Любовь
Домой Нисон вернулся только утром, никак не объяснил свою временную пропажу, лишь быстро кинул "прости" Лине и ушел на кухню.
Лина ничего не ответила, да и ей было некому отвечать: Нисон закрыл дверь и сидел там. Он, кажется, пил алкоголь, так как Лина даже сквозь закрытые двери ощущала спиртовой запах водки. Да, она была уверена, что Нисон пил водку, ведь в холодильнике стояла только она, слепо напоминая ей об отце. Наверное, раз десять она слышала, как стукается рюмка об стол, когда Нисон ставил её, чтобы через несколько минут опять побулькать бутылкой и наполнить стопку прозрачной жидкостью.
Нисон так и не вышел, вновь остался ночевать там. По дому к вечеру уже по всюду разносился запах спиртного, неприятно забиваясь в нос. Впрочем, Лина прекрасно знала, что Нисон не станет буянить после выпитой водки – он никогда не сможет ударить её, а тем более убить. Может быть, и он понимал это, потому что Лина иногда слышала, как Нисон разговаривал сам с собой, шептал что-то, а потом переходил на крик, мямлил что-то, говорил чересчур медленно, а потом быстро. Его голос иногда выдёргивал Лину из сна, заставляя подскакивать от неожиданности.
После этого инцидента Нисон больше не пил. На следующий день пошел на работу, а когда пришел домой, то сразу же лёг спать и проспал так до самого утра. Но Лина уснуть уже не могла. Бессонница разрешала спать только раз в несколько дней, а она спала недавно.
Как и просила Лина, Нисон выбросил всё, что связано было с Нестором. Точнее, бросил это на балкон к игрушкам, словно откладывая на потом. Когда это потом настанет – Лина не знала. Собак, да и детей тоже, у нее в доме не будет никогда.
Она чрезвычайно полюбила прогулки, часто уходила с утра до вечера, иногда даже возвращалась домой в приподнятом настроении, которое сразу же замечал Нисон и пытался разговорить её. Иногда это получалось, и они могли на несколько часов окунуться в прежние времена, когда Нисона успокаивал монотонный и спокойный голос Лины, который рассказывал о каких-то нелепых вещах.
По какому-то негласному обычаю, она собиралась вечером во вторник прогуляться, заодно зайти в магазин, чтобы купить продукты. Хоть однообразная рутина убивала её, Лина понимала, что хотя бы Нисону нужно было питаться. Нет, она не заботилась о нём, разве что отплачивала ему так за её содержание. Должна же быть от неё хоть какая-то польза, так?
Нисон не особо обратил внимания на щёлкнувшую дверь, не особо переживал, куда пошла Лина. Скоро должна наступить весна, мороз потихоньку отступал, а в воздухе наконец запахло чем-то иным. Вот и ей уже двадцать. Так медленно текло время, сводя её с ума.
День рождения прошло, Нисон даже не вспомнил о нём. Так и прошел праздник у Лины в углу кровати. А её ребёнку бы исполнился уже год незадолго за дня рождения Лины.
Иногда она воображала, будто бы у неё есть ребенок, и они весело бы втроём отпраздновали их дни рождения. Маленький ребенок вряд-ли что-то понимал бы, но точно бы веселился вместе с мамой и папой.
Но стоит Лине открыть глаза, и она понимает, что ничего такого никогда не будет. И тогда приходится лишь уходить на улицу, в глупой надежде, что там что-то изменится.
Она идёт между зданий, неспешно устремляясь домой. Улицу окутал синий туман приближающейся ночи, но в окнах все ещё горел свет. Людей практически не было на улице: все сидели по домам. Лина не любила сидеть дома, там на неё давили стены, убивая её своей теснотой. Тёплый ветер гладил Лину, колыхал пряди её лёгкие пряди волос. Он шла, шурша пакетом, и заглядывала в окна к незнакомым людям. Лине было интересно посмотреть за жизнью, никаким образом несвязанную с ней.
Люди выглядели живыми, когда сидели с семьёй за столом или смотрели телевизор вместе. Ей нравилось наблюдать за милыми бабушками, что гладили кошек, рассказывая внукам о чем-то, нравилось видеть, как люди в обнимку сидели и молчали, словно слова были лишними. Она очень любила смотреть на людей, которые даже не подозревают, как сильно она завидует им. Они могут радоваться этому вечеру, не думать о нелюбимой работе, о недосыпание, они могли просто жить. Лина бы отдала всё, чтобы узнать секрет такой жизни, но люди упорно молчали, сохраняя тайну.
