В пединституте опять меня судьба испытывала, то есть искушала возможностью делать карьеру. Как всегда, самым обычным карьерным ходом в те времена могла стать партийная стезя. Надо сказать, что немало моих современников купились на эту с виду легкую карьеру. Они терпеливо, а иногда и ревностно выполняли разные партийные поручения и, попав в администрацию, цеплялись за эту должность, и иногда выходили в высшие сферы.
Особенно большие возможности открылись перед ними в перестройку и после нее. Некоторые из сверстников – современников достигли высших должностей уже в наши дни. Но ударная возгонка таких деятелей теперь представляется, как имеющая довольно печальный результат для нас, а по большому счету, и для Родины.
Есть пример, который наблюдал и до сих пор наблюдаю. В соседнем с нами помещении кафедры физиологии биологического факультета пединститута занимался своей диссертацией Игорь. Когда началась перестройка, он вступил в одну из демпартий. Я же не спешил с таким выбором, а больше времени посвящал детям и чему-то еще, вроде хобби, ну и отдыхал от партийных дрязг.
Но, между тем, невольно присматривался к тому, какое демократическое движение наиболее интересно, то есть искал партию, которая была бы ближе к моим представлениям о праве, свободе и справедливости. Но так и не выбрал такую, подходящую мне по духу, всего скорее, потому, что партии искусно стравливали друг с другом, а общего фронта они так и не создали. Все они, к сожалению, выглядят, как фракции той же КПСС.
Время от времени до нас доходили слухи о крутой карьере Игоря, а потом он вдруг оказался в самых верхних эшелонах власти. Но что может сделать биолог по образованию в области экономики и отношений государства и монополий?
Кстати, подобная беспомощность непрофессионалов видна по результатам работы наших псевдоэкономистов, псевдополитологов и прочих «спецов».
Игорь сейчас раздобрел, и еле-еле помещается в экран телевизора. По его внешнему виду можно предположить, что он доволен своей карьерой, но я не хотел бы оказаться на подобном месте. Не уверен и в том, что он искренне может сказать, что счастлив. Судя по глазам, большой радости от работы он не получает. А нынче и вовсе Игорь перешел на какую-то новую работу, а может быть, стал пенсионером и отошел от дел.
В результате перестроечных изменений в стране и возникших проблем с договорными работами я постарался ухватить удачу за хвост и нашел работу преподавателя на факультете начальных классов. Читал лекции и вел практические занятия по зоологии и вскоре стал доцентом. Ну чем не крутая карьера.
Между тем, судьба опять стала искушать меня карьерным ростом с головокружительными перспективами. Через год с небольшим я вдруг оказался на должности замдекана на нашем факультете. Казалось бы, довольно неплохой трамплин для любителей бумажной работы, многочисленных обязанностей и бессмысленных отчетов. Ан нет, и это не по мне.
За время работы в пединституте я видел нескольких коллег, сделавших быструю карьеру из замдеканов. Так, В. П. Сомин стал даже ректором нашего института, теперь уже университета. Он тоже одно время поработал заместителем декана биологического факультета, а потом лихо шагнул в проректоры.
Не знаю, как он одолел без внутреннего сопротивления эту рутинную работу, я же не смог ею заниматься.
Например, мне пришлось определять средний уровень успеваемости по всем предметам и всем курсам. Этот показатель мне казался таким же нелепым, как средняя температура по больнице. А отчеты по средней успеваемости, как по курсам, так и по отдельным предметам надо было подавать каждый семестр! Зачем? И кто читал их? А какова реакция на случаи плохой успеваемости? Звонили из ректората и советовали повысить успеваемость? Никто и никогда никак не реагировал на наши отчеты. Имелись и другие показатели нашего усердия в работе, и все они представляли собой высший бюрократический пилотаж.
Я тогда вспоминал времена, когда мы учились в университете. Иногда тоже получали двойки, но если ты не исправил их и в течение семестра, а «хвостов» накопилось два-три, то в деканате говорили: забирай документы, и прости-прощай, университет.
Выдержал я замдеканскую должность около полугода – чуть больше семестра. Особенно сильно угнетало меня обязательное присутствие на рабочем месте – в кабинете – в течение почти шести дней в неделю. И попросился я «на волю, в пампасы». Как я радовался свободе, трудно передать. Простая доцентская нагрузка позволяла быть более-менее свободным два-три дня в неделю, а с малыми детьми это важное преимущество.
