Былое

трусах деда и, естественно, он был при них!

И вот в какой-то момент, когда мы, сходясь в камышах от разных концов сетей, оказались метрах в трёх друг

против друга, я вдруг увидел, что кончики усов деда встали торчком, выражая крайнюю изумлённость. И только

потом на лоб поползли его глаза и сделались круглыми

как пятаки! Затем он быстро опустил в воду руки, и по по-зе было видно, что он зажал их где-то между ног. На мой

немой вопрос дед шёпотом проговорил: «Пымал!».

– Что поймал-то, Иваныч?

– Рыбу пымал! В трусы заскочила!

– Так вынимай потихоньку!

– Боюсь, убегёт!

– А ты низ зажми и через резинку доставай!

И вот дед осторожно вынул одну руку из воды, другой под водой он продолжал зажимать низ, а вынутой рукой полез сверху под резинку своих необъятных трусов. Я

с интересом наблюдал за его манипуляциями. Довольно

35

долго он шарился в трусах, тихо матерился и вдруг, вода

между дедовым пузом и резинкой вскипела, оттуда вертикально вверх вылетел небольшой сазанчик и проскользнул как молния вдоль груди и носа Дмитрия Ивановича.

Мне даже показалось что, пролетая мимо носа деда, он

пару раз хвостом успел по нему щёлкнуть, прежде чем

упал в воду! Дмитрий Иванович сгоряча бросился за ним, погрузившись в муть с головой, но не тут-то было! Когда

он поднялся после неудачных догонялок на ноги, видуха

его была даже потешней, чем в начале эпизода. Его выра-зительные усы уныло висели на полшестого, он виновато

посмотрел на меня, умирающего от хохота, и изрёк:

– Как же больно этот паразит своим хвостом врезал

мне по помидорам, когда брал старт наверх!!

Я заугорал ещё сильнее!

***

Следующие страницы, пожалуй, посвящу тому, что

запомнилось мне из деревенских приключений, когда я

проводил там последующие каникулы: после 5, 6, 7 и 9-го

классов.

Вряд ли я правильно вспомню всё в хронологиче-ской цепочке событий, да это и не так важно.

На каникулы летом 1960-го, если мне не изменяет

память, в Вологодчину мы поехали втроём: мать, я и ше-стилетняя Татьяна.

В тот приезд работы, которая доставалась на мою

долю, было уже поболе. Я стал привлекаться к покосным

работам. Сначала мне доверялось загребать скошенное

сено, стоять на стогу, принимая сено и формируя стог; иногда доверяли косу, но не очень-то пока у меня получалось. Зато на всех остальных делах, которые, считалось, мне по силам спрос был по полной программе, да я и сам

понимал, что кормёжку надо отрабатывать и эту нескон-36

чаемую деревенскую работу надо делать, потому что летний день зиму кормит.

Тем не менее, находилось время и для прочего времяпрепровождения.

Помню, именно в том году я со сверстниками, купа-ясь однажды на плёсе под деревней, полез в спор, что до-нырну до дна этого плёса, которое считалось чуть ли не

самым глубоким в Куноже. Деревенские побаивались его

глубины, плёс этот был пляжным местом под деревней, и

время от времени в нём тонули пьяные мужики и прочий

народ. Вроде бы это был почти нормальный естествен-ный отбор, тем не менее, ребятишки, запуганные родителями, далеко заплывать и нырять в этом омуте боялись.

Мне тоже было боязно, наслушавшись всякого про эту

глубину, но, как говорится «слово не воробей», я ляпнул, что достану дно на середине омута и отрезал себе пути к

отступлению. Под пристальными взорами собравшихся

на берегу пацанов и девчат я поплыл на середину плёса.

Надо сказать, к тому времени я уже уверенно плавал

и нырял. У себя дома в Шахтах мы с приятелями на ста-вах играли в квача (в других местах эта игра называется

салки) в воде, и в этой игре я поднаторел в нырках на

дальность и длительность нахождения под водой. Тем не

менее, страх перед этим омутом таился где-то внутри, и

прогнать его совсем не получалось. Я долго не решался на

погружение, но, когда с берега пошло откровенное улюлюканье и подначки, я набрал побольше воздуха и ногами вниз пошёл ко дну.

