Испытание близостью

– И я о том же. Заходи. У меня тут бардак, обычный творческий беспорядок. Не обращай внимания, для холостяка это норма. Снимай платье…

– Чего… как, очумел, да!

– Вон халат. Хочешь – рубашку мою надень. Она длинная, вместо платья сгодится. Или ты вместе с платьем в стиральную машину полезешь… чего стесняешься? У моей стиралки функция сушки, потом прогладим, и пойдём в парк, к твоим лебедям. Я пока чай организую. Тебе зелёный, или чёрный?

– Без разницы.

Пока платье крутилось в барабане стиральной машинки, Полина ополоснулась под душем. Потом лечили разбитые коленки.

Сёмка обрабатывал ссадины. У Полинки от его прикосновений, хотя здорово жгло, кружилась голова, где-то внизу становилось жарко и щёкотно.

Полинка покрутилась в мужской рубашке перед зеркалом. Она себе определённо нравилась. Оглянувшись, удостоверившись, что Семён не видит, покрутилась, радостно подмигнула себе, скорчила несколько раз потешные рожицы.

Ей почему-то было хорошо и спокойно, хотя это не её дом, и вообще, ситуация больше чем странная.

В Сёмкиной рубашке было непривычно удобно. Мягкая ткань приятно холодила, от неё пахло, наверно просто показалось… чем-то терпким, что вызывало странные ощущения.

У Полины появилось игривое настроение.

– А помнишь, Сёма, – спросила она, зайдя на кухню, где был накрыт стол, – мы с тобой…

– Конечно, помню, Полиночка. Я всё помню. Я тебя всю жизнь буду это помнить.

– С чего бы это?

– Да так… потому, что ты самая-самая, только и всего. Ты в этой рубашке такая, просто расцеловать хочется.

– Не говори, Сёмка, я даже сама себе понравилась. Теперь всегда буду Ромкины рубашки надевать. Так удобно.

– Ты такая красивая. Завидую твоему… Ромка, говоришь? Счастливчик. Наверно на руках носит.

– Не так, чтобы очень. Ему некогда. Работает много. А ты, почему холостой?

– Не знаю, наверно всех чудесных Полин до меня разобрали.

– Семён, мы же договорились. Постираем и разбежимся. Ты меня настораживаешь, пугаешь. Зря я согласилась сюда прийти.

– Извини. Давай выпускной альбом посмотрим. Ты с кем-нибудь из одноклассников встречаешься?

– Тебе бы моего Вадика – крикуна-непоседу, света белого не вижу. Из дома-то не выхожу. Разве что возле подъезда, с коляской. Нет, ни с кем не виделась. Давно.

– Вот, смотри, это всё в выпускном классе снято. А я много кого вижу.

Семён раскрыл альбом, сел рядом, начал показывать. Полина не понимала, почему вдруг ей стало так интересно. Большая часть снимков есть и у неё. Ничего особенного.

Друзья сидели, тыкали то в одного, то в другого одноклассника пальцами, с интересом, весьма энергично и весело вспоминали, как…

Сёмка стоял за спиной, прижимался всё теснее. Полина не обращала на это внимания, пока…

Пока его рука не легла весомо и дерзко на одну из грудей.

Реакция на это прикосновение была более чем странной – ей невыносимо, причём немедленно захотелось близости.

Полине стало неудобно и стыдно. Она вскочила. Лицо девушки горело, словно от сильного солнечного ожога, сердце рвалось наружу, дыхание спёрло.

Окружающее пространство сжалось, превратилось в плотный сгусток, который начал вращаться и переворачиваться. Её тело зависло внутри подвижной плазмы, которая проникала в самые потайные уголки её неожиданно чувствительного тела.

Полина чувствовала такое… по-настоящему волшебное.

Девушка хотела лишь одного – чтобы это чудо, это блаженно-пьянящее, дремотно эйфорическое, невесомо-сладостное состояние, никогда не кончалось.

Она ни о чём не думала, ничего не помнила, ничего не хотела, кроме того, что с ней происходило здесь и сейчас.

Неожиданно всё закончилось. Мимо взора медленно проплывали размытые очертания мебели.

Полина нехотя приходила в сознание.