Почти по пословице – кто везет, на того и грузят – меня тут же вовлекли, можно сказать залучили, в партбюро. Выбрали секретарем по оргработе, то есть мне поручалось собирать партвзносы, писать протоколы и отчеты, что тоже не самый увлекательный процесс. Я тихонько отбрехивался от разных проверяющих и ждал приближения перевыборов.
Но тут неожиданно грянула перестройка, и началась такая круговерть, что все быстро поменялось. На одном из последних партийных собраний я проголосовал против предложенной формулировки какого-то безобидного положения. Я оказался один такой. Председатель огласил: «Столько-то голосов „За“, столько-то „Воздержались“, а один Свешников „Против“». Но были уже новые времена и новые правила.
Потом начались изменения во всей системе образования. Все желающие сделать карьеру делали ее на костях тех, кто не хотел терять прежние традиции и менять отношение к любимому делу. Карьера многих пошла в гору, а я и кое-кто из друзей и единомышленников боролись, как могли, с Болонской системой, с пресловутыми ЕГЭ и прочими скоропалительными новациями.
В борьбе с системой трудно сделать карьеру, но зато можно остаться честным человеком. А главное, постараться создать себя вопреки нарастающей серости, и интересно прожить ту часть жизни, которая тебе отведена.
Вот я и думаю, что эти достижения, пожалуй, будут поважнее многих других, и тем более, карьеры.
Цветок в клетке
Поразительно, что даже самые первые события детства и впечатления о них, возможно, могут иметь какой-то сокровенный смысл в жизни человека.
Нечто подобное произошло в раннем детстве, а потому мало что осталось в памяти. Помню лишь, как однажды я проснулся и при слабом свете керосиновой лампы разглядел у себя на груди отпечаток какого-то странного узора. Он походил на след, который возникает, если к коже надолго прижать ткань с вышивкой или какой-нибудь предмет.
Так, вероятно, и у меня на груди появился рисунок, напоминающий что-то вроде клетки из прутьев или проволоки, а в этой клетке находился цветок, похожий на ромашку. Верхушка цветка как бы протискивалась между прутьями клетки и немного возвышалась над ней.
Видимо, в четыре года меня уже одолевало любопытство. Я стал искать на ночной рубашке и пододеяльнике что-либо, способное оставить этот след, но ни аппликации, ни похожей вышивки нигде не нашел. Да и откуда ей взяться – я ведь не девочка, чтобы на меня надевали рубашонки с украшениями.
Помню только, что спросил об увиденном цветке маму, но что она ответила, как-то забылось, но, кажется, она тоже не могла найти объяснения этой «тайной печати». До сих пор иногда вспоминаю об этом случае, и ищу в нем какие-то смыслы.
Про «ябико и ибку»
Иногда наши ранние детские предпочтения в пище, в играх или в книгах, может быть, оказываются не случайными капризами, а ранними проявлениями свойств натуры человека.
Одно из моих первых «программных заявлений» случилось в двух- или трехлетнем возрасте. Судя по обстоятельствам, это происходило еще в довоенное время.
Наша родственница и соседка Екатерина Александровна была деланно участливой, и потому казалась заботливой тетушкой. Так, однажды, как рассказывали родители, Е.А. спросила меня перед уходом: «Что бы ты хотел, чтобы я принесла в следующий раз?» Все понимали, что это риторический вопрос, и ответ на него не имел никакого значения. Предполагалось, что я забуду про то, о чем попросил.
Но, видимо, я верил в справедливость, и ждал исполнения обещанного! Поэтому заявил: «Пьинеси ябика и ибки». В переводе на человеческий язык мне хотелось яблока и рыбки.
Как часто бывает у взрослых, Е.К. забыла о нашем разговоре. При следующей встрече я старательно смотрел на руки тетушки, в надежде, что получу обещанные «ябико и ибку». Правда, произнес только: «Ябико?». Может быть, поэтому при нашем расставании ни вопросов, ни обещаний уже не звучало.
Удивительно, что и до сих пор я больше всего люблю всякую рыбу, а из фруктов – яблоки.
Возможно, предпочтения человека, и не только в пище, могут проявляться довольно рано. А посему родным и родственникам стоит прислушиваться к просьбам детей – они бывают, можно сказать, программными.
Встреча с богом
Одни побаиваются встречи с богом, другие же в ее возможность просто не верят. А у меня она произошла еще в детстве.
