Испытание близостью
TekstПро дефицит витаминов и недостаток сна
У любви меняется лицо,
Речь, походка, голос, даже имя –
Могут и глаза в конце концов
Стать неузнаваемо другими…
Что же остаётся?
Только то –
Где-то там, на уровне молекул –
То неразличаемое, что
Тянет человека к человеку.
Анна Полетаева
С трудом втиснувшись в набитое до отказа брюхо автобуса, Рита никак не могла дотянуться до поручня. Автобус тронулся слишком резко, чтобы зафиксировать устойчивое положение тела. Ноги остались на месте, а всё, что выше, резко качнуло назад, лишая равновесия. Рита мысленно летела вверх тормашками, но сильные, горячие, явно мужские руки, нежно прикоснувшись к талии, аккуратно предотвратили падение, оставив попутно непередаваемое ощущение, слишком мимолётное, но удивительно сладкое, отчего по телу разлилось предвкушение давно забытой ликующей радости. Мысли неудержимо понеслись вскачь, зарождая странное для замужней женщины трепетное волнение. Автобус встряхнуло. Женщина вновь коснулась спиной чужого тела. Напряглась, не спеша возвращать контроль над неловкой ситуацией. Руки мягко придержали, чуть дольше, чем требовали обстоятельства, случайно или намеренно скользнув по бедру вниз. Как хочется обернуться. Рита затаила дыхание. Было слышно, как трепещет в груди, забыв о приличиях, потрясённое неожиданной интригой сердечко. Душа её томно стонала от внезапно нахлынувшего восторга.
– Ну же, прижми крепче! Я сделаю вид, что не заметила, – вступила она в безмолвный диалог с внутренним собеседником, слегка выгибая спину.
На следующей остановке в салоне стало свободнее. Рита не стала садиться: загадочный незнакомец, вызвавший столь потрясающий эмоциональный отклик в каждой клеточке, стоял позади. Наверно не просто так стоял. Ему явно нравится эта игра. Ей тоже.
Автобус вновь тронулся. Лёгкое прикосновение. Чуть выше талии, затем немного ниже. Так даже приятнее.
Рита боролась с желанием оглянуться, но пробуждённая так некстати среди скопления незнакомых людей чувственность требовала сохранения тайны.
Через пять или шесть остановок порочное возбуждение ввергло её в блаженную эйфорию, замедляя ход времени, подменяя реальные события почти достоверным романтическим вымыслом.
Женщина не заметила, как на волне заразительного азарта проехала свою остановку и ещё половину города.
– Конечная, – громко рявкнул динамик.
Рита, испуганно оглянулась. В салоне никого не было. Сзади тоже.
Дома её ждали голодные дети, неприбранная квартира, тысячи маленьких и больших житейских проблем. И парализованный тяжелейшим недугом муж.
Сладкая месть
А я Вас люблю – до озноба, до колик,
До всякого рода неясных вещей:
От мыслей о вечном – до мыслей о кроликах,
И страха при мысли о вечной ничьей.
Екатерина Горбовская
Вам когда-нибудь изменяла жена, единственная женщина в вашей жизни, от общения с которой перегорают лампочки в мозгу, вера в исключительность и целомудрие которой кажется безусловной истиной, практически религией?
Нет? Вам здорово повезло. Я не такой везунчик.
Не буду описывать, из каких источников, как и почему узнал, что у Сони случился нелицеприятный для меня роман с картинками, в котором она проявила постыдную сексуальную активность. Факт измены не получилось скрыть, невозможно переврать или оспорить.
Жена была поймана на горячем, что было крайне неприятно. Лучше бы я этого не знал.
Шёл четвёртый год безоблачно счастливой семейной жизни.
Быт семьи полностью налажен, дочурке полтора года. Софья не так давно вышла после отпуска по уходу за ребёнком на работу, чему была сказочно рада. С малышкой в рабочее время и в часы досуга оставалась приходящая няня – добродушная старушка из соседнего подъезда.
Жена не отрицала, что чрезмерно увлеклась коллегой по работе, не пыталась объяснить, что заставило её целую неделю как с супругом жить с ним в служебной поездке в общем номере, а позднее встречаться несколько месяцев по вторникам, объясняя задержки занятиями на обязательных курсах повышения квалификации.
