Советско-гвинейская любовь

Сопровождающие со злыми лицами, под белы ручки с обеих сторон, впереди проводник-гвинеец, повели Семибратова к дороге, где ждала посольская машина. Айша, выбежавшая из хазы следом, все поняла, упала на колени. Плечи ее вздрагивали от рыданий, из глаз катились крупные слезы. Провожать и бежать за мужиками она не стала. Леня повернулся к ней, прощально помахал рукой. Глаза его тоже повлажнели. Он не был беспечным человеком, но, что будет впереди, его сейчас мало интересовало. Деревня Леню провожала тепло.

Машина иностранная, с кондиционером. Рванула с бешеной скоростью в сторону Конакри. Через заднее стекло Леня увидел едущий вслед за ними автомобиль с гвинейцами. У одного в руках «Калашников». «Странно, такой эскорт, я что, важная птица, что ли?» – с недоумением подумал Семибратов. Потом его внимание переключилось на пламенную речь консула. С уважением, стараясь не пропустить и запомнить все сказанное. По-видимому, в институте международных отношений в Москве существовала специальная кафедра по преподаванию русского и иностранного мата. А может, специальные курсы повышения квалификации. Многое было понятно. И только когда вклинивались армянские ругательства, Лене хотелось задать вопрос, что это означает, но он стеснялся.

«Ну ладно бы крестьянку трахнул, а то ведь принцессу!» – орал консул.

«То-то ей все вокруг почтение оказывали», – запоздало сообразил Леня.

Через полчаса грозного молчания и бешеной гонки по крутым, неухоженным дорогам (как у нас в России, в глубинке) консул не выдержал и с чисто мужским любопытством и даже некоторой завистью спросил: «Ну а девка-то как?» Консул был ходок по женщинам еще тот.

Задумчиво, с туманно блуждающим взглядом, потирая небритые щеки, Семибратов глубокомысленно и совершенно искренне ответил: «Не было в жизни у меня такого, да и вряд ли когда теперь будет».

У пограничного пункта со Сьерра-Леоне их уже ждали. Гвинейское сопровождение вывалилось из машины. Нахально улыбаясь, посмотрело на часы, поправило на плече автомат. До конца ультиматума оставалось сорок минут. Консул передал сьерралеоновским советским ребятам Ленин паспорт, сопроводительную бумажку и выпихнул Леню через границу. На радостях станцевал армянский танец «кучари». Погрозил Лене кулаком. В заключение раздал взятки постовым и сопровождающим. Сказал: «За работу, подарок». Все остались довольны. Но, в общем, это была его работа – спасать своих граждан. Ну и чтоб мозги не расплавились от тропической жары.

Начальник карьера получил выговор по партийной линии. Он за все в ответе. Семибратов без особых приключений добрался до родных Хибин. На заработанные чеки отоварился в «Березке». Даже на «Запорожец» осталось.

Мужики на карьере с удовольствием обсуждали Ленин подвиг. Восхищались, шутили. Но повторить никто не решался. Сказывалась профилактическая проработка консула… И еще очень хотелось поиметь за гвинейскую жару «Волгу». Голубая мечта многих в те годы. А потом, все же помнили, что за их спиной стоит Родина.

Семибратов долго никому не рассказывал эту историю. Он был истинным мужчиной. Тосковал. Несколько раз пытался снова пробиться в Гвинею, но уже был невыездным. При встрече с друзьями, после выпитой определенной дозы, часто пел старую туристскую студенческую песню: «У девушки с острова Пасхи родился коричневый мальчик. Искали виновника, поймали чиновника, съели в саду под бананом». Там, на острове, ритуал такой заведен: каждую пятницу надо кого-то съесть под бананом.

Не женился Семибратов тоже долго. Во сне часто видел свою принцессу. Мучило его подозрение, что есть у него коричневый наследник в Африке. Знать точно не знал, но очень хотел в это верить.

За тридцать с лишним лет, с тех пор как Семибратов был депортирован из Гвинеи, многое изменилось в его жизни. По-прежнему в Хибинах, но начальник участка, появилось рабочее брюшко. Отец семейства, седина в шевелюре. Но все эти годы постоянно преследовала его ностальгия по Гвинее, по Айше.

