Рерберг преподавал Олтаржевскому в Суриковском училище и знал Вячеслава Константиновича, как добросовестного студента. Именно Рерберг построил знаменитый магазин «Мюр и Мерилиз» – ныне ЦУМ. А в своё время участвовал в строительстве здания Музея изящных искусств имени Пушкина. Для Рерберга Северное страховое общество – это первый крупный самостоятельный инженерный проект, а для Вячеслава Константиновича – первый проект, где он самостоятельно делал архитектурную часть.
Надо сказать, что строить на Ильинке в те времена, как и ныне, было почетно. Этот район возле Кремля всегда занимали административные здания процветающих компаний. Вообще, Ильинка вошла в историю со времен Бориса Годунова. Само название – Ильинка – произошло от церкви Ильи Пророка, построенной в 1518 году. Знаменитейшее место! Кто скажет, чем? – Андрей Петрович весело посмотрел на сына и внука. Он вошёл во вкус, и собственный рассказ доставлял ему удовольствие.
– В 1606 году набат Ильинской церкви поднял восстание против Лжедмитрия I. Самозванца свергли и убили, – прихлебывая с ложечки, подсказал Вячеслав Андреевич.
– Я же не тебя спрашиваю! Тебе положено знать! Словом, Ильинка в те времена была главной деловой улицей Москвы. К тому времени Померанцев построил рядом Верхние торговые ряды – нынешний ГУМ.
Андрей Петрович слизнул с ложечки варенье. Света, воспользовавшись паузой, поспешила вставить свое слово:
– Андрей, если ты будешь рассказывать о каждом доме, ты до ночи не закончишь.
– А куда спешить! – Андрей Петрович подумал, собираясь с мыслями. – Вячеслав Константинович также спроектировал высотную гостиницу «Украина». Напротив, через реку – Дом правительства, кстати, проектировал Чечулин, в то время главный архитектор Москвы. Герой соцтруда. Но идея проекта, опять же, принадлежала Олтаржевскому. Они тогда все были помешаны на гигантском Доме Советов, ведь считалось, что умение строить высотки есть показатель уровня технологического развития страны. Дом Советов так и не построили, но проект Олтаржевского отчасти воплотили в Доме правительства.
Вдохновителем идеи московских высоток считается Сталин. Но подсказал ему эту идею Олтаржевский. Он слыл крупнейшим специалистом высотного строительства в стране. Хотя Чечулин в своих воспоминаниях утверждает, что именно он надоумил Сталина о высотках.
Андрей Петрович на мгновение задумался.
– В истории с московскими небоскребами есть много странного. Нигде никогда не упоминалось о том, кто и когда разработал схему размещения высотных зданий в городе. С января 1947 года, когда приняли решение об их строительстве, по апрель 1949-го, когда опубликовали сообщение о награждении их создателей, в газетах о проектах не писали. Не устраивали даже формальные конкурсы. Не публиковали эскизы и промежуточные результаты проектирования. Возможно, такая секретность объясняется тем, что высотки поручили лично Берии, и некоторые из московских небоскребов, как, например, здание университета, строили зэки.
Планировали построить восемь высоток, одну из них в Зарядье, около Кремля. Сначала она предназначалась для министерства тяжелого машиностроения, а затем для ведомства Берии. Строить начали в 1952 году с дома на Котельнической набережной. После смерти Сталина Берию расстреляли, на месте министерства в Зарядье в 1964 году начали строить гостиницу «Россия».
– Я читал, что высотки делали разные архитекторы, – осторожно сказал Саша.
– Это верно, – подтвердил дед. – Но обрати внимание, их проекты по стилю резко отличаются от всего, что в те годы строилось в Москве, – возьми хотя бы сталинскую коммуналку отца. И при этом высотки поразительно похожи друг на друга, как будто сделаны одним и тем же архитектором или в одной и той же мастерской. Потому, что все авторские коллективы консультировал один человек! Вячеслав Константинович! Он много лет работал в Америке на строительстве небоскребов. На практике лучше всех знал, как они возводятся. Спроектированная им гостиница «Украина» считается каноническим образцом и несколько раз воспроизводилась в проектах высотных зданий для других городов и стран. Например, Дворец науки и культуры в Варшаве Льва Руднева. Руднев же проектировал здание университета на Воробьевых горах. А Вячеслав Константинович в конце пятидесятых спроектировал здание Академии наук Латвии в соавторстве с местными нацкадрами – тогда в группу обязательно включали местных.
