Глава XVI. Тюрьма
Прибыв из армии к родимому дому, я принялся праздновать благополучное возвращение. Мне стопроцентно казалось, что о моих бесславных подвигах давным-давно позабыли, вследствие поспешного бегства в вооруженные силы, да ещё и в горячую точку. Я полагал, что «вокзальное дело» успешно закрыто и что никому до меня нет ровно никакого весомого интереса. Помимо прочего, я наивно предполагал, что искупил все старые огрехи собственной кровью. Поэтому совершенно расслабился, радовался, что выжил среди чудовищных мясорубок, и не ждал от прошлой жизни никакого каверзного подвоха.
Как же я ошибался! На третий день безудержного веселья явились злые оперативники, прибывшие с регионального центра. Когда во входную дверь раздался настойчивый стук, я, решив, что заявились запоздалые гости, без задней мысли вышел наружу.
– Не здесь ли проживает Бестужев Георгий Всеволодович? – озадачился один посетитель, внешне похожий на озлобленного бульдога (он имел и зверское выражение, и свисавшие щёки, и грозные серые зенки, и всклоченную рыжую шевелюру, и мощный торс, и немалую силу).
– Если не ошибаюсь, то, наверное, я, – попытался начать я игривую тему, – хотя после третьего пьяного дня не очень уверен. С кем, собственно, выпала честь иметь дело? Что-то ни одного из вас не припомню…
– Скоро узнаешь. Сейчас, – бесцеремонно переходя на «Ты», вставил второй, – тебе придётся проехать с нами.
Он выглядел маленьким, плюгавеньким человечишкой, достигшим лет тридцати, выделялся тщедушным телосложением и, как первый, оделся неброско; на овальном лице, усыпанном многочисленными веснушками, пристально поглядывали карие очи, зоркие и колкие. Хотя он и отличался худосочными формами, но в нём угадывалась неимоверная сила духа и непреклонная воля. Раньше мне приходилось видеть похожих людей, и я прекрасно знал, что они берут, что нужно, не дюжей силой, а хитрым умом. Машинально почуяв недоброе, я всё-таки задал закономерный вопрос:
– С какого-такого чудесного перепугу я должен куда-то ехать? Я же, кажется, объяснил, что никого из вас абсолютно не знаю.
Для милиции того времени дело обычное. Сначала подозреваемых хватали, увозили, а затем, когда те оказывались у них в казематах, начинали разбираться, есть ли чего-то на тебя или же нет. Очевидно, прежде они осведомились, где я имел честь нести военную службу, и решили немного облегчить предполагаемую задачу и тупо представились.
– Уголовный розыск, – сказал тот, что походил на злого бульдога; он развернул служебное удостоверение, выданное на имя Ерохова Ивана Михайловича.
Второй тоже не замедлил отчитаться суховатой рекомендацией. Оказалось, он начальник областного УГРО, а зовут его Тищенко Владимир Витальевич. Подтверждаться документально он решительно не хотел, предоставив мне двойственный выбор: либо верить ему, либо нет.
Деваться было некуда, пусть я их и одолею, и смогу удачливо скрыться; но, с другой стороны, на срочную службу второй раз не примут, а жить всё время в «бегах» не очень-то мне и желалось. Я решил: «Будь что будет, а надо отправляться с настойчивыми оперативниками».
После того как мне предъявили серьёзное обвинение «в совершённых грабежах, разбоях и вымогательствах» (в чём, естественно, я ни разу не сознавался), меня заключили в региональный следственный изолятор. Около шести часов продержали с тремя бедолагами в каком-то специальном приёмнике, где ужасно воняло промозглыми затхлостью, сыростью, плесенью. Далее, вручив «бывалый» матрас и бельевое подобие, провели в тюремную камеру, номер 748.
Войдя во внутрь, я очутился в душном, тесно спёртом, пространстве, имевшим размеры пять на семь метров; по бокам расставлялись двухъярусные деревянные нары, рассчитанные на двенадцать персон; посередине стоял длинный, изрядно обшарпанный стол; по бокам наблюдались две лавки; в правом, ближнем от двери, углу, за небольшой кирпичной перегородкой, находилось отхожее место. Как только сзади со крипом захлопнулась железная дверь, почтенный сиделец, сидевший в тёмном углу, зада́лся первостепенным вопросом:
– Какая статья?