В те далекие годы по разным причинам, но чаще «по уважительным», в нашей семье, как во многих других, не водилось истовых приверженцев какой-либо веры. За исключением, пожалуй, деда – Александра Алексеевича. Он отличался строгостью нравов, почти, как старообрядец.
В те времена все считались атеистами, как и мои родители. То есть они не ходили в церковь, но тайком пекли и святили куличи, не постились, да и не было особой нужды, так как не всегда можно было достать скоромного – мяса любого вида. Большие церковные праздники, конечно, знали и помнили.
Меня, естественно, крестили, но тайно, приходящим священником. А потом и в церковь водили, но, главным образом, соседки. На первом этаже нашего дома жила Маша (Красильникова) – бывшая монашенка. Вот эта Маша, чаще других, и водила меня в церковь.
Посещение заутренней службы в те времена обозначало путешествие на окраину города на одно из кладбищ. Все потому, что в Вологде все церкви были закрыты, и только на кладбищах еще действовали храмы. Поэтому ближняя от нас действующая церковь находилась на Горбачевском кладбище. Вот туда и путешествовал я с монашенкой Машей.
Однажды, когда мы вернулись из церкви, мама спросила, что интересного я увидел и узнал. Говорят, я ответил, что видел бога, и он вертелся на одной ножке! Изумлению окружающих не было предела. Я, как мог, объяснил смысл своего заявления, но так и оставалось непонятным, кого же я тогда увидел.
На следующий раз, когда мы с Машей пришли на службу, она попросила показать бога, которого я увидел неделю назад. И я показал на… вентилятор, который неторопливо вращался под действием теплого воздуха, выходящего из церкви.
Все стало ясно. Я видел «бога, вращающегося на одной ножке», потому что вентиляторов я до сих пор в жизни не видывал – их нигде пока не встречалось. А этот единственный оказался сломанным.
Со временем стало понятно, что только прогресс и наука иногда разрушают религиозные заблуждения. Но иногда они же порождают ошибки, если наши знания неполноценны или наивны.
Уроки жизни
Вообще-то жизнь преподает нам уроки почти с рождения, но не всегда ей встречаются прилежные ученики.
Это случилось в раннем детстве, когда я уже выполнял какие-нибудь небольшие поручения старших – то надо сходить к кому-либо из соседей и что-нибудь принести или отнести, то передать просьбу или сделать что-либо такого же рода, не требующее строгой последовательности действий. С шести-семи лет нам уже приходилось выполнять множество подобных заданий. Это «вода, дрова, помои», разного рода покупки продуктов, иногда с длительным стоянием в очередях. Короче, подобных дел всегда было много, а как ты справишься с ними, зависело от твоей смекалки, ловкости и даже изворотливости.
И вот однажды мама поручила мне сразу два дела, тем более, что дома, в которые надо зайти, располагались поблизости друг от друга. Первым делом, следовало отнести соленую треску моей бабушке – Марии Ильиничне, а потом зайти к Эрне Колпаковой – жене папиного сослуживца – и взять у нее березовых углей для самовара. Я же рассудил так. Если иду в те края, то, пожалуй, заодно обменяю книги в библиотеке. Она находилась почти на пути моего следования. Это меня и сгубило.
Книги я обменял, и оказался не у начального этапа моего поручения, а у конечного. А какая разница! Я быстро отдал треску вполне обеспеченной и безбедно живущей Эрне, а к бабушке заявился за углями.
Нельзя сказать, что бабушка бедствовала, но то, что вся их семья: бабушка, ее дочь Галина и двое внучек – жила на одну зарплату Галины – электрика вагонного цеха – говорило само за себя. Да и эту треску мама передавала, чтобы помочь им хоть чем-то.
Когда я принес угли и передал привет от бабули, мама меня встретила таким выразительным молчанием, что я вдруг понял, что совершил тяжкий проступок. Мама долго молчала, а потом спросила: «Ты хоть понимаешь, что ты наделал? Эх ты, помощничек!»
Если бы кто-нибудь смог оценить всю глубину моего раскаяния! Мне было так стыдно, что и передать трудно. Тогда я дал себе слово – больше не поступать так безответственно.
Что я обещал самому себе, сейчас трудно воспроизвести, но с тех самых пор я помню свой позор (раньше даже уши от стыда горели), и стараюсь выполнять обещанное. Такой урок меня, похоже, изменил – это был урок на всю жизнь. Прости меня, бабуля, если это возможно.