Проектировать «Украину» начали в 1948 году. Тогда она называлась «гостиница в Дорогомилово». При Годунове тут была Ямская извозчичья слобода. Так вот, проектирование гостиницы поручили Мордвинову. В то время он был председателем Комитета по делам строительства и архитектуры при Совмине СССР и непосредственным начальником Вячеслава Константиновича. Ваш прадед руководил в Комитете отделом. Поручили проект Олтаржевскому – ведь в Америке он специализировался именно на гостиницах. Закончили «Украину» в 1957 году. Гостиница стала самой большой в Европе и самой шикарной высоткой из всех задуманных. В том же 57-м Кутузовский проспект соединил с Новым Арбатом Новоарбатский мост.
Вячеслав Константинович работал с всесильным наркомом. Встречался со Сталиным. Проектирование началось всего через четыре года после его освобождения. Опять же, без поддержки вождя он бы не осуществил главный проект своей жизни – Всероссийскую сельскохозяйственную выставку в Москве. Ее очень любил Сталин. Часто приезжал туда.
– Выставку тоже прапрадед делал? – удивился Саша.
– Да. Причем в проектировании ВДНХ опять не обошлось без странностей. Когда Вячеслава Константиновича посадили, кто-то из его коллег обратил внимание на то, что план выставки напоминает православный крест. Очевидно, доброхоты обратили на это внимание советского руководства. А ведь с конца двадцатых годов партия с Церковью беспощадно боролась.
Еще на ВДНХ Вячеслав Константинович спроектировал центральный павильон «Механизация». А перед ним поставил двадцатипятиметровый памятник Сталину. Сейчас на месте «Механизации» – «Космос». Так вот, все сооружения на площади перед павильоном представляли уменьшенную модель Солнечной системы и были расположены как планеты вокруг Солнца.
Отец рассказывал, что когда Вячеслава Константиновича назначили руководителем проекта, он очень долго искал место для выставки. Измучился. Тогда он обратился к астрологу. В советское время это казалось непостижимым. Астролог, старушка, подсказала пустынное болото возле Ярославского шоссе в Останкинском лесу. Рядом дворец графа Шереметева. А наши предки умели выбирать лучшие места для жизни. Это в советское время строили на бывших кладбищах. Так вот, в нашей семье есть предание, будто Вячеслав Константинович гулял в Останкинском лесу и у озерца нашёл камешек с дырочкой. Такой камешек в народе называют «куриный бог». Считается, что «куриный бог» приносит удачу. Как только Вячеслав Константинович поднял камешек, в его голове появился план выставки, а также грандиозные перестроения по первой Мещанской улице. Ныне это проспект Мира. Оставалось лишь перенести план на бумагу!
Кстати, рассказывают, что Вера Мухина именно в этих местах нашла такой же камешек и придумала Рабочего и Колхозницу. А в придачу к ним – гранёный стакан.
Слушатели улыбнулись.
– Что улыбаетесь? Вера Мухина придумала граненый стакан!
– Это спорный вопрос! Но на стекольном заводе она работала! – возразил Вячеслав Андреевич.
– Не важно! Словом, поделать с общим планом выставки ничего уже не могли – в строительство вбухали колоссальные деньги: осушили болота, выкорчевали лес. Единственное, что сделали, пока сидел Вячеслав Константинович, – это снесли или перестроили многое из того, что он спроектировал. Ну и – вычеркнули его имя из памяти потомков. А вот уничтожить или перенести выставку в другое место не получилось.
Вячеслав Константинович делал другие проекты – восстановления Минска, застройки острова Кипсала в Риге, центральной площади в Сталинграде.
– Так за что же его посадили – за Бухарина, за выставку или за женщину? – уточнил внук.
– Хм! – дед задумался. – Думаю, за всё вместе. В конкурсе проектов ВДНХ участвовали многие. Среди прочих – художник Лисицкий. Конкурс он проиграл. А потому как сроки открытия выставки дважды сдвигали, руководителей проекта обвинили во вредительстве. За два года к двадцатилетию Октябрьской революции выставку физически невозможно было построить. Лисицкий написал донос. Вслед за ним из доносчиков выстроилась очередь. Тут подвернулось дело Бухарина.
