Надежда умирает последней
Ещё пару минут он держался возле неё, обходя со всех сторон. Невзначай открыл балкон и окно. Лина лишь поворчала, сильнее закутывая дочку в пеленку. Силуэт её был похож на ангела, спустившегося с небес для того, чтобы разочароваться в людях. Ребёнок в руках – на ту самую надежду. Но ребёнок уже давно мертв. А надежда умирает последней. После неё остаётся лишь вечность.
– Лина, дай… Ясю мне, я хочу её подержать, – морщась от трупа, Нисон сложил руки, чтобы принять ребенка, и подошёл к жене. Она отпрыгнула от него, прижимая к себе свёрток. Глаза на секунду блеснули чем-то звериным, нечеловеческим и страшным. Она почти было оскалилась, но вовремя вспомнила, что Нисон отец ребенка. Как-то нехотя принимая эту информацию, она выпрямилась, посмотрела на ребенка на руках, потом на Нисона; опять на ребенка. Лениво, заставляя себя это делать, Лина аккуратно переложила младенца на руки Нисона, но всё ещё не отпускала его и не отходила.
Он чуть было не выронил столь ценный для Лины груз, когда почувствовал холодное тело под руками. Так это было мерзко и отвратительно, что его затошнило. Щенок вонял, видимо, из-за гнилых ран, но даже не так запах отпугивал его, как само понимание того, что на руках находится труп собаки. Это наводило на Нисона ужас.
Невзначай он двинулся к окну. Эта тварь не может долго пролежать у него в доме. Нет. Иначе трупная жидкость навсегда впитается в стены, и Нисон всегда будет ощущать запах гниения тела. Нужно было избавиться от этого сейчас, пока он не начал разлагаться. Если вдруг Лина захочет спуститься вслед за ребенком – пускай. А если спустится по лестнице, то обратно домой он её не примет, просто закроет дверь на замок. Пусть она делает что хочет, но трупа собаки в доме у него точно не будет.
Успокоившись, Лина отпустила дочь.
– Последи, я сейчас, мне нужно достать пустышку для неё, – она помахала указательным пальцем, а потом, явно не доверяя Нисону, быстро двинулась в сторону кухни.
Как только Лина исчезла за стеной, он выпрыгнул на балкон, а потом быстро, будто катапультируя, выкинул труп. Дело было сделано: через пару секунд что-то глухо стукнулось об асфальт.
Конечно, можно было бы подумать, что Лина знала о том, что щенок не был её ребенком, ведь когда она увидела, как что-то вылетело из балкона, а потом разбилось, то она не взревела, как то бы сделали все остальные мамы, а сразу же кинулась к Нисону. Но его руки были пусты.
Сложно сказать, что сильнее обуяло Лину: боль или злость. Кажется, они смешивались в один горький коктейль, который ей приходилось смаковать неспеша.
Ребёнка нигде не было. Ни на кровати, ни на полу, ни в руках Нисона. Вот так просто во второй раз Лина лишилась ребенка. И так просто опять позволила его телу пропасть безвести.
Подбежав к мужу, она смотрела на него двумя огромными глазами на него. Потекли слёзы. Глупая функция в организме Лины, вряд-ли бы они хоть немного облегчили её страдания. Это была лишь жидкость, никак не связанная с её настоящей тоской.
– Верни мою дочь, – она вцепилась костлявыми пальцами в кофту Нисона, – верни!
Такая ярость, присущая лишь матерям, чьих детей обижают, блестела в глазах адским пламенем, вызывая у Нисона страх. Он окоченел, наблюдая за той печалью, что окутала Лину.
– Это не твоя дочь, это мёртвый щенок, – Нисон положил руку на запястье Лины. Она ещё сильнее сжала кулаки, её руки дрожали, а слезы текли, кажется, целой рекой.
– Верни мою дочь! – Лина кричала. Кричала, срывая голос, пытаясь перекричать свои мысли в голове. – Верни! Верни! Верни! Верни!
