Пустота
Взгляд уходит куда-то сквозь белую пустоту. Пытаюсь выдавить из себя хоть что-то, краски готовы, палитра покоится на колене, в другой руке, опущенной почти до самого пола, едва покачивается чистая кисть. А в мыслях…
– Эх…
Громко вздыхаю и с тоскливой надеждой оборачиваюсь на горящее полотно Экрана. Оно мельтешит радугой окон и интерфейсов, весело переливается лентой подсветки. Туда-сюда проносятся реакции, уведомления, сообщения. Меня приглашают везде, меня рады видеть повсюду. Меня любят. Новое Лицо…
А я смотрю и не верю.
Как это возможно?! Столько событий и вместе с тем такая удушающая, гнетущая пустота. Одновременно. И здесь, и в моей душе.
Еще раз вздыхаю и поворачиваюсь назад, снова уставившись осоловелым взглядом на закрепленный кое-как холст.
В прошлый раз мне так понравилось писать! Я был воодушевлен, почти до слез растроган этими странными неуклюжими приспособлениями, мягкими тюбиками краски, пахнущей чем-то непривычно резким, едким, химическим, упругим ворсом кисти, элегантностью формы ее длинной ручки, своим неумением обращаться с ними. Мы словно знакомились, присматриваясь друг к другу, и первые мазки по шершавой поверхности загрунтованной ткани ощущались скорее как настороженное рукопожатие. Вежливый жест, что пророчил нам либо вечную вражду, либо крепкую дружбу.
Тогда, водя туда-сюда разлохмаченной кистью, я с восторгом представлял, как много-много лет назад вот так же писали свои картины великие художники прошлого, и иногда мне казалось, словно мы смотрим друг на друга сквозь все разделяющее нас время. Наивно, просто, но непередаваемо волшебно.
Жаль, что, подобно маминой старой видеозаписи, это чувство тоже никак не получилось уместить в Мгновении.
Усмехаюсь.
Вообще, если честно, мое Мгновение лишь с очень большой натяжкой напоминало правду. И, не знаю отчего, теперь мне было совестно за свою выдумку. Хотя, нет сомнений, она пришлась по вкусу людям.
Но это не главное.
Вновь обвожу горьким взглядом палитру, краски, а потом аккуратно откладываю их в сторону.
Главное…
Смотрю на Экран. И вспоминаю.
После своего первого опыта я тут же кинулся звонить Марте. А когда она наконец ответила, принялся рассказывать, как круто все вышло. Я напрочь забыл, что обижаюсь на нее, что мы в ссоре и вроде бы не разговариваем, меня переполняли эмоции, и я хотел поделиться ими только с ней, потому что знал – она поймет их по-настоящему, потому что она – главный для меня человек. Но она отказалась слушать. Сказала, ей не интересно. И, даже не попрощавшись, отключилась. Отключилась!
Взмахом руки разворачиваю наш Поток. Пробегаю глазами по огромному списку своих сообщений, что остались без ответа. Здесь мольбы, просьбы, угрозы, признания, страсть, отчаяние, гнев. Они не нужны ей. Мы расстались, и она больше не заходит сюда.
А ведь я сделал то Мгновение для нее…
Знает ли она это?
Знает ли она, что несмотря на все я люблю ее?
Я не понимаю, что делаю. Мир вокруг кажется мне не таким, неправильным, слишком ярким, слишком тусклым, громким, светлым, все раздражает. У меня кружится голова. Я рывком одергиваю шторы, подхожу вплотную к окну. Прижимаюсь горячей кожей к прохладному стеклу и дышу, часто и неглубоко, оставляя на стекле пятна туманного пара. За окном ночной город. И по нему, искажая, размывая, словно капли дождя, сверху вниз бегут дорожки моих слез.
Все напоминает мне о ней. А я хочу отдохнуть, хочу быть один.
Экраны гаснут.
Нет, этого недостаточно.
Система переходит в режим ожидания.
Меня накрывает тишина и одиночество. Мне страшно, но я возвращаюсь и вновь сажусь перед холстом. Без света Экранов его цвет вдруг кажется мне таким естественным и мягким. Беру в руки палитру и кисть. Долгим, отрешенным, нарочно внимательным взглядом рассматриваю утопающий в сумерках город, жилые кварталы, испещренные мутными пятнышками горящих окон, тонкую линию транспортного тоннеля, вереницы освещенных дорожек, аллей и тротуаров, всполохи разноцветных огней кафе и ресторанов, и темное небо, где-то у горизонта соединяющееся с полосой черного леса.