А Вячеслав Константинович к тому же никогда не скрывал, что вернулся из США ради выставки. Он говорил, что построит «рай на земле». В то время под руководством первого секретаря московского горкома партии Кагановича рыли московское метро. Острословы шутили, мол, если Олтаржевский строит рай на Земле, что тогда копает Каганович под землей, преисподнюю? Лазарь Моисеевич слыл человеком мстительным. Он не прощал такие шутки. Так что версия мести тоже вероятна.
Думаю, пролетарской верхушке было за что его не любить. Дед рассказывал, что Вячеслав Константинович мог запросто ответить по телефону на беглом английском, а затем дальше продолжать совещание на русском, в то время как многие вожди и по-русски-то говорили с ошибками. Скорее всего, против Вячеслава Константиновича сошлось всё – и связь с Бухариным, и месть Кагановича, и письма. Но главное – дело Бухарина.
– Как же они сошлись, если прадед жил в Америке, а Бухарин здесь? – удивился Саша.
– Хороший вопрос! В 1930 году Вячеслав Константинович приехал в Париж и принял участие в анонимном конкурсе на проектирование площади маршала Фоша. Фердинанд Фош командовал объединёнными союзными войсками Англии и Франции в Первую мировую, а потом организовал интервенцию в Советскую Россию. Не вдаваясь в подробности, скажу, что Вячеслав Константинович выиграл конкурс и получил денежный приз. Пока дожидался итогов, успел спроектировать дом на Елисейских полях и особняк в окрестностях Парижа. А Бухарина к тому времени уже сняли со всех политических постов. Он оставался академиком и председателем какой-то научной комиссии. Кажется, по истории знаний… Точно не скажу. Бухарина считали заступником интеллигенции. Он помогал Мандельштаму и Пастернаку. В Париж Бухарин приехал на конференцию и захотел познакомиться со знаменитым архитектором из России. О чём они говорили, никто не знает.
Думаю, еще одна причина, почему Вячеслав Константинович оказался в опале, в том, что стиль конструктивизма тридцатых годов к середине десятилетия стал раздражать руководство страны. Назрела необходимость вернуться к пышной классической архитектуре. Нужно было подчеркнуть достижения советского строя. В Москве в то время уже укоренился «сталинский ампир». А у нас, как известно, все идейные столкновения, даже в культуре, заканчиваются истреблением противников.
– Но ведь прадеда не убили?
– Слава богу! Так что, товарищ внук, ты принадлежишь к интеллигентнейшему роду советской аристократии, честно служившей своей стране. А один из её представителей, как часто бывает с гениями, незаслуженно забыт потомками. Нет худшего наказания для творческого человека, чем забвение!
– Не сгущай. Его жизнь в целом сложилась удачно, – возразил Вячеслав Андреевич. – Ему дали Сталинскую премию. Он стал заслуженным деятелем искусств Кабардино-Балкарии – сделал памятник в Нальчике к четырехсотлетию присоединения к России. Был доктором архитектуры. Его знают в Штатах, Латинской Америке, Франции, Австрии.
– Пожалуй! – покивал Андрей Петрович. – Я удовлетворил твоё любопытство?
– Ну да, – неопределенно промычал Саша, по ювенальной привычке стараясь не проявлять эмоций. – А ты его видел?
– Видел. В детстве. Первый раз в середине сороковых, через пару лет после того, как он вернулся из лагеря. Тогда я не знал, что он сидел. Дед брал меня к ним в гости несколько раз. Жили они в Кривоколенном переулке в бывшем доме князей Голицыных. Помнишь, в фильме «Место встречи изменить нельзя» Жеглов говорит Шарапову: «В паспорте у него не написано, что он бандит. Наоборот даже – написано, что он гражданин. Прописан по какому-нибудь там Кривоколенному, пять. Возьми-ка его за рупь двадцать!» – под Высоцкого прохрипел Андрей Петрович. Все засмеялись. – Кстати, в том же переулке, в особняке Веневитиновых Пушкин читал своего «Бориса Годунова». В переулке жили историк Карамзин, архитектор Шухов, бард Александр Галич. Тогда я таких подробностей не знал. Ныне в переулке живёт артист Георгий Вицин. Тоже из дворян.
