Исповедь игромана

– Да, ты как-то говорил. Ты вроде до сих пор тягаешь всякие гири и гантели.

– Ага. Так что, после услышанного, Оля в моих глазах стала чуть ли не идеальной девушкой, хотя я пока ни разу не завел с ней беседу. Помню, приезжал утомленный после учебной недели домой, фантазировал, как я для нее запишу диск с моими любимыми лирическими песнями, подбегу к ней, когда она будет стоять одна, и вручу ей со словами: «Вот, возьми. Я хотел бы, чтобы ты его послушала». Потом, думал я, она прослушает композиции и поймет, что я к ней чувствую.

– Да ты романтик, Пандюша! – оживленно поставила диагноз Алина. – До чего догадался!

– Сама понимаешь, Пантерка, любовь нас делает глупыми, наивными идеалистами, зато жизнь наполняется новыми красками, эмоциями, новым смыслом.

– Мур-р-р! не без этого! И когда ты ей передал диск?

– Никогда.

– Почему?

– Когда мы с ребятами стояли в очереди в раздевалку, – говорил я, пропуская через себя воспоминания, – я заметил, что она болтает с одногруппницами у кабинета физкультуры. Он располагался недалеко от нас. В тот момент я опять предался скрытому любованию, но ненадолго. Позади нее проходил высокий, плечистый парень, который ни с того ни с сего сбоку поцеловал ее, вероятно, желая создать эффект неожиданности. Оля повернулась, радостно обняла его. Он был сильнее, взрослее, солиднее меня, что воспринималось как добивающий удар. Они что-то сказали друг другу, и он пошел по направлению к выходу. Но особенно в памяти отпечаталось, как она его провожала ласковым взглядом, пока он не скрылся, и как не обращала внимания на подруг, которые посмеивались и передразнивали ее. Неважно, была ли это любовь или влюбленность – мне на том празднике жизни места не было. Я впал в состояние фрустрации, как сказал бы Тоша. Я не признавался в этом, но я подозревал Сашку в том, что он подшутил надо мной, чтобы понаблюдать за моей реакцией, за тем, как будет вести себя тот, у кого нет девушки. Подшутил беззлобно, так, для разнообразия. Позже я приказал себе все забыть. Как видишь, память штука своенравная.

– Все верно, Панда, – вздохнула моя слушательница, – яркие события, как хорошие, так и не очень, надолго остаются в памяти. Ты больше не грустишь из-за того случая?

– Много воды утекло, воспринимаешь все иначе. Хоть ты просила рассказать о первой любви, сам я ее считаю первой осознанной влюбленностью. Также…

– Спасибо за твою откровенность, Панда, – торопливо сказала Алина. – Ты молодчинка! Уверена, ты встретишь еще свою половинку.

– Твои слова да богу в уши, – равнодушно поблагодарил я.

– Угу. Ну как, ты заглянешь сегодня в игру, а то мне…

В трубке послышался плач с криком.

– Это кто там у тебя?

– Малыш проснулся.

– Ты вроде бы никогда не говорила про него, – опешил я. – Сколько ему?

– Побольше годика, – ответила она, и, очевидно, близко подошла к нему, так как плач в трубке усилился. – Солнышко, ну что ты, мама с тобой.

– Ладно, Алин, тогда не буду отвлекать, давай заканчивать, – пробубнил я.

– Ты прости меня, что приходится резко обрывать разговор. Зайдешь сегодня в игру?

– Посмотрим, постараюсь.

– Хорошо. Тогда до встречи, Панда.

– Давай, пока.

Я положил трубку на подоконник, и стоя взирал на вечернюю улицу. Там, между оголенных кленов и берез, покрывавшихся мокрым снегом, среди банок, бутылок и пустых упаковок рыскала в поисках чего-нибудь съедобного бездомная, костлявая собака со свисавшей сосульками шерстью. Гадостно оранжево-желтые лампы фонарных столбов подсвечивали опоясавшие все вокруг черные провода, брошенные у помоек мусорные мешки, полуразбитую дорогу с завалившимися по бокам бордюрными камнями. Со стороны шоссе, погрязнувшего в километровых пробках, неумолчно выла сирена. Как я мог еще месяц назад находить ее прекрасной… эту вечернюю Москву?

