Я отправляю вдогонку Марте мяукающего кота – Мадс таки поделился источником своих крутых шаблонов. Она в ответ присылает собственный хохочущих образ, после этого вокруг все затихает.

Я рад и не рад одиночеству. После возвращения из Хранилища мне не сказать, что вообще хочется выходить из дома. Во-первых, иногда еще побаливает голова, падая в обморок, я здорово ударился затылком о бетонный пол, а во-вторых, нет настроения. Все вертится в мыслях это странное видение. Уже в которых раз пытаюсь вспомнить, было ли такое на самом деле, и хоть убей не могу.

Но зато теперь я много создаю. Помогает скоротать время и справиться со скукой, навязчивыми эмоциями, с пробудившимися воспоминаниями о маме и детстве. Делаю разные Изображения, в основном по мотивам увиденных в Хранилище картин. На сей раз я не протупил и заставил Мадса показать мне добрую половину произведений из рекомендованного Потока Системы, к сожалению, самую мою любимую картину, ту, с эффектным мазком месяца, он не нашел – она хранится в другом месте, далеко отсюда. Правда, мои Изображения, хоть мои зрители и не догадываются об этом, очень далеки от истлевающих, потемневших оригиналов…

Как люди в то время вообще могли существовать в таком мире? Все было недоступно, зыбко и мимолетно, сегодня оно существует, а завтра – пожар или потоп – и ничего уже нет. Как они жили, полагаясь лишь на примитивную технику, медленную связь и собственные знания, интуицию, реакции и чувства? Почему не боялись, потому что я вот, например, жутко переживаю, стоит лишь выключить Систему.

Как они творили? Без удобных инструментов, без Экранов, без Потоков и зрителей? Ведь, если подумать, создание даже примитивного статического изображения вне Системы требует огромных, нет, тектонических усилий. Какое тут привычное мне удовольствие, это же совершенно адский труд?!

Но с другой стороны… Эх… не важно.

Марта ушла. И теперь в моем распоряжение весь остаток вечера.

Устраиваюсь поудобнее, утонув в мягкости подушек. Привычно открываю Поток. Теперь он постоянно наводнен реакциями и комментариями, сколько не смотри, не поспеваешь за всеми. Кто-то присылает свои копии, люди делятся масками, шаблонами, даже стандартными Мгновениями, которые они делают из моих Изображений. Порой я отвечаю им, почти всегда хвалю, однако делаю это редко, тонко и избирательно. Это мне тоже подсказала Марта. Некоторые недовольны таким подходом, зато ценность любой моей реакции сразу взлетает до небес.

За последнее время поклонников очень прибавилось: обо мне начали тихо шептаться из-за интервью, потом Общество просто шокировала первая вылазка в Хранилище, а вторая доказала, что я не собираюсь останавливаться на достигнутом, мне прочат место нового Лица, недавно на работе придумали сделать набор интерфейсов в стиле «старого мастера», так что теперь я вроде как крутой Создатель, круче Марты, круче любого моего коллеги.

Только вот…

Закрываю Поток и прошу Систему приготовить рабочую среду Создателей.

… отчего-то все это как-то перестало меня радовать.

Совсем.

Разница

– И что, заскучал дома?

Марта, смеясь, протягивает мне кружку горячего, дымящегося чая. Я, благодарно кивая, принимаю ее, обхватив обеими ладонями сразу. Теплые стенки приятно согревают кожу. Делаю глоток, морщась от терпкости круто заваренного напитка – и как Марта такие пьет, любопытно оглядываюсь.

У Марты я в первый раз.

– Да, немного. Продлили оздоровительный режим.

Она сама садится перед Экранами. Ее мягкие волосы собраны в нестройный пучок на затылке, от движения выпавшие локоны взлетают вверх, поблескивая в рассеянном свете, а потом тут же опускаются, ложась светлыми прядями на темные корни. На ней удобный комбинезон цвета красного краплака, я улыбаюсь, большой карман на груди украшен моей картинкой, и легкий светлый джемпер.

– Крутой костюм.