И Нисон вновь стоит, не в силах что-то ответить. Он тихо помотал головой. Ему было стыдно, что он лишил её последней радости в жизни. Но ведь это же неправильная радость… А кто решает, что было правильным?
Со всей могучей печалью, со всей неземной тоской она смотрела на него, понимая, что уже ничего не вернуть. Ни дочь, ни разум, ни покой.
Лина отпустила его. Разжала руки, позволяя Нисону уйти. Так она и осталась стоять: с согнутыми руками, с печальными глазами. Безнадежно; это все было зря. Стена не давала ей ответа на вопрос почему… Почему осталась жить она, а не Яся? Почему вообще кто-то должен был умереть в тот день? Почему её так просто обрекли на вечные муки? Почему суждено умереть одинокой? Почему она не достойна счастья? Почему…
Нисон ушел. Пройдя на кухню, он открыл окно, достав из сумки ручку, и сел на стул, смотря, как пар холодного воздуха растекается по подоконнику. В соседней комнате до сих пор стояла Лина.
Нет, он не может больше видеть её глаз. Они заставлял его сожалеть о своём поступке. О своем логичном, правильном поступке. Перед глазами до сих пор стояла Лина, ухватившись за ворот, стояла и убивала его взглядом.
Покопавшись в телефоне, он печально выдохнул. Нисон смотрел на номер психбольницы. Так было бы намного проще, а Лина получила бы соответствующую помощь. Но он так не хотел признавать, что его жена сошла с ума, хоть та и правда сошла с ума после потери ребенка, что просто не был готов отдать её куда-то. Да и Нисон сам не был уверен, что ей не навредят там ещё больше, учитывая медицину в их родном городе.
Открытое окно запускало в комнату свежий воздух. Пары сибирского холода врывались клубьями в квартиру, наполняя лёгкие Нисона свежестью. Всё же этот воздух отрезвил его, заставляя думать более рационально. Сделав глубокий вдох, Нисон, выдохнув, набрал номер. И спустя пару длинных гудков, послышался приятный женский голос.
– Слушаю?..
Подделка
В этот вечер Нисон спал на кухне. Он просто не мог видеть Лину. Не мог видеть, но зато прекрасно слышал её плач. Настолько жалобный и болезненный, что у него самого сжималось горло от подступающих слёз. Как иногда бывает, слышишь заразный звонкий смех и сам начинаешь невольно смеяться. Так и, послушав скулеж и вой Лины пару часов, сам начнёшь чувствовать слёзы на щеках.
Всю ночь он не мог уснуть, ворочался и не понимал, почему же Лина настолько опечалена смертью ребёнка. Вроде, они его даже не увидели толком, не услышали голос и не назвали его именем. Он считал глупым настолько убивать себя из-за мертворождёнца, ведь некоторые мамы теряли своих детей, когда тем было по десять, пятнадцать и даже по восемнадцать лет, и тогда, конечно, он мог понять их слёзы. Слёзы, но не притупляющиеся глаза, седые волосы и вечно трясущиеся руки. А что Лина? Её ребёнку даже дня не исполнилось, Нисон даже назвать его своим ребенком не мог. Но по состоянию Лины можно было бы представить, что она в один день потеряла всю семью, мужа и взрослую дочку, да и кошку в придачу. А она ведь потеряла всего лишь какого-то младенца. Что с него взять? Он даже не понял собственную смерть, так почему бы не продолжать жить, завести нового здорового ребёнка? Лина наотрез отказалась даже рассматривать такой вариант. А он искренне не понимал её выбора.
Утром Нисон ушел, хотя было воскресенье, попытался перед этим поговорить с женой о вчерашнем, но она сидела в углу кровати, пялясь куда-то на пол, и даже не собиралась слушать Нисона. Он же понимающе сжал губы, слабо кивнул и ушел, тихо попрощавшись, хотя знал, что его никто не слышал.
