поиграть в бабки и казаки разбойники, а вот обсудить какие-то мысли…
– Да твою же дивизию, – простонал я, обнаружив себя залипнувшим в размышлениях возле туалета.
– Ась? – выглянула с кухни Глафира, – Доброго утречка, Алексей Юрьевич!
– Доброго утра, Глафира, – ответив ей, наконец захожу в ванную и стравливаю давление. Потом долго умываюсь, пытаясь не столько смыть пот, сколько вот эти все мысли… Тоже ведь – проблема!
Я привык постоянно учиться чему-то новому, перерабатывать огромные массивы информации. Пусть даже по большей части поверхностно, но тем не менее.
А захочешь выплеснуть пар, пожалуйста! В двадцать первом веке любой большой город, а тем более европейский, по умолчанию предоставляет своим жителям великое множество возможностей.
Большая часть их рядовому обывателю не нужна и никогда не понадобится, но есть спортзалы разной направленности, есть сообщества реконструкторов и музыкальные группы, байкеры и анимешники, клубы собаководов и пейнтболисты. Мало? Садись за комп и ищи в интернете единомышленников или тех, с кем было бы интересно пообщаться. Да блин! Просто "зависнуть" над милыми котиками, потупив пару часиков во благе!
А здесь всего этого нет, вообще нет… и сознание моё, отойдя от первого шока, принялось нагружать самоё себя в привычной для себя манере. От скуки! Я просто не знаю, чем занять себя.
Игра "в индейцы" и прочие мальчишеские радости – сто раз да! Пролистать учебники и вообще заняться учёбой? Снова да!
А дальше? Замены интернету, привычной общественной жизни и всем тем вещами, что в двадцать первом веке кажутся чем-то неотъемлемым – нет!
– Мне надо чем-то занять себя, – сообщаю отражению, плеснув в лицо холодной водой, – иначе, в поисках пищи для мозга и новых впечатлений, можно додуматься до шизофрении или марксизма.
– Вам сготовить чевой, Алексей Юрьевич? – едва заметно нервничая, осведомилась служанка, заметив меня выходящим из ванной.
– Хм… – прислушиваюсь к позывам желудка и соглашаюсь. Папенька встанет много позже, сёстры в первые дни каникул отсыпаются, так что даже завтракать мы будем раздельно, – А давай! Лёгкое чего-нибудь. И… не надо в гостиной накрывать, а то проснутся ещё.
Буквально через пятнадцать минут я сидел на кухне, ел блинчики с вареньем и со сметаной, и бездумно пялился в окно. Разговорить служанку, и без того смущающуюся "барчуком" на кухне, я не пытаюсь.
Низенькая, приземистая, жопастенькая, с заметными следами оспин на широком мордвинском лице, она не слишком интересна.
Обычная деревенская баба, рано выданная замуж и рано же овдовевшая, оставшись с двумя детьми-погодками на руках.
Дети ныне живут в деревне, а она перебралась в город, и сменив парочку мест, устроилась-таки на работу мечты. Жалование маленькое, но и хлопот немного.
Обихаживать семью из четырёх человек, да после бытия молодухой под одной крышей с требовательной свекровью – труд невелик. А ежеутренние походы на ближайший рынок, так и вовсе за развлечение! Всё веселей, чем за скотиной ухаживать.
А делить изредка постель с папенькой… так право слово, для служанки ещё не самый худший вариант. Среди женской прислуги найти особу целомудренную, это надо постараться!
Да не потому, что они сплошь проститутки по натуре, просто это как норма осталась, со времён крепостного права.
При том, что хозяин в любой момент может выставить её вон с наихудшими рекомендациями, а то и обвинив в воровстве, есть ещё и банальное "право сильного". Подвыпивший мужчина, который "право имеет", может и банально изнасиловать девицу.
Жалобы? Да чаще всего признаются клеветой, после чего столь испорченной особе выдаётся "жёлтый билет[18]". Бывает, "клеветница" оказывается просто на улице… или на каторге.