Жёлтый свет окна вдруг привлек внимание Лины. В той квартире жила ее соседка, которая работала в школе учителем. Лине всегда нравилась она: женщина была среднего роста, имела широкие бедра, носила очки с желтоватыми линзами и всегда выбирала смешную обувь со всякими побрякушками, которые, звеня, всегда сообщали Лине о нахождении её рядом. Женщина имела красивые короткие блондинистые волосы и любила закалывать одну сторону волос заколками. Лина всегда считала её какой-то родной, хотя проучилась у неё всего несколько лет. Да и отношения между ними складывались дружеские, хотя, конечно, разница в возрасте была большой.
Она замедлилась, подходя к её дому. Два темных силуэта были видны на жёлтой кухне. Женщина стояла около подоконника, а её собеседник находился на другом конце кухни. Лина поняла, что это, скорее всего, её муж: силуэт был большим и высоким, словно громоздкая большая статуя, которая в любой момент может обрушиться на макушку всеми своими тоннами. Среднестатистическая семья: мама, папа и сын. Сын повзрослел и уехал, отец работает на заводе, мать пыталась сделать вид, что не хочет плакать, когда оглядывается на свою жизнь. Муж её, приходя с завода, любил выпить дешёвый алкоголь. Когда растил сына, он часто бил его, изменял своей жене. Но она терпела, потому что любила и понимала, что одна она не справится с этой тоской. Пусть лучше рядом будет кто-то, пусть даже тот, кто не любил никогда.
Внезапно он подлетает к жене, пугая Лину своим приближением к окну, и замахивается. Он не ударяет жену, но та рефлекторно прикрывает голову руками, съеживается. Мужчина грубо хватает её за плечо. Она жмется, подгибает колени и становится ещё меньше, по сравнению с его большим, гордым и высоким силуэтом. Лина не слышит, что он ей говорит, но она прекрасно представляет гавкающий грубый голос мужчины. Наконец он толкает её, женщина отлетает, но удерживается на ногах. Мужчина уходит, оставив её, ничтожную, рыдать на кухне. Силуэт содрогался, она не смела отойти от окна. Лина все стояла, внимательно смотря на неё.
Неужели ей приходится терпеть издевательства от мужа? Она не понимала, как можно было простить столько побоев и оскорблений, жить с этим человеком бок о бок, воспитывать детей. Они живут в браке практически всю жизнь, вырастили уже ребёнка, но в их семье всегда и всё решалось силой.
Женщина ушла, а Лина все смотрела в то, уже темное, окно. Он бил её, но она всегда была на вид очень счастливой и доброй, а про мужа ничего плохого не говорила, любила очень. Завтра она замажет синяки на плече и вновь будет улыбаться при встрече Лине. Так принято, так везде.
Бьёт – значит любит? Лина никогда это не понимала, но так и правда жили многие женщины. Но ведь Лину Нисон не бьёт – он любит её, готов делать всё ради нее, никогда руку не поднимет, не оскорбит. Он приносил деньги в семью, поддерживал Лину, не пил, понимающе относился к ней. И она просто не могла понять, почему она была так несчастна с ним. Видя ужасы в других семьях, полное одиночество и вдов, она всё не могла сказать, что любит мужа. А о таком муже мечтают все, лучше Лине и не найти. Да, он был тем, кто и правду ей нужен, но только для того, чтобы завести ребенка, создать семью…
Но что сейчас? Ребенок умер, так и не увидев свет, а к рождению нового она просто не готова – ей уже никогда не забыть Ясю. Но Нисон то тут. Он рядом, он никуда не делся. И оттого было ещё хуже. Он не сможет принять и понять всех её чувств, он такой поверхностный для неё. Ей было стыдно даже подумать о том, что она так несчастна с ним – лучше уж тогда прожить жизнь одной, надеясь найти хорошего мужчину, чем жить с этим хорошим мужчиной и понимать, что лучше не будет никогда. Уж лучше умереть из-за любови, чем из-за одиночества.
Судьба или ложь?
«О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!»
Рим. 11:33
Он терпел её. Поскрипывал зубами, но терпел. И даже когда спустя три года Лина так и не оправилась, он продолжал исправно работать и приходить домой. Только она перестала убираться и готовить еду. Нисон держал её будто собачку, Лина была абсолютно бесполезна.