Омут оказался не таким глубоким как его расписы-вали, видимо, потому я достиг дна раньше ожидаемого и

ткнулся ногами в дно довольно резко.

Дно плёса оказалось заваленным топляками от мо-левого сплава леса, левая моя нога проскользнула между

брёвнами, правой я давнул на одно из них, брёвна ше-вельнулись и зажали мою левую. Первое впечатление, подогретое страхом, было такое, что кто-то внизу схватил

меня за ногу лохматой и корявою рукою! Я чуть было не

37

заорал благим матом! Но ума хватило не орать. Я ощупал

то, что подо мной находилось и быстро всё понял. Воздух

был на исходе, секунды страха тоже видимо съели часть

кислорода, надо было как-то вырываться из плена. Первая попытка успехом не увенчалась, толчковая правая со-скользнула с бревна, и выдрать зажатую левую не удалось. Воздуха в лёгких почти не осталось, и я сообразил, что шансов вырваться у меня всего один: если вторая попытка не удачна, я хлебну и……

Постаравшись устроить свободную правую ногу на

бревне понадёжнее, я присел пониже и что осталось сил

рванулся вверх, Ободрав шкуру на выступающих боковых

косточках, что выше стопы, до самой кости я всё-таки вы-рвался из тисков и, отчаянно загребая, стал всплывать.

Вдох вынужден был сделать у самой поверхности, в лёг-кие рванулся воздух пополам с водой, боль от такого

глотка в груди была неимоверная, но главное-то…– жизнь

продолжается!

Другой эпизод, относящийся к этому лету связан с

пьянкой.

В Вологодских деревнях, по крайней мере, в местах, где жили тогда наши родичи, праздновались все Совет-ские и все церковные праздники. Кроме них каждая деревня имела сугубо свои, только этой деревне присущие

праздники. Я толком не помню мотивации этих гуляний, но они были, и праздновал их народ с размахом, по-русски. На праздники деревни приглашались гости из со-седних деревень, и народу иногда собиралось раз в несколько больше, чем население именинной деревушки.

Вот на такой праздник, в соседнюю Зубариху нас и позвали. Позвали вообще-то парней и девушек Викторова возраста, но я, как гость и брат Виктора, был прихвачен при-стяжным.

До Зубарихи было километров пять, и мы влёгкую

одолели это плёвое расстояние пёхом.

38

Праздник начался с самодельного деревенского пи-ва. Потом были танцы, песни и показательные бои парней с кольями в руках. В пылу показухи кто-то кому-то

попал не по правилам, показуха тут же переросла в бой

реальный, но увечий, слава Богу, не состоялось. Горячие

головы поостыли, и парни пошли пить мировую. Не помню кто, но меня угостили этим самым пивом. Пилось оно

как добрый квасок, я с жажды припал и… приплыл! Всё

предыдущее происходило вечерком, очнулся же я уже

поздней ночью. Только встал на ноги, как мне стало до

ужаса дурно, я вывернулся почти на изнанку, но зато чуть

позже полегчало и я огляделся.

Оказалось, что нахожусь внутри недостроенного

сруба, на голой земле, среди здесь же ночующих овечек и

коз. Выйдя наружу, я понял, что глухая ночь, все спят и

где наши, возможно сам Господь не ведает. Далее я понял, что мне становится ужасно холодно и пора что-то

предпринимать.

Где искать своих, и в Зубарихе ли они, я не знал, поэтому после некоторых раздумий решил идти домой, в

Свертнево, тем более что ночная прохлада стала донимать всерьёз. Заблудиться я не опасался, дорога была од-на, закавык вот только было несколько: один…, в лесу…, тёмная ночь…! Слава Богу, в кармане у меня лежал фонарик по кличке «Жучок». Это была такая электромехани-ческая штучка, которая давала слабенький пучок света, пока ты усиленно работал рычагом её динамо-машинки.

И я пошёл, подсвечивая себе Жучком, по пустынной

лесной дороге.

Прошёл я примерно половину пути, как вдруг впереди, в слабом луче фонаря вырисовалась фигура, конту-рами напоминающая волка! Я в ужасе застыл как вкопанный!