Пошел 2007-й год. Решил Леня посетить незабываемые места. Вместе с младшей дочерью три месяца интенсивно учил французский. Сколотил достаточную сумму, взял отпуск. Жена особо не возражала. Нашел в Москве гвинейское посольство, договорился о туристической визе на месяц.

Июнь. Вышел из самолета и сразу будто попал в предбанник парной. Гостиница прямо на берегу океана. Морская волна в прилив и отлив убаюкивала мягким шипением и плеском.

Многое изменилось и в Гвинее. Уже сменились два президента, вовсю процветали демократия, коммерция и капитализм. Столица значительно разрослась, по улицам сновало множество машин.

Лене очень хотелось отыскать Айшу. И он надеялся на чудо. А чудо появляется тогда, когда в него сильно верят.

В карьерный поселок, где жил раньше, добрался без особых приключений. Здесь хозяйствовал «Русал». Поселок обновился, даже своя поликлиника появилась. Был конец рабочего дня, и народ возвращался с карьера смыть пыль, отдохнуть, поужинать. Пыль в карьере была красная, Леня ее хорошо помнил. Познакомился с двумя шоферами, представился. Пропуск у него в общежитие был, бутылку армянского коньяка захватил с собой. За вечерним чаем с коньяком Леня немного путано объяснил цель своего визита. «Погоди, я работаю здесь уже пятнадцатый год. Так это ты и есть тот парень, который трахнул принцессу?» – с изумлением уставился на него крепкий, волосато-бородатый шофер.

«Да, это я», – смущенно-гордо признался Леня.

«Ишь ты, люди уходят, а легенды о них остаются на многие годы», – с восхищением покрутил головой шофер.

Интерес присутствующих к Лене повысился. Раскрылся холодильник, досталась запотелая.

За такое дело надо выпить. Ну, за любовь! Стаканы дружно сомкнулись над столом.

«Да, брат, сейчас совсем другое дело, – начал старший. – Хочешь чернявую – найдешь по вкусу. Только плати и не подхвати чего-нибудь. А в те годы только фээргешники и могли себе позволить жениться на гвинейках и увозить их к себе. Мне преподаватели из университета рассказывали. Ортопед фээргешник работал в госпитале, делал костыли. За сорок уже, сам прихрамывал. Такую девку красивую оторвал – увез. Все мужики преподаватели только облизывались и завидовали. А ты не моги. Дискриминация была. А сейчас демократия».

«Эх, если бы не это, было бы у меня сейчас не меньше пяти собственных негритят-мулатиков», – задумчиво и тоскливо произнес Леонид.

«Не вешай носа! Есть тут местный парень, Бангура, гардьен, немного говорит по-русски. Он тебе точно поможет».

На том и порешили, заключив это последним тостом.

Утром под руководством Бангуры, говорливого парня, добрались до нужной деревни. Она сильно изменилась, выросла, вместо хаз – кирпичные дома, даже электричество появилось. Бангура сразу повел Леню к старосте. Пожилой крепкий гвинеец, с бородой, в балахоне под мусульманина. После традиционных приветствий Бангура на местном наречии представил Леонида и объяснил задачу. Почесав в затылке и в бороде, староста решил созвать совет деревни. Через час народ собрался. Малышне были розданы конфеты.

Как смог с помощью Бангуры Леня объяснил, что ищет Айшу, что дело было в эпоху Секу Туре. При упоминании имени Дубани один из присутствующих узнал Леню и стал что-то оживленно рассказывать присутствующим на местном языке. Заулыбались. Дискуссия разгоралась. Узелок завязался. В результате нашли потомка тетки Айши.

И, как в хорошем детективе, стали раскручивать цепь. Одно Семибратов понял: Айша теперь большой политик. Леня поблагодарил присутствующих и оставил подарок в денежном эквиваленте.

На следующий день вместе с потомком добрались до Конакри. Попетляв по улицам, в одном из министерских кварталов вышли на бюро с вывеской «Ассоциация гвинейских женщин». Потомок молвил: «Il faut chercher cette femme ici». «Ну, начнем шерше», – сказал себе Леня. Но сердечко стукнуло, заволновалось.