Когда мы пришли в первый раз, в прихожей нас встретил седой дедушка со старомодной бородкой клинышком и усами. На нём был галстук, а воротник рубашки – белый-белый. Помню его улыбку и взгляд. В десять лет в психологии не копаешься, а сейчас бы я сказал, взгляд такой, будто он смотрел в себя. Братья уединялись в соседней комнате. Меня оставляли с бабушкой Машей, женой Вячеслава Константиновича. Не помню её лица. В памяти осталось что-то ласковое и светлое. Мария Викентьевна разговаривала тихим голосом, угощала меня конфетами и пряниками. Когда она открывала дверцу комода, по комнате разносился сладкий запах. Запах мне очень нравился. После войны был страшный голод. Лебеду, как в деревне, мы не ели, но конфеты и пряники в доме считались невиданной роскошью. Еще помню, как мне было неловко из-за того, что бабушка Маша считала меня маленьким. Она сажала меня за круглый стол с белой скатертью и кормила. То есть сама приносила мне с кухни супницу – это такая овальная фарфоровая кастрюля с крышкой, и половником наливала в тарелку суп. Потом приносила котлеты. А я стеснялся! Во-первых, потому что мне прислуживала старушка, которую я плохо знал. Иначе я бы поел на кухне. А во-вторых, потому что после обеда, она, как маленькому, в первый раз дала мне бумагу и карандаши, чтобы я рисовал. Отказаться было неловко. Я взял книгу из их библиотеки. Библиотека была замечательная. После этого бабушка Маша карандаши мне не предлагала.
Думаю, дед водил меня к Вячеславу Константиновичу подкормить. Взрослые ели отдельно, с водочкой и своими разговорами. При мне серьезных вещей не обсуждали. По правде говоря, с ними в комнате я был лишь раз. Вячеслав Константинович курил трубку – причем махорку, а не хороший табак. К махорке он привык в лагере. От неё у меня драло глотку, я закашлялся, и братья вышли.
Пока они беседовали, я читал в кресле, а Мария Викентьевна вышивала гладью, – продолжал Андрей Петрович. – Она была вышивальщицей знамён. Мастер точнейших ручных аппликаций. Это сейчас знамёна и флаги делают на высокоточном оборудовании. А в старые времена – профессия вышивальщиц ценилась. Они вышивали вручную на шёлковом знаменном фае по специальному эскизу таких замечательных художников, как Метельков или Колобов.
М-да. После того как дед Петя умер, у его брата я больше не был. Мы хоть и родственники, но очень дальние. В шестьдесят шестом году Вячеслав Константинович умер. Я тогда был в командировке. Позже мы с отцом ездили на Ваганьковское кладбище на могилу Вячеслава Константиновича.
– А дети у него были? – спросил Саша.
– Нет. Из родни по линии Олтаржевских, я слышал, в Москве жила лишь дочь деда Ивана, пропавшего в Гражданскую войну. Наталья Ивановна. Когда она вернулась в Россию, не знаю. Может, никогда не выезжала отсюда. Однажды, до войны, она передала открытку нашему деду Пете от брата Ивана. В открытке было несколько слов для Вячеслава Константиновича. Я знаю об этом, потому что дед Петя носил открытку ему, а перед смертью отдал её мне. Сейчас Наталье Ивановне под девяносто. Наверное, умерла.
– Дед, а почему ты не стал архитектором?
– Бог таланта не дал! Слышал, наверное, что природа отдыхает на потомках гениев? В истории нет двух Сократов, двух да Винчи, двух Пушкиных, двух Эйнштейнов и так далее. Ни до, ни после в роду гениев никогда не бывало других гениев.
– За исключением Штраусов и Дюма, – вставил Вячеслав Андреевич.
– Значит, моя жизнь пройдёт даром? – спросил Саша.
– Не обязательно быть великим, чтобы прожить её достойно!
– Дед, откуда ты столько знаешь?
– Вся мудрость в книгах! А еще старших слушал!
Света спросила, останутся ли гости ночевать. Вячеслав Андреевич вечером собирался в Москву. У Саши с утра были пары.