…
Щелчок, и Нисон заходит обратно домой, только уже не один. Подозрительное копошение у порога заставило Лину подняться. Она тихо, будто невесомо, прошла к двери, выглядывая из-за угла. На неё смотрел счастливый Нисон и…
Лина впала в ступор, когда увидела на поводке, что держал её муж, собаку. Красивую, ухоженную собаку. Она была не совсем большой, но и давно не маленькой.
Собака весело виляла хвостом, смотря то на Нисона, то на Лину. Её красноватый язык немного дергался, когда она дышала. От неё пахло чем-то свежим и хвоей. Но этот запах был таким ненастоящим, будто парфюм с ароматами улицы и леса.
– Это наш… наш питомец, – Нисон положил руку на плечо Лины, немного поглаживая его, – как назовём? Может, Нестор? – Нисон стоял, натянуто улыбался, пытаясь радоваться собаке. Тварь крутилась, нюхала порог, коврик возле двери, оставляла грязные мокрые пятна в виде лап.
– Ты где её взял? – Лина оторвала взгляд от собаки.
– Да я вчера звонил в приют, недалеко от города заводчица есть. Между прочим, недешёвая собака, – Нисон улыбался, словно гордясь своим поступком. Но Лина потупила глаза, – Так тебе кличка Нестор нравится?
Лина не отвечала ему, она просто не слышала его мимолётные слова, такие неважные и поверхностные, которые были характерны только человеку. Эта собака, вовсе и не похожая на её ребенка, не могла заполнить собой ту дыру в её душе, которая появилась тогда в больнице.
Нисон так наивно думал, что решение всех проблем находится на поверхности. Ничто не этой земле не могло бы занять место её ребенка, ни её муж, ни собака, ни деньги не смогли бы хотя бы на немного облегчить ее страдания.
Лина отвернулась. Собака была противна ей. Её тошнило от одной только мысли о ней. Лина столько раз их видела, столько раз ей было жаль их. Но сейчас она не хотела бы видеть её в своем доме. Да, это такая же псина, как и все другие. Но что-то в ней было не то. Она была похожа, скорее, на пародию этих худых злых собак. Лина хотела бы никогда не иметь с ней что-то общее, но делать нечего – Нисон уже купил её. Собаку нельзя было просто выкинуть на улицу, ведь их город и так кишит тварями.
– Лина, милая…– глаза Нисона сделались настолько печальными, что собака заскулила, – я хотел как лучше, я думал, ты обрадуешься, – Нисон отпустил Лину, уходящую куда-то в глубь квартиры. Лина не отвечала. Собака прошла в квартиру, осматриваясь, всё обнюхала и вновь повернулась к Нисону. Он смотрел на неё мокрыми глазами, не понимая, что ещё нужно сделать, чтобы хоть немного помочь жене. Но для Лины было всё ничто. В этом мире просто не было того, что могло бы излечить её. А все эти земные человеческие сложности, решения и чувства ей казалось теперь такими далёкими и недосягаемыми. Она словно почувствовала в один момент вселенскую тоску, которая растоптала её полностью и безвозвратно, лишила всех возможностей. Теперь у нее были лишь одиночество и пустота – единственное, что осталось неизменным.
Тот мир, без единой надежды на спасение, казался противнее, чем прежде. Все были такими чужими, всё было таким чуждым. Она явно лишняя здесь, и Лина прекрасно понимала, что ей не место в этом мире. И она всегда удивлялась, почему же человеческий разум такой странный, что может чувствовать себя чем-то чужим, инородным в этом мире, который и породил его. Вот было бы здорово жить без мыслей, без сознания, жить, как все остальные люди, не обращая внимания ни на что, радоваться мелочам и, в конце концов, просто жить. Но Лина не могла так, хоть и хотела.
Лина только и могла, что жалеть о прошлом, настоящем и будущем, но предпочитала ничего не делать. Сил исправлять что-то не было; сил порой не было даже пойти утолить биологические потребности, а о какой-то душевности и счастье Лина вовсе молчала. Вся её жизнь, казалось, в чьих-то руках. Но точно не в её.