В бюро на втором этаже оказалось много ярко наряженных женщин. Потомок после расспросов уверенно постучался в одну из дверей. В комнате было несколько посетительниц. За столом сидела довольно крупная, седовласая приятная женщина с традиционным, как у всех, тюрбаном на голове. Что-то энергично объясняла другой. Потомок нахально вклинился в разговор и объявил, что ее ищет белый. Женщина недовольно встала. Сердце Лени бешено заколотилось. Единственное, что он смог выговорить: «Бонжур, Айша!»

Женщина оторопело посмотрела на Семибратова, побледнела, насколько он мог заметить, интернационально ойкнула и медленно опустилась в кресло, закрыв лицо руками. Выдохнула только: «Леонид!» Присутствующие, видя неординарную ситуацию, деликатно вышли из кабинета.

Он нежно обнял ее за плечи, а она поцеловала его руку. Через минуту Айша вскинулась и сказала: «Пойдем, ты должен увидеть своего сына». Говорила по-французски, но Леонид понял смысл сказанного. Во дворе стояла ее машина. Вела машину Айша уверенно, несмотря на полное отсутствие на дорогах светофоров. «Подожди, там, наверное, есть маленькие дети. Надо купить подарки». «Да, у тебя уже есть внук и внучка», – улыбаясь, сказала Айша.

В индийском универмаге купили красивую куклу и военную игрушку. По дороге, благо были пробки, Айша успела рассказать о своей судьбе. И вот что он понял. После расставания с Леней отец, как она ни брыкалась, срочно выдал ее замуж – она стала второй женой крупного чиновника из министерства финансов. Кроме первого сына мулата, родила еще двоих детей. Окончила юридический факультет университета. Даже преподавала в лицее. Когда дети подросли, занялась благотворительностью, а потом и политической деятельностью. Сейчас депутат ассамблеи, возглавляет ассоциацию женщин Гвинеи. Муж несколько лет назад умер. Оставил неплохое наследство и президентскую пенсию.

Через час с лишним припарковались у дома в трех уровнях.

«Твой сын – коммерсант. Торгует рыбой. Кончил коммерческий колледж во Франции, учился в Марокко», – сообщила Айша.

В воротах их уже ждал молодой мускулистый мужчина – мулат с курчавой шевелюрой. Несколько сзади – миловидная гвинейка в цветастом пани. Им заранее позвонили. Как положено, трижды приложились щека к щеке.

Мужчина перевел взгляд на мать: «Это кто?»

«Знакомься, это твой генетический отец, он ищет тебя», – просто, без драматизма произнесла Айша.

Мужчина сначала растерянно посмотрел на мать, переспросил, словно не веря, но через минуту обрадовался, обнял Леню и повел всех в дом. Дом не бедный. Навстречу гостям выбежал мальчишка лет семи, а следом, не торопясь, шла трехлетняя красавица с косичками и бантом на голове, кокетливо демонстрирующая свое красивое платье. Гвинейцы любят одевать детей красиво. Даже бедные. Конечно, все внимание было направлено на нее.

Развалины старой гвинейской тюрьмы, внутри которой находится яма (остров Тамара́).

«Как тебя зовут?» – задал стандартный вопрос Леонид. «Айша», – прозвучало в ответ. Малышке объяснили, что это ее дед. Подарки были приняты, и Айша-младшая охотно пошла к деду на руки. Доверчиво обняла его за шею и стала теребить бороду. У Лени перехватило горло.

Своих внуков в России у него еще не было. Айша не слезала с его рук до самого отъезда. Родная кровь…

Часть вторая

Одесса славна не только Дерибасовской, шумными пивными и отчаянными моряками, разноголосым Привозом, Адмиральской лестницей, знаменитым одесским юмором и вареной кукурузой. Всего не перечислить – Леонид Утесов пел, что Одесса очень велика. Известна она еще и как кузница кадров для работы в жарких странах, расположенных намного южнее Черного моря. Одним из подразделений этой кузницы является Одесский медицинский институт. Неоднократно его лучшие специалисты отправлялись на работу в Гвинейскую революционную Республику. Вот и в семьдесят восьмом году прошлого столетия институт послал лучшего доцента кафедры рентгенологии преподавать на медицинском факультете Конакрийского политехнического университета, основанного Советским Союзом по программе строительства социализма в этой стране. Надо отдать должное Секу Туре, в эпоху его правления образование было первейшей задачей правительства. В Конакри все дети учатся. На периферии при школах обязательно имелись пришкольные участки, где дети работали на земле – сеяли и сажали.

