Фата Времени. Цикл «На земле и в небесах». Книга первая

– Старина, ради всего доброго. Прошло время, забудем всё плохое, наши разногласия. А твои причуды… Теперь ты на них имеешь полное право. Можешь доказать богатенькому Буратино, что виновником смерти его отца было привидение, живущее в камине. Только досье-то из этого не склеишь. А для гонорара можно, я готов даже поставить подпись под твоим заключением. Но что дела!? Как живёшь-то? По-прежнему один, или…

– По-прежнему. Видимо, семья и дети не моя стихия. Я не принадлежу, как ты, к разряду удачливых и благополучных натур.

Стоун бережно пригладил руками модельную причёску: волосок к волоску, пробор… Когда он успевает?

– Я проверил досконально на алиби и мотивы всех. Находившихся в доме особенно, – голос Стоуна звучит размеренно, он доволен собой и проделанной работой, – Сын с женой находились с убитым в отличных отношениях. Дочь Моника… Алиби. Удар страшный, в спину, а грудная кость проломлена. Кроме Рене, никто из них не способен на такой удар.

– А если в состоянии аффекта? – осторожно спросил Филл, – Ведь в таком состоянии человек способен на многое.

– Думал. Аффект оставляет следы. И в психике, и во внешнем. Проверили. Исключено, – задумчиво произнёс Стоун, – Из родных никто… Не член семьи только экономка. Она предана хозяину как собака. Родственников у неё нет. Из дома никуда не отлучается много лет. Собственно, замок и есть её дом. Исключается. Орудия преступления нет, в общем и целом, дело из разряда нераскрываемых. Бывают такие, знаешь ведь.

– Бывают, – согласился Филл, – Когда полиция не может отыскать след или ниточку.

– Ты опять за своё? Полиция… Посмотрим, как ты… Не понимаю, как я с тобой столько лет мучился?

– Ладно, ладно. А внешнее окружение как?

– Ты меня знаешь. Всё чисто. Врагов нет. Семейка прямо ангельская, никто и слова против. Это тебе не Гонконг.

– Неужели такое возможно?! Богатейшие люди, и без недоброжелателей? – удивился Филл.

– А тут нет! – почти вскричал Стоун, – В прошлом что-то было. Но тому более пятидесяти лет. Какая-то семейная вражда. Некие Андерсоны. Соседи. Но на уровне семейных преданий. В полицейских архивах ничего. От тех Андерсонов и следа не осталось.

– Ну да, компьютеров тогда не было, – заметил Филл, – Так что, докомпьютерное прошлое для нас всё равно что доисторическое. С этой точки зрения, согласен, дело бесперспективное, – он не стал уточнять, что имеет в виду, компьютеры или историю, – Дело вы уже прикрыли?

– Решение принято, – уже спокойно отозвался Стоун, – Ты сам сделаешь то же самое. Не забудь, позвони, вместе посмеёмся. Над нашей ограниченностью. Люди не ангелы.

Филл Баркер рассматривает через стекло перегородки два ряда столов, за которыми сидят бывшие сослуживцы. Вон и его стол, за монитором не видно лица сидящего. Филл никогда не пользовался компьютером. Звук сюда не доходит, но он знает, о чём они говорят. Приход Баркера событие в отделе. Они считают его отрицателем мирового полицейского опыта. А он просто утверждал его недостаточность. Внедрение компьютеров совсем их закомплексовало в рамках алгоритмов. Подсознание, озарение – ничего такого они не признают. И это несмотря на то, что Баркер держал стопроцентную раскрываемость. Будто им дороже не результат, а строгое бездумное соблюдение инструкций и правил. Будто правила ведения дел и компьютерные программы способны заменить свободное человеческое мышление. Смоделировали какую-то часть сознания, добились сверхскоростного решения элементарных операций – вот и все преимущества.