В небе сияет белый месяц.
Я улыбаюсь.
Опускаю глаза на палитру. Образ Марты на время медленно и неохотно покидает мысли, его вытесняет другой – тоже любимый, пусть и не такой живой и яркий.
Вздох облегчения со свистом рассекает воздух.
– Да.
Теперь я знаю, что хочу нарисовать.
Ошибка?
Руки, ладони с растопыренными в воздухе бледными пальцами, заметно подрагивают. На лбу и кончике верхней губы – нервная испарина. Я почти уверен, что сейчас совершаю ошибку, но в тот же момент меня не покидает настойчивое, даже слегка гнетущее предчувствие – так надо, это единственный последний шанс.
Она не сможет проигнорировать такое. Слишком много это должно значить для нас обоих. И если не сработает, нечего больше пытаться, все окончательно потеряно.
На Экране передо мной висит неказистый рисунок гор с пометкой «личное», тот, что создан без участия Системы. Крутые склоны тяжелы и неподвижны, среди их рваных линий, поднимаясь высоко-высоко к перевалу между самыми пиками, укутанными в паутинки пушистых снежных шалей, петляя, вьется тонкая тропа. Сейчас она пуста, но наступит новый день, и кто-то вновь будет шагать по ней. Будет идти вперед, цепляя хаотично разросшиеся по бокам кроны диких кустарников, пересекая полянки ароматных горных трав и осторожно огибая искривленные стволы крохотных деревьев, чудом уместившихся на выступах холодного камня. На моем рисунке сейчас – это просто точки, маленькие зеленые пятна, круги и овалы, однако я помню, какими они были на самом деле, будто знаю секретный шифр, что открывает правду. Наш шифр. Мой и Марты.
Здесь мы всегда остаемся вместе. Она – размытый контур темной фигуры на фоне безмятежных и прекрасных гор, я – бестелесный взгляд художника, что навеки прикован к ней.
Для посторонних мы – обезличенные маски, но для друг друга… Для друг друга, тогда…
Надеюсь, она не забыла. Молюсь, чтобы она поняла.
Скоро это будет повсюду, я же Лицо Общества, «старый мастер». Наверняка меня ждет критика и скандал. Но мне вроде как без разницы, я пожимаю плечами и коварно ухмыляюсь.
– Ха-х, но зато ты точно не отвертишься, Марта. Я заставлю тебя увидеть. Заставлю!
Где-то внутри ноющая тоска сменяется мимолетным, яростным гневом. Он взвивается вверх, будто разгорающееся из тлеющих углей пламя, но почти тут же гаснет. Так происходит постоянно. За эти дни я привык и любить ее, и ненавидеть. Ее молчание изводит меня, мне нужно поговорить и объясниться. Я должен знать, в чем виноват. Пока не поздно. Пока…
Вспоминаю маму, тело под складками белоснежной ткани и собственное потерянное отчаяние от того, что ничего уже не в силах изменить.
– Юрген, ты уверен, что хочешь опубликовать это в своем Потоке?
Приятный голос Системы сосредоточен, насторожен, заботлив и вместе с тем бесстрастен, я улыбаюсь, и эта улыбка больше похожа на неприятную, пугающую гримасу.
– Да, давай.
Нарочно, кажется, слишком беспечно машу рукой в пустоту. Сердце бешено колотится в груди. Что я делаю?! Что я…
Рисунок сжимается и ловко встраивается в интерфейс Потока.
Все.
Закрываю глаза, выдыхаю и откидываюсь назад, на подушки дивана. В комнате начинает сильнее работать вентиляция, свежий, прохладный воздух приятно касается разгоряченной кожи. Мне становится легче.
– Изображение успешно опубликовано!
Гордо сообщает Система.
– Спасибо.
Благодарно киваю ей в ответ и, не поднимая век, хлестким жестом закрываю Поток.
Мгновение 7
Результат
– Ха-х, ну и вакханалию ты тут устроил…
Мадс улыбается и качает головой. Его взгляд направлен куда-то в пустоту и слегка расфокусирован, как бы затуманен, морщинки вокруг глаз разглажены, зрачки чуть расширены и бодро бегают из стороны в сторону, он смотрит в Систему. Сквозь насмешки в его голосе я почти отчетливо замечаю налет легкого недовольства, хотя Мадс весел.