Волк сидел и смотрел на меня горящими глазами, шерсть его переливалась мерцающими бликами в слабом

свете моего хилого фонаря, который я нещадно жал и

жал в своей ладошке, боясь, что, как только он погаснет, 39

волк тут же на меня и бросится. Однако рычаг фонаря с

каждой секундой нажимался всё тяжелее и тяжелее, и

хоть я и пытался перебрасывать его из руки в руку, силы

мои скоро иссякли, да и рычаг почти заклинило. Наступил час «Х»!

Сколько прошло времени, пока я стоял и уничтожал

перегрузками фонарь, трудно сказать – мне показалось, пролетела вся вечность.

Когда фонарь исчерпал себя вконец, и наступило

полное безмолвие, я стал озираться в поисках дерева, на

которое можно было бы взметнуться, но такового вблизи

не было. Не выпуская волка из вида, я стал медленно-медленно пятиться в сторону ближайших деревьев. К

этому времени короткая северная ночь пошла на убыль, проклюнулась сумеречная видимость, очертания деревьев и кустов стали понятнее, и я начал кое-что соображать.

Первое, что до меня дошло – волк за всю эту вечность

даже не пошевелился! Даже не вякнул, а просто сидел и

пялился на меня своими горящими глазищами! Я перестал пятиться, постоял какое-то время, пока рассвет не

набрал большую силу и тихонько пошёл вперёд.

Волк не двигался. Я сделал ещё несколько шагов в

его сторону и в свете всё разгорающейся зари вдруг увидел: да вовсе это и не волк! Это ПЕНЬ!

Обычный трухлявый обгорелый ПЕНЬ!! Его обгоре-лые чешуйки и давали те блики в луче фонарика, которые

я принял за переливающуюся волчью шерсть.

Как же я его пинал! Пинал до тех пор, пока не почувствовал, что ногам очень больно, а пенёк уже сравнял-ся с землёй! Тем временем стало совсем светло, я почувствовал громадное удовлетворение от созерцания обломков пня под ногами и, подпрыгивая, погнал свои ноги в

такое родное Свертнево!

С кем я приехал в Свертнево на следующий год, точно не помню, вроде бы с двоюродной сестрой Надеждой и её придурком мужем Колей.

40

Первым ярким эпизодом в той поездке был полёт от

Вологды до Тотьмы на самолёте. Это был мой первый в

жизни полёт, лететь пришлось на биплане АН-2, над Во-логодскими лесами и болотами.

Оговорюсь сразу же по поводу придурка Коли. Тогда

я, конечно же, не смел вслух так говорить, но видит Бог, такого идиота я в своей жизни больше и не встречал!

Бедной сестре моей пришлось прожить с этим мужиком, по-моему, почти кошмарную семейную жизнь. Правда, оценку такую я смог дать её жизни значительно позднее, когда вырос и стал кое-что соображать в вопросах семейной жизни.

Итак, о полёте. Конечно же, выигрыш во времени в

сравнении с пароходом был несомненен: пароходом –

сутки, самолётом – час! Но для меня по комфортности

поездки тогда всё произошло с точностью до наоборот.

Эти воздушные ямы на границах суша – болото через 15

минут из часового полёта начали меня так выворачивать

наизнанку, что выйти из аппарата самостоятельно после

посадки я практически не мог! Говорят, я был даже не

бледный – я был зеленее любого крокодила на планете!

Сто раз за этот полёт я вспомнил, что назван родителями Валерием в честь Валерия Павловича Чкалова из

расчёта, что когда-нибудь вдруг стану как он, лётчиком!

И двести раз сказал себе – Да ни за что! Да никогда!!

Помню, умолял двоюродную свою сеструху на обратном пути плыть! Плыть хоть на лодке, хоть просто

вплавь, но только не на самолёте!!! И она, глядя на мою

зелёную рожу, это торжественно и железно обещала. Забегая вперёд, скажу – обещание не было выполнено.

На пути назад они с мужем запаздывали с выходом

на работу и, не взирая на мои мольбы, затолкали, буквально, меня снова в самолёт. К удивлению моему, из ча-са обратного пути меня полоскало всего 15 минут и того

кошмарного состояния, что я испытал месяцем раньше, уже не было. Забегая ещё дальше, я скажу, что больше

никогда в жизни я не испытывал ничего подобного во

41

время полётов, как тогда на АН-2, на маршруте Вологда –

Тотьма. Вестибулярный аппарат человеческий, оказывается, поддаётся дрессировке!