Я не пытался на неё давить: не устраивал скандал, не стал делать из вульгарного проступка зрелищное шоу.
Разоблачение стало для жены испытанием, шоком: это было заметно.
Она была напугана, клялась, что любит только меня, что связь с любовником была наваждением, одержимостью, безумством, что увлечение на стороне послужило серьёзным уроком.
– Мне ужасно стыдно, – рыдала Соня, – я не хочу, не могу с тобой расстаться. К тому же наша малышка. Если сможешь простить – стану покорной и нежной.
С работы Софья уволилась, с любовником решительно рассталась. На какое-то время вновь занялась ребёнком и домом.
Было тяжело, больно. Около месяца мы общались короткими фразами, спали в разных комнатах.
Не так просто наладить интимный контакт с женщиной, тело и душа которой жили двойной, бесстыдно порочной жизнью, которая позволяла, возможно, даже требовала, желала, доверительного интимного контакта с другим мужчиной.
Чувство брезгливости долго не позволяло свершить ритуал супружеского слияния.
Со временем я почти справился: убедил себя, что “хороший левак укрепляет брак”, что жену обманули, совратили, что в случившемся есть доля моей вины, вновь почувствовал магическое притяжение.
Софья по-прежнему волновала, возбуждала меня… особенно когда ненадолго расставались.
Её родители жили в соседнем городе. Софья скучала по ним, время от времени гостила в отчем доме несколько дней, как правило, вместе с малышкой.
Так было и на этот раз.
Спешить в пустую квартиру не было желания: семейные отношения не предусматривают отпуск от любви, тем они и отличаются от романтической связи без обязательств.
Организм женатика постепенно настраивается на неизменный бытовой обряд, соблюдение которого составляет суть и постоянство неспешного, однообразного супружеского счастья.
Городской парк казался замечательной альтернативой общения с компьютером, который отвлекал в определённой мере от внезапной смены гармоничного ритма семейных будней, но не заменял живой контакт с самыми дорогими существами: женой и дочкой.
Было тоскливо, немного грустно проводить лучшую половину дня в одиночестве.
Телефонный разговор с Соней лишь усугубил эмоциональный и тактильный голод.
В парке в этот час было весело, людно. Некоторое время любопытство, наплыв ярких красок и звуков отвлекали, но окружение из влюблённых парочек и счастливо проводящих вечерний досуг семей окончательно испортили настроение.
Шарик мороженого в открытом кафе вывалился из ложечки на рубашку, когда нежно-прохладные маленькие руки ладони закрыли мне глаза.
– Угадай, – вкрадчиво прошептали в ухо приятным голосом, окутав флёром приятных фруктовых запахов.
Вторжение в мою интимную зону было внезапным, не особенно приятным.
– Извини, Лагутин, не хотела напугать. Увидела тебя – обалдела от счастья. Не поворачивайся, так гадай.
– Голос знакомый… Соколова… нет, Кирпикова. Зойка!
– Так нечестно! Никакой тебе интриги, тайны. Столько лет не видел и сразу угадал. А, поняла, ты в витрину глядел.
– С закрытыми глазами? Смотри, что с рубашкой сделала!
– Фи, бука. Рубашка. Разберёмся, я рядом живу. Застираем, выгладим. Нашёл, о чём сокрушаться. Дай насмотрюсь на тебя. Возмужал, заматерел. Глупая я, глупая, да… такого орла упустила. Я ведь даже вспомнить не могу, почему на самом деле мы с тобой расстались. Надо же, у тебя глаза тёмно серые, я думала синие. Посидим или сразу стираться пойдём?
– Неудобно, Зой. Я человек семейный. Дочка у меня. Чёрт с ней, с рубашкой. Чего тебе заказать?
– Кофе с коньяком и бокал холодного сухого вина.
– Ты-то как?
– Лучше всех. Выпьешь со мной?
– Разве что глоток. Замужем?
– Не встретила. Тебя вспоминаю.
– Не заводись. То был великолепный, но тренировочный забег.