Салютую ей полупустой уже кружкой. Она усмехается, поворачивается, чуть откидываясь назад, чтобы хорошо был виден карман, и кивает.

– Ага, нашла модель в твоем Потоке. Вот, решила попробовать.

Я соскальзываю со стула и подхожу ближе к ней. Она сидит на низком табурете с мягким объемным сиденьем. В комнате, похожей на мою почти как две капли воды, нет ни привычных диванов, ни кресел, ни миниатюрных столиков. Только светлые стены, вместо моих благородно темных, открытые окна без ширм или штор, выстланный деревянными панелями пол, огромный ковер и пара табуретов в центре.

– Надо тоже такой напечатать…

Я опускаюсь рядом с ней. От резкой перемены положения немного кружится голова, глянцевый эллипс поверхности чая опасно подбирается к самой кромке кружки, но я справляюсь и удерживаю его в границах накренившегося сосуда. Марта смотрит на меня с настороженным беспокойством, я вижу, она напряглась, готова помочь в любую минут, и от этого на сердце становится радостнее и теплее.

– Уф…

Наконец устраиваюсь. Сиденье табурета хоть и удобное, но для меня – маленькое, вытягиваю вперед ноги, стараясь сбалансировать положение тела.

– Что собираешься делать?

Интересуюсь, потому что Экраны до сих пор полупрозрачные. Она игриво щелкает пальцем, и они тут же лениво просыпаются, будто потягиваясь плавно-плавно наливаются внутренним светом, а затем постепенно начинают излучать его вокруг себя. Марта сидит слишком низко, так что Система тут же подстраивает высоту Экранов, опуская их под линию ее взгляда.

– Да, так… Кое-что по работе. Пару изображений. Заказ от Архитекторов.

– А-а-а.

Я киваю.

– Ясно. Значит скоро нас опять ждет обновление.

Марта хмурится. Парой взмахов открывает среду Создателей, добавляет.

– Не люблю их…

Соглашаюсь.

– Ага, я тоже. Страшновато как-то отключаться. Все время думаю, а вдруг у меня в это время сердце остановится, и никто не придет на помощь.

Я смеюсь, но выходит тоскливо и грустно. А Марта смотрит с пониманием.

– Аналогично.

Она улыбается, взгляд веселый, мягкий, но и одновременно напряженный. Как пару минут назад, когда я неуклюже приземлялся на табурет. Ее рука поднимается и нежно ложится на мою, голос серьезен, чуть дрожит.

– Юрген, с тобой точно все хорошо?

Я даже слегка ошарашен таким вниманием. И мне вдруг становится совестно, что я так напугал ее.

– Да-да. Не переживай.

– Ладно.

Она кивает, убирает руку, отворачивается к Экранам. В том месте, где кожи касались ее пальцы, по телу расползается холодок. Секунду мы сидим, застывшие, каждый задумавшись о своем. Потом Экраны вспыхивают вновь, и Марта приступает к работе.

Я наблюдаю за ней, невольно затаив дыхание. Она никогда раньше не позволяла мне вот так спокойно и открыто смотреть за процессом ее творчества. И я понимаю, почему. Не каждому доверишь заглянуть в свою душу, не каждого подпустишь близко в моменты, когда ты абсолютно безоружен. Это как падать назад, не глядя, лишь поверив в то, что тебя обязательно подхватят. Или как приходить к другу, когда в сердце бушует шторм сомнений в надежде, что он поймет и выслушает. Удивительно, но раньше я никогда не чувствовал себя настолько близко к Марте.

И поэтому сейчас, сидя с ней рядом, я боюсь даже дышать. Ее руки двигаются в пространстве, а я замер, будто вкопанный, уставился на Экран и стараюсь не шевелиться.

Она выводит линию за линией. Сначала беглый набросок. Его почти сразу дополняет нейроинтерфейс: слегка двигает и корректирует, следуя мысленным представлениям Марты. Система сглаживает, выравнивает, кое-где подчеркивает, а кое-где вымарывает контуры. Это так странно, но вместе с тем так чудесно.