В прислугу идут от отчаяния, когда терять вовсе нечего, и альтернатива – голодная смерть, либо судьба немногим менее горшая – продавать себя на улицах или идти на фабрики. А жизнь у фабричных девчонок незавидная…
Но это именно что крайности. В основном в прислугу устраиваются рано овдовевшие молодухи и уже "порченные" девки, для которых замужество становится чем-то призрачно-туманным.
Так что обе стороны прекрасно знают правила игры, и часто договариваются о "прибавке к жалованию" без всяких околичностей. За "сласть" прислуге полагается прибавка к жалованию и небольшие подарки, или как вариант в случае с папенькой (в чём я почти уверен) и ему подобными, обещание не слишком докучать мужским вниманием и смотреть сквозь пальцы на какие-то вещи.
В общем, ничего неожиданного… Это с Фросей папенька заигрался, а вернее всего – заврался. Не от великой нужды в деньгах, хотя пожалуй, и не без этого. Но скорее от желания стать хоть для кого-то путеводной звездой на жизненном пути.
Есть у него такая черта, любит Юрий Сергеевич обещать что-либо, притом получается у него необыкновенно вкусно. Не выполняет, разумеется, почти ничего… но как-то очень убедительно объясняет, что в другой раз – непременно! Все силы приложит!
Фросю в итоге выставляли с дворником, н-да… Жалею я и об этом? Ну, немножечко.
Виноватым себя не чувствую, вот чего нет, того нет! Когда выбираешь между собственным душевным, а может быть и физическим здоровьем, и относительным комфортом чужого, и притом враждебно настроенного человека, здоровый эгоизм быстро берёт верх.
Что-то такое я и подразумевал, затевая интригу. Да и… думается мне, что долго Фрося у нас не зажилась бы. С девочками отношения у неё тоже не слишком-то сложились, а папеньке она надоела и была скорее привычна. Год, может два… и всё, сценарий тот же.
Размышляя, не забываю есть, макая вкуснейшие блинчики в попеременно сметану и варенье, запивая не слишком крепким чаем. Вот тоже… закавыка! Очень люблю хороший чай и кофе, притом непременно крепченные и не по одной чашке в день. А в этом хилом тельце – увы… тахикардия.
Не факт, что у меня больное сердце, скорее сказывается общая дохлость и нетренированность организма, но звоночек так себе, не радостный. От крепкого чая, а?!
– Спасибо, Глафира, – говорю служанке, вставая из-за стола, – очень вкусно.
– Скажите тоже, Алексей Юрьевич, – засмущалась та, видимо, непривычная даже к таким незамысловатым проявлениям благодарности, – ежели к чему охота будет, вы уж только скажите!
– Непременно, – подтверждаю договор и удаляюсь из бабьего царства к себе.
Одеваюсь быстро – собственно, у меня есть только гимназический костюм, купленный на вырост в позатом году уже подержанным, и "Тот, другой!"
"Другой костюм", это собственно бриджи, купленные в том году по случаю у старьёвщика, лёгкая курточка, джемпер и несколько рубах. Небогато, да… но это специфика времени, и отчасти – сословия.
Гимназист обязан носить форменную одежду во всякое время! Летом, на даче… не суть. Обязан.
Правило это, разумеется, нарушается повсеместно, и прежде всего летом. Гимназическая форма на даче считается чем-то наподобие торжественного костюма, а в обычное время детей одевают не столь официально.
Семейство Пыжовых на лето остаётся в городе, так что "Тот, другой" костюм я выгулял ровно один раз, попался в нём педелю и благополучно повесил в шкаф на радость моли. До сего дня он был скорее неким символом вольной жизни, а сейчас я не без трепета одел его, предвкушая Приключения. Дачи… ха!
У меня ещё Москва не исследована! А главное – никаких больше педелей, Кондуитов и вечной опаски всего и вся!
Взяв ключи, я вышел из дому, вдохнул полной грудью пахнущий сиренью летний воздух, и засмеялся негромко. Впереди меня ждёт огромное, бесконечное лето…
… и все попаданческие проблемы могут подождать!