Последний год перед увольнением Баркер старался не вмешиваться в работу Стоуна, даже когда старшим назначали Филла. Иногда приходилось параллельно вести собственное расследование, чтобы докопаться до сути. И глазам комиссара являлось два досье с разными выводами. Одно основанное на чётких, профессионально отработанных формулировках, другое – на силе интуиции, противоречащей проверенной опытом правоте рассудка. Жизнь быстро подтверждала правоту Баркера, что приводило Стоуна в бешенство. Начальство к ошибкам Стоуна относилось снисходительно, продолжая считать его образцовым инспектором; Баркера в глаза хвалили, за глаза называли чудаком и не от мира сего. То есть человеком в отделе случайным. Вот и сейчас во взорах, направленных в его сторону, Филл читает насмешку. Карьеру в таких условиях не сделаешь, а всю жизнь ходить белой вороной не хотелось. И он принял решение уйти, о чём сейчас не жалеет.

Накопленные за годы службы деньги ушли на приобретение лицензии и открытие частной конторы по расследованию особо тяжких преступлений. Так что, в ожидании признания, Филл вынужден курить дешёвые сигареты, экономить на качестве виски, донашивать старую цивильную форму. Его смехотворно низкой пенсии не хватает и на приличную рекламу; он не дослужил до приличествующей положению суммы каких-то пять лет.

Его постоянный напарник Тимур Стоун, в работе и службе приверженец установленного порядка и общепринятых предписаний, не понял мотивов ухода Филла из полиции. И совсем отдалился от него. Потому сейчас Филл сильно удивился, когда «железный коп» объявил о «подарочке». «Пусть бывший инспектор в глазах богатенького Буратино-Рене выглядит информированным и подготовленным; глядишь, добавит нулик в бумажке из пухленькой чековой книжки», – примерно так понял Тимура Филл.

– Вчера вечером комиссар дело закрыл. Ни улик, ни мотивов. Для таких досье особый шифр. Я всё загрузил в память компьютера, и полчаса назад должен был доложить о выполнении. Но, введи я особый шифр, никто не доберётся до материалов без особого разрешения. Пусть даже дело никому не интересно. Я подготовил чистую дискету, и если хочешь, немедленно скопирую все файлы.

«Молодец Тимур! – восхитился Филл, – На всякий случай делает себе запасный выход. А вдруг этот чудак-мистик что-нибудь раскопает? Будет возможность заявить: Баркер смог только потому, что Тимур Стоун выдал ему все материалы своего расследования, рискуя получить взыскание. Ведь и сам Стоун предвидел, имел в виду и всё такое…»

– Спасибо, я благодарен. Но ты же знаешь моё отношение к компьютерам. Так что, если можно, просто перелистай странички.

Стоун вывел информацию на экран монитора и принялся листать страницы дела, специально не задерживаясь ни на одной. Филл успел сосредоточиться, и его зрительная память загружалась не хуже винчестера, принимая в себя все данные до запятой. Попутно он оценивал, сопоставлял, искал неясности. Первое впечатление однозначно: следствие проведено как надо. И не вина Стоуна, что ничего не нашли.

– Тимур, в деле нет ничего по отцу убитого. Мы можем посмотреть в архиве?

– Пожалуйста, – Стоун вывел на экран второе окно, вернулся в операционную систему и запросил информацию о Джеймсе Боровском.

Экран высветил несколько строчек. Год рождения, смерти, состав семьи, род занятий. Причина смерти не значилась. Что означало: либо не проводилось расследования, либо оно исчезло в докомпьютерный период. Одно ясно: тридцать один год – не возраст для ухода из жизни здорового преуспевающего бизнесмена. Слова экономки Энн-Лилиан о роке, объединяющие две смерти в одну, не основание для расширения досье. И Филл Баркер промолчал.

 
                                             * * *
 

С чего же начинать? Пожалуй, с окружения семьи Боровских. И только потом знакомство с сестрой и женой Рене. Исходя из акцентов досье, самым приближённым к семейным тайнам является Ефрем Слейтер, художник. Делает семейные портреты, расширяет галерею в коридоре замка «Елена». Писал портрет убитого, встречался с ним. Адреса Слейтера на экране Филл не увидел и попросил Стоуна помочь. Тот, усмехнувшись, застучал клавишами.

– Понимаю. И я прошёл через это. Была надежда. У Слейтера алиби. Дурных связей нет. Да и личность… Весь в творчестве. Такие не убивают предумышленно-продуманно, хитро. Или в порыве без раздумий и подготовки, или никак. Смотри.