«С той самой сходки я влюбился в нее… Но это невозможная любовь: у меня – больная старушка, обшарпанная двушка, среднеоплачиваемая работа, отсутствие хоть какого-то серьезного статуса и в нагрузку неопределенность в выборе сферы деятельности; у нее – стрессовая служба, муж, еще и связывающий их ребенок. Плюс мама с гонором. Она почему-то приняла сторону ее безработного мужа-игромана, советует, чтобы дочь ни в коем случае не думала о разводе. Мол, все так живут и она так жила. Ага, как бы не так. Вот ты раз оценила концерты пьяного мужа, его сцены неоправданной ревности, другой раз, а в следующий – вручила ему чемодан в руки и попрощалась. И что, ты сожалеешь?.. „Женщина без семьи все равно что дерево без листвы“, – сказала она на той сходке. Понимаешь? Алина другая, не такая, как ты: она боится, ее пугает сама возможность навечно остаться такой же, как те деревья перед нашими окнами. К тому же я ей ничего не могу дать, кроме моих чувств, моих стремлений изменить свое непрочное положение ради нее… Черт, как же меня снова угораздило-то, а? Неужто придется опять пускаться в бегство от собственных чувств? Что мне делать?» – шепотом говорил я, чтобы его заглушала телепередача, сидя напротив задремавшей под нее бабулей.

***

Провокация – вот что, помимо знакомого хлама, вынесло на берег идей одним из потоков рассуждений. Я немедленно оглядел ее, точно редкую ракушку, и одобрительно покивал головой. Ничего конкретного она в себе не содержала. Наполнять им ее я тоже не собирался: все те мои немногочисленные провокации в прошлом носили чисто импровизированный характер. Должно быть, потому, что он являлся в целом одной из опор моего самодовольства. В ее надежности я не сомневался, главным было улучить момент.

В будний декабрьский день я предложил Алине вместе наведаться в небольшое кафе-пекарню, что недавно открылось недалеко от моего дома. Мне, сладкоежке со стажем, там пришлись по вкусу необычные слоеные булочки с корицей, сливочным сыром, молочным шоколадом и с другими аппетитными наполнителями. Но более их мне хотелось сменить антураж того единственного торгового центра, где проходили наши встречи, избавиться от немого, строгого присутствия здания суда, до которого я ее напоследок провожал.

Около семи вечера я вышел из метро, направился к пекарне, по пути обгоняя усталых, медленных прохожих, которым хитроумные бомбилы навязывали свои услуги. Оставив позади ряды киосков с газетами, цветами, мороженым и прочими товарами, я свернул за угол. Там уже меня ждала изготовившаяся атаковать пантера.

– Ну здравствуй, Панда! – воскликнула Алина, подбежав ко мне и потрепав по плечу. – На этот раз я не опоздала, даже пораньше тебя пришла.

– Ага, – осклабился я, – кажись, сегодня мне быть в роли того, кто говорит, что подзадержался.

– Слушай, тебе не холодно без шапки? – серьезно спросила она, отстранив меня, чтобы вновь оглядеть с головы до ног. – Все-таки в разъездах постоянно.

– Я ж панда – меня свой мех греет!

– Шутки шутками, но заболеть сейчас недолго. Ты береги себя, тебе еще заботиться о бабушке.

– Да справлюсь, – отмахнулся я. – Если я буду в шапке ходить, то на голове у меня будет непоправимая катастрофа. А мне по работе приходится часто общаться с администрацией магазинов… Когда совсем холодно, я капюшон надеваю, – прибавил я, видя, что ее не устраивает мое оправдание.

– Ясно, мне надо будет прикупить тебе шарф, – резюмировала моя спутница.