Ей хотелось жить пустой куклой с неглубокой душой, хотелось не думать ни о чем, радоваться тому, что есть. Работать, воспитывать детей, а потом умереть в кругу немногочисленных родственников. Попробовать чужую жизнь на вкус ей не представлялось возможным, она никогда не понимала, как люди живут и не смотрят часами в голую стену. Многие живут хуже, чем Лина, но они, почему-то, продолжали радоваться жизни. По-настоящему жить, как это только возможно. Она всегда завидовала людям. И вновь и вновь Лина возвращается к суровой реальности: она человек разумный. Порой, даже слишком разумный. То и было ей проклятием.
Собака зашлась лаем, когда Нисон кинул ему мячик. В комнате доносился голос мужа и цоканье когтей псины, что резво прыгала, повторяя траекторию мяча.
Как же далеко они были… И неважно, что между ними лишь несколько метров. Нет, это совсем неважно.
Суррогат
Собака, которую Нисон всё-таки назвал Нестором, оказалась непомерно активной и умной собакой. Лине приходилось слышать цоканье когтей о пол, лай и его дыхание. За ним ухаживал исключительно Нисон, Лина не прикасалась к собаке вообще, словно брезгуя прикасаться к подделке, но Нестор почему-то был привязан к Лине. Он спал только возле неё, всегда находился рядом и искренне радовался, когда Лина кидала ему мячик, чтобы он хоть на время ушел от неё.
Игривая и ласковая собака для Лины была личным адом. Недели, месяцы мотались с ней, с этой пародией на настоящую собаку. Нестор подрос, стал более сдержанным, но всё ещё не отходил от Лины. Весной и летом, что в Сибири было очень холодным и больше походило на осень, они часто пропадали на улице, оставляя Лину одну. Да и слышать тишину, кажется, ей было необходимо. Но они всегда почему-то возвращались, и Лина вновь слышала цок-цок из коридора, что предвещало лишь продолжение одиночества, но только уже в их навязчивом окружении.
Нисон часто задерживался на работе, хоть Лина подозревала его в измене, ничего не стала спрашивать. Зачем знать это, если ей все равно некуда идти? Но Нисон и сам понимал, как это выглядит, так что нередко звонил Лине, будто бы говоря ей этим: "Вот, смотри! Я не с другой женщиной, я правда на работе".
Собака, конечно, была непомерно рада каждый раз, когда возвращался Нисон, ведь именно он её кормил и ухаживал за ней, но Нисону не доставало какой-то любви. Лине становилось с каждым днем всё хуже и хуже, хотя с этим каждым днём казалось, что хуже некуда, но Лина быстро переубеждала его в этом. Впалые глаза, чёрные круги и торчащие кости Лины нагоняли тоску. Она выглядела как сама смерть. Но Нисон отчаянно пытался разглядеть в ней жизнь.
Она была когда-то, но сейчас отобрана людьми в белых халатах. Печально оглядываться в прошлое и понимать, что там нет счастливых моментов кроме мимолётной беременности, которая и привела Лину к такому состоянию. Да, не только она, но именно мертвороженец добил Лину. Никогда не понять боль матери, потерявшую ребёнка. Это можно лишь смутно описывать, но никогда нельзя передать.
Ей приходилось жить с теми, кто ухудшал её состояние. Нисон хоть и пытался показать свою тоску, Лину это никак не воодушевляло. Лживость чувствуется очень хорошо, Лина всегда морщила нос, когда видела, как Нисон пытается заплакать, сделать грустный вид или печально вздохнуть. Он делал это так не по-настоящему, будто бы робот, что впервые увидел человеческие эмоции и хочет их повторить. Собака так же вызывала отвращение. Они были одинаковы: притворная тоска Нисона и псина. Питомцы похожи на хозяев, но в этом случае Нестор походил лишь на одну единственную эмоцию, и то ненастоящую.