На экране высветились адрес Слейтера, биографическая справка, несколько строк о привычках. Стоун с разочарованием вынул чистую дискету из дисковода и бросил её в ящик стола. Не понравилось ему, что Баркер не отказался от дела. И отверг помощь в той мере, какую предлагал ему Тимур. В сопровождении Тимура Филл прошёл между столами на выход, ещё раз поблагодарил его, попрощался. Но Стоун вышел с ним на улицу. День стоит ясно-солнечный, к серьёзным делам не располагающий. Такие дни предназначены для праздников. Твёрдое, уверенное лицо Стоуна, прикрытое чёрными очками, расцвело в улыбке.

– Филл, послушай моего совета. Ты меня знаешь. Закрывай свою контору. Хватит собирать мусор по нашим следам. Возвращайся. Комиссар недавно вспоминал о тебе. Ведь все гонорары потратишь на такси. Или купи велосипед. Зимой на велосипеде – это в твоём духе?

Он рассмеялся, махнул на прощание рукой и упругим шагом спортсмена скрылся за дверью с эмблемой полиции.

3 декабря. После 14.00

Художник Ефрем Слейтер занимает просторную двухэтажную квартиру в одном из домов привилегированного центра города: первый этаж жилой, на втором студия. Филл основательно продрог, пока художник услышал дверной звонок и спустился вниз. Образ Слейтера совпал с описанием Стоуна: длинноволосо-нестриженый, неделю не бритый, в клетчатой рубашке с пятнами краски, джинсовые брюки с широким ковбойским ремнём-поясом. Вытянутое лицо, обрезанное прямым подбородком, светлые беспокойно бегающие глаза. Законченный классический портрет созревшего вундеркинда свободной профессии.

Без вопросов Слейтер пригласил внутрь и, так ничего и не сказав, устремился по деревянной лестнице наверх. Баркеру ничего не оставалось, как последовать за ним. Мастерская с окнами на одной стене; три другие увешаны картинами, эскизами. На полу листы бумаги, краски в тюбиках, вёдра, тряпки. В одном из углов неопределимая по составу компонентов свалка. В центре помещения металлический станок с растянутым холстом. Замечательный, рабочий беспорядок – для Филла он предпочтительнее любой стерильно прибранной комнаты.

Слейтер взялся за кисть и остановился перед начатой картиной. Глаза его перестали бегать. Поняв, что без личной инициативы простоит здесь до вечера, Филл подошёл к художнику, кашлянул и представился:

– Филл Баркер. Частный детектив. Занимаюсь делом Боровских.

Рука с кистью замерла, художник резко повернулся и посмотрел Филлу прямо в глаза.

– У них что-то ещё случилось?

– Нет, нет. Я продолжаю то, что делала полиция. Ведь причина смерти Ричарда Боровского не выяснена.

– Вот оно что, – протянул Слейтер, окончательно спустившись с высот вдохновения, – Но со мной полиция уже беседовала. Я ничего не смогу добавить. Или вы не в курсе? Тогда я готов повторить.

– Нет, не надо, – Филл посмотрел на холст, на котором угадывалось женское лицо, – Вы не подозреваемый. И можете ничего не говорить. Просто хотел уточнить некоторые детали. Мне думается, вы ближе всех к семье Боровских. И бываете в замке…

– А, вот в чём дело! Вы надеетесь, я вспомню что-то такое… Едва-ли. Что касается близости, – он указал кистью на холст, – Портрет Греты, жены Рене. Настоящего хозяина замка «Елена». И ещё, на мне ответственность за портрет графа Патрика Андерсона.

– Что? – воскликнул Филл, вспомнив свежую краску на портрете в каминной зале, – Ответственность? Как это понять?

– А… Да. Откуда вам знать? И полиция не задавала об этом вопросов.

– Вы не расскажете подробнее? О своей ответственности и самом портрете?

Филл смотрит на Ефрема Слейтера сквозь голубую завесу-кисею. Признак близости тайны… И как раз там, где, по утверждению Стоуна, всё чисто.