Она и сама, казалось, понимает свою ненадобность Нисону, но молчала. Только одиночество пожирало её каждым днем. А Нисона оно пока не трогало. Наверное, единственное полезное от нее как раз таки и было, что он, приходя домой, не чувствовал себя одиноким, ведь дома был еще кто-то, пускай даже нелюбимый. А вот Лина говорила:
– Мне так одиноко
– Но я же тут сижу, как тебе может быть одиноко? – отвечал Нисон, держась за её руку.
Лина переводит взгляд на него. Муж сидит, недоумевая почему же можно чувствовать одиночество, если есть кто-то рядом.
– Мне так одиноко, – продолжает твердить Лина. А Нисон продолжает её не понимать.
Всё же, ему хотелось чувствовать себя любимым, потому он допоздна "задерживался на работе", хотя на самом деле Лина так и не узнает, где же проводил время её муж. Может быть, догадывалась, иначе бы, улавливая чужие женские духи, когда Нисон приходил вечером, закатывала ему истерику. Но она смиренно смотрела на его телефон, когда там приходили сообщения от некой Кисы, и ничего не делала. А что она вообще могла бы сделать?
Так и приходилось жить обоим, упорно не понимая друг друга. Нет, они не ошиблись с выбором, ни в коем случае. Просто некоторым людям суждено остаться одинокими, тщетно загадывая на каждый День рождения найти вторую половинку. Хотя они так и не узнают, что их судьба столь печальна.
Они и вправду были созданы друг для друга, но кто сказал, что «созданы друг для друга» – это исключительно про любовь и родственные души? Они должны были встретиться, чтобы свершилась их судьба. Пусть даже иногда судьба – это изменять больной жене или умереть от своих рук. Несомненно, они нашли друг друга. Но только это воссоединение обернулось тем, что каждый пойдет по самой худшей, но задуманной изначально кем-то свыше, дорожке. Да, без Нисона Лина бы точно смирилась рано или поздно со смертью ребёнка, ведь понимающий и сочувствующий муж НеНисон тоже скорбил по ребенку, а потом помог ей выбраться из бездны. Лина бы не умерла, ей бы не позволил НеНисон. А без Лины Нисон бы всю жизнь был порядочным мужем, семьянином, любящим свою жену НеЛину и дочку НеЯсю. Но всю жизнь их бы не покидало чувство неправильности, будто они живут не свою жизнь, не туда свернули когда-то. И это чувство было бы правдой.
Так что легче: прожить свою настоящую судьбу или же жить, понимая, что всё это ложь, но такая сладкая? Врать себе или с гордостью принять участь? Нет, не у всех людей судьба печальна, это точно. Пока не выберешь её, не поймёшь, что она носит в себе. Но всё же какой бы тоскливой она порой ни была – это то, что было прописано вашей Судьбой.
Выбор лишь за Вами.
Молчание
Лина всегда любила говорить. Она могла часами говорить о всяком, напрочь забывая о времени и об остывающим кофе, но с тех пор, как умер её ребёнок, она ни разу не рассказала ему о своих чувствах. О таком просто не принято говорить вслух. Она до сих пор могла иногда дискуссировать с ним на тему зелёных лесов, политики и о мусоре, что не вывозили несколько недель в их городе, могла долго разговаривать про кошек и птиц, о дверях и стенах, но ни одна тема не была связана с тем, что её так ранило.
А как только Нисон пытался с ней об этом поговорить, положив руку на тонкое запястье жены, Лина всегда резко замолкала, недолго смотрела на Нисона мокрыми глазами, дрожащими белыми руками обнимая свои плечи, а после заходилась плачем. Она всегда плакала так искренне печально, что сердце Нисона всегда замирало при виде первой слезы. Лина плакала, содрогаясь всем телом, и ей было все равно на него и на его бессмысленные объятия. Нисон ей что-то говорил, гладил нежно по спине, успокаивал и пытался шутить, чтоб поднять ей настроение, но Лина этого всего просто не замечала. Её глаза, глубину и печаль которых Нисон не понимал, притуплялись и, хоть направлены они на него, смотрели будто в пустоту. Но после того, как она успокоится, просто потому что слёзы закончились, они молчали. И каждый думал о своём, пока ледяной кофе упорно ждал, когда его допьют. Но этот кофе просто выливали в раковину, и они вновь чужие друг другу люди.