На самом деле Мадс говорит, что нам вообще нет смысла вырисовывать что-то руками, при должной аккуратности мыслей Система прекрасно обходится и без их помощи: она просто возьмет образ сама прямо из головы. Но я пока ни разу вживую не видел подобного, хоть Мадс и утверждает, что так работать намного удобнее, вернее и правильнее, и он не понимает, почему мы до сих пор тратим время на неточные, приблизительные жесты. Что ж… Он скорее всего прав, как всегда, однако, видимо, у создателей просто недостаточно структурированное и выдрессированное сознание, в отличие от тех же «сухарей» Архитекторов.

Я размышляю, а Марта тем временем, удовлетворившись простеньким эскизом, быстро переносит его в основное поле, увеличивает, поправляет и переходит к более детальной проработке формы и цвета. На чистом холсте то тут, то там появляются мазки и пятна, она работает двумя руками сразу, но мне отчего-то кажется, что Система поспевает быстрее. Раз: пятно уже есть, а кончик пальца лишь начинает свое стремительное движение. Или нет?

С такой скоростью, кто разберет?

Холст постепенно наполняется плотными, фактурными мазками цвета. Порой Марта останавливается, отклоняется или чуть притягивает то к одному, то к другому плечу голову и смотрит. Оценивает, сравнивает, а затем снова возобновляет работу. Я уже почти не обращаю внимание на нее, мой взгляд устремлен в Экраны.

В первом приближении изображение уже почти готово. Угадываются тени, силуэты, четко вычерчивается композиция, идея, ритмы, движение, динамика. Некоторые части продолжают едва заметно меняться, стоит взгляду Марты сфокусироваться на них. Когда все закончено, она выдыхает, разминает шею и продолжает.

Теперь дело за подробностями и деталями. И тут в мой разум начинает медленно-медленно закрадываться странное, такое чуждое мне сомнение.

Нет, не в Марте.

Я смотрю на крохотный кусочек Изображения. Рука, ну или мысль, Марты только что оставила здесь эффектный, закрученный мазок. Такой удивительный цвет: не знаю как, но ей удалось очень четко подобрать оттенок. Подобное всегда привлекает в старых картинах, свобода, небрежность и вместе с тем невероятно точное, идеальное попадание. И… палец уходит, я наклоняюсь – хочу разглядеть получше, но оно… оно меняется!

Меняется к худшему. К гладкому ровному пятну со стандартной, однородно безвкусной фактурой.

Я, совершенно ошарашенный, смотрю в другую часть Изображения. Но нет, там все хорошо. Возвращаюсь сюда – плохо.

Хочу закричать: «Эй, что происходит?!».

Но сдерживаюсь.

Вместо этого, будто тень, неотступно следую за каждым движением Марты, теперь она делает все куда более осознанней, не торопится, иногда отменяет, иногда возвращает – выделяет детали и расставляет акценты, здесь нет места суете и спешке.

А я все слежу… Порой она бросает на меня странные, смущенно-испуганные взгляды, но молчит. И я постепенно начинаю замечать, все более отчетливей, эти мимолетные изменения.

Спина холодеет.

Я пока не готов сделать вывод, пока не готов озвучить это вслух, пока боюсь даже думать об этом. Но…

Меня прошибает пот.

Это Марта или это Система портит картину?

Марта или Система?!

Один

– Я хочу отключить помощь.

Говорю громко, четко и выразительно. Не знаю зачем, скорее для себя, чем для Системы. Она поняла бы и невнятный шепот.

– Это может повредить качеству работы. Ты уверен?

Отвечает мягким, чуть напористым голосом с бархатистыми низкими нотками.

– Да.

Мой же голос предательски дрожит.

– Тогда позволь мне пометить работу как личную. Таким образом, она станет доступна зрителям, только если этого захочешь ты сам?

– Ага – ага, обязательно.

Пу-ф. Хоть кто-то из нас двоих умный.

– Помощь временно отключена.

Киваю.

– Спасибо.

Экран мигает. На вид ничего не изменилось. Осторожно поднимаю руку. Внимательно слежу за каждым движением.