– Да… Мне пора отдохнуть. Интересная история. Для вашего расследования значения не имеет, но любопытна сама по себе, – он сунул кисть в банку с тёмной жидкостью, – На тот портрет завязана история сразу трёх семей. С двумя вы так или иначе знакомы. Третья моя. Вы угадали, я ближе других к Боровским. Ещё пять-шесть поколений назад… А то и больше. Вот откуда всё идёт.

«Вот откуда тянется ниточка», – прозвучало в голове Филла. Он почти явственно ощутил её в пальцах, тоненькую, сотканную из голубоватой паутинки. Три семьи… Между ними какие-то отношения, берущие начало в прошлом. В прошлом! Там, куда отказался заглянуть Тимур Стоун и его многоопытная команда. Непонятно как, неясно почему, но нить тянется из прошлого. И оно, прошлое, представлено в настоящем каким-то конкретным человеком. Требуется раскрутить Слейтера полностью, выжать его до сухого остатка! Вычерпать до дна! Если преступник не он, что скорее всего, но мог ведь оказаться невольным пособником.

– Вы виделись с Рене, детектив? Прапрадед Ричарда Боровского барон. Очень богатый дворянин по тем временам. Рене копия своего отца. Отец похож на деда… Они похожи друг на друга, вплоть до барона Ленарда. Все крепко сложены, сильны телом и характером.

Филл вспомнил квадратное лицо Рене, с маленькими ушами, твёрдым массивным подбородком, крепко сжатыми тонкими губами. Действительно, сгусток твердости.

– Барон Ленард с детства дружил с соседом, графом Патриком Андерсоном. Они были примерно одних лет. Родовой замок и поместье Андерсонов располагались южнее замка «Елена». Там, где запущенный плодовый сад, принадлежащий Боровским, – продолжал Слейтер, усевшись на грязном полу, – До совершеннолетия они были дружны. А затем между ними пробежала чёрная кошка, они сделались смертельными врагами. Из-за чего, я не знаю. В ходе истории род Андерсонов рассеялся, не оставив мужских корней, а род Боровских продолжал благоденствовать, от поколения к поколению увеличивая своё состояние. Боюсь, что новоиспечённый хозяин господин Рене не знает истинных размеров унаследованного богатства. Никто его не знает, даже налоговая инспекция. Несчастный Ричард был великим специалистом в компьютерной технологии, умел прятать концы. Так говорил мой отец. Да, да… Обязанность быть близким семье Боровских досталась мне от отца. Обязанность несложная: ежегодно в один из дней от меня требуется осмотреть портрет графа Патрика Андерсона в каминной зале и при необходимости устранить следы естественного старения. Картины стареют, как и люди.

– Каким же образом портрет врага барона Ленарда оказался столь желанным в его родном замке? И такая забота… Как-то не вяжется. И почему замок называется «Елена»?

– Для меня тоже не всё ясно. В том числе с названием. Я как-то не задумывался над этим. Дело в том, что мой прадед, тоже художник – эта профессия у нас наследственная – состоял на службе у графа Андерсона. И не только служил ему, но и был близок. Он-то и нарисовал этот портрет накануне кончины графа Патрика. И тем предопределил связь своих потомков сначала с семьёй Андерсонов, затем – Боровских. Но я на него не в обиде, за несколько минут работы получаю довольно солидную сумму.

– Итак, ваш прадед был художником при дворе графа Патрика. Придворным художником. Кажется, это так называлось?

– Примерно. Но он был не только художником, имел много талантов. За что бы он ни брался, всё у него получалось. И с причудами был прадед. Для каждой картины готовил краски отдельно. Сам. Сам растирал, сам компоновал. Всё сам. И кисти сам делал всякий раз заново. Представляете, какой труд?

– А для портрета графа Патрика тоже отдельные краски?

– Конечно! Ящичек с красками и кистями для портрета мне достался по наследству. Раз в год, тридцатого октября, я беру его с собой и отправляюсь в замок Ричарда Боровского, чтобы нанести на картину несколько мазков. У них тридцать первого октября семейный праздник; обновление картины, – один из обязательных ритуалов.