Он выглядел пожилым (лет, наверное, шестьдесят?) и выделялся непривлекательной рожей; облысевшая голова и густые, грозно сведённые брови ещё больше усиливали невзрачное впечатление; чёрные глаза словно сверлили насквозь. Нетрудно догадаться, он являлся беспрекословным авторитетом и пользовался среди остальных сокамерников нескончаемым уважением, неограниченной властью. Синеватая новёхонькая майка и однотонные ей трико скрывали худое, изношенное тюремными походами, тело.
– Сто сорок пятая, сто сорок шестая, сто сорок восьмая, – перечислил я вменяемые положения действовавшего УК (Уголовного кодекса).
– Серьё-о-озные, – сделалось весомое заключение. – Проходи, – предложил «смотрящий» занять свободное место, – занимай пока те верхние нары, а дальше посмотрим.
Воспользовавшись радушным приёмом, я расстелил матрас, легко запрыгнул наверх и принялся размышлять над непростым положением. В силу военной привычки, я не забывал наблюдать за происходившей в камере обыденной жизнью. В то время как я коснулся немягкой подушки, к главенствующему мужчине подсел коротенький паренёк. Он казался излишне юрким, а возраста достиг примерно равного мне; коренастое тело сплошь покрывалось тюремными татуировками и выдавало привычного человека. Назвав первого Головой, он принялся рассказывать смешной анекдот:
– Приходит мужик к психоаналитику и задумчиво говорит:
– Доктор, помогите, я совсем перестал получать удовольствий от жизни.
– Попробуйте алкоголь.
– Пробовал – не помогает.
– Может, лёгкие наркотики.
– Тоже этап пройденный – никакого эффекта.
– Тогда есть последняя надежда, сходите в цирк, там есть замечательный рыжий клоун, он сможет рассмешить кого угодно.
– Со словами «Блин я же и есть тот рыжий клоун!» мужик выбрасывается в окно.
После занимательного рассказа «о жутком завершении клоунской карьеры», внутрикамерное помещение наполнилось дружным хохотом. Я тоже отвлёкся от невесёлых раздумий и натянуто улыбнулся. Словоохотливый парнишка собирался начать другой анекдот, но очередную занимательную историю я узнать не успел, потому как входная дверь нежданно открылась, и меня повели на повторный допрос.
В следственном изоляторе со мной общаться не стали, а перевели в ближайшее РОВДе. На СИЗО существовал хоть какой-то порядок, и озлобленным оперативникам было затруднительно «выбивать» с подозреваемых «правдивые» показания. В районных отделах всё оставалось намного проще, и бестактные опера получали полную свободу решительных действий.
На следующее утро меня завели в «комнату для допросов». Там сидели знакомые Ерохов Иван и Тищенко Вова. Для приличия они задали несколько обыденных, ни к чему не обязывавших, вопросов. Потом сотрудник, похожий на злого бульдога, начал ходить туда и сюда; он как бы случайно оказался у меня за спиной. Резким движением накинул на мою лицевую часть какую-то вонючую тряпку и дал вдохнуть незнакомой, но омерзительной гадости. Практически моментально я провалился в безвольное состояние.
Очнулся я – то ли в непривлекательном кабинете, то ли в обычной каптёрке? – в общем, во невзрачной комнате, напоминавшей больше сушилку чем что-то другое; в ней наблюдалось несчётное количество труб, излучавших тепло. Страшно болела голова и жутко хотелось пить. Мои руки оказались пристёгнутыми стальными наручниками и надёжно крепились за один из многочисленных радиаторов. Моего безрадостного пробуждения с нетерпением дожидались Вовочка и Ванёк – как мысленно я их окрестил.
– Значит, раскаяться в содеянных злодеяниях мы не желаем? – грозно осведомился Тищенко.
Я прекрасно понимал, что если сознаюсь, то мне моментально выпишут пятилетнюю путёвку в «места не столь отдаленные», где света вольного не увидишь. Поэтому я решил (чего бы не стоило!) упираться сколько смогу и набрался наглости простодушно ответить:
– Мне не в чем покаяться, товарищ начальник. Что было – прошло. Если я в чём и виноват, все прошлые грехи смылись собственной кровью – на службе нашей любимой партии и дорогому правительству. Заметьте, во время Великой Отечественной – это! – считалось сплошным искуплением.
– Сейчас время мирное, – поддержал влиятельного товарища оперативник Ерохов, – и за совершённые преступления отвечать всё едино придётся. Так ты желаешь чистосердечно признаться, или тебя придётся подталкивать? Можешь не сомневаться, у нас и не таки-и-ие ломались. Сначала тоже вроде бы упирались, а потом ничего, пели как соловьи.