Фишер – стойкий музыкант
Мы давно привыкли к образу героя. Он, естественно, красив, силен и решителен. Старшие ставят героя в пример подрастающему поколению.
Но, оказывается, можно встретить на улице человека, внешне совсем не героического, однако ежедневно преодолевающего тяжкие препятствия в своей жизни. А кроме того, этот человек еще умудрялся нести людям радость и даже восхищение.
В годы войны, да и после нее в городе встречалось много увечных людей, обделенных судьбой и пострадавших от военных передряг. К их виду не привыкнешь – каждый невольно вызывал сочувствие и жалость, но можно было увидеть и страдальцев, пробуждавших в окружающих совсем другие чувства.
Так по улице мимо нашего дома каждое утро ковылял на костылях мужчина болезненного вида, увешанный музыкальными инструментами. Запомнились его блестящие труба и флейта.
Передвигался он с большим трудом, а его опухшие ноги едва помещались в каких-то немыслимых опорках. Ковылял этот музыкант в сторону рынка. И вот однажды я услышал, как хорошо он играет на трубе, флейте, гармошке и, бог знает, еще на чем.
Я узнал у мамы, что фамилия этого музыканта Фишер. Пострадал он из-за своей немецкой фамилии (а может быть, и из-за происхождения). Его, похоже, отпустили из «мест отдаленных» умирать на волю. А он, вопреки всему, выживал, но не побирался, а честно зарабатывал на хлеб. Хотя давалось это ему с большим трудом.
Но он еще и нес людям радость и поражал их своим мастерством и упорством. Его виртуозная игра на многих инструментах привлекала немало слушателей и вызывала неподдельное восхищение. Надо сказать, что конкурентов у Фишера было много, но их пиликанье и треньканье не сильно привлекало зрителей.
Думаю, во мне отложилось какое-то уважение к такому несгибаемому артисту в хорошем смысле слова.
Рынок
Всегда и везде рынки – это центры, а то и крепкие узы, связывающие людей в единое целое. Там можно увидеть все виды людских отношений без прикрас, но и их естественную прелесть. Недаром сейчас спохватились умельцы, разного рода, устраивающие впечатляющие экскурсии на "забугорные" рынки.
Вот и в Вологде рынок во все времена – это очень оживленное место. Особенно в войну, да и после войны. Теперь городской рынок находится в другом месте. А прежде он располагался между двумя улицами ближе к реке.
На рынке тогда, кажется, продавали, покупали и меняли все, что может стать товаром. Поэтому там весь день кипел шумный человеческий рой. Именно рой, а не толпа, как может показаться случайному человеку.
Разные товары продавались в определенных местах, торг всегда был уместен, а обманывать и обвешивать покупателя было иногда небезопасно.
Народ на рынке встречался самый разный. Между покупателями шныряло много вертких парней шпанского вида. У стен и заборов стояли и сидели раненые, которые лечились в окрестных госпиталях. Встречалось много увечных – жертв войны. Кто-то из них был на костылях, а некоторые безногие передвигались на маленьких тележках. Они довольно бойко катились на своих «колесницах с подшипниками», отталкиваясь от земли особыми колодками.
Позднее для них стали выпускать неуклюжие трехколесные колымаги с ручным приводом на велосипедных колесах. И только в 50-х годах таким увечным стали выдавать открытые всем ветрам мотоколяски со слабенькими моторчиками.
На рынках, кроме съестных продуктов, в продаже можно было отыскать все, что было необходимо и могло пригодиться в хозяйстве: свечи, фитили для ламп, булавки и иголки, нитки и много чего еще.
Мыло тогда было в большом дефиците, и поэтому часто жулики этим пользовались. Кое-кто из таких деляг брал деревянный брусок подходящего размера и обмазывал его тонким слоем мыла, чтобы обмануть доверчивого покупателя. А честный продавец, поэтому был вынужден каждому покупающему доказывать «качество товара», втыкая в кусок мыла гвоздь или ножик. Меня удивил именно такой продавец с куском мыла, сплошь истыканным гвоздем.
Из-за этого мыльного дефицита нам – мальчишкам – даже в бане поручалось присматривать за своим куском. Зато когда наша мытье совпадало с помывкой солдат, нам – мальцам – иногда солдаты дарили остаток от кусочка мыла со словами: «Отдай мамке, пригодится».