– Вот этого точно не надо! Ты меня достаточно своими сюрпризами ставила в неловкое положение – хватит.

Речь шла о подаренных ею разноцветных полотенцах и сладостях ручной работы.

– Что ты опять споришь? Хочу и дарю! Пойдем лучше внутрь, покажешь мне здешние вкусняшки.

Осмотрев большую витрину с кондитерскими изделиями, мы заказали по тарелке фирменных булочек с разными наполнителями, по чашке кофе и зеленого чая. С подносами мы уселись на кожаный диван, поодаль от стойки, где скучавшая сотрудница протирала и без того сухие тарелки и столовые приборы. Из посетителей в зале было всего несколько человек, погруженных в свои смартфоны.

Я снял куртку и толстовку на пуговицах, выставив напоказ белую футболку с изображением панды, которая выглядывала из бамбуковых зарослей. Едва взглянув на нее, Алина выкатила глаза и звучно оценила: «Вот это милашка-симпатяшка!». Это не проскользнуло мимо ушей официантки: она оторвалась от бесполезного занятия и принялась как бы ненарочно посматривать в нашу сторону.

– Потише! симпатяшкой называешь в общественном месте! – громко прошептал я.

– Да это я о твоей футболке.

– Ага, ты это официантке растолкуй и тому мужику, который косится на нас.

– Ладно, Панда, не ворчи, скоро они забудут про нас, вот увидишь.

За короткий срок к нам действительно потеряли всякое любопытство. Не возвратилось оно и после других наших восклицаний. (В конце концов, кого-кого, а чудиков в мегаполисе хватает.)

Мы поинтересовались друг у друга, как прошел рабочий день, понравились ли обновления в игре, куда вошли новые живописные локации (сказочные леса, горные хребты, прозрачные озера, населенные монстрами и редкими жителями) и стиль (не боевая одежда персонажа, включавшая в себя даже такие вещи, как свадебные платья и сюртуки). Затем приступили к дегустации теплых булочек, во время которой я умудрился, сам не заметив того, запачкать разноцветной посыпкой уголки носа и щек. Каждый раз переводя свой взгляд на меня, Алина обрывала диалог и невпопад смеялась. Я сидел с вопросительной физиономией, оглядывался по сторонам и допытывался о причине такого поведения, что вызывало у нее очередной приступ смеха.

При других обстоятельствах я бы мог обидеться, оскорбиться или возмутиться. Но сейчас, не подавая вида, я благодарно пропускал через себя ее переливчатый смех, беспричинный или вызванный какими-то моими глупыми действиями или словами – неважно. Ее попытки заглушить его руками были настолько же тщетны, насколько милы. Мне было лестно находиться рядом с ней, видеть ее столь открытой, беззаботной, счастливой – такой, какую, быть может, видел только я один. Какую хотелось видеть только рядом с собой и ни с кем другим.

То ли устав от смеха, то ли желая приобщить меня к нему, она слегка помазала свой нос посыпкой, и вопросительно уставилась на меня. В следующее мгновение я смеялся вместе с нею, называя ее маленькой дурёшкой.

Наше игривое поедание лакомств сопровождалось столь же игривыми комментариями: «Вот это вкусняшка, Панда! Крем нежный, воздушный, прямо как моя юность!» – «А у меня в качестве начинки сморщенные сухофрукты, прямо как лицо одной моей школьной учительницы». – «Панда, тут смесь двух шоколадов, пальчики оближешь!» – «Да я уже давно облизываюсь, видя, как ты третий десерт уплетаешь». – «Что ж ты за такой бестактный медведь, а?!» – «А что, бывают тактичные медведи? Что-то я про таких никогда не слыхал!»

Между тем я как бы ненароком погладил ее колено, покоившееся под черными чулками, которое приоткрывала черная кожаная юбка.

– Это что такое?! Какие у тебя, оказывается, шаловливые руки! – полуироничным, полусерьезным тоном сказала Алина, отодвигаясь от меня, уходя в оборону. – Я бы ни за что не подумала.