– Кому как. Ты у меня был первый… и последний.
– Ты же сама… я помню.
– Я тоже, местами. Выкладывай свою версию. Обсудим.
– К чему ворошить прошлое?
– Для меня это настоящее. Хочу понять…
– С какого места начать?
– С того самого дня.
– Позвонила, попросила прийти, хотела что-то важное сказать.
– Я думала ты сам пришёл. Ну, дальше…
– Тебе тогда пятнадцать было, мне семнадцать. Дома никого. Ты завела разговор о том, что пора расстаться с детством, что кто-то из подруг давно…
– Разве я начала?
– Ты-ты, Зоя. Разделась, меня завела, что оказалось совсем непростым мероприятием. Я же мальчишка был. Самым сладким лакомством для меня был поцелуй, самым крепким – объятие. Дотронуться до груди через одежду – вершина соблазна, а тут такое.
– Сама, значит? Почему я считала, что ты взял меня силой?
– Разве теперь это важно?
– Дальше.
– Зачем тебе?
– Не знаю. Чёрное пятно. Помню, как пришёл, как выгоняла, тоже помню, в промежутке пустота. Почему я на тебя обиделась? Должна же быть причина?
– Наверно должна, но мне она неизвестна. Ты буквально женила меня на себе. Надо было видеть твой взгляд, твою фанатичную настойчивость. Словно бесы вселились в твоё тщедушное тельце. В тебе тогда было… килограммов сорок – не больше. Потом мы застирывали бельё… в промежутках между истериками. Честно говоря, я тоже много чего упустил: было ощущение, что свет потушили. Несколько вспышек и финал. Ничего особенного в принципе. Помню, это позже, когда свершилось, обнял тебя сзади, хотел поцеловать… в шею, успокоить. Получил пяткой в самое уязвимое место. Дальше… ты меня с криками выгнала.
– Я тогда курить начала. До сих пор бросить не получается. Неделю вела себя как ненормальная.
– Я приходил. На следующий день и ещё целую неделю. Ты не пустила. Разговаривать отказалась.
– Не понимаю! Я же тебя любила… люблю.
– Это лишнее. Первая любовь, она и есть первая. Мне тогда казалось, что жизнь потеряла смысл, что мир рухнул, я совершенно один на развалинах этого хаоса. Ты избегала встреч. Переболел, выздоровел. Так у всех торопыг случается. Надо было подождать, дозреть что ли.
– Я и теперь не дозрела. Пошли ко мне.
– Нет. Секс – не игрушки. Если сейчас тебе плохо, потом ещё хуже станет.
– Что ты себе придумал, что я опять… опять хочу женить тебя? Много чести. Застираем рубашку и проваливай. Больно надо за тобой бегать.
Отчего-то тревожно, с перебивками скрипело сердце. Я понимал, что идти с Зойкой – авантюра, но у меня было оправдание, точнее повод поступить так, а не иначе: пережитый, но до конца не отпущенный обман жены. Долг платежом красен.
Соня начала первой. Если соблазн победит, что маловероятно, счёт будет обнулён, только и всего.
Убедить себя изменить правила игры оказалось совсем несложно. Наверно подсознательно я был готов к лукавому обоснованию плотоядного любопытства.
Выглядела Зойка безупречно: ухоженная, сексапильная, стройная. Сладкий её запах давно и прочно проник вглубь сознания, которое давно решило, распланировало неминуемое падение в бездну греха.
Зойка флиртовала не только взглядом: обещала, манила, соблазняла, дразнила. Было чем.
Для чего мне понадобилось это легкомысленное приключение? С подобного ракурса не было желания рассматривать вспыхнувшие с небывалой силой эмоции, вероломно подсунутые глубинным инстинктом и услужливой памятью.
Представьте себе машину времени: берёшь в руки джойстик, одно движение и ты в прошлом.
Первый раз в первый класс. Зойка превратила меня в мужчину.
Следующий раз был интереснее, но запомнился навсегда именно тот.
Я долго держался. Во всяком случае до того момента, пока не снял для стирки рубашку.
Зойка дрожала всем телом, излучая позывные, которые сложно не заметить.