Мы обедаем вместе на закрытой веранде кафе неподалеку от его рабочего пространства. За стеклянными стенками практически на уровне наших ног буграми лежат шапки серебристого, сахарного снега, он покрывает все, куда может дотянуться глаз: плавные изгибы крыш, широкие городские улицы, дорожки скверов и парка… Пушистые льдистые горки уютно примостились даже на темно-зеленых, с отливом синего и серого, лапках елей, отчего небольшие деревья стали выглядеть непривычно праздничными, нарядными и одновременно словно понурыми, усталыми, осевшими под тяжестью навалившегося на них мягкого груза.
Внизу, а мы сидим на вершине бутафорского холма, по плавно изгибающимся полосам улиц задорно снуют туда-сюда нелепые на белом, естественном фоне снега дворники, чьи темные, с яркими опознавательными знаками, датчиками и камерами, пластиковые колпаки-корпуса поблескивают в потоке пешеходов, отражая лучи неприветливо холодного полуденного солнца. Справа, по широкой городской магистрали мчатся туда-сюда нестройные шеренги одинаковых электроциклов: их пассажиры, все как один, сосредоточенно замерли, с серьезным видом смотрят вперед, и только несколько ярких шарфов игриво покачивается на ветру. Слева за площадями и парой кварталов едва заметны слепящие огни транспортной станции.
Выпал снег, и мир из дождливого, унылого и глянцево-серого наконец-то стал светлым, уютным и, как мне кажется, по-особому неряшливо белым.
– Да, есть такое.
Я тоже улыбаюсь в ответ. Не весело, а скорее кисло, будто только что проглотил дольку лимона. Мадс на автомате отправляет в рот часть обеда: в его контейнере сегодня что-то полезно невообразимое. У меня же стандартный салат, свежий, сочный, хрустящий, и второе.
– А что Марта?
Он усмехается. Я знаю, он не передумал считать мой поступок глупым.
– Ничего.
Пожимаю плечами. Сегодня я мельком видел ее в общем пространстве, и она даже не обернулась. Мне горько, обидно и больно, но я держусь. Как бы. По крайней мере, перестал постоянно проверять наш Поток, и это – достижение.
– Угу…
Мадс дежурно качает головой, делая вид, будто сочувствует, а его медные кудряшки, он их подстриг покороче, выдавая мне его настоящие мысли, с радостным озорством раскачиваются в сухом теплом прозрачном воздухе. На самом деле, подозреваю, Мадс наверняка не то, чтобы рад, но скорее всего испытал облегчение, узнав, что Марта оказалась такой последовательной в своем решении. Он очень вежливый и тактичный, не заявит это открыто мне в лицо, но я даже ощущаю как рациональные аргументы стройным списком роятся у него в голове, начиная с банального «она слишком вздорная и капризная и тебе не подходит» и заканчивая «она портит нашу дружбу». Мадс Марту не особо любит и никогда не притворяется, будто она ему симпатична, однако все-таки я искренне благодарен, что он проявляет недюжинное терпение и чуткость, каждый раз не выставляя это напоказ.
– Так…
Мадс закрывает Систему, расправляет широкие плечи и первые пару секунд часто моргает, привыкая к вернувшемуся назад реальному миру, а потом куда более активно принимается за нетронутый обед.
– Только вот с остальными теперь что делать-то?
Я расстроенно усмехаюсь и выписываю кульбиты пустой вилкой.
– Видел же, там все просто с ума посходили. Кажется, каждый в Обществе считает своим долгом прокомментировать мое Изображение. П-ф-ф…
Я бросаю прибор и, вздыхая, опускаю голову на руки, сложенные одна на другую на столешнице.
Мадс с укором косится на меня. Из-за угла зрения его голова отклоняется от горизонтали вниз, это выглядит забавно, но мне не до шуток.
– А ты будто думал, никто не заметит? Ха-х…
В голосе пусть и слегка жестокий, но отрезвляющий сарказм.
– Ты же Лицо, Юрген. Очнись.
Я смотрю на него, не поднимаясь.