Нисон и Лина спали вместе, ели и разговаривали, смотрели фильмы, занимались сексом, ходили за продуктами, гуляли и, в конце концов, были женаты. Но Лина не чувствовала себя родной Нисону, а Нисон не чувствовал себя родным Лине. Они просто жили вместе, вот и все. Их ничто не связывало морально. "Противоположности притягиваются ", но во всех правилах есть исключение. У них не оставалось выбора, вот они и существовали вместе. Они не были друзьями, не было даже знакомыми – друг другу они были никем. Но Лине было просто некуда уходить, а Нисону было стыдно бросать свою жену в таком состоянии. Она ждала, пока ему всё это надоест и он наконец уйдет от неё, выгнав на улицу, а он ждал, пока Лина сама скажет о том, что хочет развестись.
Но оба молчали.
Прошло уже столько лет, но до сих пор они не могли наладить свои отношения, да и вряд-ли когда-нибудь их наладят – кому это надо? Они оба были всё ещё молоды, Лине было двадцать три года, а Нисону двадцать семь, но они предпочли дальше тратить годы друг на друга, чтоб потом в старости ненавидеть. Оба это прекрасно понимали. И обоих держали в браке какие-то свои причины, но только не любовь и доверие.
Да, так живут большинство взрослых в браке, иногда ситуации бывают хуже, чем у Лины и Нисона, но они всё равно страдали. Она наконец поняла, насколько он поверхностный и мертвенно спокойный. Лина ведь и полюбила его за это: за то, что он не пугался ужасов её глаз и за то, что никогда не испытывал тревогу, успокаивая тем самым её. Но она думала, что он не пугается ужасов её глаз, потому что понимает и разделяет её чувства, а не потому что просто не замечает их. А спокойный он, как оказалось, во всем. И даже смерть их ребёнка для него – пустяк. Да, он умер при родах, но ведь это о нем они говорили по вечерам, ласково называя большой живот Лины Ясенькой, этот ребенок пинал руку Нисона сквозь живот и мешал Лине спать, из-за чего Нисон тоже часто не высыпался. И все эти девять месяцев беременности, что для Лины были самыми счастливыми, для него были просто девятью месяцами. А их ребенок – обычным ребенком. Лина прекрасно понимала, что он наверняка даже имя её не помнит. А Лина свою мертвую дочь любила больше всех живых на свете. В этом и было отличие их миров, которое не давало ужиться вместе счастливо.
На краю ножа
Сколько прошло? День, два? Неделя? Месяц? Время для Лины отсутствовало, она не ощущала утро, обед, вечер, ночь – всё для неё было временем пыток; в аду часов не было.
Лине становилось всё хуже. Она окончательно перестала выходить на улицу, перестала спать и есть. Время казалось неважным, дни летели, а она их вовсе не замечала. Всё, что Лина делала – смотрела с холодного промершего балкона на ужасы города. Столько собак она не видела никогда в жизни. Их просто было не сосчитать. Они почему-то толпились возле её двора, умирали там же, и всегда она слышала их лай. Такой далёкий, но близкий её сердцу. Печальный лай замерзающей собаки, которая умоляла на своем собачьем спасти её от смерти, она срывала голос и почти орала как резанная свинья.
Собака исхудавшая, голодная и остывающая, кидалась в ноги людям. Но те проходили мимо. Они просто проходили. Но она, гонимая ужасом смерти, искала спасенье в чьих-то теплых руках. Сердце Лины разрывалось – она понимала, собака умрет скоро. И таких особей было много, они все искали себе убежище и пропитание. Но все они заперты в городе гнилых людей и голодных собак. Им всем суждено умереть в конце концов, так… почему бы не умереть сейчас, чтобы не видеть всего этого?
Руки её постоянно были холодными, её преследовали тремор, жуткие головные боли. Полностью седая голова говорила ей лишь о том, как она стара. Хоть она и по-прежнему глупая девочка двадцати трёх лет, она себя ощущала старухой. Настолько старой, что мир уже казался нестрашным.