– А вы не знаете, что это за праздник?

– Нет. Никогда не интересовался. Я не столь близок к ним, как мой прадед к своему патрону Патрику. Мне что? Пришёл, подправил руку или плечо, получил чек. Работа есть работа. В этом году заглядывал в замок несколько раз: делал эскизы для портрета Греты, жены Рене. Прадед, вот тот на моём месте поинтересовался бы, он чем только не занимался: от живописи до магии и колдовства. О нём в нашей семье много рассказывали чудесных историй. Конечно, в основном выдумки. Целую книжку можно издать, бестселлер получится. Всё сразу и не вспомнить. Талантливая личность…

– Согласен, ваш предок исключительный мастер, – сказал Филл, – Портрет в каминной зале меня сразу привлёк. Движение, экспрессия. Так и кажется, что стрела в руке вот-вот ляжет на тетиву. А за ней и две другие из колчана.

– Да… Конечно, – протянул задумчиво погружённый в воспоминания Слейтер и встрепенулся, – Что вы сказали? Две стрелы? Вы ошиблись, в колчане три стрелы. Всего, – четыре. Вы детектив, но не художник, потому можете ошибиться в деталях. А характер графа по портрету вы определили абсолютно верно. Для него выпустить стрелу по живой мишени являлось высшим удовольствием.

Ефрем Слейтер так уверенно сказал о трёх стрелах в колчане, что Филл засомневался. Наверное, он и на самом деле ошибся. Такое бывает с каждым. Не стоит спорить по такому поводу. Надо послушать, гибель Ричарда Боровского явно связана с художником. Он не так прост, как кажется. Времена такие, что каждый второй в повседневной жизни делается рано или поздно актёром.

– Видите-ли, я ежегодно любуюсь портретом. Мне такой не создать. У прадеда был какой-то магический секрет. Кстати, сохранился эскиз картины. Я его не видел, но отец говорил. В ящике с другими реликвиями. Людям нравится беречь бесполезные отжившие вещи, цепляться за прошлое. Будто прошлое лучше настоящего и будущего.

– А мы можем взглянуть на эскиз? Если такое не затруднительно?

– Отчего же. Всё равно мой настрой на работу поломался. Этот ящик где-то тут, но я к нему не прикасался.

Баркер посмотрел в угол с хламом.

– Нет, не там. Рядом с кухней чуланчик, там всякие ненужные вещи. Пойдёмте, я вас угощу кофе. Или чем ещё… Совсем забыл о правилах гостеприимства, извините. Со мной бывает.

На первом этаже, рядом со входом в кухню-столовую, Слейтер отворил дверь в тёмную неосвещённую комнатку и принялся выбрасывать оттуда рубашки, брюки, ещё какие-то тряпки в цветных красочных пятнах. Баркер понял: семейное положение у них одинаковое, художник меняет одежду старую на новую, а не реставрирует ношеное. Эта подробность быта, добавленная к удобному беспорядку в студии, внутренне расположила, приблизила Филла к художнику, и он засомневался в истинности своих неясных ощущений.

Только через пять минут хозяину удалось добраться до деревянного сундука; они вдвоём с трудом выволокли его наружу. Не потрудившись убрать толстый слой пыли, от которой Баркер готовился зачихать, Слейтер поднял крышку сундука. Содержимое его могло принадлежать и художнику, и алхимику, и колдуну, и знахарю. Набор склянок с эликсирами – а с чем же ещё? – с загадочными значками на этикетках. Свёртки с истлевшими лягушачьими лапками, связки почерневших кореньев. Пачки листов пергамента, размером в медицинские рецепты. Голубая дымка, завеса тайны, как-то относящейся к происшествию в замке «Елена», окутывала сундук. Филл протянул ладони: их коснулось давление скрытой энергии, сродни той, что излучается портретом давно погибшего графа Патрика.

Наконец Слейтер добрался до туго скатанного рулона, развернул на полу. Эскизы и копии картин, не увидевших зрителя. Вот и бледный эскизный вариант шедевра каминной залы. Тут граф спокоен, почти весел, смотрит без острого прищура. Молод, строен, красив. В колчане шесть стрел. Правая рука свободно опущена.