Не знаю, было ли это сатори[19] или что другое, но в эти бесконечные мгновения я многое понял и осознал. Не разумом, нет… но с моих плеч будто свалился невидимый, но тяжкий груз и стало необыкновенно легко жить, дышать, думать…
Прекрасно понимаю, что потом это уйдёт и останется лишь воспоминание, лишь смутное ощущение осознания собственного Я, но… разве этого мало? Эти мгновения дали мне больше, чем десятки и сотни походов к психологу.
Сатори, катарсис[20]… неважно! Я принял эту реальность, и она приняла меня. Это не значит, что я внезапно вжился в это время, пророс корнями в почву религии, истории, сословного общества и мироощущения. Вот уж нет!
Мне по-прежнему не нравится это время, и я многое бы отдал за то, чтобы вернуться домой. Но реальность больше не выталкивает меня как чужеродный организм. Казалось бы… ан нет, не мелочь, совсем не мелочь.
А всего-то – экстернат! Маленький камешек, сдвинувший большую лавину. Возможность жить, дышать, существовать, не будучи постоянно затянутым в наглухо застёгнутый мундир – как буквально, так и фигурально.
Если бы не экстернат… не знаю. Вот честно, не знаю. Я достаточно здравомыслящий человек, и прекрасно понимаю, что бытие беспризорником в этих реалиях может быть горше смерти. А попытка убежать от действительности, спрятавшись в трюме парохода, плывущего в Южную Америку, немногим лучше, если вообще чем-то лучше.
Но и жить так, как жил, я был уже не в состоянии. В принципе. А сейчас…
… я стоял с ключами в руках и по-новому глядел на наш маленький, ничем не примечательный дворик. Они ни капли не изменился, но здесь и сейчас всё выглядит так, будто я нахожусь в картине великого художника. По-прежнему маленький и грязноватый, несмотря на ленивые усилия дворника, но шедевр!
Зная прекрасно, что где находится, и помня каждую дырочку от сучка в подгнившей доске угольного сарая, я тем не менее не пожалел времени и обошёл двор. Не изменилось ровным счётом ничего, но как же это, давным-давно знакомое, стало вдруг выпуклым, живописным и необыкновенно интересным!
А все эти греющиеся на лавочках старики, бабы с помойными вёдрами, играющие во дворе сопливые ребятишки стали вдруг почти родными…
… так что заметив косящуюся на меня тётку Марьяну, я только засмеялся. Не смутился и не обиделся, как было прежде, а просто засмеялся и кивнул.
– День-то какой, а?! – весело спросил я её, улыбаясь так солнечно, что наверное, на эти короткие секунды стал почти обаятельным.
– И правда… – не удержалась от улыбки женщина и подняла глаза к пронзительно голубому небу с редкими барашками белоснежных облаков, а потом посмотрела на колыхаемые лёгким ветерком ветви старой берёзы, покрытые молодой, ярко-зелёной листвой, не успевшей ещё задубеть, и улыбнулась ещё раз.
Переглянувшись как люди, посвящённые в какую-то увлекательную тайну, мы улыбнулись друг другу ещё и раз…
… и тётка Марьяна осталась в маленьком дворике возиться по хозяйству, а я пошёл дальше.
Интересного вокруг – хоть разорвись!
Одна часть меня требует непременно отправиться на Чистые пруды, прямо-таки пылая от желания с разбегу окунуться воду и плескаться бездумно, не заботясь ничем, пока не посинею от холода. А потом, отогревшись – снова, и снова… пока не напомнит о себе подведённый от голода живот.
Другая часть меня, более взрослая, изнывает от желания побродить по старым улочкам Москвы, не тронутым Гражданской и последующей Разрухой, пятилетними планами большевиков и последующими преобразованиями, которые (сугубо мо моему личному мнению!) сделали город только хуже.
Чистые пруды начали было побеждать, и я прямо-таки кожей ощутил ласковую прохладу воды с едва заметным запахом ряски. Но вспомнилось, что место это предназначено для гуляний, и хотя мальчишки, разумеется, плюют на все запреты и гоняющих их городовых. Есть ещё несколько жирных "Но".