Синяки, мешки под уставшими глазами добавляли ей возраста, да и весь этот стресс не остался незамеченным организмом. Она уже не могла плакать, хоть и хотела. Внутри неё был какой-то барьер, и от того становилось все хуже. Вся её жизнь стала напоминать какую-то грустную и скучную однообразную мелодию, которая играла уже так долго, что она успела надоесть настолько, что хотелось вместо этой мелодии слышать бесконечную тишину. Наконец услышать молчание, обрести покой, отключить разум и чувства, наконец стать просто телом. Ей хотелось хоть на секунду побыть кем-то или чем-то другим, чтобы хоть на секунду почувствовать облегчение, чтобы наконец хоть на секунду понять, что все не так уж и плохо. Но этого чуда не происходило, как бы она не просила у Бога. Он то ли намеренно игнорировал её, то ли просто не слышал. А сколько ещё обречённых душ взмаливают Бога о покое? Их просто не услышат в этой веренице, в этом многоголосье. Нет, не услышат.
Неужели кто-то чувствует себя не чужим? Ей было чуждо понимать, что люди не ощущали себя одинокими, находясь среди людей, что они не думали ни о чем том, о чем думает Лина круглые сутки. Люди были такими поверхностными, как будто и не обладали разумом. Она была будто проклята вечно тосковать и быть одной на всём свете. Лина была просто не нужна никому, а Лине не нужен никто. Она просто была лишней, неудачным дублем, который забыли вырезали. Тяжело было понимать, что на самом деле хуже и не может быть. Даже если отрежут ноги и запрут в сыром подвале. Нет, хуже быть не может.
А что будет, если Лина продолжит жить так, весь день проводя на балконе, а ночью смотря на потолок? Ей хотелось плакать лишь об одной мысли о её дальнейшей жизни. Лина больше не нуждалась в человеческом счастье. На этом свете её ничего не держало, и, каждый раз ловя себя на мысли о самоубийстве, она нервно смеялась. Она всеми путями обходила эти мысли, но они неизбежны. И, хоть она и пыталась жить, Лина понимала, что её конец близок. Зачем?.. Зачем же жить, если не может быть лучше? Подводя итоги, Лина понимала, что её жизнь такая глупая и короткая, хотелось плакать.
Но опять она не успевает окунуться в свои мысли, ведь слышит два щелчка, а после хлопок двери. Пришел Нисон с работы, он зашёл ещё в магазин и купил конфеты в жёлтой обёртке, которые так когда-то любила Лина. Сейчас она едва ли могла питаться – кусок не лез в горло. Она слышала как шуршит пакет, и как он раздевается. Лина, на слабых ногах, идёт к нему, и видит, как он протягивает ей пакетик. А в них красочные обертки конфет. Лина смотрит не на них, а на Нисона. Она кричит молча о том, что всё это было зря, но он не понимает.
– Ты как? – Нисон грустно смотрит себе под ноги, стараясь не смотреть на Лину. – Как себя чувствуешь?
– Не знаю, – она не совсем понимала, кто стоит перед ней, – наверное, мне лучше, – пожимает плечами и понимает, что сходит с ума. Она лишь хотела больше не слышать разговор Нисона отдельно от его губ. Она видела движение его рта, но звук казался будто наложенным, будто Лина слышала его по-настоящему, а вот смотрела на видео с ним.
– Ты… так похудела, уж совсем все плохо с тобой, Лина, – её имя он всегда нежно растягивал, так у него это всегда получалось искренне, но сейчас это звучало так наигранно, что Лине казалось, будто сейчас перед ней стояла подделка Нисона.
– Наверное, – она соглашается, хотя понятия не имела, насколько сильно был плох её внешний вид.
Оба замолчали. Неловкая тишина повисла в воздухе, даруя каждому из них желание разойтись по разным комнатам. Но Нисон делает ещё одну нелепую попытку заговорить.
– Меня собака укусила, – хмыкая, Нисон показывает ей мокрую ткань брюк, – в последний раз твари меня кусали, наверное, только после смерти матери… А нет, ещё после смерти отца собаки укусили, – его укусили несильно, буквально ничего не прокусили, но Нисон был уже поражен тем, что это произошло, – не понимаю, что на них нашло?