Она лежала на разобранном диване раздетая, в позе морской звезды. Тело всё ещё сотрясали сладкие волны сказочно-сладостного экстаза.

Над ней нависал Сёмка. Милый Сёмка.

– Дурачок, что ты со мной сделал, я же замужем, мы же договорились…

Семён обнял её, принялся целовать. Это было невыносимо приятно, до такой степени, что не было сил терпеть, поэтому она попросила ещё… ещё раз пройти по тому же маршруту.

Полина нестерпимо хотела вновь оказаться там, в вязком сиропе чарующе волнительных эмоций и трепетно-нежных ощущений, имя которым блаженство.

Такого с ней никогда не было.

Наверно это и есть счастье.

Теперь Полина была в полном сознании. Она понимала, что это предательство, измена, разврат, но остановиться, прекратить наслаждаться жизнью, уже не могла.

Ментальное тело девушки разлетелось на мелкие кусочки, у каждого из которых были свои ощущения, своё сознание. Собрать себя воедино, противостоять неизведанным таинственным силам, пусть и греховным, было невозможно.

Полина извивалась под Семёном, стонала, кричала, звала на помощь, рвала кожу на его теле ногтями. Ей это нравилось.

Она хотела, хотела, хотела… ещё и ещё… бесконечно долго летать где-то там, далеко-далеко.

Придя в себя, Полина ужаснулась, разрыдалась, кусала губы.

Семён её успокаивал.

Привести себя в порядок было непросто.

Она понимала, что мир вокруг, и она сама, стали другими, что это очень заметно, что скрыть изменения не получится, что они отпечатаны на лице, на теле, что её падение с высоты, или стремительный взлёт, кто знает, что именно это было, увидит теперь каждый, стоит только захотеть и приглядеться.

Молодые люди никак не могли проститься: то и дело кидались в объятия, сбрасывали с себя одежды, сливались в подвижный клубок, рассыпались, пытались успокоиться, сосредоточиться, договориться.

Мама накормила Вадика смесью. Он спал.

– Что с тобой, дочь? Ты какая-то… волшебная, что ли. Надо чаще тебя отпускать.

– Давно нигде не была, не гуляла. Это я от свободы опьянела, мамочка.

У Полины было время подумать, обсудить произошедшее событие с внутренним цензором и диспетчером, договориться с ним по-доброму.

Странным образом всё вокруг приобрело иные очертания, другие цвета, запахи, вкусы. Жизнь попала в фокус, у неё появились чёткие силуэты.

Теперь Полина понимала, что, почему, и зачем делает. Чего именно хочет от жизни.

Вадик почему-то перестал кричать и болеть. Ромка вовремя возвращался с работы, постоянно лез с нежностями.

Полина стала чувствовать его желания, поняла, что любовь, та любовь, с которой всё началось, закончилась, что семейная жизнь превратилась в рутину и обыденность.

А ещё она поняла, что ничего не хочет менять, что её всё устраивает, что Ромка замечательный муж, и наверно способен стать неплохим отцом.

Но внутри зрело сладкое томление, смутное желание очутиться хоть на миг внутри того урагана, который пронёсся в душе и в теле в тот памятный день.

По ночам Полина грезила, представляя, как обнажённое тело медленно зависает над землёй, как Вселенная превращается в сгусток, как проникает внутрь, расширяется, вытесняет тоску и печаль, замещая наслаждением, которое переходит в экстаз, как в тот день.

Всё в её сегодняшней жизни было хорошо и правильно, не хуже, чем у подруг, но чего-то очень важного не хватало.

И Полина решила узнать, чего именно.

Она ещё сама не понимала до конца, на что решилась, но вручила Вадика маме, надела самую-самую лучшую одежду, с удовольствием накрасилась, долго-долго всматривалась в зеркало, всё больше влюбляясь в себя нынешнюю.

Ноги сами понесли Полину по известному одной ей маршруту, в дом рядом с парком, в котором плавают лебеди, и растёт памятная берёза, к Семёну.

Но туда, к памятнику былой любви, она больше никогда не пойдёт, потому, что та любовь осталась в прошлом, а она… она настоящая, живая.

И пусть весь мир подождёт, пока она будет купаться в океане счастья.