– Теперь моя очередь соблазнять, – решил я и вслед за рубашкой снял брюки.
Зойка слезливо захлопала ресницами, покорно встав в стойку готовности.
– Можно, – почему-то шёпотом спросил я, протягивая руки к упругой груди, не в силах более рассматривать возможный отказ как таковой.
Девушка смущённо потупила взор, покачала головой: то ли дозволяя, то ли отказывая.
Точка невозврата была пройдена: внутри сорвалась упругая по природе материала, из которого создана, пружинка, запустившая первобытный инстинкт охотника. Мощно вспыхнул огонь, распаляющий фантазию, а вместе с ней животную, яростную страсть.
Софья всегда казалась лучшей мне из женщин: самой желанной, самой привлекательной и чувственной, но стоило прикоснуться к Зойке, как я забыл обо всём на свете. Блеск жены померк безвозвратно.
В одетых на меня концентрацией гормонов розовых очках Зойкино тело казалось совершенным, желание им обладать – импульсивеным, настойчивым.
Девушка была ненасытна, изобретательна, нежна. Сложно было представить, что я – первый и единственный мужчина в её жизни.
Впрочем, мне было без разницы, насколько она целомудренна или опытна. Сладость и сила импульсов, заставляющих немилосердно, безжалостно терзать податливую плоть, была беспредельной.
Зойка оказалась образцом необузданной похоти.
Забег на сей раз был показательным, олимпийским.
– Не пришлось бы участвовать в награждении чемпионов, – невольно подумалось мне. Чувственная страсть – процесс необратимый и стимул серьёзный. Сумею ли справиться с этой ситуацией без потерь?
О том, чтобы жить одновременно с женой и любовницей, не могло быть речи. Как объясняться с Зойкой, как смотреть в глаза Софье, которая не ожидает подвоха: я ведь её как бы простил.
Тем не менее буйная оргия продолжалась всю ночь, вплоть до телефонного звонка, оглушившего и без того ошалевших страдальцев в самый пикантный момент слияния.
Рассвело, на проводе висела жена, просила на следующий день встретить в шесть вечера на автовокзале.
До начала работы оставалось чуть больше часа. Рубашка не постирана, брюки мятые, под глазами следы от изнурительного поединка.
Пружинка внутри заскрипела, спряталась в потайное убежище до следующего раза.
– Нет, – дал я себе зарок, – мы с Соней квиты. Продолжение банкета отменяется.
– Ты не можешь так со мной поступить, – запричитала Зойка, повиснув на моей шее.
– Ты что – мстил за ошибку молодости? Я же люблю тебя, дурень!
– Прости. Наваждение нашло, галлюцинация. Ты ведь тоже не смогла сдержаться. У меня жена, дочь. Мне без них нельзя. Не казни… ни себя, ни меня. Отпусти и живи счастливо. На свете полно замечательных мужчин.
Весь день прокручивал я щекотливую ситуацию. Нельзя после случившегося молча уйти, дать повод безнадёжно любить или тихо ненавидеть.
Нужно объясниться, убедить. Расставить все точки в конце романтической саги.
После работы я приобрёл большой букет, самый красивый торт и отправился разводить мосты.
Зойка ревела, я старательно обходил пороги и мели, уверенно прокладывая безопасный маршрут.
– Давай расстанемся добрыми самаритянами, хорошими друзьями.
– Как ты себе это представляешь?
– Виртуально. У тебя есть аккаунт в фейсбуке?
– Конечно, есть.
– Добавь меня. Прямо сейчас добавь. Если сделал тебе больно – врежь по физиономии, будет справедливо, правильно.
– А если…
– Никаких если. Мы взрослые, должны уметь отвечать за поступки. Считаешь, что тебя опять совратили, обманули, кинули? Не согласен. Инициатива и на сей раз исходила от тебя. А вообще… ночь была сказочная. Будет о чём вспоминать, когда стану старой развалиной.
Разговор растянулся до темноты. Расстались миром.
– Не представляешь, как я соскучилась, шептала жена, дерзко прижимаясь ко мне в такси.