Сердце в груди отчего-то колотиться как бешеное. Я чувствую волну жара приближающейся паники. И, словно падая в черноту омута, провожу линию. Затем еще одну и еще, еще…

Застываю.

И смотрю.

Мгновение 3

Снизу

Глаза закрыты. Мое тело в горизонтальном положении, и я чувствую, как прогибается под ним податливая поверхность дивана: пара выемок под пятками и локтями, впадины от икр, ягодиц и лопаток, плоскость спины и плеч. Обволакивающая, нагретая теплотой живого человека бархатистая мягкость. Такая удобная и нежная, такая безопасная и понятная, что мне не хочется из нее выбираться.

Затылок упирается в подушку. Лицо обращено к потолку. Под веками зернистая красновато-пепельная чернота. Когда-то там были яркие, неоновые контуры окна и прогалины потухших Экранов, но теперь давно растаяли.

Руки, сухая кожа пальцев, холодноватые подушечки, сцеплены в замок на груди. Их приятная тяжесть едва заметным грузом давит на ребрах. А сквозь тонкую пленку кожи отчетливо пробивается спокойный ритм сердца.

Я прислушиваюсь и наблюдаю, не спеша скольжу мыслями то вниз, то вверх по всему телу, порой незаметно и так желанно пропадая в тумане дремотных мыслей, проваливаюсь в тревожный, неглубокий сон без усталости.

В своих грезах я почти всегда на песчаном светлом пляже. В кудряшках детских локонов ветер, во рту солоноватый вкус моря, в глазах солнце. На круглых линзах фотокамеры задорные блики. Они почти такие же притягательные как улыбка мамы. Под кончиками пальцев податливый, вязкий, мокрый песок. Каждое движение оставляет на нем неровные бороздки с бугорками песчинок по краям. Бороздки складываются в незатейливый рисунок. Боясь не успеть, я быстро-быстро вожу пальцем. А затем шумит волна, и прибой, жадный и неумолимый, забирает себе безвозвратно мое творение.

Я смеюсь. И просыпаюсь.

Просыпаюсь в тяжести собственного взрослого тела, в оковах мыслей, от которых пытаюсь сбежать. Мои сцепленные холодные руки по-прежнему лежат на груди, где-то в глубине глухо бьется усталое сердце. Я не открываю глаза, я не хочу видеть мир. Не хочу возвращаться в него, не хочу позволять ему вновь ворваться в меня и запутать.

Я задаю себе вопрос. Кто я? Кто я без нее? Кто я без Системы?

Кто мы?

Выемка под локтем, стук сердца…

Это реальность?

Вверх

– Юрген? Юрген!

Твердая рука уверенно треплет мое плечо.

– Оу?

Я открываю глаза и резко поднимаюсь. Мир переворачивается и медленно скользит мимо, в глазах мелькают яркие пестрые точки. На секунду становится страшно, по спине пробегает волна неприятного нервного холодка. Но вскоре я, спохватившись, понимаю, что это всего лишь кружится голова от внезапной перемены положения.

Мадс улыбается, однако я не могу не заметить обеспокоенную складку на его высоком лбу, нахмуренные, сведенные вместе золотисто-медные брови, сморщенный совсем чуть-чуть нос, словно он вдруг уловил какой-то неприятный запах. А также то, что он даже не пытается замаскировать или скрыть свое неудовольствие.

– Фу-ф…

Смеется, грузно опускаясь на освободившееся рядом место. Мебель под ним жалобно скрипит. Блестящие светлые глаза с темными зрачками осматривают меня с ног до головы.

– Ты куда пропал?

Он оглядывает комнату и спрашивает следом.

– Сколько дней из дома не выходил?

В его голосе проступают уже куда более яркие нотки тревожности. Я безопасно прижимаюсь спиной к подушкам дивана, буквально вдавливаюсь в них, опустив голову. Вокруг все еще кружится, но стало куда легче.

– Да, не знаю… Парочку где-то.