– Мои прикосновения тебе неприятны, противны? – спросил я, неотрывно наблюдая за тем, как ее не тронутые косметикой щеки наливались румянцем, как она старалась избегать прямого взгляда.

– Да нет… не в этом дело, – отвечала она, ковыряя вилкой растопленный шоколад. – Неожиданно просто. Ты должен понимать.

Она улыбнулась и тотчас поджала губы.

– Я понимаю.

– Скажи, Панда, как ты докатился до того, что бамбук променял на булочки?

Перейдя в плоскость шуток и добрых подколок, мы вроде как вернулись к негласному, двустороннему пониманию того, что между нами ничего сверх дружбы быть не может. Мы даже было собирались провести в обществе друг друга еще с полчаса, но незатейливое продолжение беседы на прежнем уровне превратилось для нас в трудновыполнимый квест. Между нами возникла та натянутость, которая способна заставить в краткие сроки умолкнуть куда более красноречивых людей, чем мы.

Минут через десять мы отправились на переполненную остановку, куда подъезжал нужный ей автобус. Мое предложение проводить ее до дома она в мягкой форме предсказуемо отклонила. Либо, думал я, чтобы не допустить случайного столкновения с кем-то из близких и появления разных слухов, либо… либо из-за того, на что я больше всего надеялся.

Как и в прошлые разы, не обнявшись ни напоследок, ни в начале нашей встречи, мы разошлись.

Алина категорически избегала любых форм объятий со мной. В современном обществе, местами, прямо сказать, довольно распутном, объятия сильно недооценены. Между тем этот жест способен предоставить немаловажную информацию. Так, например, девушка застенчивая или не определившаяся в своих чувствах, при обнимании держит руки опущенными, и в лучшем случае одной рукой коснется талии партнера. Правда, бывает, так же поступают девушки, по каким-то причинам обиженные на молодого человека. Ее противоположность – импульсивная, более бесцеремонная мадемуазель – нередко обвивает, подчас чересчур энергично, шею своего избранника и крепче прижимается всем телом. Особенно удачно это смотрится, когда она поднимается на цыпочки, чтобы дотянуться до его шеи или лица. А вот барышня сдержанная, но видящая потенциал в знакомстве, стараясь не контактировать корпусом, всегда норовит в первую очередь подставить свою нежную щечку. Лишь после этого, при наличии определенных обстоятельств, она позволяет ухажеру взять себя под ручку. Если молодая или зрелая особа соскучилась по вниманию со стороны противоположного пола, по соприкосновениям, по отношениям в целом, то на первых свиданиях она сама может проявить инициативу. Имея более менее неплохое представление о мужчине рядом с ней, она, при удобном случае, как бы от усталости, позволяет обвить свою талию и бережно прижать к себе. Оставляет покоиться свою голову на его груди или плече, временами безмятежно поглядывает в его глаза, чем-то интересуясь. Такая особа, как правило, наверняка знает, насколько это эффектно, безжалостно, возбуждающе по отношению к инстинктам защитника слабого пола! Сам женский пол в большинстве своем чувствует силу и смысл жестов иначе, чем мужчины. Если, допустим, парочка взрослых, опытных людей в атмосфере взаимной симпатии встречается около месяца, а мужчина, провожая ее до дома, довольствуется поцелуем в щеку и недолгим объятием, то, по крайней мере, столичная женщина часто недоумевает: «Вроде бы хорошо проводим время, но прогресса нет. Может, со мной что не так? недостаточно хороша? не воспринимает нас всерьез? или у него есть кто-то еще?» Поэтому, коли рыцарь туговат в амурных делах, он рискует столкнуться с опущенными ручками, равнодушным взором и холодным приветствием принцессы – всем тем, что так ранит его предприимчивость и уверенность в себе. Впрочем, подарки, сюрпризы почти всегда способны обуздать женскую отчужденность, особенно когда мужчина сопровождает их непредсказуемым объятием со спины, в котором его руки сходятся на ее животе, и поцелуем в плечо.