Софья была возбуждена, взволнована, выглядела вызывающе привлекательной, желанной, без стеснения ластилась.
Чувственная лихорадка загадочным образом перешла на меня, заставив в свою очередь напрячься, принять недвусмысленную охотничью стойку, дала основание соблазниться перспективой с очень нескромным намерением.
– Странно, – подумал я, – по причине чего выкристаллизовалось подозрение, которое неуверенно конкурировало с угрызением совести.
Было обидно, – как так, я простил, а она, она…
– А сам, – тут же поправил я внутренний голос, – хватит играться в бирюльки. Или скажи правду… и разведись!
– Ну, уж дудки, – оборвал я внутренний голос, нежно целуя Соню.
Те несколько минут, пока кормили, укладывали спать нашу малышку, я изнывал от натиска желания.
На сей раз секс с супругой показался сногсшибательным, экстремальным происшествием. Я реально угорал, погружаясь во влажную атмосферу необузданных эротических фантазий, был взбудоражен яркостью её свечения и своей потенцией.
– Что с тобой, милый, – задыхаясь в объятиях, спросила Софья, – ты сегодня бесподобен. Меня не было всего три дня, ты же ведёшь себя так, словно не виделись как минимум полгода. Не замечала за тобой прежде такой прыти. Уж не…
– Помолчи, – зажав её ротик, с придыханием прошептал я, чувствуя, что стремительно мчусь к финалу, – умру от счастья – будешь виновата.
– О, да, – вскрикнула в предвкушении оргазма жена, – тогда умрём вместе.
О пользе секса
Рядом. И всё же врозь
Двое в тиши аллей.
Время сочится сквозь
Пальцы руки твоей.
Ласка дождя во тьме,
Мокрая нежность щёк…
– Знаешь, я больше не…
– Знаю… А я… Ещё…
Оксана Картельян
Елизавета Альбертовна чувствовала себя ужасно уже не первую неделю, не понимая, почему так уныло проходит жизнь, отчего вдруг захотелось подвести итоги, обратиться к почти стёртым из памяти событиям, совсем с иным настроением.
Ей было не то, чтобы грустно или тревожно, нет, скорее одиноко и тоскливо, несмотря на то, что за мужем она жила как за каменной стеной, а умница дочка радовала достижениями и способностями, какими сама она не могла в этом возрасте похвастаться.
Это была тоска по ускользающей молодости, досада на то, что жизнь так и не выполнила ни одного из радужных обещаний.
Даже любовь и семейные отношения отчего-то превратились в профанацию, заменив незаметно восторг головокружительных эмоций и сказочных приключений на список утомительных бытовых повинностей, украшенных совсем не романтичным исполнением супружеских обязанностей в убывающей прогрессии.
Скучно стало жить, скучно-о-о!
Монотонная обыденность душила мерзкой рутиной, лишая возможности что-то изменить к лучшему: на инициативу и творчество не было ни времени, ни сил.
Хитросплетения запутанных социальных и родственных связей, растущие как грибы после дождя неоплатные долги перед всеми, имущественные и родственные взаиморасчёты, страх потерять равновесие, сделав нечаянный, но оттого не менее предосудительный, непристойный или постыдный шаг, нарушив непонятные нормы кем-то циничным выдуманной морали.
Чем глубже погружалась Лиза в тягучий сироп размышлений о смысле жизни, о балансе справедливости, о вечных философских вопросах и незыблемых истинах бытия, о вбитых с детства в голову готовых рецептах счастливого будущего, тем тошнее ей становилось.
Понять, почему столько лет шла вслед за искристой радугой, а попала в душный болотный туман, было попросту невозможно, потому, что всё вроде делала правильно: искренне любила, сопереживала, с полной самоотдачей выстраивала и сохраняла, а в итоге – разрушение и тлен.
Сегодня Елизавета Альбертовна переживала особенно бурно. Сергей давно уже перестал замечать её присутствие, разве что проголодается или захочет переодеться в чистое бельё.
С работы стал приходить поздно, засыпать успевал до того как она закончит с хлопотами по дому.