К университету в республике было исключительное внимание. Здесь царила почти военная дисциплина. Каждое утро перед занятиями линейка с подъемом флага и гимном. Студенческая столовая. Утром бесплатный завтрак. Общежитие для иногородних. Медицинский факультет находился на особом положении. В условиях жесткой конкуренции, без блата, сто пятьдесят студентов принималось в медицинскую школу, вроде нашего медучилища. Три года они изучали полную программу по советскому образцу. Занятия вели в основном советские преподаватели. Были, правда, еще канадцы и немцы из ГДР.

В первые годы существования университета все контрольные и экзамены проходили под жестоким контролем военных с автоматами. О шпаргалках даже не мечтали – это было практически невозможно. Замеченного тотчас ставили к стене, руками на стену, до конца экзамена. Ну а если проштрафившийся студент хотел остаться учиться, приходилось пройти через публичную порку. Мужчины со спущенными штанами, девчонки в брюках – жгутом из скрученных электрических проводов. На сцене, в назидание другим, чтобы неповадно было. Руководил экзекуцией обычно сам декан. В восьмидесятые годы присутствие солдат на экзаменах было отменено, а порки оставались.

Через три года учебы подводились итоги по результатам контрольных и экзаменов. Сорок лучших студентов переводили на четвертый курс университета, где они и заканчивали обучение, проходя уже клинические дисциплины. Причем отбирались действительно лучшие, и работать с ними преподавателям было одно удовольствие. Сегодня эти ребята занимают ведущие посты в гвинейском здравоохранении. Многие работают по всему миру. Хорошие специалисты везде нужны. Но речь не об этом, а о любви.

Гвинейский республиканский госпиталь расположен в центре Конакри, в красивой пальмовой роще. Окна в палатах только с решетками. Жарко. Двери не везде. Никакого казенного постельного белья. Пищеблока нет. Вернее, он есть, но не функционирует. Приличное оборудование только в двух отделениях: хирургическом и офтальмологическом. Последним заведовал гвинейский врач, обучавшийся во Франции. Он же декан медфакультета. Психических больных содержали в подвальном помещении госпиталя. Пищу им подавали сквозь решетку. Экскременты вымывали водой из шланга. Особо буйных приковывали цепями. Гулять не выводили. И только благодаря активному вмешательству психиатра из одесского мединститута – маленькой белокурой и миловидной Лили – удалось покончить с этим средневековьем и более широко внедрить медикаменты для лечения психических заболеваний. Рядом с госпиталем находилось городское кладбище. Специально для «продукции» госпиталя.

Советские преподаватели медфакультета (ниже кандидата наук среди них не было) – народ любопытный, да и науку требовали. В госпитале, в одном из отделений, периодически бывало много умирающих от тяжелых поносов. На кроватях, где они лежали, с одного конца торчала серая голова, затем простыня, с другого конца можно было обнаружить ступни ног. У них брали кровь из вены на исследования. Писали научные статьи. В середине восьмидесятых, когда поднялась шумиха по поводу СПИДа, исследователи, проанализировав данные статей, схватились за голову. Все сходилось. В панике начали созваниваться, обмениваться информацией о наличии признаков СПИДа у себя и у других. Слава богу, все живы до сих пор. Но не в этом дело. Дело в любви.

В октябре приезд новой группы преподавателей на медфакультет отмечался сначала представлением и приветствием, а затем декан факультета сообщил о введении грандиозных программ. Программы эти представлялись из года в год. После этого новичков со всех факультетов традиционно вели в ботанический сад, заботливо созданный еще французами. В нем были собраны уникальные образцы тропической флоры и даже фауны. Но в семьдесят восьмом году слон сбежал, тигр ускользнул еще раньше. Один из ветеранов, приехавший в Гвинею во второй раз, спросил экскурсовода-гвинейца: «А где большой питон, который жил в этом вольере два года назад?» Тот грустно сглотнул слюну и развел руками: «Сбежал». По представлениям многих народов, особенно африканских, все, что ползает, летает, бегает или плавает, – съедобно.