Теперь, углубившись в воспоминания, я точно

вспомнил, что в тот раз в Свертнево я ездил под предво-дительством сестры Надежды, дочери дядьки Арсёна, и

мужа её Николая и пробыли мы там в рамках длительно-сти отпуска Николая.

Прибыли мы в тот год прямо к сенокосу и дядька

Арсён сразу же вручил мне соответствующий подарок. Он

знал, что я еду вместе с Надеждой и специально для меня, под рост, изготовил косу. Кроме того, он заявил, что лично займётся моим обучением косьбе. Без «Б» скажу – к

концу покоса я уже почти не отставал от Виктора Арсень-евича, который тем летом женился, и на свадьбе которого

мне довелось погулять.

Если верно вспоминаю, именно в то лето у меня

проявился жгучий интерес к деревенским лошадям. Мне

ну очень захотелось так же легко и лихо скакать на них, как я это видел в тогдашних кинофильмах про Чапаева, Павку Корчагина, Александра Пархоменко, Олеко Дун-дича, Григория Котовского и других. Тогда лихая Красная

конница скакала на экранах кино почти во всех военных, да и невоенных фильмах.

Я и предыдущий год пытался садиться на лошадь

верхом, но пара чувствительных падений только при посадке на лошадь охладила мой интерес. Теперь же, став

повзрослее, я поставил перед собою жёсткую задачу: этим

летом я должен научиться скакать верхом!

И начались мои «хождения по мукам!». В то лето я

падал много и больно! И уже не при посадке, а на скаку.

Но из всех падений в то лето мне запомнились особенно, пожалуй, два.

Как-то раз кто-то из взрослых поручил нам, пацанам, пригнать с дальнего луга 5 или 6 лошадок. Так вышло, что лошадей было пять, а уздечек набралось только

42

четыре. Я к тому времени считал себя уже умелым кава-леристом, в ватаге подрядившихся пацанов был старший, и взял на себя обязательство обойтись без уздечки, огра-ничившись куском верёвки, кою вместо узды вложил своей лошадке в рот. По тем же причинам из пяти коней я

выбрал под себя самую норовистую. И мы поскакали.

Я отчётливо понимал, что мне, главное, не дать своему молодому и горячему коньку освободиться от верёвки, что была у него во рту вместо узды. И это мне удавалось, пока мы скакали по лесным дорогам-тропинкам. Но

только мы ворвались в деревню, а именно это мы с пацанами изображали (мы с гиканьем и свистом врывались в

населённый пункт, занятый белыми), как мой скакун, падла, так умудрился изогнуть свою шею, что моя спасительная верёвка у него изо рта выскочила и он, почувствовав свободу, ринулся куда глаза глядят. А глядели его

глаза на любимую конюшню, что маячила распахнутыми

воротами аккурат посреди деревни, а перед воротами ко-нюшни блестела изрядная лужа, воды в которой было

меньше всего, зато грязи и навозу-то…!

Как скакал мой аргамак лихим намётом, так, не

сбавляя хода, и полетел в свою «Альма Матер»!

Я только и успел выставить перед собой руки, чтобы

хоть не лбом втюхаться в верхнюю перекладину ворот! От

удара ладонями о перекладину и лбом об свои ладошки у

меня искры веером посыпались из глаз! Меня словно

ветром с конька сдуло, и я по самые ноздри, лёжа на

спине, оказался в той самой луже из грязи и навоза! Слава Богу, меня при ударе отбросило изрядно назад, и я

спиной не упал на нижний брус коробки ворот – вряд ли

мой позвоночник этот удар бы выдержал. Да и лужа, какой бы она ни была вонючей, а спасла меня практически

от того же – я остался цел, хоть и по уши в конском дерь-ме!

43

Другое падение в тот год было более смешным для

свидетелей моего полёта, хотя при нём пролилось сколько-то моей любимой крови.