– Совсем другой человек, – прошептал Филл, боясь спугнуть зашевелившееся в сознании предощущение понимания, – Добрый и симпатичный.

– Да, – согласился Слейтер, – И краски прадед использовал другие. Почти нет тревожно-красного, нет и контраста с зеленью. Отсюда иное настроение.

– Почему же он изменил замысел? – спросил Баркер, невольно увлёкшись столетней историей, – Этот вариант, кажется мне, получше.

– Мне тоже нравится, – отозвался правнук забытого потомками таланта, – Думаю, он действовал по желанию заказчика. Остаётся только гадать.

Обращение к семейной истории взволновало Ефрема Слейтера, он забыл угостить гостя кофе и «чем ещё», занявшись внимательным изучением других холстов из рулона. Филл минуту разглядывал оживлённо-задумчивое лицо художника. Пора было уходить, а он ещё не составил себе определённого мнения о Слейтере.

– Простите, Ефрем. Профессия, так что… Вы никуда не собираетесь в ближайшую неделю из города?

– Нет, что вы. Куда и зачем? – рассеянно ответил Слейтер.

– Если понадобится ваша помощь, могу рассчитывать на содействие?

Слейтер поднял взгляд, заставивший детектива склониться к мысли: перед ним человек, не имеющий никакого отношения к преступлению в замке «Елена».

4 декабря

«Что бы я делал, о чём бы я думал сейчас на месте Рене Боровского? – спросил себя Филл Баркер, подъезжая на такси к замку, – Непонятная смерть отца через несколько лет после смерти деда. Обе странные, неразгаданные. Конечно, у молодого, здорового физически и психически мужчины мыслей о роке, как у старой экономки, нет. Но не только ведь бизнес у него на уме».

Поставить себя на место миллионера-наследника он не успел. Дверь парадного подъезда распахнулась после первого звонка, словно Рене ожидал детектива в холле. В коридоре у лестницы хозяин познакомил Филла со своей сестрой, выходившей из столовой. Моника оказалась совсем не похожей на Рене: тоненькая и стройная, с миловидным лицом, она так кипела внутренней энергией, что казалась натянутой струной. Только глаза, круглые, под серыми крутыми полукружьями бровей, портили впечатление благородной аристократической утончённости. В ней явно течет кровь иного рода, да ещё и с примесью. Моника непосредственно и просто пригласила Филла и Рене в зимний сад, они устроились на камнях у пруда с рыбками. Журчит ручеёк среди цветной гальки, шелестят в зелени диковинные птички.

«Уютнейшее местечко, где можно снять любой стресс, компенсировать любое перенапряжение, – подумал Филл, вглядываясь и вслушиваясь, – Такие уголки надо создать в полицейских управлениях и участках. Многих глупостей удалось бы избежать». Первый же вопрос, заданный Моникой, укрепил догадку о том, что она не только внешне, но и внутренне не родственна Рене.

– Как вы думаете, Филл, удачно сравнение компьютерной игры с полицейскими расследованиями?

Рене усмехнулся с плохо скрытым неодобрением и сказал:

– Моника в нашем семейном бизнесе делает очень важную работу, заведует рекламой. А в рекламе самое главное парадоксальность, умение подавить самостоятельность воображения потенциального покупателя.

Итак, Рене даёт понять, что у Моники ничего не удастся узнать. Потому что мысли Моники бесконечно далеки от житейских проблем, она убеждена, что занимается самым главным делом в мире, что успех семьи зависит от неё. И всё, что происходит за пределами придуманного для себя мира, для неё не существует. А если что заметное и происходит, оно не задевает её. Совиные глазки Моники вовсе не признак того, что мудрость осеняет её хотя бы в лунную полночь. Завидный тип рассудка, закрывшегося в собственной ограниченности, как моллюск в раковине. Отсутствие интеллектуальной раскрепощённости – прямая причина физического здоровья, психической безмятежности, долголетия и прочего. Этой деловой даме не грозит конец, сравнимый с кончиной её отца. Ему расхотелось беседовать с Моникой, а с Рене в её присутствии не поговорить.