Рентгеновский кабинет и клиническая лаборатория находились в отдельном от госпиталя помещении. Оборудование здесь, естественно, было советское, надежное. Спокойно выдерживало перепады напряжения в сети от 300 вольт до 160 за короткие промежутки времени. Как, впрочем, и наши советские холодильники. Французские холодильные установки и агрегаты прочих шведов в подобной ситуации вылетали из строя моментально.

Рентгеновскую службу Александр Васильевич знал от и до. Приехал с запасом реактивов для проявления рентгеновской пленки, привез учебные рентгенограммы. Захватил и жену. На всякий случай.

В рентгеновском кабинете по штату положен лаборант. Дали Александру Васильевичу лаборанта. Черная молодая бестия. Грамотная, прошедшая медицинскую школу. Стройная, все округлости и впадины при ней в лучшем виде. Характер сметливый, легко обучаемая. После двухмесячной тренировки он получил достаточно квалифицированного специалиста, помогавшего ему и на лекциях. Знала неплохо французский и местные наречия. Жил Александр Васильевич на Донке, в аристократическом корпусе для семейных преподавателей. Холостяки размещались в гостинице на берегу океана с верхнеоконной вентиляцией. Во время прилива воздух двигался от моря. Во время отлива – наоборот. В общем, циркулировал через комнаты круглые сутки. Зато до океана тридцать метров. Купайся – не хочу.

Советские женщины быстро освоили два конакрийских рынка с большим выбором дешевых тканей. По гостиничному корпусу в порядке очереди из рук в руки передавались две швейные машинки. Шитье нарядов и их демонстрация шли полным ходом круглый год. У мужиков голубой мечтой были магнитофоны, двухкассетные. Добывали, кто как мог.

С электричеством в ту пору действительно были напряги. Столицу питала дизельная электростанция, которую обслуживали специалисты из ФРГ. Однажды они подготовили гвинейскую бригаду по обслуживанию дизелей. Простажировали, приняли экзамен. Уехали в отпуск. Через неделю после их отъезда свет в городе погас. Дизель запороли. Работали только два дизеля: в советском посольстве и во дворце президента. Пятнадцать дней город жил во тьме. Пищу готовили на керосинках. Пресная вода появлялась только самотеком с гор. Чесались все. Кое-как сполоснуться можно было только в два часа ночи, когда в городских резервуарах скапливалось немного воды. Немцы, конечно, вернулись – с запасными частями, доставленными морем. На пятнадцатую ночь свет включился. В ночное небо взлетел общеконакрийский рев радости. Можно было начинать жить заново. В том числе и рентгеновскому кабинету.

Надо сказать, что у русских опыта обучения гвинейских специалистов для народного хозяйства было больше, чем у немцев. Поставил как-то Советский Союз по ходатайству гвинейского правительства быстроходный рыболовецкий катер. Шесть месяцев лучшие инструкторы обучали мотористов, рулевых, капитанов. Пришло время сдачи экзаменов. Вся комиссия на катере. Гвинейская команда в морской форме. Катер резво отходит от пирса и с разворота шарахается о пирс. Вся комиссия падает. Председатель комиссии, он же главный инструктор, при падении ломает руку и разражается на непонятном для гвинейцев языке длинной тирадой. Строительство морского рыболовецкого флота Гвинейской революционной Республики на этом было завершено.

Катер потихоньку разобрали сначала на блестящие детали. А потом и на другие. Рыбу для Гвинеи по-прежнему ловили советские траулеры. Ну и себя тоже не забывали. Такая же примерно картина была и с воздушным флотом. Было и другое. Но речь не об этом.

Мастерство проявления рентгеновской пленки с каждым днем росло. Учебный процесс шел успешно. Пролетело полгода. Работа в рентгеновском кабинете обычно происходит в темноте. Специфика. Только при красном свете. Жарко, кондиционер работает не всегда. Приходится трудиться практически нагишом. Контакт у Александра Васильевича с лаборанткой часто был плотный, и глубокое дыхание у него случалось непроизвольно. Иногда он позволял себе шутя шлепнуть ее по плотной заднице, со смехом.