– Да, теперь понял уже… Эх… Признать честно, это оказалось куда хуже, чем молчание Марты.
Мадс мягко улыбается. Он молчит, понимая, мне сейчас не стоит читать нотации, а просто надо дать выговориться.
– Одни – в шоке, другие – в восторге, третьи – гневно твердят, что я полный бездарь. Записывают длиннющие сообщения, посылают тонны реакций. Это взрывает мозг. Такое ощущение, что… не знаю…
Всплескиваю руками, резко выпрямляясь и поднимая голову от стола. Все вокруг кружится от резкой смены положения, кажется, меня тоже пошатывает, и это добавляет дополнительную эффектность словам.
– Конец свет случился, а не я картину в Поток выложил!
Смеюсь.
– Точно!
Мадс тоже хохочет, даром что у него полный рот еды. На нас оборачиваются другие посетители, но нам наплевать. Мы смеемся, громко, заразительно, с наслаждением, и мне становится легче.
– Ох…
Из глаз текут слезы, и я смахиваю их подрагивающими пальцами.
– Кто бы мог подумать?!
Мадс кивает и согласно качает головой. Он дожевывает остатки обеда. Поэтому я, заведенный нашей болтовней, инстинктивно продолжаю свой монолог дальше, хотя уже вроде все сказал.
– Хм… Интересно, а как бы я сам отреагировал, если бы увидел такое?
Мысль заставляет меня задуматься. Я перебираю в голове варианты и не могу выбрать ни один. Слишком уж много личного в том Изображении, слишком много не связанных с ним эмоций, слишком много Марты. Я не могу абстрагироваться от этого, стоит мне вспомнить, и я сразу будто проваливаюсь в прошлое.
– Так и что?
Подталкивает Мадс.
– Уф-ф. Не знаю…
Усилием воли отгоняю горький туман воспоминаний, пытаюсь собрать воедино свои мысли и сказать хоть что-то.
– Рисунок, конечно, ужасен. Все кривое…
Мадс кивает.
– Ага.
Я больно хмурюсь, вспоминая, сколько мне про это пишут, говорят, как обвиняют в дилетантстве, в обмане, даже в неуважении…
– Но некоторые отмечают необычную живость линии. И это правда.
Мадс пожимает плечами. Мол, может быть. Меня трогает, что он не уверен. Но я продолжаю.
– А еще… И вот это одновременно удивительно и странно. Говорят, что видят за примитивностью красоту, искренность, трогательность мо…
Замолкаю на секунду, вдруг уловив и осознав важное.
– А знаешь…
Мадс заинтересованно поглядывает на меня.
– Что такое?
Ему становится любопытно. Но меня собственное открытие поражает до глубины души.
– Они ведь поняли! Несмотря ни на что, разглядели самое важное, смысл, послание. И им понравилось… Их тронуло… Ой…
У меня начинают гореть щеки. Мне одновременно становится и радостно, и стыдно. Я удивлен, что меня услышал хоть кто-то, и смущен, покороблен осознанием того, как беспечно впустил чужих в свои самые сокровенные воспоминания, наивно, безрассудно полагая, будто они не заметят этого. Выложил на публику то, что собирался всю жизнь хранить лишь для себя, что прятал ото всех, даже от Мадса. Открыл всем не свой секрет. Боже мой, Марта… Вот я дурак.
– Вот дурак… О-о!
Запускаю пальцы в волосы и стараюсь спрятать куда-нибудь пылающее лицо. Мне хочется плакать, но глаза сухие. Я продолжаю шептать извинения, словно безумный…
Проходит минута, и Мадс аккуратно треплет меня по руке.
– Ладно-ладно. Юрген, успокойся…
Я поднимаю на него ошалелый взгляд. Он улыбается: искренне, с заботой, ободрительно и мягко, однако что-то в его улыбке, в выражении его знакомого лица с крупными, нарочитыми чертами, в тоне его голоса, чуть снисходительном или, быть может, по-взрослому опекающем, подсказывает мне, он не понимает меня. Но я все равно благодарен ему.
– Спасибо…
Поднимаюсь, приглаживаю волосы и несколько раз громко выдыхаю, обдувая лицо и приводя себя в порядок. Мадс присвистывает, наблюдая за мной.
– Не за что… Только смотри…
Смеется.