Как женщина Лиза перестала волновать мужа довольно давно. Ведь пройти мимо не мог, чтобы не прикоснуться, не прижаться, не запустить шаловливые руки за пазуху или под подол. Целоваться мог часами. Любил, точно любил! И вдруг словно застыл.
Возможно, устал. Пусть уж отдохнёт.
Она прикрыла глаза, задумалась, пытаясь вспомнить, когда же в последний раз Сергей обнимал, не говоря уже про демонстрацию эротического желания, про страстные интимные ласки, чувственное наслаждение, возбуждение до потери сознания от неистового интимного слияния.
Ведь всё это было, было, было!
В другой жизни, о которой напоминает лишь семнадцатилетняя дочь красавица, свадебное платье в шкафу на несколько размеров миниатюрнее её сегодняшней, да альбомы со старыми фотографиями.
Дочь Катенька вытянулась, тело её украсили соблазнительные округлости, кожа приобрела упругую гладкость, привлекательную белизну.
Елизавета наглядеться не могла на свою принцессу – точную копию её самой каких-то двадцать лет назад.
Двадцать лет! Целая жизнь. Как здорово, что Катенька – плод взаимной любви, а не случайной ошибочной влюблённости.
Лиза достала с антресоли альбом двадцатилетней давности. Тогда у них было множество друзей. Куда все подевались!
Елизавета Альтбертовна методично перелистывала страницы, брала в руки старые снимки, сверяла имена, фамилии, даты.
Из друзей, окружающих их с Серёжей отношения, их романтические приключения, скромные опыты первых поцелуев и прикосновений, Лиза сохранила связь только с Ромкой Самариным и Юлей Савиновой. Остальные, вон их сколько, незаметно растворились в прошлом, испарились, исчезли бесследно.
Серёжа был рядом все эти годы, но его тоже как бы и нет теперь. Он стал равнодушным, безучастным – совсем чужим.
Лиза расплакалась, благо дома она была совсем одна – можно было отпустить на волю эмоции: нареветься вдоволь, пожалеть себя, высказать виртуальному обидчику всё-всё, что угодно, пусть мучается, негодяй!
Сейчас она ощущала неустроенность в отношениях как сильнейшую социальную боль. Елизавете Альбертовне как вода, как воздух необходимы были прикосновения, поцелуи, разговоры по душам, и не только: не хватало ощущения единения, сопричастности – некой артерии, которая питает духовное и физическое родство.
Каждую ночь, глядя на спящего спиной к ней мужа, она проваливалась в странные фантазии, жила в них, представляя себя, то женщиной лёгкого поведения, то счастливой любовницей. Потом засыпала, утомившись бесплодным вожделением, и до самого утра смотрела повторяющиеся, с продолжениями и сценарными доработками эротические сны, в которых видела и совершала такое, что при свете дня можно не раздумывая назвать безудержным развратом.
Ей было неловко, стыдно за эти греховные видения, которых она боялась, потому всё упорнее и настойчивее старалась не думать на подобные темы.
Тщетно! Как мысли, так и сны были беспощадны к её чувствительной нравственности.
В реальности ни за что и никогда ничего подобного Лиза не могла бы допустить, но ведь всему есть причина. Всему!
В жизни, в её личной жизни, всё происходило до ужаса нелогично, парадоксально: чем больше она отдавала, тем меньше возвращали обратно. Чем больше усилий прилагала, чтобы созидать, тем стремительнее рушилось уже выстроенное и отлаженное благополучие. Чем больше вещей, ценностей и комфорта появлялось в их семье, тем меньше становилось моментов беспредельного и даже обыденного, мимолётного счастья.
Список противоречий пополнялся день ото дня, сжимая шагреневую кожу моментов, способных вызвать если не блаженство, то хотя бы умиротворение.
Несмотря на внутрисемейный разлад, Елизавете Альбертовне завидовали. Мало того – осуждали и обсуждали “незаслуженное” везение.
Может быть, именно эта невысказанная враждебность окружающих, с кем они с Сергеем соприкасались, их ревнивое презрение, немое осуждение, и были главной причиной отчуждения, эмоциональной холодности?