Во-первых, Чистые пруды не оборудованы местами для купания, и мальчишки, плескающиеся там, принадлежат к низшим сословиям. Не то чтобы это было таким уж жестоким уроном дворянской чести…
Во-вторых (а для меня, пожалуй, и во-первых), в таких местах кучкуются компаниями. Побить, может быть, и не побьют, а вот зло подшутить, спрятав одежду в кустах или вовсе на дереве, это запросто! А бегать по кустам, прикрывая срам ладошкой и лопухами… вот здесь уже – урон для любой чести!
Побить… я покатал на языке вкусную для самоутверждения мысль, но оставил её в сторонку. Отлупив Парахина, имбой[21] я не стал и вполне могу нарваться даже на сверстника посильнее себя. А так-то чужака лупят группой… оно мне надо?
– Ну и ладненько, – бурчу себе под нос, – ну и не очень-то хотелось! А всё-таки, куда мне идти?
Я завис… вокруг столько всего интересного! Детство и почти всю юность я провёл в военных городках и всяческих Усть-Зажопинсках, притом всё больше не старинных, а новодельных, где из архитектурных достопримечательностей стоит покосившийся барак сталинских времён, а культурные представлены единственным ДК с хором пенсионеров и парой кружков.
Переехав после армии в Казань, я был буквально контужен красотой города, раз и навсегда влюбившись в такие понятия, как "архитектура" и "комфортная городская среда". Потом была Москва, Барселона, Мюнхен… и сотни городов, городков и деревушек, в которых я побывал по делам или в качестве туриста.
О Москве я знаю не так много, в своё время "пробежав" её по верхам, немногим более, чем сознательный турист из провинции. Красная площадь, Кремль, Мавзолей, Оружейная Палата и ещё почти два десятка наименований, преимущественно музейных. Попросту некогда было, я и так-то урывал время от сна и отдыха, а потом, пробыв в столице меньше месяца, ухватился за призрачную возможность свалить в Испанию.
Но… интересовался. Не так чтобы фанател, но если натыкался на интересную краеведческую информацию под настроение – листал. А прилететь целенаправленно на экскурсию так и не удосужился за все годы. Хотя и время было, и возможность… просто не сложилось.
Пока я размышлял, подсознание уже решило и подсунуло мне старые-престарые фотографии Сухаревки. То есть тогда – старые, а сейчас их может и не быть ещё! А вдогонку – Гиляровского, с его интереснейшей книгой "Москва и москвичи", раскрывшейся в моём сознании аккурат на главе "Сухарёвка".
– Ну… – пока я обкатывал эту мысль, ноги сами понесли меня к Сретенскому бульвару. Шагалось легко и беззаботно – так, что я едва чувствовал под ногами брусчатку и чувствовал себя как переполненный гелием шарик.
Время ещё совсем раннее, так что на улицах преимущественно спешащий рабочий люд, разного рода приказчики и прислуга, торопящаяся поутру на рынок за свежими продуктами. Много позже появятся на улицах чиновники, затем в сопровождении нянек, гувернанток и бонн во всех парках и сквериках прорастут светлые панамки детей из "приличных семей".
Моих сверстников немного, и почти сплошь это деловитые курьеры и разносчики, но до меня никому нет дела. Одежда моя хотя и подходит под определение "приличной", всё ж таки заметно ношенная и не является исключительно дворянской привилегией.
Всё такое… насколько невнятное, я бы сказал. В такой уместно быть и мальчишке из дворянской семьи, и отпрыску выбившегося "в люди" мещанина, держащего собственную мастерскую аж с двумя наёмными работниками, или скажем – курьеру солидной газеты.
Единственное – для дворянина мой наряд приличен для шатания по улицам, с большим натягом проходя ценз "одеть в гости". А для мещанина из "выбившихся" это уже почти парадный костюмчик. Или даже без "почти".
С толпой я в итоге не сливаюсь, но и не выгляжу ярким пятном посреди серой массы. Но впрочем, это скорее состояние психологическое, так что я, как опытный турист, плевать хотел – какое я там впечатление произвожу на кухарок из окрестных домов, курьеров и приказчиков из мелких лавчонок.
Дошагав до Сретенского бульвара, поглазел на трамвайную линию и позвякивающие трамваи, распугивающие вставших на путях извозчиков и прохожих, обошёл два огромных (на это время) дома Страхового Общества "Россия", и далее шагал по Сретенке, уже не слишком отвлекаясь.