В сказанных словах присутствовала доля печальной истины. Тогда работать умели и добивались правдивой истины даже от наиболее стойких преступников. Меня охватило тягостное уныние: я понимал, что вытерпеть придётся немало. Не понаслышке знакомый с допросными методами, я мысленно прощался с отменным здоровьем.
Не буду останавливаться на действенных мерах, принуждавших к добровольной даче признательных показаний, коим подвергли меня доблестные сотрудники уголовного розыска. Скажу лишь, в изощренных методах пытки они нисколечко не скупились. Сначала твёрдые кулаки обмотались мягкими полотенцами – получились своеобразные биты; они принялись дубасить меня по всему молодому телу, причиняя физические и нравственные страдания. Затем решили познакомить меня со сводом советских законов. Взяв толстую книгу «Собрание кодексов», довели их содержимое напрямую в головное сознание, вежливо, но с достаточной силой, постукивая по горемычной башке. Далее, почему-то посчитали, что мои лёгкие подвергаются серьёзной опасности, и надели на меня защитный противогаз. Чтобы напрочь исключить попадание вредных веществ, фильтрующе-поглощающая коробка не открывалась совсем. Сказать, сколько раз я, при «заботливом отношении», терялся в осознанном понимании – я в общем-то не осмелюсь. Почему? Перестал их считать. Далее, узнав, что мне захотелось попить, настойчивые терзатели решили не остаться равнодушными к несложной проблеме; правда, поили они не совсем естественным способом, вливая минеральную воду через носовые отверстия. В последнем случае меня, уже полностью обессиленного, отстегнули от обогревательных радиаторов, уложили на голый пол, придавили железным стулом, на который уселся тяжёлый Ерохов, и стали настойчиво утолять нестерпимую (по их мнению!) жажду. Процедура оказалась, честно скажу, совершенно не из приятных.
Бесславные методы Ванёк и Вовочка продолжали на протяжении шести часов. Затем, очевидно предположив, что пыточные мероприятия излишне затягиваются (а может, у них были дела поважнее?), они решили оставить меня в покое. Мне дали прийти в себя, после чего, изрядно потрёпанного, вернули в следственный изолятор.
Глава XVII. Тюрьма: продолжение
В СИЗО меня подвели к двери совершенно иной: на ней обозначился номер 666. Я попробовал учтиво заметить:
– Это камера не моя. Мои вещи находятся в семьсот сорок восьмой.
– Поверь, здесь тебе ничего не понадобится, – заключил ощеренный конвоир.
Он являлся человеком среднего возраста, полноватого телосложения, с ожиревшим лицом, пропахшим стойкими перегаром и отвратительным чесноком; облачение выглядело форменным обмундированием армейского образца.
Когда за мной захлопнулась железная створка, я стал разглядывать невзрачное помещение, пытаясь оценить реальную обстановку. Неоднократно мне приходилось слышать о пресловутых «пресс-хатах», и я не сомневался, что оказался именно в ней. В те времена несчастные случаи считались явлением самым обыденным, а значит, стоило приготовиться к самому худшему.
Камера выглядела совсем небольшой, примерно три на четыре метра. Судя по двухъярусным нарам, приставленным к правой стене, она рассчитывалась на четырёх человек; параллельно спальным местам находился коротенький стол с приставленной лавкой. Три места случились занятыми. С них, едва я оказался внутри, поднялись три разноликие личности, вызвавшие у меня неприятное покалывание в желудочной области.
Первый – здоровенный детина, в возрасте тридцать лет. Он казался выше меня на целые полголовы и представлялся намного шире в плечах; квадратное лицо, с нахмуренными бровями, грозными зенками, мясистым подбородком, да продолговатыми ямочками, шедшими от верхней скулы и до нижней, да лысая башка, внушали нехорошую мысль, что человек тот создан специально для личного устрашения. Считалось вполне очевидным, что он здесь пользуется весомым авторитетом. Белая майка и чёрные трико, блестевшие новизной, выдавали «ссученного» сидельца, пользовавшегося немалыми привилегиями у местной администрации.
Второй достиг примерного роста со мной, а возрастным порогом перевалил глубоко за тридцать; густые, как смоль чернявые, волосы, однотонные им глаза, тонкий, скривившийся в презрительной мине рот, орлиный нос и смуглая кожа выдавали представителя кавказской национальности. Худощавое тело скрывалось под свободным спортивным костюмом.