Вчера вечером Лиза предприняла очередную попытку завязать разговор с Сергеем, выяснить причину его равнодушия. Их общение в последнее время ограничивали фразы “Привет”, “Я ушёл”, “Корми, мать”, “Устал как собака”, “Отвали” и десяток менее эмоциональных, но тоже коротких как выстрел командных формул.
– Поговорим, Серёжа!
– Не сегодня.
– Почему не сейчас?
– Догадайся! Неужели непонятно – я устаю. Мне необходима тишина, обособленное интимное пространство, чтобы восстановиться, чтобы побыть собой и с собой. Я работаю, стараюсь, тебе и этого недостаточно.
– Ошибаешься, мне ничего не нужно, кроме твоего участия, кроме любви и сочувствия.
– Замечательно! На этом и закончим диалог. Про любовь всё было сказано до нас, её не су-щест-ву-ет. Если есть серьёзные проблемы, которые требуют именно моего участия – обоснуй… в письменном виде. Будет время – ознакомлюсь. Я спать. Андестенд?
– Может быть нам расстаться, если любви не существует, если нас больше ничего не связывает? Мне необходим живой мужчина… из плоти и крови. Тёплый, внимательный, заботливый. Я нуждаюсь в волнующих доверительных диалогах, в признаниях и исповедях, в нежных прикосновениях… в объятиях, поцелуях, в безумном сексе, наконец! Да-да, и в нём тоже. А ещё в том, что нас некогда сблизило, что превратило отношения застенчивого мальчика и впечатлительной девочки в долгосрочный и крепкий семейный союз. Я хочу жить, но не как-нибудь, а насыщенно, вкусно.
– Бессмысленный монолог. Вкусное и калорийное лежит в холодильнике. Открой – увидишь. Всё, что ты перечислила, усложняет жизнь. Развод – многократно. Нет смысла менять что либо, когда большая часть пути пройдена. Бежать обратно – далеко, да и глупо. Разбежаться, идти поодиночке – опасно и сложно.
Смирись с реальностью, Лиза. Ты меня больше не возбуждаешь, но менять лично я ничего не собираюсь. Это нерационально. Я человек сугубо семейный, у меня взрослая дочь. Поверь, тебе не грозит опасность остаться одной. Давай прекратим беспредметные разговоры о любви и эротике. Наш поезд ушёл. Если хочешь – могу купить тебе люксовый вибратор. Он тёплый, всегда под рукой, а забота и внимание – его профессия.
– Спасибо, обойдусь. Остался один вопрос – как ты поступишь, если узнаешь, что я влюбилась. Не отомстила за равнодушие, не бросилась с головой в омут блуда, а испытала реальное романтическое чувство, от которого нет спасения, кроме полной самоотдачи? Ты ведь бросил меня. Ты готов поделиться мной с механической игрушкой, предлагаешь приспосабливаться к полному одиночеству в семье. Может быть, нам демаркационную линию провести по всем комнатам, чтобы чётко определиться – где твоё, а где моё интимное пространство?
– Бред! Ты не так воспитана. Хватит уже мечтать о несбыточном. Посмотри на себя в зеркало и успокойся. Если у меня на тебя не сто… хм-м… если нет аппетита… пораскинь мозгами, Лиза! Куртизанками и гетерами становятся в детстве. Твою женскую привлекательность можно причислить к мифам древнего… ладно, неважно, не в том суть. Если есть желание продегустировать мерзость разврата – рискни, отведай. Результат тебя разочарует. Я бы на твоём месте сто раз подумал.
Мы с тобой идеальная пара. Разве я мешаю тебе жить? Накануне сорокалетия мечтать о любви… немыслимая авантюра. Заелась ты, Елизавета Альбертовна. Хотя, возможно… уж не климакс ли у тебя, голубушка! Возможно, возможно…
– Конечно, возможно. Вот и попробую, вот и узнаю. Расцениваю твоё заявление как новую веху в наших отношениях, как сексуальную и нравственную свободу. А ты – отдыхай, отдыхай!
Лиза вспомнила первое объятие, первый поцелуй, переживания по поводу воплощения мечты скорее стать взрослым, не своей, его, Серёжкиной мечты.