Магазины и всевозможные конторы ещё не открылись, и огромные стеклянные витрины там, где они есть, закрыты специальными щитами. Ещё нет и шести утра, так что и развлечений пока немного.
Возле Сухаревской башни собирается особый тип букинистов. Торгуют они в основном всякой ерундой, в основном подержанными учебниками и старыми рассыпающимися "путешествиями" с нехваткой страниц, справочниками по всякой всячине и мемуарами черт те каких деятелей, вспомнить которых сможет не всякий историк.
Но среди этой бумажной рухляди встречаются и настоящие жемчужины. То мелькнёт прижизненное издание Шекспира, то старопечатное Евангелие, а то и произведение, запрещённое цензурой и якобы сожжённое пожарными в металлической клетке лет этак тридцать назад.
Какими путями попадают к букинистам таки книги, догадаться несложно. Ветхие страницы почти всегда пропитаны слезами и горем, дымом пожарищ, а порой и кровью, но всегда почти – сильной нуждой.
Наговаривать на всех разом не стану, но в целом, букинисты Сухарёвки здесь берут не глубоким знанием предмета, а пройдошливостью и беспринципностью. Глядеть надо в оба, но при некотором понимании и внимательности, покупатель может приобрести за копейки подлинное сокровище.
Основная публика – студенты из небогатых, составляющие библиотеку мелкие купчики и коллекционеры разного рода. Есть подлинные знатоки и ценители, но больше всего, пожалуй, искателей "на грош пятаков".
Лично меня сложно назвать специалистом, но и вовсе уж профаном тоже нельзя. Так… серёдка на половинку.
Деньги я собой я не взял, даже не столько опасаясь карманников, сколько попросту не подумав. Ну… оно и к лучшему. Соблазнов вокруг много, а тратить средства на сколько угодно ценную книгу в моих обстоятельствах просто глупо.
Перепродать её, не имея знакомств в нужной среде, я вряд ли смогу, по крайней мере не скоро. Да и, хм… невместно. Не поймут. А собирать коллекцию в свете приближающейся Гражданской и вовсе…
– …прижизненное, изволите видеть, – убедительным фальцетом напирал сидящий на стопке перевязанных бечёвкой "народных" книжонок похожий на скопца букинист, пытаясь продать несколько солидно выглядящих томов сомневающемуся отпрыску купеческого семейства. В качестве доказательства желтоватый длинный ноготь торговца ёрзал по дате, указывающей восемнадцатый век.
Подделка очевидна любому, хоть сколько-нибудь думающему человеку, но… не моё дело. Ссориться вот так вот на ровном месте с сообществом букинистов из-за чужого человека не стану.
– … Толстой, – солидно кивал немолодой упитанный торговец, сняв с плеч мешок с книгами и показывая убедительно выглядящую обложку потенциальному покупателю.
Хмыкнув, я зарылся в развал ветхих книжонок на языках, не имеющих особого хождения в Российской Империи.
– Хлам… – тихо бормочу, аккуратно откладывая в сторону невесть как попавшую в Россию повестушку на итальянском о трепетной любви герцога к гувернантке, – Снова хлам.
– … да какой же это Толстой!? – взревел кто-то в нескольких метрах от меня! – Это вовсе даже справочник какой-то!
– Держите! – надрывая горло, орёт незадачливый покупатель, обнаруживший вместо ожидаемого классика только обложку с бумажным хламом внутри, – Да где же он!?
– Пачечник! – хихикнув, бросил один из букинистов соседу, и оба заухмылялись в бороды. Из разразившегося скандала стало понятно, что такие вот кунштюки один из нечистоплотных торговцев проделывает постоянно.
Покупая у старьевщиков разную бумажную ерунду, он засовывает её в качественные обложки и подсовывает покупателям "пачку", быстро растворяясь в толкучке. Доказать что-либо уже несколько минут спустя проблематично, и Пачечник промышляет таким образом десятилетиями.
Перебираясь от одного торговца к другому, роюсь в развалах. На меня, очевидно безденежного, косятся, но не гонят. Хоть и видно, что я не покупатель, но копаюсь в сторонке, в кучках неликвида.