Третий (то ли якут, то ли казах, то ли китаец?) смотрел из-под узеньких щёлочек очами наглыми, хитрыми, зверскими; он выглядел самым маленьким, едва ли достигшим полутора метров и отличался чёрными волнистыми коконами да коренастой, излишне подвижной, фигурой. Для «увеселительного» мероприятия последний облачился в красную, с серым орнаментом, клетчатую рубаху, а также спортивные трико, выделявшиеся тёмно-синей расцветкой; в отличие от других товарищей, обутых в мягкие тапки, на ногах отмечались увесистые ботинки. Встав в широкую стойку и озлобленно подбоченившись, он сверлил меня озлобленным взглядом, пытаясь сломить неустрашимую волю.
– Какая статья? – как принято начинать любой ознакомительный разговор, потребовал первый.
Понимая, что рукопашного столкновения всё едино не избежать, я сам пошёл на обострённую ситуацию и резко ответил:
– Тебе что за дело – судить меня, что ли, будешь? Простите, но здесь не наблюдаются присяжные заседатели.
– Да ты, я вижу, паря, совсем берега попутал? – сказал второй, и трое сокамерников, все разом, двинулись в мою сторону.
Конечно, они приближались вовсе не потому, чтобы дружески похлопать меня по плечу, а, скорее всего, потому, что им нестерпимо захотелось узнать, какого цвета моя наполовину цыганская кровь?
Не раз бывая в непривлекательных ситуациях, я безошибочно угадал, кто представляет реальную угрозу больше всего. Здоровенный амбал – а кто же ещё? Опережая прискорбные действия, я сделал дерзкий прыжок вперёд. Отточенным движением указательного и среднего пальцев поразил в глаза Первого, шедшего чуть впереди остальных. Не ожидая неслыханной наглости, тот пропустил мой предприимчивый выпад. Взвыл от мучительной боли, схватился за незрячие зенки и ошалело присел. На какое-то время он сделался не опасен.
Пользуясь кратковременным замешательством, я продолжил активное нападение: схватил Маленького за длинные волосы, резко дёрнул вихрастую голову вниз, одновременно поднял со́гнутое колено и потвёрже столкнул их между собой. Из глаз у Третьего брызнули горькие слезы, из расквашенной носыпырки заструилась багряная кровь. И его покамест можно не опасаться.
Вдруг! Я заметил, как в мою бедовую головёнку направляется деревянная лавка; её взял тяжёлой помощницей низкорослый кавказец. Что он хотел испытать на прочность – мою черепную коробку или сосновый материал – выяснять совсем не хотелось, поэтому я поспешно уклонился в левую сторону. Хотя предусмотрительный манёвр и спас мою буйную голову от ощутимого подзатыльника, но до конца избежать весомого столкновения всё же не удалось – тяжёлая лавка опустилась на напряжённую спину. Мне приходилось терпеть болевые пороги и гораздо более сильные. Я не придавал тому, новому, особенного значения, а недолго думая, схватил со стола железную кружку, «по-резкому» развернулся и столкнул её с чуть выгнутой переносицей. Раздался неприятный треск сломавшейся кости.
Далее, обратилось внимание, что внушительный здоровяк неторопливо приходит в себя да медленно поднимается, энергично протирая прозревшие зенки. Как только он распрямился до полной длины, я, подпрыгивая повыше кверху, согнул под себя колени, следом резко их распрямил, немного согнул натренированный корпус и придал ему положение, равное градусам тридцать относительно вертикального положения. Подлетая, обеим стопами упёрся в неприятельский коленный сустав. Можно не сомневаться, кость не была стальная и, не выдержав приложенной силы, благополучно сломалась. Чтобы воздействие получилось наиболее эффективным, пришлось болезненно плюхнуться на пол.
– Ты же мне, «гад помойный», ногу сломал! – завопил бравый налётчик, так и не успевший ни разу мне сделать больно.
Что-то настоятельно мне подсказывало, если бойцовское желание у того и появится, привести его в реальное воплощение тот вряд ли сумеет.
– Конечно, – только я и ответил, – а ты что хотел?