Мы, примерно той же компанией, перегоняли несколько лошадей в соседнюю деревню Игрово, где, к сло-ву, жила моя родная тётушка Матрёна Ефимовна. До Игрово было около 3-х километров, дорога вполне извест-ная. В основном это была узкая лесная дорога и лишь за

речкой на пути лежала красивая, вытянутая полянка, на

которой можно было разогнаться в галоп наперегонки, рассыпавшись в подобие казачьей лавы. При въезде на

поляну мы остановились, выстроились в шеренгу, я

свистнул, и мы понеслись! Я скакал крайним справа, жеребец по кличке Серый подо мной был молод и силён, за-езд мы явно выигрывали! Вот уже недалеко конец поляны, финиш и я лечу прямо к победе!

Ан, нет! Мой Серый во весь опор прёт прямо на густой здоровенный куст в конце поляны.

Я уже немного знал этого упрямца – в такой ситуации лучше не пытаться силой уздечки воротить его от куста влево или вправо, лучше дать ему самому свободу вы-бора: пройти слева или справа от препятствия. Я отпустил

натяг узды и Серый, прибавив ход, пошёл влево от куста.

Что его, козла, перед самым кустом заставило переменить

своё решение – не знаю! Только он так резко тормознул и

ушёл вправо, что я даже «мама» вякнуть не успел, как

мордой вперёд влетел в куст, кувыркнувшись через уши

своего коня! Одет я был совсем легко, куст попался жёсткий и колючий, выбрался я из него весь в крови и одежда

моя почти вся, может кроме трусов, приказала долго

жить!

Я упоминал, что в этот год Виктор женился на своей

Валентине, к которой в соседнюю деревню Аниково иногда брал и меня, когда ездил к ней на свидания. В планах

подготовки к свадьбе был пункт про рыбу на угощение

гостей. Холодильников тогда не было, рыбу предстояло

44

изловить непосредственно перед событием. Оказалось, что предусмотрительный дядька Арсён ещё два года

назад, когда был в гостях у моего отца в Шахтах, умудрился раздобыть там немного взрывчатки, которой

как раз и ловить рыбку-то.

Накануне свадьбы двумя возами мы поехали «на

рыбалку».

Это была скверная охота.

Не стану описывать подробности этого рыбьего

убийства, рыбы мы тогда привезли из Сосновской глубины на три свадьбы, но горечь от содеянного пришла через

три дня, когда я пришёл к Сосновской яме на рыбалку с

удочкой. Погода в тот день была тихая, и ещё за полки-лометра я стал ощущать запах тухлятины. Не сразу я понял, в чём дело и только вплотную подойдя, увидел более

чем печальную картину: на берегах плёса и ниже по течению всплошную лежала вздувшаяся мелкая и крупная

рыба – следы нашего взрыва. Вонь была нестерпимой, картина была удручающей, настроение – хлам! Тогда я

понял – мы совершили вопиющее браконьерство.

А незадолго до свадьбы, может за неделю, мы с Виктором были на рядовой рыбалке с острогой, днём. Вода в

Куноже практически всё лето прозрачная и острога там

годится в любое время, если вода не замутилась, скажем, от дождя.

Виктор в плоскодонке сплавлялся по середине речки, наклонившись над водой и высматривая подходящую

добычу, я шёл по берегу. Совсем рядом с деревней, на

глубине около полутора метров, он увидел щучий хвост, торчащий из травы. В том месте течение было довольно

быстрым, Виктор не был готов к поражению цели, поэтому причалил, передохнул, проплыл малость против тече-ния и, взяв острогу наизготовку, снова поплыл над тем

местом. Вот, вижу, он бьёт… и чуть не выпадает из лодки, так сильно щука рванула острогу из его рук!

–Ого! Да здесь не щурёнок, а целый крокодил!

45

–Давай-ка, братан, ныряй за ней, похоже, она слабо

сидит на остроге! Можно упустить!

Я разделся и нырнул. Ближе ко дну я открыл в воде

глаза и ужаснулся: прямо у моего лица я увидел раскры-тую громадную щучью пасть и её злющие глаза! Мне показалось, что моя голова в эту пасть спокойненько поме-стится! Я шарахнулся от этого чудища как чёрт от ладана!

Оказалось, что Виктор убедился как-то, что щука сидит на остроге крепко и, не дожидаясь пока я там внизу

засуну щуке в жабры свою руку, как было обговорено, начал её, родимую, поднимать.