Тоже улыбаюсь, натянуто и формально, поднимая вверх уголки пересохших бледных губ. На самом деле – больше недели. Но я злюсь на него за то, что он буквально насильно ввалился в мою квартиру, предупредив лишь за минуту, когда уже было некуда деваться, хотя я отчетливо дал понять, что не желаю никого видеть.

– Ха-х… Ясно.

Мадс не верит ни на йоту. Прищуренные глаза сверкают, на щеках выступил румянец. Он выглядит свежим, бодрым, энергичным и здоровым, так что, сидя с ним рядом, ощущаю себя усталым, вымученным и старым. В полупрозрачной матовой поверхности потушенных Экранов мы словно две гротескные противоположности. На моей шее и щеках красные следы от подушки, вокруг глаз припухлости, остальное лицо осунулось, похудело и приобрело зеленовато-пепельный оттенок, волосы сбились в сальные сосульки, руки плетями висят на несуразных, костлявых плечах. И, точно шутка, в дополнении к этому из-под грязной футболки выпирают контуры наметившегося животика.

Мадс тоже смотрит в отражение. И молчит, давая мне шанс самостоятельно оценить степень собственной деградации.

– Ну, для пары дней неплохо выглядишь.

Он кивает. И я знаю, в словах нет смысла, это чистый сарказм. Он нарочно злит меня.

– А Экраны что вырубил?

Машет рукой в сторону трех прямоугольных полотен.

– Спать… мешают?

– Да.

Стараюсь выглядеть невозмутимым. Но внутри, в том море аморфной, кажется, лишенной любого проявления каких-либо острых эмоций, инертной, вязкой, тоскливой безразличности начинает просыпаться вулкан. Мне не нравится, что Мадс явился без приглашения и изводит меня. И хотя я понимаю, именно моего гнева он в конце концов и добивается, я не могу сдержаться. Меня бесит, что он даже не удосужившись узнать причину, смеется надо мной. Потешается, будто у меня нет права на грусть и апатию, будто я не должен валяться в одиночестве неделю на собственном диване, будто только он один способен переживать, размышлять и рефлексировать о своей жизни, а для других – это либо показное притворство, либо преступление. Будто…

– Юрген.

Я смотрю прямо перед собой на Экран и искренне удивляюсь, отчего из моих ушей еще не валит белый пар.

– Послушай, я переживаю…

Он пристально наблюдает за мной сквозь призму тонких панелей. Глаза прищурены, руки на коленях. Он вроде бы расслаблен, но на самом деле совсем нет.

– У вас с Мартой что-то случилось?

Так вот он что думает! Ха-ха.

– Нет.

Густая бровь Мадса резко взмывает вверх. На мгновение друг кажется растерянным.

– А что тогда?

– Да, так…

Градус горячности, не достигнув оглушительного пика, камнем ухает вниз. Мне становится совестно. Мадсу, видимо, тоже, потому что он краснеет, затем бледнеет, неловко поворачивается ко мне лицом, громко скрипнув одеждой о ткань дивана. Он молчит и ждет, пока я продолжу.

Мы сидим в тишине около минуты, прежде чем я решаюсь сказать.

– Дело в Системе.

Глаза Мадса вспыхивают волнительным удивлением и невольно округляются, так что голубоватую радужку со всех сторон обступает белый белок. Надбровные дуги поднимаются, а взгляд выныривает из их синеватой тени.

– В Системе?

– Да.

Я невольно отворачиваюсь.

– Я решил ее отключить. Не на совсем. На время. Просто ради эксперимента.

Поворачиваюсь назад. Мадс напряжен.

– Заметил, что когда Марта работает, Система словно сама поправляет за нее изображение.

Мадс облегченно выдыхает.

– Ну да, нейроинтерфейс. Я же тебе…

Но я перебиваю его.

– Знаю-знаю. Но мне показалось, что…

Теперь вздыхаю я.

– И ты решил отключить ее, да?

Это не вопрос. Мадс все понял.

– Ага. И у меня ничего не вышло. Ничего.

Взмахиваю руками. Смотрю на друга, в глазах уже стоят слезы.