Я надеялся на то, что своим поведением моя игровая подруга попросту пыталась не допустить нового, уже созревавшего этапа взаимоотношений. Надеялся потому, что тогда бы это означало то, что она, так же, как и я, видела во мне кого-то больше, чем игрового друга.

***

Наступил 2011 год. Упорная в своей последовательности, Алина продолжала – без моей помощи и без моего противодействия – придавать нашим отношениям лицо дружбы, лепив его на ощупь из подручных средств. Но и без обоюдных ласканий слуха страстными словами и бессчетными комплиментами, без рассказов о всепобеждающей любви и о борьбе за нее, без свиданий и всего того, что делают на них парочки, мы все равно усилили, углубили нашу связь. До такой степени, что были вынуждены признать, что влюблены друг в друга.

Общаясь так тепло и подолгу, мы сами приблизили тот неизбежный час, когда один из нас уже не мог не высказаться прямо о том, что жило между нашими строчками, переглядываниями, перемигиваниями, переговариваниями, перешептываниями. Жило и не желало умирать в безвестности. Тем, кто одним махом разломал вылепленное лицо, на создание которого ушли месяцы, стал я. Алина не бросилась собирать его обломки, восстанавливать их – она ответила признанием.

В подобные минуты молодые парочки готовы взмыть к небесам, чтобы поцеловать в щечку и прижать к себе амура, соединившего их. Они жаждут обзвонить и обойти друзей, подруг, родителей, с тем, чтобы сообщить словами и своим настроением о радостном событии, о том, что испытываешь такой душевный подъем, что готов без устали трудиться во имя сохранения и развития этого высокого чувства. И пусть уже через несколько недель впечатление отчасти утратит свою лучезарность, но ведь здесь-то, сейчас оно сияет в полной мере!

Отогреться в его сиянии нам не посчастливилось – на нас пала огромная тень бремени любви и поиска безупречного выхода. Единственной отрадой под прохладной тенью этой служило то, что там в кои-то веки не было одиноко…

Шестнадцатого марта 2011 года я не желал быть ни в игре, ни с друзьями, ни с Алиной – я нуждался исключительно в той, чье присутствие с первых дней жизни подле себя принимал как данность. Увы, как данности было безразлично мое принятие, так и не спрашивала она моего согласия на то, чтобы в одно мгновение прекратить свое существование навечно. Уникальная, содержательная, любимая данность сменилась холодной пустотой.

Узнав о ней, Алина, в меру своих возможностей, пыталась заполнить ее, окрасить, пусть и наверняка осознавая, что звонков и сообщений недостаточно для этого, что пора снова посмотреть друг другу в глаза. Не через веб-камеру, которую мы иногда использовали, чтобы создать подобие живого общения, а наяву. С другой стороны, что могла принести с собою эта долгожданная встреча? Случаем, не начало разрыва супружеских уз, уход из семьи, конфликт с матерью, осуждение и презрение окружающих?

Рано или поздно даже в сильном, психически устойчивом, волевом человеке зарождается чувство бессилия, безысходности, отчаяния. В начале апреля, в первый раз за все время, проведенное так или иначе вместе, я услышал голос Алины именно в таком состоянии:

– Панда, привет, как ты там? – послышалось из трубки.

– Привет, Алин, нормально, – буднично сообщил я. – Как…

– Ты врешь, ты опять мне врешь, – утверждала она. – Наверняка занимаешься самокопанием.

– Да, не без этого, – вздохнул я. – Если честно, я никак, но так и должно быть – это и есть новая норма, новая данность. Откуда ты звонишь? – спросил я, слыша неясные посторонние шумы. Было уже около десяти часов вечера.

– С улицы, я ушла из дома… сказала, что за продуктами. Я не могла там больше находиться. По пути заходила к маме, искала поддержки, но там мне ее не оказали.

– Все настолько плохо?