– Давай завязывай с такими экспериментами, ладно? Ты же Лицо, как ни как. Столп Общества…
Я вмиг замираю, ошарашенный и удивленный. Голос, эти слова – все звучит странно. Я смотрю на друга, гадая, шутит он или нет, жду, может добавит что-то, пояснит, снова засмеется… Однако Мадс молчит, и постепенно с его лица сходит добродушная, беспечная улыбка, складки вокруг губ разглаживаются, обнажая озабоченную, нервную настороженность, что всегда скользит в глубоких морщинах на его лбу, в темной тени надбровных дуг и в линии насупленных рыжеватых бровей. Он выглядит необычно встревоженным, и лишь поэтому я отвечаю.
– Ха-х… Да-да… Хорошо. Конечно.
Отвечаю, притворно улыбаясь, и с горечью, уже раскаиваясь, осознаю, что лгу в лицо другу.
Параллели
На самом деле, я бы ни за что не признался в этом Мадсу, да и, наверное, никому на всем свете, но такой ажиотаж вокруг Изображения, столько обрушившегося на меня внимания, пусть и чересчур критического, очень мне льстит и радует.
Впервые за долгое время, сидя в полутьме комнаты поздним вечером, пробегая туда-сюда взглядом по постоянно обновляющемуся Потоку, я широко улыбаюсь. Мне хорошо, грусть и тоска отступили, в голове пустота, тело расслаблено и довольно…
Реакции не иссякают уже целый день, обсуждения кипят, и для нашего Общества это почти рекорд. Меня называют бунтарем, сумасшедшим, новой надеждой искусства и, черт возьми, я не хочу, чтобы это прекращалось!
Да. Мне понравилось шокировать людей. Понравилось, хоть это вышло не специально, сеять смуту в их мысли, погружать в непривычное, злить, раздражать, вызывать у них настолько сильные эмоции, что они не могут вежливо молчать. Это круто. В Обществе давно не хватает такого – свежей струи жизни, что всколыхнет, взбаламутил эту успевшую покрыться тиной неподвижную воду. Путь и зрелище будет не из приятных…
По комнате разносится легкий, короткий звон, это в Потоке появляется новое популярное сообщение. Оно довольно длинное и на него уже сыпется тонна реакций. Я останавливаюсь, бегло читаю вдруг, что интересно, но почти сразу громко вздыхаю – все одно… Кошмар, позор, бла-бла-бла…
Сейчас в безопасности собственного дома критика мне почти не страшна, поэтому я обличительно тыкаю пальцем в Экран.
– Говорите, мое Изображение – полный шлак, говорите, что такое недопустимо… Ха-х, да это вы еще не видели картины в Хранилище! Ваше хваленое «настоящее искусство» …
Усмехаюсь.
А действительно, если вспомнить, я ведь так же негодовал и злился, когда впервые встретился с ними, с теми работами старых мастеров в темном, заброшенном складе. Сколько было эмоций… Уф-ф… Кисло улыбаюсь, вспоминаю, как свалился в обморок.
– Да-а. Нам этого точно не хватает. Остроты, нового, потрясений… На-сто-ящих открытий!
Почти кричу в Экран.
Но последнее слово наводит на другую мысль, а та сама цепляется еще за одну, потом за другую, и так постепенно сознание возвращает меня назад к разговору с Мадсом, ко всему, что было сказано, и пыл моего энтузиазма к бунтарству, моего недовольства стыдливо спадает… Я тушуюсь, затихаю.
И дело даже не в том, что я как бы пообещал Мадсу больше не вытворять ничего подобного. Хотя, на самом деле, совсем не собираюсь следовать его совету, скорее наоборот. А в том…
– Эх…
В Марте. В Мадсе. Во мне. В нас.
На всех моих личных Изображениях – мы. В них – моя жизнь. Настоящая, а не выдуманная. В них, я не «старый мастер», я – Юрген. Иногда слабый, иногда сломленный, порой восторженный, влюбленный, воодушевленный, сомневающийся, расстроенный… Я думал, никто не заметит этого. Я думал, все будет легко. Так и есть… Только почти. Ведь некоторые все-таки понимают, замечают, проникаются. Недавно мне написали: «Старый мастер, ты либо уже потерял ее, либо боишься потерять, раз решился на такое. Реакция: сочувствие и восхищение. Если любишь, не сдавайся».