Лина чересчур худыми руками готовила ужин мужу, иногда варила еду для Нестора, подавляя желание подсыпать и туда, и туда яд. Это бы ничего не изменило, по крайней мере, никак не поменять состояние Лины. Их смерть бы не облегчила жизнь ей. А ещё две смерти ей брать на себя не хотелось – дочери было вполне достаточно.
Эта сука лишь прикидывалась
Придя в очередной раз домой, Нисон скинул вещи и сразу же отправился на кухню, чтобы провести там остаток вечера и не встречаться со своей женой. Всё же сегодня что-то поменялось в её поведении. Из кухни он слышал, как она ходит, чем-то гремит, что, конечно, не было сейчас свойственно Лине. Обычно она лишь лежала, пялилась в стенку, иногда плакала, содрогаясь всем телом, но Нисон не мог заставить себя успокоить её. Да и вряд-ли у него хоть что-то получилось бы.
Лина лениво собиралась, одевалась не совсем тепло, по крайней мере, на сибирском морозе в её наряде замёрзнуть было очень просто. Она не переодевалась, пошла в домашней одежде: в футболке и длинных брюках. Нисон прислушивался к шуршанию, и его сердце замирало в каком-то предвкушении. Может, он выйдет к ней, а там прежняя веселая Лина? Может, она обнимет его и вновь начнет успокаивать Нисона одним своим голосом?
Но он прекрасно понимал, что если выйдет, то встретиться лишь с двумя бездонными колодцами, где давно потонули в тоске надежды и мечты.
На кухне было уютно, было спокойно, не хотелось вовсе выходить к вечно-грустной жене и игривой собаке. Хотелось остаться тут навсегда в одиночестве, смотря какие-то глупые видео в телефоне и попивая остывший чай. Почему-то сейчас было на душе так грустно и печально, что хотелось сбежать от этого всего и начать жизнь заново. Лина чем-то шумно гремела, Нисон слышал быстрое шуршание. На секунду испугавшись, он подскочил со стула, но замер, прислушиваясь. Собака лаяла и скакала, Лина шуршала.
Нисон выпрыгивает из кухни, мчась к источнику звука. Мало ли что захотела сделать Лина: он не знал, что у неё на уме. Но вместо страшной картины, увидел одетую в зимнюю одежду жену, что с непониманием смотрела на него. Какая-то надежда на то, что что-то поменялось, вдруг зародилась в сердце; Лина наконец-то встала с кровати.
– Ты куда? – за окном давно горели фонари, точнее, да, они должны гореть, но большая часть фонарей не работали, непроглядная темнота слепила. В такую темень никто не ходил гулять, зная, что за окном ужасный холод и голодные собаки.
– На улицу, – кратко отвечает Лина, открывая дверь. Но Нисон не дал ей это сделать, остановив её на полушаге от двери.
– Неужели ты не боишься такой кромешной темноты на улице? – Нисон схватил её за руку, холодная куртка соприкоснулась с его кожей. Лина закрыла глаза на секунду, в уголках что-то заблестело, весело переливаясь на свете лампы. Она чувствует его руку, но не чувствует, что он находится рядом. Точно ли это не вечный сон?
– Знаешь, ты никогда не будешь бояться собаку на улице, если хотя бы раз увидишь волка в тайге, – она смотрит на него, её глаза, темные, пустые и безразличные, уставились на Нисона двумя зелёными пуговицами. Наконец, он отпускает её, с тревогой пытаясь разглядеть хоть что-то необычное на её лице, что должно было вызвать у него страх. Но у него это не получается.
– Ладно… погуляй тогда с собакой. Хоть так я буду уверен, что ты не одна, – Нисон дал ей поводок, его глаза метались по её телу, – Лина, милая, если ты чувствуешь себя плохо, скажи мне, прошу. Мне тоже очень тяжело наблюдать за тем, как ты умираешь, – но Лина знала, что это была ложь. Может, не такая откровенная, но Нисон явно не заботился о её душевных переживаниях. Он просто не хотел быть вдовцом, не хотел, чтобы далёкие родственники расспрашивали его о том, как так получилось, что у него под носом жена убила себя. Но Лина не собиралась убивать себя сейчас. Она просто ждала, пока всё это станет настолько невыносимым, что ад покажется раем. А пока что – Лина предпочитает жить. Кликнув собаку, что радостно прибежала к ней, она, с некой пренебрежительностью, нацепила на Нестора поводок. Он радостно закрутился, замахал хвостом, с нетерпением поглядывая на Лину. Благодарностью и счастьем сияла собака, нетерпеливо перебирая лапы.