Лина вновь жалостливо сводит брови, пытаясь разглядеть в этом человеке что-то, что заставило бы её остаться. Она смотрит на него. Её глаза, совсем потускневшие от слёз и горя, видели его лицо размыто. Нисон вздохнул, вновь отвёл взгляд от Лины, стараясь не обращать на нее внимание. Он для неё казался чужим, незнакомым. Сейчас, смотря на него, она чувствует только поедающую её тоску и одиночество. Все родные, близкие люди сейчас были никем, пустым местом. После потери ребенка она перестала вообще что-то ощущать кроме тоски. Мир казался нереальным, ненастоящим, неискренним… Лина отвела от мужа взгляд. А точно ли она жива? Лина закрыла глаза. Было страшно, одиноко, она была одна во всем мире. И самое страшное в том, что никто больше не сможет прекратить ее муки. Она обречена навсегда остаться отчаянным призраком в этом городе. Лина обрекла себя ещё тогда, когда родилась тут. И вся её жизнь – это длинная снежная дорога в самом сердце Сибири. И перед этой вечной зимой она была до гола раздета и беспомощна.
– Я хотел тебе сказать, Лина, – он резко поднимает голову на нее, – мы разводимся.
Она ничего ему не ответила, ей было нечего ответить. Нисон не стал пояснять причину решения: она была понятна всем. Это должно было когда-то произойти, а откладывать это на потом означало обрекать ещё и Нисона на страдания.
Лина грустно ему улыбнулась и понимающе кивнула, вновь отворачиваясь от него.
А после он ушёл. Собрал вещи, молча оставил деньги и свою квартиру Лине, положил кольцо на полочку и пропал. Навсегда. Она была благодарна за крышу над головой, была благодарна, что он сумел уйти от неё.
Из окна она в тот день видела, как он обнялся с какой-то девушкой и сел в свою машину. Слёзы ручьями текли из её глаз, она не могла найти покой в четырех тусклых стенах. Нет, на него ей было по-прежнему всё равно. Она вновь увидела бездомных собак на улице.
Те дрались за кусок хлеба, чуть ли не убивали друг друга. И в этом городе всё было, как у этих собак. Вечная зима заморозила все сердца в этом городе. И теперь она была частью этой тухлой массы. Она знала, что отныне собаки оставят её жить лишь на несколько дней. И ей было так невыносимо жить эти несколько дней. Теперь и Нисон покинул её и так одинокую жизнь, убежал, как та собака.
Он был слишком милосердным, ведь ушел, не сказав ни слова. Он не высказал ей всё своё негодование, не сказал ей о том, что Лина – это самое худшее, что было у него в жизни. Да, Нисон не говорил ей все, что думает, но она все и так понимала. Понимала и то, что ей на это безразлично. В любом случае, теперь она была правда одна в этой дряхлой квартирке. Пыль слоями ложилась на все поверхности, забиралась даже к ней в постель. Хотя она редко спала, ведь была не готова видеть и во снах собак и своего мёртвого ребенка, Лина не чувствовала себя уставшей. Она не чувствовала ничего, кроме этой тоски, что поселилась глубоко в её сердце, пустила корни, чтобы жить здесь до смерти Лины.
У нее мало что осталось от прошлого: воспоминания все как-то стёрлись, Нисон ушёл, мать даже не звонит, с работе её давно уволили. Но остался лишь страх. И этот страх, холодный и подобный облаку, облепил её полностью. Она задыхалась в нём, тонула и не могла найти выход из вечного тумана, из вечного одиночества. Неужели вся её жизнь, все её слёзы и страдания не окупят себя? Чего она ждала всю жизнь, когда в очередной раз страдала? Слишком, слишком много собак… Она больше не может терпеть. Они гуляли под её окнами, смотрели на неё блестящими глазами, словно хотели ей сказать, что скоро её конец. Собаки стали больше, стали агрессивнее и голоднее. Но прохожие лишь проходили мимо – это не их собаки, значит, не их дело, не их забота. Лина упала на колени. Она не могла жить вместе с людьми, которые закрывали глаза на всех собак. Они пили алкоголь, принимали тяжёлые наркотики, занимались сексом. Люди делали всё, чтобы отвлечься от всех собак, чтобы их просто не видеть. Ведь с ними бы случилось то же, что произошло с Линой. Все люди не хотели видеть истинную жизнь. Они так наивно думали, что в этом мире, в этой вселенной они не одни, что мы хоть кому-то нужны. Но Лина не презирала их – она была рада, что они могут жить. Искренне завидовала тем, кто может не видеть всех собак в этом мире, может чувствовать себя счастливым.
Она лишь хотела спокойствия, хотела вновь видеть чье-то безразличное лицо рядом. И так жаль; так жаль, что ей просто суждено быть загрызаной собаками. Эти твари убьют её, если не сегодня, так завтра. И Лина это знала. И Лина этого ждала.