– Думаю, мне необходимо ознакомиться с историей вашей семьи, – без предисловий сказал Филл, – И если у вас имеется архив, в той части, что доступна постороннему…

Рене оторвал задумчивый взгляд от Моники, готовящейся задать очередной «парадоксальный» вопрос, и понимающе кивнул:

– К сожалению, мы с Моникой вынуждены оставить вас. Деловая встреча, отменить никак нельзя. Наш ангел-хранитель Энн-Лилиан поможет вам во всём. Семейный архив на чердаке, ключи у неё. Не уверен, что кто-то из ныне живущих Боровских заглядывал в него. В том числе и я. Какие в прошлом могут быть болезненные тайны? Распоряжайтесь им как сочтёте нужным, чувствуйте себя свободно. Энн-Лилиан найдёте на кухне.

– Прекрасно. Благодарю вас, – сказал Филл, – Рад был познакомиться с вами, Моника. Надеюсь, нам удастся ещё поговорить.

Рене поднялся с камня, протянул руку Монике. Она легко поднялась, блеснула на Филла круглыми глазками и грациозно удалилась из райских кущей. Рене на прощание кивнул головой; Филл успел уловить в его глазах тень страдания.

Вторая короткая встреча с Рене Боровским показала: наследник вовсе не рад обрушившейся на него самостоятельности. Он, несомненно, умный и проницательный человек. И что-то его гложет, чего он не показывает, как все сильные натуры. Но оно пробивается наружу в почти незаметных интонациях, во взгляде. Знающий его получше мог бы понять больше. Хорошо, если жена Рене не похожа на сестру. Нет, без знакомства с прошлым, на которое подвигла встреча со Слейтером, ничего не понять. Пока Филл Баркер нисколько не ближе к разгадке, чем Тимур Стоун. Он ещё с полчаса посидел у озерка, прошёлся среди оплетённых лианами пальм, полюбовался на пестроцветных попугайчиков и вышел из зимнего сада.

В коридоре на него смотрел ряд предков Боровских. Ефрем прав: мужчины рода очень похожи. Он узнал Рене; рядом, скорее всего, Ричард. Портрет Рене, выполненный рукой Слейтера, выражает спокойствие. А вот у Ричарда лицо озабоченное. Как у его сына сегодня. Где-то рядом место для портрета Греты. Что может дать беседа с женщиной, лишь пять-шесть лет назад вошедшей в странную семью, которую и очень большие деньги не освободили от несчастий? С каждым поколением портретный ряд погружается всё глубже в прошлое, унося с собой ответы на загадки, лишая вновь приходящих самой возможности ставить верные вопросы.

Столовая – полость, вырубленная внутри беломраморного айсберга. Кухня – музей современной пищевой технологии. И Энн-Лилиан, беспомощно растерянная среди рядов машин, печей, комбайнов. Экономка, выполняющая обязанности всех отсутствующих слуг, оторвалась от кнопок, по которым стучала чуть ли не кулаком, и обрадованно пошла навстречу Филлу.

– Здравствуйте, уважаемая хозяйка! Кроме нас с вами, во всём доме ни одного живого существа. Как я вас понимаю, – сочувственно сказал Филл, – Вся эта техника ужасна, рядом с ней нет домашнего уюта.

– Здравствуйте, инспектор, – дружелюбно ответила Энн-Лилиан, её тонкие руки протянулись к нему, – Я приготовила пирог с фруктами, сейчас будет чай. И не говорите мне, что уже позавтракали. Я их заставила оставить печь на газе, на ней и готовлю.

Филл помог старушке перенести пирог и посуду в столовую, занял место за большим мраморным холодным столом. Вскоре вошла Энн-Лилиан с чаем, и началась беседа, в которой один говорил, а другой слушал.

– …Ещё при господине Джеймсе в доме хозяйничали люди, а не бездушные автоматы. Повар, кухарка, другая прислуга. Мой отец распоряжался всеми кладовыми и подвалами, держал у себя все ключи. В комнатах для слуг жили пятнадцать человек. После смерти господина Джеймса подвалы засыпали, слуг уволили. Кроме тех, что жили в доме. Теперь осталась я одна, и хожу как тень. Сколько я промучалась, пока господин Ричард научил меня управляться с проклятыми кнопками! Одна посудомоечная машина отняла столько сил. Конечно, посудомойки народ неопрятный и вороватый. Но у меня-то глаза ещё есть! Да и поболтать было бы с кем.