Какой нормальный мужчина в расцвете лет сможет выдержать присутствие молодой, по-своему красивой и необычной, трущейся возле тебя практически обнаженной девицы? Устоять перед соблазном, не впасть в первородный грех? «Адам не устоял и не раскаялся в содеянном. Христос тоже был во грехе. Говорят, что после снятия с креста у него родилось еще двое детей», – рассуждал Александр Васильевич. Подумал. Но не долго и не мучительно. Условия для любви неплатонической в рентгеновском кабинете были классическими. Темнота дополнительно снимала тормоза.

В апреле они обследовали важную персону – лейтенанта жандармерии – и диагностировали у него рак легкого. Ему тактично сказали о этом. Через два месяца в единственной республиканской газете «Оройя» появился некролог по случаю смерти Мохаммеда Робани. Писалось, что Мохаммед прошел славный путь от рядового жандарма еще при французах, принимал активное участие в революционной борьбе за независимость Гвинеи вместе с Секу Туре, служил революции и дослужился до чина лейтенанта жандармерии. Заболев, поехал в Мекку – поговорить с Аллахом. И Аллах ему сказал, что если захочет, то оставит его на земле. Если нет, возьмет его к себе. Аллах взял его к себе. (Вероятно, на службу). И мы скорбим по поводу ухода от нас Мохаммеда вместе с его шестью женами и 49 детьми. Подпись: группа товарищей.

Вот на этой печальной ноте началась любовь между Александром Васильевичем и его жгучей лаборанткой. Отнюдь не платоническая, бурная, с мощным сексом во всех позициях.

А еще одним толчком послужил представительский концерт в Народном дворце, построенном также Советским Союзом. Весь мужской преподавательский состав с большим нетерпением ждал этого дня. Количество пригласительных билетов было ограничено. Предпочтение отдавалось новеньким. Не обижало себя только посольство.

После торжественной части с восхвалениями Секу Туре и некоторыми второстепенными номерами на сцене появились любимицы президента – десять шоколаднокожих саксофонисток. Фривольно одетые, с золотыми саксофонами, стройные, как статуэтки. Они выдавали такой джаз, который не снился Дюку Эллингтону и Эдди Рознеру вкупе с Луисом Армстронгом. Похоже, всем этим заправлял классный организатор. Да и девки что надо – талантливые. А в заключение – кстати, воспоминание об этом событии передавалось от одного поколения преподавателей другому как замечательная легенда – выступил женский ансамбль танца.

В сопровождающем оркестре – выдающиеся барабанщики. Органично включаются и саксофонистки. Сначала медленное шествие под спокойный барабанный ритм. Ритм постепенно ускоряется, причем через каждые две-три минуты его рисунок меняется. И затем обрушивается лавина звуков – барабанов и саксофонов, как гроза с молнией, как поток тропического дождя. Грациозность движений танцовщиц, следовавших за мелодией и ритмом, завораживала. Это не был топот босых ног. Каждое движение выражало целостную картину – звериная походка, извивы ползущей змеи, битва или страстное любовное свидание. По ходу танца осуществлялся постепенный стриптиз по законам классики. Сверху вниз. Сначала с голов слетели тюрбаны, затем легкие шарфы после танца с ними. Изящно соскользнули с плеч прозрачные накидки. Неуловимыми движениями расстегнуты и отброшены бюстгальтеры. Оставались легкие набедренные повязки, развевающиеся во время танца. Мокрые от пота, сверкающие под софитами шоколадные тела танцовщиц с обнаженной грудью, колыхавшейся в ритме танца, чередование строгого и лихого ритма не оставляли равнодушными ни белых, ни черных. В зале стоял рев вперемешку с аплодисментами. Мужики вскакивали с кресел. Этот танец мог вернуть в строй любого импотента. Было видно, что прежде всего сами исполнительницы получали от танца невероятное удовольствие и наслаждение. Движений откровенно сексуальных не было.

После концерта мужики выходили с лихорадочно блестящими глазами, слегка утомленные. Думается, женская половина зрителей концерта в эту ночь получила все сполна, а может быть, и больше.

В рентгеновском кабинете были идеальные условия для неплатонической любви. Грех не воспользоваться. Свет выключался, над дверьми светилась надпись: «Не входить». Из кабинета оба выходили умиротворенные. На людях вместе не показывались. Презервативами не пользовались. Жена Александра Васильевича, занятая своими делами, конечно, что-то подозревала, но виду не показывала. И это понятно. Когда одесситов спрашивают, кто живет в Одессе, они обычно отвечают: немного русских, немного украинцев, остальные одесситы. Так вот жена Александра Васильевича была одесситкой.