На рынке среди покупателей потеряться можно очень легко. И однажды со мной случилась такая беда – я вдруг потерял маму. Само собой, заплакал, и стал громко ее звать. Было мне в ту пору года четыре, так что плакал я, видимо, отчаянно и искренне.
Окружающие меня пожалели, и стали спрашивать, какая же моя мама, как она выглядит. Я будто бы отвечал: «Моя мама самая милая и красивая!».
Тут и мама объявилась, она уже тоже меня искала, и потому обрадовалась тому, что все обошлось. Меня передали в руки матери, приговаривая: «Так вот какая у тебя милая и красивая мама». А я уткнулся ей в колени и сразу успокоился.
Часто торговки, идущие утром на рынок, заносили свой товар для продажи во дворы. Мы покупали у них молоко, творог и прочую снедь. Ох, как был вкусен тот творог!
Потом между постоянными покупателями и продавцами устанавливались надежные товарно-денежные отношения, иногда переходящие в дружбу. Так, мои родители дружили с «Мардарьевной» из деревни Панкино, близ Михальцева. Впоследствии мы с отцом не раз ездили в те места за грибами. Это было связано с новыми впечатлениями от деревенской жизни.
Я был удивлен тем, что мы на велосипеде (я сидел на раме) расстояние от дома до Михальцева проехали почти за час. А «Мардарьевна» пешком проходила эту дорогу туда и обратно через каждые два-три дня.
Магазины
Кроме рынка, в городе работало много магазинов. Только товаров в этих магазинах явно не доставало. А то, что «выбрасывали» или «давали», мы покупали с боем, в смысле, стоя в очередях.
Очереди были большие, а потому и занимали их иногда за два-три дня. Свой порядковый номер и людей, стоящих впереди и сзади, следовало запомнить обязательно. Иногда номер очереди писали на ладони химическим карандашом. Неплохо, если тебя в очереди запомнят, для этого приходилось часто находить свое место и стоять там, а скорее, топтаться довольно продолжительное время. Хотя у каждого мальчишки или девчонки своих дел всегда полно, но держать очередь – это святое. Надо признать, что так нас непроизвольно приучали быть ответственными. Прозевать очередь – это был бы просто позор.
Покупка муки, дрожжей, сахара, яиц и некоторых других товаров проходила только в такой «конкурентной» борьбе. Далеко не все взрослые могли днем стоять в очередях, чтобы купить «дефицит» – они в это время работали. Поэтому часто родители поручали такие покупки нам – детям.
Мой друг Юра Иванов пользовался тем, что товар продавали не в магазине, а через особое окно в его стене – это был люк для погрузки поддонов с хлебом. Когда Юра достигал этой «амбразуры», он наклонялся к окну и, подавая деньги, говорил: «Нам на двоих с братом». Продавец же видел только верхушку кепки «брата». А надета она была на большой палец руки Юрки. Так удавалось купить в два раза больше продуктов, то есть два килограмма сахару, а не один.
Чтобы приобрести побольше муки, сахару, макарон или еще чего-нибудь, иногда становились по несколько раз в одну очередь. Тут надо было держать ухо востро – ведь могли и выгнать, ведь всегда находились шибко бдительные граждане, и особенно, гражданки. Часто мы, мальцы, помогали друг другу, занимая очередь или пропуская друга впереди себя.
В очередях люди знакомились, взрослые обменивались мнениями, слухами, анекдотами и прочим «народным творчеством».
Нам приходилось в поисках какого-нибудь дефицита посещать отдаленные магазины с разными названиями, иногда весьма удивительными.
Так тридцатый, шестнадцатый и шестьдесят первый магазины – назывались по каким-то мифическим номерам. Вывесок почти не встречалось, и поэтому эти названия передавались из уст в уста.
«Сорокашка» – это магазин в сорока двух квартирном доме. Хороший магазин, но довольно далекий от нас. Поход в него для меня был опасен, так как путь пролегал через «владения» хулигана Кольки.
«Под аптекой» – магазин, занимавший помещение, где в войну была аптека.
«Керосинка» – просто керосиновая лавка. В ней всегда было холодно и очень едко пахло керосином, потому что им и торговали. Но продавался там еще один продукт – «Денатурат» – смесь для розжига примусов. Его некоторые бесшабашные натуры пили вместо водки. Умирали, слепли и глохли, но пили!
Были еще «ГорТ», «КоГиз», «Гуторовский» – о происхождении этих названий можно было догадываться, но ими пользовались еще наши родители, а мы приняли их как эстафету.