Филл кивал, хмыкал и с удовольствием расправлялся с пирогом, запивая его густым ароматным чаем.

– Вас оставили на моё попечение? Им и гостя некогда приветить как полагается. Погоня за денежками любого погубит.

Филл согласно кивнул, похвалил пирог и сказал, что ему надо попасть на чердак и ознакомиться с архивом. Старушка освободила два ключа из связки на поясе и протянула ему.

– Память стала слабеть. Иначе я многое вам рассказала бы сама. Но и в архиве найдёте. Надо же, куда его засунули! Кто туда поднимется? Раньше был вход на чердак из кабинета господина Джеймса. Сейчас только с улицы.

Подняться по обледеневшей пожарной лестнице на высоту пятнадцати метров под пронизывающим зимним ветром оказалось делом непростым. Филл, с трудом удерживая ключи негнущимися пальцами, отомкнул внутренний замок чердачной двери, больше похожий на люк пассажирского самолёта, толкнул её и с облегчением вывалился на пыльный дощатый пол. Огромное, без перегородок, помещение сразу осветилось: за Баркером следил компьютер. Ни окошка для внешнего света, ни вентиляции. Дышится трудновато. На толстом слое серой пыли отпечатки ребристых подошв полицейских ботинок цепочками в разных направлениях. Следы команды Стоуна. Главное внимание они уделили периметру и трубе камина в дальней стороне.

Слева от входа груда антиквариата. Кубки, кувшины, прочая металлическая утварь, украшенная резьбой, инкрустированная блестящими камешками. Целое состояние. Рядом большой железный ящик, настоящий сейф. Следов рядом с ним не наблюдается. Шаги отражаются эхом от кирпичного свода, служившего когда-то укрытием при обороне замка от нападающих. От рыцарских времён осталась одна пыль. Крышка ящика-сейфа подалась легко, подняв едкое облачко. В ожидании, пока оно осядет, Филл прошёл к каминной трубе. Каменная кладка, стянутая железными поясами, имела одну задвижку. Он попробовал: она свободно двигалась вперёд-назад и, судя по размерам, закрывала весь дымовой проход. Закрыв заслонку, Филл вернулся к ящику.

Толстые тетради; пачки писем и деловых бумаг; оригиналы и копии полицейских документов почти полувековой давности. Вначале он вытащил всё содержимое и разложил на полу в соответствии с хронологией. Затем взялся за самые древние свидетельства семейной биографии. Пять или шесть часов пролетели незаметно. Если бы не чай с пирогом, он не смог бы осилить работу архивариуса в столь короткий срок. Сказав мысленно «спасибо» Энн-Лилиан, Филл аккуратно вернул бумаги в хранилище.

Предстояло осмыслить прочитанное, привести в нужную систему. Одно прояснилось сразу: никто не знает всего. Никто: ни Рене, ни Энн-Лилиан, ни Слейтер, ни полиция. Каждый обладает крупицей нужного знания. Как сложить отдельные частички в цельный кусок? Пространственный срез сделала полиция, он получился неживой, бессмысленный. Архив поможет оживить знание, материализовать призраки прошлого и покрепче ухватить ускользающий кончик нити. Тогда рассеется голубая завеса и он увидит, кто и каким образом расправился с Ричардом Боровским. И – почему!

Временные пласты, представленные поколениями Боровских, связаны одной тайной. Надо начинать с нижнего, фундаментального. Более ста лет тому… Барон Ленард де Борово. Один из первых родоначальников. Состоятельнейший владелец безымянного тогда замка. Богатство – семейный, родовой атрибут Боровских, изначально бывших де Борово. Богатство сделало их независимыми. Независимость, соединившись с генетически определёнными чертами характера, влекла к злоключениям и трагедиям. Избыток в одном компенсировался недостатком в другом.