И ладно бы этого никто не заметил. Но нет, многие соглашались, подбадривали меня, оставляли реакции, рассказывали истории. Даже добавляли свои рисунки (в Системе недавно появились специально стилизованные фильтры, чтобы воспроизводить мою новую кособокую манеру).
Я кривлюсь.
– Ну, да ладно…
Может, просто стоит сделать несколько выдуманных сюжетов?
Кручу головой по сторонам.
Нет, эта мысль мне не нравится. Ведь будет совсем стыдно. Не только перед Мартой, не только перед Мадсом, чего не избежать, но и перед собой.
Может тогда, раз я не готов, то пока просто сбавить градус напряженности и выложить какое-нибудь стандартное Мгновение?
Да, скорее всего.
Улыбаюсь.
Немного успокоить, а потом огорошить снова… Это отличная идея.
Сворачиваю Поток и прошу Систему открыть среду Создателей. Вздыхаю, поднимая руки.
Что ж приступим…
Личный бунт
Не оглядываясь, покидаю общее пространство Создателей. За спиной, шурша, закрывается дверь, проходит секунда, и словно разом все тело обступает колкий холодок мороза и ветра. Он пробирается сквозь ткань зауженных брюк, неумолимо просачивается в неплотно прилегающие рукава куртки, сквозит под слоями одежды, заставляя встать дыбом тонкие волосы, а кожу покрыться неприятными мурашками. Я кисло хмурюсь и побыстрее начинаю утепляться, ругаясь и кряхтя, закрывать беспечно расстегнутый высокий воротник, поднимать плечи, втягивая шею, прятаться в теплую тень капюшона и поглубже опускать ладони в карманы.
Бр-р-р… Зима уж давно перевалила за середину, снег почти растаял, а теплом и не пахнет.
Мне зябко, тревожно, нервно. Тело подрагивает, и я не могу сказать, кто больше виноват в этом: промозглый ветер или же мои эмоции.
Смотрю в интерфейс Системы: полчаса до встречи. Что ж, успею ли дойти пешком?
Сверяюсь с картой: зеленоватая лента маршрута вибрирует прямо перед моим взглядом. Она вьется, элегантно огибая серые фигуры строений и домов, начинаясь отсюда, от общего пространство Создателей – на юге центра города, и заканчивается, упираясь в точку – кафе, куда позвал меня Мадс – прямиком на севере, у самых жилых кварталов.
Далековато…
Я вздыхаю. С завистью оглядываюсь на гуляющих по мощенной дорожке людей. Они никуда не торопятся и выглядят счастливыми. Думаю, что с удовольствием присоединился бы сейчас к ним, или вообще развернулся и никуда не пошел. Но, увы, не могу. Мадс слишком отчетливо дал понять, он не потерпит возражений. Так что…
Пф-ф-ф…
В свежий морозный воздух раз за разом вырываются облачка беловатого влажного пара. А я, постепенно набирая темп ходьбы и понуро склонив плечи дугой, устремляюсь в предсказанном Системой направлении.
Эх, Мадс…
Меня гложет нехорошее предчувствие, что вместо дружеской посиделки, сегодня вечером нас ждет тяжелый разговор. Очень тяжелый и нудный разговор.
Закатываю глаза.
Ну почему он так в это вцепился?!
До сих пор не понимаю. Его никогда не волновало искусство.
Может, из-за Марты?
Он ведь до сих пор считает, будто это она виновата в том, что у меня якобы крыша поехала. Когда-то я был готов согласиться, но это не так. Отчасти… Конечно, то первое Изображение я опубликовал ради нее, однако потом… Не-ет. Марта со своим вечным молчанием тут уже давно не причем. Я и думаю о ней теперь редко, только иногда ради интереса слежу за ее Потоком. Как говорят, переболело, отлегло… Не удивительно. После всего, что вокруг меня творится в Обществе, ха-ха, мне совсем не до Марты.
Скорее всего, Мадс просто втемяшил себе в голову, что мое поведение недостойно гордого звания Лица! А еще, самое главное, с какого-нибудь там боку порочит его любимую и ненаглядную Систему, ведь он столько себя в нее вложил. Мадс. Блин!
И бесполезно объяснять, будь оно так, меня бы давно уже этого гордого звания лишили! Будь оно так, у меня бы не было столько поклонников!