Они вышли вместе, вдыхая сибирский холод. Собака сразу же закрутила головой, учуяв запах других псин, ходила то туда, то обратно. Поводок не давал ему уйти слишком далеко. Нестор дернулся вперёд, за собой таща Лину. Она послушно двинулась за тварью. Куда он шёл – одному богу известно. Но всё же Лина шла, позволяя себя увести далеко от дома. Нестор обнюхал все столбы, пометил некоторые и с энтузиазмом продолжал вдыхать воздух, выискивая там новые запахи.
Очень опрометчиво идти близ леса. Лина знала это, но не стала разворачивать Нестора. Голодные собаки и рады были этому жертвоприношению.
…
Школа; кабинет медика; приезжий психиатр. Они тогда стояли гурьбой у этого кабинета, потирая руки и нервно дожидаясь своей очереди. А когда она дошла до Лины, то та волнительно зашла, будто бы надеясь на то, что ей тут помогут.
Но вместо добродушного вымышленного лица, она видит женщину средних лет, что одним своим внешним видом заставляла вжиматься в деревянный неудобный стул. Женщина что-то заполняла на бумажке, а потом подняла голову на Лину, грустно вздохнула и скрипящим, неприятным голосом лениво спросила:
– Жалобы на самочувствие, сон есть?
Лина смотрит на женщину, думает над ответом. Наверное, это единственный человек, который спросил у неё про её проблемы. Да и то делал он это из-за того, что профессия такая.
Лине очень хотелось прямо сейчас разрыдаться, излить душу, выговориться и получить помощь от врача. Но вряд-ли она её получит. Так эта помощь была близко, но Лина знала, что она была миражем. Ее просто дразнили, показывали, что она может в любой момент прийти куда-то, но на самом деле это было ложью. Эта женщина, которая хоть и была психиатром, не будет воспринимать слова Лины всерьёз. Она была маленькой девочкой. А какие проблемы могут быть у двенадцатилетнего ребёнка?
Сквозь зубы Лина говорит:
– Нет…
И последняя надежда исчезает, когда врач коротко пишет в строке с жалобами "отсутствуют".
Весь оставшийся день Лина просидела в туалете, изредка молча роняя слёзы. Если бы она честно сказала обо всем, что ее тревожит, то вряд-ли бы сохранили это в тайне, вряд-ли бы не рассказали её маме, которая точно не будет рада этой новости. Лина никого не волновало, до неё ни у кого не было дела, она жила сама по себе, жила в одиночку. Поглаживая себя по плечам, она пыталась перестать плакать. Нет, тут никто никогда ей не поможет, тут всем было всё равно на маленькую девочку, чья душа таила в себе огромную боль. Все эти осмотры, приёмы у врача были настолько показушными, что Лине хотелось никогда не знать, какого это, жить с горой на плечах, с которой и поделиться-то не с кем. Помощь была так близко, но Лина знала, что она была миражем… Все вокруг врали, притворялись. Всё вроде было для людей, как подушка безопасности, но стоит тебе довериться и упасть с высоты на эту подушку, как она за секунду растворится, и ты встретишься лицом к лицу с холодным асфальтом.
…
Нестор вдруг остановился. Поджал уши и всмотрелся в темноту впереди. Кто-то рыскал совсем рядом, скрипел снегом и принюхивался. Но как только собака хотела уж было развернуться, её заметили другие сородичи. Они внезапно залаяли, побежали к ним. Лина стояла, крепко сжимая поводок, и не шевелилась, смотря на приближающиеся черные силуэты.