Видимо, от боли и досады, что её ждёт сковородка, щука так широко раскрыла свою пасть, как только могла!

Я потом перекрестился, что мне не пришлось там, на дне, брать её за жабры. Что бы было при этом с моей рукой –

трудно даже представить! В этой крокодилице оказалось

около 7-ми килограммов веса!

Хорошо помню, как свободно она поднимала меня, лежащего на ней на песчаном берегу, и как потом её хвост

бил по моим пяткам, когда, подвесив щуку на верёвке через плечо, я тащил её через деревню к дому дядьки Арсёна.

Кстати, о злющих щучьих глазах. Много лет спустя, в

одну из наших поездок с Тамарой на машине от Уфы на

Михайловку, мы с ней остановились пообедать на берегу

небольшого озерка под Самарой. Пока она собирала стол, я решил освежиться в воде, взял мыло, зашёл по грудь в

воду и стал мыться. Вдруг я почувствовал, что кто-то

злобно смотрит на меня. Именно злобно, да так, что хо-лодок по коже. Я начал озираться на берег – может в кустах кто сидит? – Нет никого! А ощущение недоброго и

пристального взгляда откуда-то не проходит!

Крепко стало не по себе! Я уже хотел выбираться на

берег, как вдруг увидел в воде здоровенную щуку. Она

стояла у самого дна, в метре от моих ног и злобно пяли-лась на меня! Её глаза мне показались какими-то жёлты-ми, как у рыси! А уж злобы- то в них!

46

Я сделал к ней шаг, и она исчезла. А ощущение её

злобного взгляда ещё долго не проходило и эти жёлтые

глаза…!

После 7-го класса попутчиков до Вологды мне не

нашлось, и я уговорил родителей, чтобы меня отпустили

в дорогу одного. Помню, мать пришила к моим трусам

кармашек на булавке для хранения там денег и ещё лучше помню, как ночью, в поезде во время сна, булавка рас-стегнулась и впилась мне в лобок, да так, что я чуть не

свалился со второй полки, где мирно спал!

Путь до места через Москву, Вологду, Тотьму я и

сейчас помню в подробностях и тогда, польщённый доверием родителей, проделал его без сучка-задоринки и ту-да, и обратно.

В том году мне было уже 14-ть, контакты с Мишей

Яроцевичем кое-какой след оставили, интерес к противо-положному полу приобрёл выраженные черты.

В Свертнево и в Игрово в тот год гостила уйма народу, и разных девчат в этой уйме было подавляющее

большинство.

Мне, помню, приглянулась одна ленинградка по

имени Лариса. Она гостила в Игрово в доме моей тётушки

Матрёны Ефимовны. Невзирая на всякую деревенскую

работу, какой по-прежнему было невпроворот мы, молодёжь, находили время для всевозможных развлечений и

танцы в них были на первом месте. Кроме того, я не забывал о рыбалке, о лошадях, о грибах и прочих мелочах, которые мне нравились.

Однажды поздно вечером после танцев в Свертнево

небольшая группа молодёжи, Лариса и я в том числе, пошла в Игрово.

Незадолго до этого в деревне начали муссироваться

слухи о появлении в округе медведей. Медведи в тех дремучих лесах водились всегда – не в диковинку, но в том

году у них был явный «демографический» всплеск.

47

Итак, уже в глубоких сумерках мы пошли по довольно глухой лесной дороге в Игрово.

Дорогу я знал замечательно и решил сыграть потрясную, на мой взгляд, шутку!

На одном из поворотов дороги я незаметно отстал, срезал путь через лес, и оказавшись впереди сел в засаду у

самой дороги, в густом тёмном кусту. Показалась компания. Лариса с какой-то подружкой, чуть отстав от остальных, шла позади группы – идеальный вариант для заду-манного мною!

Я пропустил всех, а когда с кустом поравнялись мои

девки, зарычал в кусте изо всей дурацкой мочи и, треща

сучьями, выскочил на дорогу!

