Когда-то в Минной гавани

Умудренные опытом Феликса, случайно забравшегося в тихий час на верхнюю койку прямо под кабель-трассы, разбегающиеся по всему кораблю под потолочными переборками и являющиеся, тем самым, живыми крысиными магистралями, они принимают некоторые меры.

Первым делом по наущению Сира Питерского курсанты прячут все свои съестные припасы в верхнюю железную тумбочку. Во-вторых, устраиваются на ночь на средний труднодоступный для крыс, как сверху, так и снизу, ярус. Ну, а в-третьих, сняв, как и положено, с себя верхнюю одежду, способную привлечь внимание грызунов, с головой забираются под одеяло, плотно подвернув его со всех сторон под матрас.

Одним словом, на этот раз, курсанты, кажется, подготовились к встрече с Ларуней, как следует, и та, похоже, почувствовав эту напряжённость в их покоях, решила, не торопиться возвращаться к ним, дав им спокойно уснуть.

– Ты что-о-о… с ума сошёл? – возмущенно на весь кубрик в кромешной темноте сквозь зубы цедит Макар, проснувшись, видимо, от нечаянного толчка в спину.

– Да ничего я не сошел, – обиженно трёт быстро надувающуюся шишку на лбу от удара при вскакивании о верхнюю койку Стариков. – По мне, кажись, опять кто-то бегает.

– Кажись, кажись, – несколько успокоившись, ворчит тот.

– Креститься нужно, когда… кажется, – в шутку подхватывает Билл, спускающийся в этот момент в кубрик по трапу из офицерской кают-компании, где долго-долго не мог оторваться от финских развлекательных передач, принимаемых здесь на корабле на специально сконструированную местными умельцами антенну.

– Сам крестись, – сердито огрызается в ответ Феликс, – и вообще…

– Да, тихо ж вы все… – вдруг неожиданно воинственно включается в разговор Пашка и, бойко выбравшись из своего укрытия, с фонарём и ботинком в руках подскакивает к Старикову, – лежи смирно, не спугни!

Спустя секунду «вооружённые до зубов» ботинками курсанты в боевом весёлом возбуждении окружают Старикова.

– Да вы что… с ума сошли? – непроизвольно вжимается в скрипучий пружинный матрац. – Вы на кого охоту устроили?

– Да не дрейф, казак, – подбадривает его Билл, – атаманом будешь.

– Сейчас мы с твоей Африканкой живо разберёмся, – шепчет из-за его плеча Макар. – Она, похоже, и впрямь тебя полюбила.

Включив свет, Билл одним рывком срывает с обезумевшего от страха Феликса одеяло, и три пары толстых каучуковых каблука матросских «гадов» зависают прямо над ним. К счастью для последнего в койке у него никого, кроме него самого, естественно, не обнаруживается.

– Феликс, да ты… просто лунатик? – суетливо ощупывая каждую складку простыни, наволочки, матраса, а заодно и его безразмерных трусов-парашютов, выдыхает Макар.

– Да сам ты… лунатик, – беззлобно огрызается Феликс.

– Да тихо ж вы… – снова, на этот раз по-настоящему тревожно, прерывает веселье боевой Пашка. – Слышите? – прикладывает к уху рупором ладонь. – А ведь и действительно что-то шебуршит где-то тут, рядом.

Курсанты разом умолкают, столбенея от ужаса – прямо под самыми их ногами, кажется, действительно, кто-то явно и отчетливо чем-то хрустит, царапает и… попискивает.

Перепуганный Феликс, словно ужаленный, снова подскакивает на своем ложе и опять врезается любимой шишкой в верхнюю железную койку.

– Да угомонись ты, – сердито шипит на него перепуганный Билл, указывая своим дрожащим пальцем в сторону герметичного железного рундука с припрятанными в нём их продуктовыми припасами. – Кажись, там…

– Лунатик, лунатик, – с досадой на друзей шепчет, передразнивая Пашку, обиженный Феликс. – Креститься надо, крестится, – это он уже в сторону Билла, – а сами туда же – кажись, кажись…

Продолжая ворчать, он вслед за остальными бесшумно ныряет с койки на палубу и на автомате, подхватив свои ботинки-гады, также встает в боевую позицию напротив злосчастной тумбочки позади друзей.

– От-кры-вай, – командует Билл, и Пашка резко распахивает дверку.

Семь тяжелых матросских «гадов» двумя практически одновременными залпами влетают внутрь рундука, с грохотом врезаясь друг в друга, а заодно и в припрятанные там ими съестные припасы. Последний, восьмой ботинок, готовый к немедленному завершению боя, беспомощно за ненадобностью – внутри никого нет! – повисает в руке вечно витающего в облаках своих мыслей Феликса. Охотники с некоторым трепетом и сомнением опасливо окружают поле битвы, всматриваясь в развороченный под ударами судьбы сейф-тумбу.