Она долго тогда страдала от страха поступить неправильно, много раз решалась и передумывала. Сергей настаивал, упрашивал, приводил миллион доводов. Лиза отбивалась, но вяло. Любовь – та же наркотическая зависимость.
Уступила она сознательно, когда родители уехали к заболевшей бабушке.
Ей было пятнадцать, ему восемнадцать. Лизу трясло от странных предчувствий. Она была против преждевременного, до свадьбы, до совершеннолетия, эксперимента с избавлением от скромной девичьей добродетели.
Было страшно безвозвратно лишиться чего-то такого, о чём принято говорить только шёпотом, ошибиться в выборе единственного, ещё досаднее было бы потерять любимого.
Если уж для него это так важно, если уязвимое мужское самолюбие нуждается в самоутверждении подобным образом, если для любви и счастья необходима подобная жертва, если другого выхода нет – пусть получит желаемое. Она готова поделиться с Сергеем даже самым-самым сокровенным.
Лиза приняла решение, позвонила. Он тут же всё понял, прибежал. Наверно по интонации что-то почувствовал, или интуиция сработала.
По тому, как она смотрела, как прижималась, как охотно подставляла для поцелуев губы, по замешательству и безропотной готовности подчиняться, по бездействию и непонятно ещё каким образом, Серёжа догадался, почему именно в этот день ему можно всё.
В воздухе висела звенящая тишина, по всему телу толпами бегали мурашки, дышать было нечем, говорить особенно не о чем, потому что мысли переселились в иную плоскость, в параллельные миры, где нет ничего, кроме мужчины и женщины в первозданном воплощении.
Как же она боялась, как жаждала, чтобы произошла это важная для Сергея экзекуция (иначе воспринимать вторжение в неприкосновенную интимную сферу девочка не могла), как можно быстрее.
Всё произошло буднично и быстро. Сергей едва успел в неё войти, как случилась разрядка. В глазах и в голове у Лизы властвовал туман, смотреть на обнажённое тело друга она не посмела.
О том, что целомудренность стала прошлым, свидетельствовали липкие красноватые потёки на бёдрах и простыне. Ощущений она не запомнила.
Потом Лиза бесконечно долго лежала с закрытыми глазами, а любимый рассматривал то, что под страхом смерти она не показала бы никому другому.
Было ужасно стыдно вот так лежать под пристальным взглядом исследователя самоучки. Сергея колотило так, что клацали зубы. Он дотрагивался, вглядывался вглубь, просил потерпеть ещё немного, упрашивал попробовать ещё разочек.
Лиза не могла на это решиться именно сегодня, не хотела испытать унижение повторно. Она накрылась простынёй и плакала, плакала, не понимая почему: ведь сама позвала, сама согласилась.
Серёжка извинялся, шептал что-то глупо несуразное про вечную любовь, про то, что готов хоть сейчас жениться, что всё серьёзно, что их отношения – это навсегда.
Вечность закончилась около года назад. Любимый не предал тогда, не бросил, не струсил. А теперь… просто охладел.
Любил ли на самом деле – кто знает, но прожитые вместе двадцать два года, если отчёт вести с того памятного дня, говорят о многом, только теперь не понятно – о чём именно.
Жить с человеком, которому нет до тебя дела, обидно и горько. Спустя столько лет Лиза опять стояла перед страшным выбором: похоронить себя заживо или безжалостно перечеркнуть прошлое и начать жить настоящим.
Она решилась. Жертва, принесённая некогда на алтарь любви, оказалась напрасной. Это давало право дальнейший путь выбирать самостоятельно.
Лиза выбрала право налево. Ведь на измену, точнее на переоценку ценностей, можно пойти не только потому, что угнетает ощущение себя несчастным, но и оттого, что хочется ещё раз испытать некогда пережитый восторг от ощущения безграничного счастья.
Сергей сам виноват – нельзя переступать черту. Она дала мужу шанс, он отказался выстраивать новые отношения. В тех рамках, на которых упрямо настаивал он, стало тоскливо, тесно: не хватало кислорода, жизненных сил и чего-то ещё, что вовлекало в затяжную депрессию.