Дикие собаки; настоящая смерть.
Нестор брыкался, пару раз пытался побежать от них, но Лина стояла на месте, не отпуская его. А когда черные силуэты превратились в собак, то Нестор заскулил, заметался и с большей силой попытался вырваться. Лай, громкий, звонкий и резкий, резал тишину, отдавался эхом и гулом. Они напали на него, но совершенно не тронули Лину, которая всё также крепко держала поводок, молча наблюдая за тем, как четыре собаки кусают Нестора. Он рвался, пищал и пытался сопротивляться, но ничего поделать не смог.
Укусы, оставленные тварями, сводили его с ума, он извивался и дёргал поводок, но Лина столбом стояла на месте. Самая большая собака вдруг кусает Нестора на ухо, вмиг отрывая кусочек.
Окончательно озверев от боли, Нестор срывается, ошейник просто соскальзывает с его шеи. Он немедленно бежит от стаи. Собаки побежали за ним, грозно лая и перегоняя друг друга. Нестор на ходу скулил, оборачивался и глядел украдкой на Лину, будто ожидая помощи, но она неподвижно стояла, наблюдая, как собака исчезает в темноте, оставляя капли крови на снегу. Он хрустел, кажется, настолько громко, что Лина онемела, не в силах что-то предпринять. Ну, а что она вообще может? Эти собаки загрызут и её, если она напомнит им о своем существовании, а на Нестора ей всё равно было безразлично. Да, эта тварь, живущая у них довольно продолжительное время, получила кличку и место в их квартире, но не заняла в сердце Лины никакого угла.
И пусть Нестора загрызут, пусть он погибнет от зубов своих сородичей, Лина просто не хотела ничего делать с этим. Наконец, все исчезли где-то в кромешной темноте, но всё ещё слышались лай и хруст снега под лапами собак, писк и вой Нестора.
И Лина всё стояла, смотря в пустоту. Но пустота не посмотрела ей в ответ. Тогда она, решив, что нагулялась, повернулась и пошла домой. В руках у неё всё ещё оставался поводок с ошейником, а на нем куски шерсти Нестора. Но она несла его с собой, словно напоминание о том, что случилось. Словно она хотела предоставить доказательства Нисону, чтобы тот понял, что Лина не могла ничего поделать.
Как в тумане она приползла домой. Перед глазами всё мелькали собаки, грызущие Нестора. Ей было жаль. Жаль, что они настолько голодные, что не прочь отведать собачатины.
Бесшумно зайдя домой, Лина каким-то образом привлекла Нисона, словно он знал что она придет сейчас. Он вышел практически сразу, улыбаясь ей, уже готовый расспросить о прогулке и предложить посмотреть кино. Но этого не произошло. Он увидел висящий поводок в руках Лины. Она была бледной и дрожала, но то было лишь из-за мороза.
– Где нестор? – Нисон выглядит испуганным, когда смотрел на поводок. – Что произошло?
– На него напали собаки, – Лина опустила глаза, она говорила тихо, даже не была уверена в том, что Нисон её слышит, – он сорвался, убежал.
– О, Господи, – Нисон схватился за свою кудрявую голову, в горле встал ком, то ли от страха, то ли от жалости к собаке, – ты как сама? Тебя не тронули? – Нисон схватил её за руку, ожидая, что Лина заплачет, начнет говорить о собаке или просто скажет, что ей очень жаль Нестора. Но она смотрела на него уставшими глазами, иногда провалилась куда-то в свой мир. По её выражению лица и не скажешь, что только что она потеряла любимого питомца.
– Нет. Выкинь всё, что связано с псиной, – Лина дернула руку, что схватил Нисон и разделась. Поводок она кинула куда-то на пол, совсем не обращая на него внимания, – она изначально занимала неоправданно уж слишком много места, пусть хоть сейчас она накормит кого-то, будет толк от неё, – Нисон стоял, пытаясь понять, что чувствует Лина. – Она – ничто, по сравнению с теми собаками, – её голос не выражал ничего, кроме усталости. Она говорила безразлично, ни одна эмоция не проскальзывала между строчек.