Часть из них, конечно, ушла. Особенно после того, как я выложил свою мазню красками на холсте пару недель назад…
Я невольно улыбаюсь, вспоминая, что за ад творился в тот день в Обществе.
… Но куда больше осталось. И вообще, какое право он имеет вот так меня судить!
От возмущения я громко фыркаю и по ошибке набираю полную грудь обжигающе ледяного воздуха. У меня захватывает дыхание, я кашляю.
Как будто ему мало, что я счастлив. Как будто ему обязательно хочется сделать из меня какой-то чертов идеал!
Кашель спазмом охватывает тело. Я резко сгибаюсь пополам, приложив обе руки к животу. В глазах пляшут точки, зубы сводит от холода, изо рта, я чувствую это, по губам стекает слюна. Мне плохо, я задыхаюсь, но злюсь даже сейчас, когда надо успокоиться.
– Юрген?
На плечо опускается твердая рука.
– Юрген!
Сквозь оглушительный звук собственного кашля, сквозь шум в ушах я слышу его голос. Мышцы сводит, я хриплю…
– Мадс…
Рука сжимается, крепкие, крупные пальцы с болью впиваются, проходя сквозь слои одежды, в кожу, а затем вдруг с силой встряхивают и дергают меня наверх. Я разгибаюсь, в дымке из тумана и пара вижу его перепуганное лицо. Он говорит что-то, но я не могу разобрать. Все плывет.
– Мадс…
Он хватает меня и начинает аккуратно поглаживать рукой по дрожащей от спазмов спине. Кашель постепенно отступает. Я пытаюсь заговорить, но голос осип и похож на неприятный скрип. Отталкиваюсь от него. Мадс наблюдает, а потом добавляет, устало, но все-таки с озорством сверкнув глазами.
– Ты опоздал.
Я виновато киваю, однако тут же сообразив, что мы стоим на улице и оба одеты, парирую.
– Ты тоже.
Голос слушается плохо, язык заплетается. Слова звучат исковеркано и странно. Он смеется.
– Квиты.
Я смеюсь в ответ.
– Ага.
Ежусь. Мне становится зябко. Вспотевшее от напряжения и кашля тело начинает стремительно остывать. Машу рукой, оглядываясь на вывеску кафе, мол, идем. Но Мадс не движется, пристально смотрит на меня и спрашивает.
– А ты в порядке?
Я вновь киваю. В полном.
Он улыбается, грустно и как-то печально, потом хмурится, будто внезапно вспомнил о чем-то неприятном, и делает шаг вперед, маня меня за собой.
– Ну… Тогда… хм-м … идем.
Тяжелый разговор
За годы нашей дружбы с Мадсом я отлично усвоил, что Мадс, если хочет поговорить о чем-то серьезном, то никогда не будет делать это у себя дома. Обычно он выбирает какое-то кафе или пространство в городе, где практически никогда не бывает или которое не любит, и приглашает собеседника туда. Затем, после встречи, он сначала всегда заводит пустяковую, но очень вежливую светскую беседу, как дела, бла-бла-бла, во время которой молчит и пугливо, будто примериваясь, смотрит на тебя пристальным кротким взглядом, потягивая из крохотной чашечки смолянисто-черный эспрессо. Вопреки своим привычкам он отказывается от предложенного стакана воды, пьет кофе не разбирая ни вкуса, ни запаха, словно боится проникнуться ими и запомнить. А потом, когда разговор исчерпан, когда ты выговорился и расслабился, Мадс вдруг хмурнеет, четким, резким жестом, смахивающим на угрозу, отставляет в сторону кружку, вздыхает, тяжело и печально, и начинает.
– Юрген, слушай…
Я улыбаюсь. Невольно. Просто он так предсказуем!
– Угу.
Пушистые рыжие брови Мадса складываются в насупившуюся выразительную волну. Он чуть опускает голову, так что его глаза практически тают в зеленовато-серой тени массивных надбровных дуг. Крепкие, немного неуклюжие, крупные руки отпускают тонкую ручку чашки и, сомкнувшись, устраиваются на столешнице между нами. Он соединяет вместе большие пальцы и начинает медленно водить подушечкой одного из них по кромке ногтей другого.