После летних каникул состав рентгенологической службы не поменялся. Любовь возобновилась с прежней силой и даже чаще. Жизнь в очередной раз доказала, что биологической основы для расизма нет. Генетическая несовместимость между расами отсутствует. Наступила беременность, которая успешно развивалась. Черная бестия лаборантка хорошела, загадочно улыбалась. Александр Васильевич слегка мрачнел.

Вызов к консулу на ковер показался Александру Васильевичу несколько неожиданным. Перед ним был положен листок с текстом на французском языке, мелким почерком, сверху вниз, по-арабски. В конце стояла цифра: 800 долларов. Это было заявление родителей или родственников черной бестии. Каждая гвинейская семья, какой бы она ни была бедной, спокойно воспринимала рождение детей, даже незаконных. А тут, кроме ребенка, появилась возможность получить с белого за беременность круглую сумму. На содержание.

Александр Васильевич на дыбы: «Не я автор». После продолжительно-утомительной беседы с консулом консенсус не был достигнут. Вопрос, естественно, перенесли на обсуждение на закрыто-открытом партийном собрании преподавательской группы. Коммунисту Александру Васильевичу вменялось в вину нарушение этических норм в чужой стране. Тот держался стойко. «Клевета, – говорил он. – Никто не видел». Такой же цитаделью предстал перед женой, которая закатила ему сцену ревности, а потом и скупости. Требуемая сумма равнялась двухмесячному заработку. В Гвинее это большие деньги.

Александр оставался непреклонным. Признайся он, последствия семейного скандала могли быть непредсказуемы. Скандальчик, хоть и локальный, разгорался. И тогда мудрым советским консулом-армянином совместно с посольским советом было принято единственно правильное решение: пока у черной бестии не родился коричневый, а может, и с белой кожей мальчик или девочка, депортировать морально неустойчивого коммуниста-одессита на родину. Поторопились немного родственники, да и в будущем могло этой суммой не ограничиться. Была проведена профилактика. Чего только не бывает в дипломатических делах!

Продав все личные вещи вездесущим коробейникам и приобретя взамен двухкассетник и несколько ритуальных масок для сувениров (гвинейские мастера искусно делали маски, скульптурные женские бюсты из черного и красного дерева, неподражаемые изделия из серебра), Александр Васильевич ближайшим рейсом Аэрофлота приземлился в Москве. Через неделю купил «Волгу» и вернулся на ней в родную Одессу. Спустя пару месяцев его вызвали в прокуратуру. Оказывается, бдительные соседи через прокуратуру решили выяснить: откуда у рядового советского врача деньги на зеленую «Волгу». Пришлось объяснить, что досталась она гвинейским потом и малярийной кровью.

Через год вернулись друзья-одесситы медики в отпуск. Естественно, собрались на «точку». Самые заядлые преферансисты. После нескольких рюмок традиционной «Столичной» под закуску из черноморской особым способом приготовленной кефали и другой снеди ударились мужики в воспоминания. Конечно, приступили к Александру Васильевичу с вопросами – расскажи да расскажи…

«Эх, мужики, вам такое и не снилось. Помните, как вы, словно за ниточку привязанные, плелись сзади за «шоколадками» – гвинейками, идущими с тазиками на голове почти в неглиже? А у меня все это было в руках. Ну вот ты, Толя, или ты, Сережа, выдержали бы, когда у вас на рабочем месте такое каждый день? Да еще и грудью горячей сзади наваливается?!»

Ответ был дружным: «Нет, не выдержали бы». Выпили за мужскую солидарность. Вспомнили, как немец ортопед, будучи уже немолодым, отхватил себе прелестную гвинейку, женился и увез ее в Федеративную Германию.

Александр Васильевич стал попивать. Гонял на своей зеленой «Волге» по всему кавказскому побережью безбожно лихо. На одном из крутых горных поворотов Военно-грузинской дороги не справился с управлением…

Вообще, о советско-советской гвинейской любви говорить можно много. Но это как-то похоже на сплетни. Не будем. А если у кого появится интерес, то за столом, с хорошим коньяком – пожалуйста.