– Тебе вообще всё равно? – он нервно усмехнулся, проводив уходящую в комнату Лину взглядом, – это же наша собака, – он сделал акцент на слове "наша", но она всё не проявляла сочувствие к Нестору.
– На него мне всё равно. Нисон, это ты собак ненавидишь, но решил купить её. Так почему мне её должно было жаль? Это не уличная брошенная собака, голодная и холодная, это домашняя псина, мясо для уличных. Псина лицемерная и ненастоящая. Ты думаешь, она такая же, как те? Нет, Нисон, ты ошибаешься. Она не видела ужас, тоску, смерть и одиночество своими глазами. Эта сука лишь прикидывалась собакой… Нисон, это не наша собака. Она только твоя, – Лина наконец повернулась на него. Нисон стоял с широко распахнутыми глазами, его руки подрагивали от злости. Он захлёбывался в своем гневе, и это так отчётливо чувствовала Лина.
– Ты издеваешься? Почему я должен терпеть все твои психи? – Нисона трясло, голос дрожал, его глаза покраснели, а вены на шее вздулись, – В чем ты меня обвиняешь, а?! – слюни летели в разные стороны, он дышал глубоко, – я делаю всё, чтобы ты почувствовала себя наконец-то нормально, но ты только и делаешь, что ноешь и обвиняешь других, ты эгоистична и просто невыносима, – наконец его ярость начала постепенно спадать, по мере того, как он высказывал ей всё, что думает. Лина же стояла, разглядывая пол, пытаясь пропускать мимо ушей все слова мужа, – сколько ещё ты будешь жить на моей шее и ни черта не делать, Лина? Мне надоело приходить и видеть твою грустную рожу, ты сидишь весь день дома, ты даже поговорить со мной не можешь, мать твою, – Нисон не кричал, а скорее гавкал на неё, словно бешеная собака. Его слова, громкие и отрывистые, заставляли её сжиматься, ощущая себя еще меньше, – эту собаку я купил тебе, чтобы поддержать тебя, чтобы ты наконец забыла о ребенке и начала жить для нас, но нет, ты хочешь продолжать думать о мертвом младенце, ты хочешь чувствовать себя такой бедной и несчастной, – он был таким злым, что Лина закрыла глаза. В голове что-то пульсировало, заставляя ее сходить с ума все больше и больше. – и знаешь, что я скажу? Ты заслуживаешь смерти этого несчастного ребенка! Ему было с тобой очень плохо, потому что ты, Лина, никогда не будешь кого-то по-настоящему любить. Давай, продолжай делать вид, что тебя настолько печалит смерть младенца, давай! – не увидев ответа он тихо сказал "сука", адресуя это, конечно, Лине. И только в этом, наверное, он был прав.
Нисон пошел греметь чем-то в коридоре. А она же всё оставалась на месте, боясь открыть глаза. Не видя мир, он ей казался очень враждебным и страшным, казался ещё больше и печальнее. Вскоре Нисон ушёл, громко хлопнув дверью, и Лина поняла, что не может избавиться от его слов. Они почему-то крутились, сталкивались между собой и били её изнутри. Лина чувствовала себя паршиво после слов Нисона. Неужели правда она хочет находится в таком состоянии? Но Лина чувствует себя настолько плохо, что хотелось исчезнуть. Это не была обычная грусть или разочарование, это было хроническое чувство тоски. Тоски по чему-то такому, что заставило бы её жить. По чему-то такому, что она ждала всю жизнь, но ждала безрезультатно.
Она вновь открыла глаза, вглядываясь куда-то в пустоту. Руки почему-то похолодели, немного побелели, а в горле опять встал ком. Сейчас жить очень тяжело, она прикладывала огромные усилия, чтобы просто дышать. Конечности она не чувствовала, она вообще больше не ощущала свое тело, Лина сейчас существовала только в своём черепе.