Мадс выглядит застывшей горой, однако я прекрасно вижу, он сильно нервничает – кусает губы, и в мыслях ищет нужные слова. Мне жаль его, и я с трудом удерживаю себя от того, чтобы послать ему какой-нибудь подбадривающий образ в Системе.
– Так что?
Мой голос даже после большой кружки чая все еще не похож на обычный и на гласных срывается в свистящий хрип. Сцепленные руки Мадса начинают в ответ отбивать о стол нечеткий ритм. Он оглядывается. На щеках выступают красноватые пятна.
– Надо поговорить.
Я усмехаюсь.
– Понял уже.
Вот сюрприз. А я-то думал, один тут буду трястись.
– По поводу…
Бегающий по сторонам взгляд Мадса вдруг останавливается на мне, замирает и меняется, едва уловимо, из испуганно-торопливого переходит в жесткий и уверенный.
– хм… Системы.
– Системы?
Я слегка удивлен. Может он имел в виду Общество?
– Да, Юрген!
От моего безобидного замешательства Мадс вмиг раздражается, даже злится. Голос взвивается вверх, его ладони напряженно вцепляются друг в друга, так что белеют покрытие трещинами морщин костяшки пальцев. Я настороженно кошусь, никогда не видел его таким. И молчу, боясь распалить еще больше.
– Пф-ф-ф… Ты вообще знаешь, почему появилась Система?
Мадс так же быстро отходит от своей внезапной вспышки, как и погрузился в нее. Он пытается выдавить улыбку, но след недоверчивого напряжения между нами все равно остается. Мы сканируем друг друга подозрительными взглядами и отстраняемся, практически синхронно откидываясь на высокую спинку мягкого кольцевого дивана.
– Зачем ее придумали?
– Ну, в общем, да.
Пожимаю плечами, щурюсь. К чему это?
– Для блага людей.
Ни на секунду не задумываясь, повторяю заученную еще с детства фразу. Мадс тяжело вздыхает.
– Ясно…
Он подтягивается вперед. Одежда скрипит об обивку дивана.
– Я сейчас тебе расскажу кое-что, ладно? А ты послушай.
Тычет в воздух указательным пальцем, предупредительно сведя вместе брови. Тон его голоса становится все более нейтральным, нарочито холодным, серьезным.
– Послушай. И постарайся понять. Это очень важно, Юрген.
Дружеский разговор медленно перетекает в лекцию. Мадс возвышается надо мной грозной, строгой тенью. Он замер, смотрит прямо в глаза, ждет ответа.
– Да, конечно.
Нервный смешок немного портит настрой слов. На всякий случай я выпрямляюсь и даже вскидываю вверх руки. Сдаюсь и повинуюсь.
Друг недовольно бурчит, но воздерживается от комментариев, и продолжает.
– Много лет назад, ты знаешь это, наша планета оказалась на грани глобального кризиса. Проблем было много и регулярно добавлялись новые, положение углублялось, проходили десятилетия пустых разговоров, тщетных попыток, а по факту – бездействия, пока однажды перед мировым сообществом не встал очевидный и довольно предсказуемый выбор: или надо меняться сейчас, или цивилизация умрет.
Я киваю.
– Ага.
– И, судя по тому, что мы с тобой живы, люди все-таки смогли найти выход…
Мадс опирается локтями о стол.
– … Только вот, какой?
Его губы трогает легкая полуулыбка. Я хмурюсь, тщетно вспоминая школу.
– Что-то типа … баланса… э-э-э. Кажется?
Вопросительно поглядываю на него. Мадс соглашается.
– Верно. Если рассуждать просто, можно сказать, они превратили мир в огромное уравнение, где слева – мы, люди, справа – природа, а знак равенства…
Он выдерживает драматическую паузу.
– Знак равенства – это Система.
– Ну, да.
Мой голос звучит чуть разочарованно. К чему столько пафоса, я и так знаю это.
– Нет, Юрген, ты не понял.
Он пристально смотрит на меня, глаза горят восторгом, и повторяет.
– Система… А значит, и Общество. Вдумайся… Для стабильности баланс ведь нужен не только в пище, энергии, ресурсах. Баланс нужен, прежде всего…
Мадс подносит палец к виску.
– В умах.
Я хмурюсь. Не улавливаю ход мысли.
– Чего?
В ответ мне раздается усталый вздох.
– Баланс в умах, Юрген.
Мадс продолжает показывать кончиком пальца на голову.