Подружка Ларискина взмокла от страха во всех местах одновременно, завизжала так, что у меня засвербело

в ушах, и бросилась бежать, не разбирая дороги. И коль

дорогу перед собой не видела, тут же впоролась по колено

в лужу и упала, замочившись и испачкавшись по самые

глаза! (Позже Лариска по секрету поведала мне, что по-дружка её была даже рада, что замочилась в луже, ибо

этим замаскировалась сырость в трусах).

У Лариски в руке была авоська с двумя полулитро-выми бутылками с молоком на мою беду. Со страху она

так неловко мотнула этой авоськой, что попала мне бутылками точно по голове и бросилась бежать откуда

пришли! Компания, что ушла немного вперёд, тоже ринулась наутёк, и мне большого труда стоило всех остановить и объяснить, что это была всего лишь шутка!

И хоть голова моя гудела от удара бутылками, в следующий момент мне пришлось бежать ещё быстрее, чем

Лариска с подругой, потому что они всерьёз бросились на

меня с кулаками вымещать свой дикий страх, перенесён-ный минуту назад!

А ухаживания мои за Питерской дивчиной, увы, прекратились по причине жёсткого отлупа. Похоже, на

той дороге обмочила свои трусы не только Ларискина по-дружка, но и она сама.

48

А медведи в тот год в округе действительно были и

об этом следующие эпизоды.

Буквально через пару дней я увидел, что добрая половина населения деревни собралась у крайней избы и

толпа эта возбуждённо гудит. Я тоже пошёл погудеть.

На телеге посреди толпы лежала туша здоровенного

домашнего поросёнка. Я не сразу понял, что же в этом

интересного, но потом увидел глубокую рану на загривке

порося, и незнакомого мне мужичка, который отчаянно

матерясь что-то рассказывал.

Оказалось, это был мужик из соседней Зубарихи, который рыбача сплавился в своей лодочке почти до Свертнево. Примерно в полутора километрах по реке выше

Свертнево он услышал в лесу истошный визг поросёнка.

Тем летом, как и в прошлые года, упорно ходили

слухи о сбежавших из мест заключения бандюках и о том, что опасно шляться по лесу и по реке одному. Мои тётушки неоднократно меня этим пугали. Я же, уходя от деревни, бывало, за 10 км., иногда эти байки вспоминал, но

рыбацкий азарт был сильней страха перед возможной

встречей с беглыми ЗК.

Вернусь, однако, к рассказу зубаритянина.

Первое, что ему пришло в голову, когда он услышал

визг – беглые режут порося!

Мужик прошёл кое-какие дороги войны, был не

робкого десятка и, короче, по-пластунски, пополз на шум.

Метрах в ста от берега он увидел, что вовсе не бан-дюки терзают порося, а здоровенный Миша!

Миша не ЗК, он тут же учуял конкурента и пошёл на

него в атаку! – Мужик на дерево! Медведь походил под

деревом, порычал на мужика, конкурента, как ему казалось, и вернулся к добыче, которая признаков жизни уже

не подавала. Миша выгрыз из холки поросёнка сколько

захотел, попытался оттащить тушу подальше от мужика

на дереве, но скоро умаялся и бросил это занятие. Забро-49

сав порося кое-как землёй и листьями, медведь подошёл

под дерево, на котором трясся зубаритянин, порычал

грозно, как бы говоря – тронешь моё, пасть порву! – и удалился. А свидетель Мишиного безобразия выждал, слез с

дерева и прямиком в Свертнево. Мужики-свертневцы вы-слушав его, хотели было рядом с тушей организовать засаду, зная Мишкины повадки, который дня через три-четыре должен был явиться к протухшему мясцу, да за-ленились и ограничились тем, что съездили да привезли

порося в деревню.

Надо сказать, что глубокая кровавая рана на холке

бедного хряка была очень впечатляюща!

Я сразу же вспомнил именно её, когда, через несколько дней, на рыбалке, один, наткнулся на медведя.

Самый дальний участок реки, куда я иногда доходил

вниз по течению, переходя от переката к перекату, назывался Глушицы. Название это точно отражало суть места.

По реке это была примерно середина расстояния между

соседними деревнями – Свертнево и Аниково. Лес в Глу-шицах был старый, тёмный и сырой. Вдоль левого берега

неширокой полосой тянулась кочковатая луговина, которую в покос выкашивали. Если по воде, в тройке километров выше от Глушиц – плёсо Сосновское, между ними

Кунож делает большую петлю. По суше от Сосновской

глубины до Глушиц, срезая петлю, идти с километр.