Пока мы «мило» беседовали, выйдя из обалделой комы, в незаконченный поединок включился сокамерник маленький. Он прыгнул откуда-то сверху, лежавшего, обхватил меня за шею правой рукой, а помогая ей левой, костлявым предплечьем надавил на неприкрытое горло – очевидно, у него возникло настойчивое желание отправить мою грешную душу на встречу с Господом Богом. Главная его ошибка – он не спросил моего прямого соизволения. Естественно, я с поспешным, по сути единоличным, решением оказался категорически не согласен. Собрав последние силы, какие «сумелись» найтись, напрягся шейными мышцами (лицо моё раскраснелось до степени рачьего), кое-как приподнялся и увлёк с собою яростно вцепившегося озлобленного противника. Мы оба переместились в стоячее, более удобное, положение. Тот висел у меня за спиной, беспомощно перебирая коротеньким ногами, не достающими до пола, но продолжал проводить удушавший приём – вероятно, он всё-таки вознамерился прекратить мне земное существование? Пущей уверенности придавали сумасшедшие возгласы:
– Убью, «позорную суку»!
Ничего членораздельного ответить не получалось, потому как, когда жёстко сдавливают гортань, разговаривать не слишком удобно.
Как уже говорилось, в некоторых тюремных камерах, прямо при входе, справа, имеется отхожее место, отгороженное низенькой кирпичной стеной; она поднимается примерно до половины груди. Что делать? Испытать надёжная ли кладка на слишком настырном «китайце». Воодушевлённый вовсе не благостной целью, я отскочил к оконной стене, а двигаясь задом, по направлению к дверному проёму, ускорился до лёгкого бега. Раз! Повыше подпрыгнул, а следом расслабился, предоставив двум сцепившимся туловищам свободно упасть – проверить закон всемирного тяготения. Несложная задумка полностью удалась, и неприятельская спина, отягощённая дополнительным весом, неизбежно столкнулась с верхней частью кирпичной перегородки.
Как и предполагалось, кладка оказалась на удивление прочной, и ничегошеньки с ней не случилось; правда, прошла повышенная вибрация, но в целом та выдержала. Зато «усидчивый пассажир», решивший меня оседлать, не ожидая крутого подвоха, был удивлен (да что там?), попросту озадачен, когда вдруг разом почувствовал, как проникает нестерпимая, до жути невыносимая, боль. Издав нечленораздельный звук (то ли крякнув, то ли хрюкнув?) он ослабил цепкую хватку и расцепил отнюдь не дружеские объятия; сам, очевидно забыв как стоит дышать, повалился на голый пол и захватал, как немая рыба, ртом спёртый камерный воздух. Становилось предельно ясно, что через считанные секунды он напрочь лишится сознания, избавив меня от слишком уж надоедливого присутствия. Поломанного здоровяка опасаться тоже не следовало – навряд ли он, одноногий, наберётся невиданной наглости оказать мне хоть сколько-нибудь достойное противление. Оставался последний – ярый кавказец. Он уже оправился от болевых ощущений и готовился включиться в решительную борьбу.
– Ну всё, пора кончать! – произнёс оставшийся отморозок. – Смерть тебе, «презренная гнида»!
– Как ты собираешься мне доказать, что слова твои не пустые? – показывая на жалких товарищей, ухмыльнулся я в едкий ответ.
– Вот так!
Сразу после сказанных слов, неуёмный противник занял удобную стойку: левую ногу немного согнул и пододвинул вперёд, уперев прямо перед собой; почти прямой правой поддерживал напряжённый корпус сзади; и ту и другую руку согнул в локтях и прикрывал переднюю часть. Недолго подумав, рьяный кавказец сделал лихую «вертушку» – резкий разворот на триста шестьдесят градусов с одномоментным ударом правой нижней конечностью; он увеличил предельную силу, намереваясь обезобразить моё молодое лицо. Я разгадал его гнусные замыслы и поднырнул под ударную ногу. Опускаясь на колени, коснулся вверх повёрнутых пяток. Юзом пролетел до метра вперёд и чуточку вправо, одновременно нанёс остатнему противнику сокрушительный тычок, направленный в болезненный пах. В следующий миг мне показалось, что раздался отчётливый звук, очень похожий мягонький звон.
Нападавший мужчина, никак не ожидавший столь жёсткого поворота событий, по инерции пролетел по ходу пинка и опустился на каменный пол, оказавшись на неполном прямом шпагате. Не воспользоваться любезным подарком? Я просто не мог. Моментально вскочил и прыгнул на оба простёртых бедра, доводя их до полового касания. Характерный треск, последовавший сразу же после, возвестил о разрыве ножных сухожилий; да, вряд ли в ближайшие три месяца ему захочется кого-то пинать, наставлять на истинный путь и показывать, какими он владеет боевыми приёмами рукопашной борьбы.