Пашка, брезгливо поморщившись, первым тянет свой башмак из железного ящика и вдруг… по-девчоночьи противно визжит, роняя его прямо на ногу стоящего чуть позади Билла, и молниеносно бросается в сторону трапа на выход. Билл же, рыча и отплёвываясь от боли, непроизвольно нервно подскакивает на своем месте и, больно врезавшись головой в кабель-трассы, неуклюже валится вниз, всплеснув руками и случайно «топчет фазу»…

Весьма невысокий, внешне рыхлый, круглый и на самом деле очень добродушный Билл – мастер спорта по рукопашному бою. Взмах его руки равен удару молота. Никакая «фаза» – корабельный выключатель-рубильник, то есть! – не выдержит такого взмаха.

…Макар же, метнувшийся было вслед за Пашкой на выход, в темноте спотыкается об упавшего Билла и, по инерции выставив вперед руки, цепляется ими, по-видимому, за спину уносящегося в сторону трапа товарища, не давая тому убраться в проём тускло проникающего сюда света.

Буквально за мгновение до этого и погружения кубрика в темноту из рундука что-то, кажется, мелькнуло в их сторону, производя при этом странный неистовый боевой клич на ультразвуке.

Ещё секунда и… всё стихает!..

Переполох в курсантском кубрике чудесным образом достигнет ушей дежурного по кораблю, который, естественно, спешит на поиски источника. Увиденное им, после аварийного включения разбитого Биллом пакетника, станет главной новостью следующего дня для всего экипажа, да и не только для него.

…Пашка, стоя на четвереньках у нижней ступеньки трапа, усердно таранит головой косяк чуть приоткрытой входной «броняшки» – двери кубрика, то есть.

Билл, с воинственно намотанным на руку, Бог-весть, откуда взявшимся у него ремнём, затравленно выглядывает с нижней койки в дальнем углу кубрика, а Макар, к удивлению всех, плотно укутанный своим и Феликса одеялами, лежит поперек их коек в среднем ярусе неподалёку от открытой тумбочки.

Феликс же, брошенный и забытый всеми, стоит один одинёшенек посреди кубрика с высокоподнятым ботинком над головой и с ужасом взирает на свои не по размеру огромные синие форменные трусы, повисшие на его почему-то глубоко втянутом внутрь и без того дохлом животе. Там, на самом интересном месте с внешней стороны, намертво вцепившись лапами в хлопчатобумажную ткань, с любопытством озираясь по сторонам, висит их замечательная приятельница с белой правой задней лапкой. При этом, несмотря на её небольшой вес, его семейные парашюты медленно, но неуклонно по закону всемирного тяготения ползут вниз. Ощущая полную свою беспомощность – не лупить же себя ботинком по сокровенным местам! – курсант в какой-то критический момент времени с обреченным воплем подпрыгивает и, вывалившись из своей «набедренной повязки», зависает, в чем мать родила, на ручках аварийного люка на потолочной переборке. Ларуня же, ощутив твердую поверхность под собой, как истинная хозяйка ситуации, неспешно следует к злосчастному рундуку, где издевательски неспешно и легко пролезает в незамеченную никем малюсенькую щель в его основании.

Остаток ночи свет в кубрике курсанты не гасят вовсе. Всё это время они посвящают тщательнейшему исследованию кубрика в поисках других возможных входов и выходов в него.

После бессонной ночи весельчак Пашка перестаёт хохмить по поводу пришествий зверя, решив, видимо, что это он «накаркал» появление Ларуни своим глупым спором. В связи с этим он всю следующую неделю по мудрым советам моряков посвящает установке везде и всюду на подходах к кубрику специальных петель-ловушек.

Феликс же, напротив, по-своему расценив свою популярность у грызуна, каждый раз перед сном незаметно стал засовывать небольшой кусочек мякиша хлеба, дабы задобрить свою незваную гостью, в подмеченную им щель, после чего непрестанно плотно затыкая её корабельной ветошью.

К счастью, ни в эту, ни в следующую, ни в какую другую ночь в течение всей их практики Ларуня больше ни разу не попалась им на глаза, по-своему, похоже, оценив труды курсантов. В результате к концу практики про неё все несколько позабыли, во всяком случае, перестали думать и говорить постоянно, а, если и вспоминали, то больше с беззаботным хохотом и даже приязнью.

Так, незаметно пришло время прощаться с Минной гаванью и замечательным, хотя уже и списанным с плавсостава, славным боевым тральщиком. Наступает крайний, как говорят моряки, а попросту последний день практики. Личный состав корабля по случаю выходного воскресного дня практически весь убывает в увольнение. На корабле остаются лишь дежурная вахта, да занятые сбором домой курсанты. Погода стоит на редкость отменная: солнце сквозь белоснежные перьевые облака богато одаривает верхнюю палубу приятным мягким тёплым светом. Ни жарко, ни холодно – что ещё нужно для полного счастья? – самое время напоследок позагорать подальше от посторонних придирчивых глаз командования на ходовом мостике давно забытой всеми посудине в кругу друзей.