В основном хлам, но встречаются и забавные вещицы. Не настолько, чтобы возжелать приобрести их для библиотеки, но…
– Забавное что-то попалось? – полюбопытствовал прилично одетый мужчина лет сорока, одетый очень просто, но с тем вкусом, который выдаёт хорошее воспитание и немалые финансовые возможности.
– Простите? – не сразу понял я, – А… да, забавно Прочитав вслух несколько строк, хихикаю.
– Простите? – отзеркалил мужчина, – Это случаем не итальянский? Слышатся знакомые корни, но признаться, я изрядно подзабыл латынь со времён гимназии.
– Итальянский, – зажав страницы пальцами, подтверждаю, не переставая улыбаться, и пересказываю ещё раз, уже на русском.
– Действительно забавно, – улыбается он очень искренне и симпатично, – А вы, молодой человек…
– Алексей, – представляюсь я, – Алексей Юрьевич Пыжов, потомственный дворянин.
Сословную принадлежность упоминать при всяком знакомстве не принято, но в такой вот ситуации, когда тебя, мальчишку, спрашивает очевидно не самый простой человек, очень желательно. В сословном обществе такие вещи важны, а то бывают… коллизии.
С дворянином, пусть даже и сто раз мальчишкой, должно разговаривать на "Вы" и держать в уме, что меня нельзя, к примеру, ухватить за ухо или послать с гривенником купить газету у мальчишки-разносчика. Не думаю, что этот смешливый господин взялся бы сходу хамить мне, но… папенька по части этикета выдрессировал нас жёстко. Само порой вылезает.
– Тартаринов Евгений Ильич, – представился он, шутливо прикладывая два пальца к полам летней шляпы, – также потомственный дворянин, литератор и драматург.
– Рад знакомству, Евгений Ильич, – важно киваю я, приятно польщённый знакомством. Писатель и драматург он не из последних, хотя и не звезда первой величины. Да и в газетах нередко выходят недурственные статьи, подписанные как "Тартаринов Е. И."
– Так что, Алексей Юрьевич, вы настолько хорошо владеете итальянским? – осведомился он.
– Итальянским, – киваю уверенно, – а также испанским и английским, ну и разумеется – весь языковой набор, полагающийся ученику гимназии, только что многим лучше.
Вообще-то больше… но как залегендировать знание эускара[22] или датского, я пока не знаю.
– Однако… – озадачился он, приподняв лёгкой тросточкой полу шляпы и глядя меня совершенно иначе, – а следовать правилам, нося гимназическую форму…
– Простите, Алексей Юрьевич, – спохватился он, – это не моё дело.
– Ничего страшного, – улыбаюсь я, – и да, просто Алексей!
– Договорились, – он очень серьёзно протянул мне руку и мы обменялись торжественным, каким-то очень посольским рукопожатием.
– А насчёт формы… – я снова улыбаюсь, – несколько дней, как я числюсь экстерном!
– Ах вот оно что! – засмеялся Тартаринов, – Мне стоит вас поздравить?
– Пожалуй, – засмеялся я, и мы замечательно разговорились. Роясь вместе в отвалах с иностранными книжками, я нашёл несколько интересных изданий, и Тартаринов, как бы от скуки, купил их замечательно задёшево.
– Приятелям подарю, – сказал он мне приязненно, помещая перевязанный бечевой пакет подмышку, – есть среди них коллекционеры, им подобные вещички должны понравится. Благодарю, Алексей!
– Не стоит благодарности, Евгений Ильич, – вежливо расшаркался я, и уже собрался уходить.
– Постойте, Алексей! – остановил меня новый знакомый, – Я так понимаю, вам и другие предметы даются столь же легко?
– Точные науки не хуже, – отвечаю весьма уверенно, – По остальным в табеле не ниже четвёрки.
– Однако! – восхитился тот и внезапно засиял стоваттной лампочкой и сдвинул шляпу на затылок с таким видом, будто только что решил сложную задачу.
– Алексей… – вкрадчиво поинтересовался Тартаринов, – я надеюсь, вы даёте уроки частным образом?