– Одни каракули! Да я в детстве куда лучше рисовал, чем сейчас! Думал, я и правда классный создатель. А оказалось, что это просто…

Опускаю голову.

– … просто…

Начинаю плакать и не могу остановиться.

– … просто…

Позвоночник бессильно сгибается, и все тело, будто сломленное, оседает в глубине подушек.

– … обман.

Наискосок

– Строго говоря, это не так.

Мадс деловито сцепляет руки за спиной.

Вокруг нас моросит мелкий колкий дождик. Капли незаметной пеленой накрывают все пространство, наполняя его холодящей, пронизывающей прохладой и влажноватым запахом водяной взвеси. Глянцем блестит покрытие дороги, и в нем, точно в кривом зеркале такие ясные и яркие, отражаются полосы иллюминации и серовато-белые контуры домов.

– Что не так?

Я неуклюже бреду следом, плохо переставляя ноги, шаркая и запинаясь носками ботинок. Осколки дождя падают на лицо, и оно постепенно становится из липкого и потного просто мокрым. На мне обычная куртка с глубоким капюшоном, на Мадсе – почти такая же только на два размера больше. Материал еще похрустывает и раздражает кожу. Мы напечатали ее прямо перед выходом, когда Мадс во что бы то ни стало решил выволочь меня из дома посреди темной сырой ночи.

– Твои слова про Систему.

Он притормаживает, оборачивается, проверяя, не сильно ли я отстал. И на мгновение свет выхватывает из сумерек профиль его крупного лица, пару кудряшек бронзовых локонов, изгиб шеи и подбородка. На покрытой пленкой влаги куртке Мадса играют блики, и его глаза блестят в темноте капюшона. Световой след бежит от лица по диагональным складкам ткани до самых ботинок.

– Она не берет ничего из воздуха. Это не обман.

Я фыркаю, недовольно и устало. Рано обрадовался, думал, разговор закончен. Мне так не хочется опять спорить, но отчего-то все равно не могу просто согласиться и молчать.

– Как же?! Я сам видел. Если бы она ничего не привирала, мои каракули и остались бы ими. Разве нет?

Догоняю Мадса. И мы вместе шагаем дальше, шлепая обувью по тонким лужам. Кругом пустота, шелест дождя, ночь, отражения и свет. Впереди вьется дорожка, выделенная небольшими теплыми огоньками. Справа и слева от нас газон, он темный, почти черный и лишь в кругах ламп – ярко-зеленый. За ним – здания с потухшими прямоугольниками окон. Мы находимся на уровне третьего этажа, так что кое-где видны лишь крыши, плавной волной врастающие и уходящие в землю, или, напротив, четкие и плоские с местами для отдыха или закрытыми верандами ресторанов. Иногда в темноте жужжат моторчики дронов (их следы можно заметить, если запрокинуть голову и хорошенько присмотреться туда, где нарушена структура четкого полотна дождя), и уж совсем далеко у линии горизонта сияет подсветка транспортной станции, окаймленная стремительно исчезающими, истончающимися лентами путей.

Умиротворительный покой ночи, это сосредоточенность отдыхающего мира кажутся мне такими неуместными декорациями для нашего разговора, однако никто не обрывает его.

Мадс, помолчав, отвечает.

– Нет, конечно. Система просто реагирует на твои интенции, считывает чувства и помогает наиболее правильно передать их в Изображении. Это не обман. Это просто другой путь творчества.

– Ха-х…

Я саркастически покачиваю головой. Хотя не могу выкинуть из сознания мысль, что точка зрения Мадса, наверное, если не правильная, то однозначно справедливая. Справедливая, потому что разве не такие качества Системы позволяют людям не тратить годы на обучение и тренировки, а просто брать и создавать то, что они желают, и делиться этим. Разве не они стирают те когда-то существовавшие и порой непреодолимые грани неравенства таланта, упорства, доступности и обычного, естественного человеческого стремления к радости творчества. Разве не…

Но я не хочу сдаваться.

– А Марта?!

Напираю.

– Марта вряд ли хотела бы портить свою работу. А Система определенно сделала все хуже.