Спрямляющая тропка уходила немного от реки и поднималась в лес, откуда можно было видеть почти все луго-вые пространства: Сосновские и Глушицкие. Пейзаж был

отменный и я, попадая в те места, неизменно останавли-вался, подолгу смотрел на эту красотень и только потом

шёл дальше, на знакомый перекат, где всегда выуживал

несколько красавцев-хариусов.

Вот и на сей раз, я остановился у знакомой сосны и

стал осматривать ландшафт.

Скоро на лугу, метрах в пятистах, сквозь редкие ку-сточки я увидел какую-то тёмную фигуру.

50

Сначала я принял её за человека, что-то собирающе-го с земли, но вот фигура встала на четвереньки и вышла

из-за кустов. Я присел от неожиданности – медведь!

Я прикинул ветер – слава Господу, тянет от реки на

лес и зачуять меня Миша не должен!

Я затаился. А Мишка добрёл до большой луговой

кочки, ударом лапы смахнул её наполовину и совсем по-человечьи сел возле неё на задницу. Далее он запустил

переднюю лапу в кочку, выгреб из неё ком земли и язы-ком стал этот ком вылизывать! Я вспомнил, что в каждой

почти такой кочке живут мелкие муравьи, и там всегда

навалом совсем уж мелких ихонных яиц. Вспомнил, что

медведи любят лакомиться муравьиными яйцами, и мне

стало ясно – Миша обедает!

Меж тем медведь от кочки к кочке перемещался тихонько в мою сторону, и я сообразил, что пора смываться.

Тихо-тихо я попятился в глубь леса. Примерно в двух километрах сзади меня была дорога Свертнево – Аниково.

Вскоре я на неё вышел и, часто оглядываясь (чем чёрт, т.е. Миша, не шутит!), пошёл домой, Рыбалка в этот день

состоялась не в запланированном объёме.

В тот год Виктора в Свертнево не было. Женившись, он переехал с женой в Тотьму. К тому же, он закончил

свой лесной техникум, устроился в Тотьме на работу, получил там жильё, т.е. стал жить обычной взрослой жизнью.

Мои повзрослевшие сверстники и братья-сёстры

были в тот год чаще, чем в прошлые годы припаханы на

деревенских работах, а в свободное время им было просто

лень шляться со мной по реке, по лесу, тем более что де-ревенские взрослые постоянно внушали своим чадам такую мысль: – Рыбка, да рябки – улетят деньки!

Я же старался так себя вести, чтобы дядька мой и

жена его, тётушка Анфиса, были моим усердием довольны и не препятствовали мне делать вылазки на рыбалку, 51

по грибы. Мне удавалось мирное сосуществование даже с

несколько привередливой тётушкой.

Во второй половине августа дядька Арсён достал из-под замка своё ружьё и разрешил мне с этим ружьецом

поохотничать. С превеликим удовольствием я иногда

удачно охотился на Куноже на диких утей. И это было актом весьма высокого доверия!

Итак, в тот год я часто предпринимал походы по ре-ке и лесу в окрестностях Свертнево в одиночку. Сначала

это немного тяготило меня, но потом я начал находить в

одиночных походах даже некий кайф.

Я упоминал про то, как жеребец по кличке Красавчик однажды не стал меня убивать, прижатого к стенке

избы за то, что я исподтишка оскорбил его тычком в задницу колом.

В тот год я не участвовал в заготовке ивовой коры.

Её заготавливают в начале лета, когда в ивах ещё идёт

интенсивное сокодвижение. Виктор с отцом сами загото-вили уйму снопов коры и, когда они высохли, настала по-ра вывозить их из леса и сдавать заготовителю, которым

дядька-то мой и был в то время.

Виктор прибыл для этих целей из Тотьмы, и мы поехали в лес. Телег с нами было три: две больших четырёх-колёсных и одна компактная двухколёсная – для вывоза

снопов из густолесья.

Большие телеги поставили на полянке, а малой стали подвозить к ним кору. Я с дядькой загружал снопы ко-ры в лесу, гнал тележку, запряжённую Красавчиком на