Убедившись, что моя нескромная персона никому уж больше не интересна, обратилось внимание на страшно болевшую спину (где опустилась прочная лавка). Что ж, приходилось выдерживать и не такие удары, поэтому я не стал особенно огорчаться, но погрозить побитому кавказцу всё-таки не забыл.
– Вы бы, боевые ребятки, собрали уцелевшие ручки и ножки да «ломились» бы отсюда в санчасть, – ядовито остря, сострадательно посоветовал я, – а то, чего доброго, гангрена неизлечимая, какая, начнётся.
Видимо опасаясь смертельных заболеваний (что те действительно разовьются в их покалеченных туловищах), они вняли практическому совету. Первые двое привели в чувство третьего; у него, после удара о кирпичную кладку, сломанные рёбра обозначились неестественным положение – изогнулись вовнутрь, без сомнения повредив и правое лёгкое. Они так настойчиво забарабанили в железную дверь, что вызвали пристальное внимание тюремной администрации. Не прошло и пары минут, а к нам вломились вооружённые надзиратели, облачённые как в броневые жилеты, так и в защитные каски. Цирк, показавший похвальную бдительность, оказался полностью неуместным: потребовалось лишь убрать хорошенечко искалеченных прихвостней.
Меня перевели обратно, в семьсот сорок восьмую камеру. Дивное дело, там все уже были в курсе моей недавней победы (что с моей помощью удалось изолировать «злую пресс-хату»), поэтому оказали мне достойные почести. Голова предложил перелечь на почётные нижние нары, на что я ответил любезным отказом, пояснив, мол, мне полюбилось занятое ранее верхнее место. Настаивать никто не стал, а я, забравшись наверх, едва коснулся немягкой подушки, мгновенно уснул.
На следующий день меня повели на новый допрос. Не зная, чего ожидать, я готовился к наиболее худшему. Когда завели в допросную комнату, обратилось внимание, что из мебельных принадлежностей там присутствовали лишь прикрученный стол да две простецкие, нисколько не прочные, табуретки. На одной сидел незнакомый мужчина, на другую, расположенную строго напротив, он предложил усесться и мне.
Я исподлобья принялся его подробно разглядывать, пытаясь определить, что следует ожидать. Он мало походил на милицейского следователя. Во всей его подтянутой внешности присутствовало нечто (тако-о-ое!), что внушало не только полное уважение, но и благоговейное преклонение. Немолодой уже человек, он отмечался сорокалетним возрастом и, редкое дело, приятным продолговатым лицом; янтарные мужественные глаза излучали пытливый ум и въедливую практичность; уверенный, но простодушный взгляд наводил на очевидную мысль, что если и изливать кому-то грешную душу, то только ему; выдающиеся скулы отчётливо говорили, что за трудную жизнь ему пришлось пройти через немалые испытания. Одежда виделась чисто гражданской: строгий серый костюм, белоснежная мужская сорочка и чёрный, в белую крапинку, дорогостоящий галстук.
– Зовут меня Васильев Борис Николаевич, – не распаляясь в ненужных любезностях, приступил он к конкретному делу, – я являюсь сотрудником центрального аппарата комитета госбезопасности. Для Вас, Георгий, у нас есть интересное предложение. Сразу говорю, времени для долгих раздумий не будет. Либо Вы соглашаетесь, либо всё остаётся как сейчас есть. Нам известно, Вы человек неглупый, и, надеюсь, прекрасно себе представляете, чем закончится вся следственная история.
Он взял короткую паузу, предоставив мне раздумное время, а следом продолжил:
– Мы предлагаем поступить на государственную службу и хорошенечко послужить родимой отчизне. Довожу до Вашего сведения, что служба опасная, сопряжённая с периодическим риском, – вполне вероятно, что на белом свете долговременно Вы не задержитесь. Выполнять придётся одни секретные поручения, боевые задания. Вас будут внедрять в преступные группировки, где Вы – как нам неплохо известно – чувствуете себя на редкость уверенно. Вы займетесь сбором интересующей информации, чтобы передавать её впоследствии нам. Сами, помимо прочего, будете вносить разрозненную дезориентацию – сеять в криминальной системе неуправляемый хаос. В общем, поможете навести в советском государстве строгий порядок.
Не задумываясь, я ответил:
– Согласен.
Вот так, не совсем романтичным способом, я оказался на государственной службе в качестве тайного резидента, если проще, бойца невидимого фронта.