Мадс бросает на меня короткий взгляд.

– Хуже, для кого?

На секунду я теряюсь.

– Э-э-э… Для нее. Для работы.

– А ты уверен?

Я окончательно перестаю понимать вопросы. Настораживаюсь и искоса смотрю на Мадса. Его лицо скрыто краем капюшона. Может он просто смеется, издевается надо мной?

– Ну, да…

– Или все-таки нет? А как будет лучше для зрителей? Ты не задавался таким вопросом? Как будет лучше для Общества?

– Для Общества?!

Мадс поворачивается. И я отчетливо вижу, насколько серьезно выражение его глаз, как строго и однозначно направлены вниз расслабленные уголки губ, а скулы, подчеркнутые мазками света, напротив, собраны и напряжены. Он вовсе не думает шутить.

– Да, для Общества. Ведь в конце концов для кого еще вы, Создатели, создаете свои Изображения, Юрген? Что бы ты выбрал, сделай Марта лучше для себя или лучше для всех? И разве это не эгоистично, судить об искусстве лишь через призму собственного восприятия? Что скажешь?

Признаться честно, никогда не рассматривал это с такой точки зрения.

– Не знаю.

Я сконфуженно пожимаю плечами. Мадс вновь отворачивается. Я добавляю.

– То есть, Система подстраивается и под Общество тоже?

– Система не подстраивается ни под кого конкретно, Юрген.

Мадс разжимает руки и мягко улыбается. Он рад, словно наконец добился того, чего хотел.

– Система дает наилучший вариант. Наилучший вариант для творца, помогая ему во всей полноте выразить свои идеи, мысли, чувства, и при этом остаться максимально понятым его же зрителем. Понятым настолько, что зритель становится способным не только воспринять, но и пережить, воспроизвести эти эмоции.

Он смотрит вперед, и я вижу, как он взволнован. Как он старается пояснить мне то, что оказалось таким важным для него самого. И я невольно проникаюсь его волнением, проникаюсь и понимаю его.

– Система не портит твои работы, Юрген, не подменяет их, не коверкает, не искажает. Она, наоборот, тот мост, что соединяет тебя и твоих зрителей, она дарит Создателям свободу от условностей, устраняет ограниченность, разрушает двоякость толкований, помогает всем как никогда глубоко понимать друг друга, делиться друг с другом, открываться, сопереживать. Она делает нас людьми, Юрген. Делает каждого из нас чуть более лучшим, чуть более совершенным человеком, чем мы могли бы быть. Система объединяет нас. И разве это не в этом есть цель искусства? Объединять, улучшать, дарить эмоции, учить сопереживать. Разве не в этом?!

Он, задыхаясь, замолкает.

Мы идем рядом. Вокруг шумит дождь, а под ногами хлюпают лужи. Мы идем и думаем каждый о своем. Однако я больше не чувствую себя ни потерянным, ни обманутым, ни одиноким. Возможно скоро сомнения вернутся. Но это будет потом. А сейчас, сейчас я просто хочу вот так идти рядом со своим другом, шагать по дремлющему городу, наслаждаясь холодом ночи, пролетающими в голове мыслями, послевкусием неоднозначного разговора, чьи отголоски еще витают во влажном, сыроватом воздухе, запахом травы, ласковыми прикосновениями капель дождя и нашим странным, каким-то трансцендентным единством. Единством с миром и с друг другом.

И я знаю, что потом, когда мы разойдемся через пару часов, я приду домой, зажгу Экраны, снова выключу помощь Системы и буду рисовать, как могу, дрожащей, неуверенной рукой выводить неровные кромки луж и освещенные края дорожки, острые кончики листиков травы, кучерявые шапки деревьев, контуры облаков в темном небе, прерывистые полосы дождя. Две фигуры: одну выше, сильнее и больше, одну – пониже, с обвисшими дугой плечами и скрюченной спиной. Две фигуры в бликах города, две тени на мокрой земле. И мне не надо, чтобы это видели другие. Мне не требуется их понимание. Я буду эгоистом и оставлю все себе.

Только себе.