– Слушай, я знаю, у тебя без меня хватает проблем и…

– Стоп. Не говори так, как будто мне до тебя дела нет. Расскажи, что случилось.

– Да все то же самое, – надломленным голосом продолжила она, – только он теперь забавляется какой-то новой популярной онлайн-игрушкой, работу даже не пытается искать. Прошу его забрать меня с работы, а он говорит, что, мол, машину не хочу гонять туда-сюда. С сыном может просидеть от силы час, больше лучше не просить – вой поднимает похлеще ребенка. Благо, могу Кирюшу (так звали ее сына) оставить на маму. Но о разводе или о чем-то подобном при ней упоминать не стоит: начинаются сплошные наставления и взывания к терпению и пониманию. На работе тоже сверху стали давить: носятся, приказывают, орут, как будто близится конец света. Тут недавно слегла из-за недомогания. Надеялась, что хоть передохну на больничном, но пришлось с температурой тащить на себе и рабочие дела, и весь дом. Никого не допросишься. Отвечают, что ничего страшного-то нет – обычный грипп.

– Да что за черт! – вскипел я. – Они что у тебя там, разума и сердца лишились?! В гроб, что ли, собрались загнать?!

– Тише, Панда, не горячись так.

– В конце концов, они родные тебе или кто?! Или, может, решили завести себе рабыню?!

– Успокойся, хорошо? Это я виновата – выбрала не лучшее время для подобных разговоров.

– Нет, делись со мной всем, я должен быть в курсе, – более спокойным тоном попросил я. – Просто и ты пойми меня – мне обидно, что тебя не ценят. Не уживается в моей голове то, что я знаю о тебе, и такое наплевательское отношение со стороны твоих близких людей.

– Ну я тоже не безупречная, и у меня провинностей выше крыши.

– Да мы все такие, Алин. У всех нас есть недостатки, но к ним всегда прилагаются силы исправить их. А еще есть достоинства, и у тебя их гораздо больше. Просто ты привыкла недооценивать себя.

– Панда, знал бы ты, – после небольшой паузы тихо сказала она, – как я хочу сейчас оказаться рядом с тобой… Сказала – и уже сама жалею об этом. Ну что за напасть.

– Поверь, я понимаю общую ситуацию, твое положение, но все же говорю – давай встретимся. Сегодня, сейчас, или завтра, или на неделе. Не надо жалеть о том желании, которое идет от самого сердца. В нашей жизни и без того хватает драмы. Давай хотя бы ненадолго забудем о ней. Я наготовлю тебе вкусняшек, покажу искусство готовки повара четвертого разряда. Посидим, по…

– Что мы делаем, а?

– Это же очевидно – мы любим… мы пытаемся любить, – поправил себя я.

– Но… как я могу?

– Если ты боишься, что я начну приставать к тебе, то могу дать тебе слово – я не позволю себе того, чего ты не желаешь.

– Я правда не знаю, я запуталась, я никогда не была в такой ситуации, – взволнованно протараторила она. – Господи, что я говорю, я никогда не собиралась быть в такой ситуации.

– Все когда-то бывает в первый раз. Я не буду гнать тебя скорее дать ответ. Просто подумай над тем, что я сказал.

– Хорошо… Спасибо, что выслушал, твоя поддержка особенна для меня. Пойду для вида куплю продуктов. Чмокаю тебя, Панда. Пока!

Я не переоценивал себя: я бы выполнил обещание, как бы меня ни соблазняла возможность тем или иным поступком продвинуться вперед в нашей близости. Достаточно неплохо узнав меня за последние полгода, Алина вряд ли не поверила моим словам. В ее интонации мне почудилось, что она сама испугалась своих мыслей и того, что ее полностью захватит любовная стихия, в эпицентре которой меня кружило уже тогда, когда я наивно размышлял о тактичном дистанцировании от своей игровой подруги. В отличие от меня, ей она грозила тем, что могла неожиданно сорвать самую главную печать брака – верность супругу.