Кутаясь в платок, Света отправилась чистить картошку.
– Саня, помоги на кухне! Нам с дедом надо поговорить! – сказал отец, и хотя Света крикнула из кухни: «Я сама!», – Олтаржевские, гремя стульями, дружно встали.
– Пошли наверх! – сказал Андрей Петрович.
Вячеслав Андреевич захватил куртку – наверху было прохладно.
Вдвоем они поднялись по грубо сколоченной деревянной лестнице на второй этаж.
8
В тесной мансарде помещалась двуспальная кровать на низкой раме, застеленная лоскутным одеялом, и этажерка с книгами. Отец, кряхтя, уселся на кровать, а сыну подвинул ободранный кошачьими когтями стул. Вячеслав Андреевич бросил на него куртку.
– Что с работой? – спросил Андрей Петрович.
– Хотел посоветоваться, – сын, опустив руки в карманы джинсов, взглянул в окно на пустынный огород и заиненные крыши соседских дач. – Гусь намылился из России. Предложил мне заменить его здесь.
– Какой Гусь? Аркадий, что ли?
Вячеслав Андреевич рассказал о встрече на набережной.
– Теперь ясно, откуда Сашкин товарищ узнал про деда! Тебя проверяют, – сказал отец.
– Возможно.
– И что ты решил?
– Не знаю.
– Ты понимаешь, куда лезешь? Я даже не о том, справишься ты. Правительство и бизнес – это закрытый клуб. Они тебя облапошат, как Ваньку-дурака. Убьют или посадят, как твоего Гуся. Ты же видишь, что в стране творится. Гражданская война! Только без красных и белых.
– Гуся вчера выпустили, – сдержанно сказал сын. – Завтра мы с ним встречаемся.
– Держись подальше от него! – встревожился отец. – Ему нужен попка. А ты ученый. В политике ничего не смыслишь. Ты слишком честен, чтобы слепо повиноваться.
– Ты же знаешь – я давно не ученый. И никогда им не был! Защитился, чтоб доказать себе, что могу. От честности моей тоже ничего не осталось. Для нищего честность – роскошь. Не велика заслуга в сорок пять быть честным и безработным!
– Интеллигентская болтовня! Всем трудно! Но это не повод ввязываться в авантюры.
– Саше и Насте еще учиться и учиться. А я им за полгода ни копейки не дал. И ты на пенсию не проживешь. Других предложений нет. Так что выбирать не приходится.
– Обо мне не беспокойся. Мы со Светой как-нибудь проживём. – Отец замолчал, понимая, что в остальном сын прав. – Я не знаю, зачем ты понадобился Аркадию, – снова осторожно заговорил отец: после ранения сына он привык с ним не спорить. – Но могу повторить лишь то, что сказал Сашке, – наши предки всю жизнь служили своей стране при любой власти и ничем не запятнали себя. Не забывай, что твой дед и прадед были интеллигентами. Не знаю, чем ты будешь заниматься у Гуськова. Но боюсь, что Аркадий или его противники используют нашу фамилию для каких-нибудь мерзостей.
– Вряд ли кто-нибудь из тех, кто сейчас у власти, имеет представление о нашей фамилии.
– Возможно. Но стоит тебе оступиться, как газетчики наврут, что ты пролез наверх благодаря связям, а не способностям, и вываляют тебя в грязи. – Он помолчал. – Я всю жизнь работал в системе. Меня можно упрекнуть в том, что я знал то, чего не знали другие, и все равно служил им. Но я никогда не делал подлости, как не делали подлости ни мой отец, ни дед. Я работал, чтобы люди верили в справедливость. Пусть приукрашенную. Но они верили, что строят великую страну, и в этом видели смысл своей жизни!
– Никто тебя ни в чем не обвиняет, – проговорил Вячеслав Андреевич, опасаясь, что отец снова сядет на своего любимого конька и станет обличать власть. – Я сам не знаю, зачем мне это нужно? Из-за куска хлеба? Рано или поздно пристроюсь куда-нибудь. С вами вот только… – он опять вздохнул. – Живут ведь как-то другие!
За забором сосед в ушанке пробовал приставить лестницу к крыше сарая. Лестницы не хватало.
– Мне тут один знакомый сказал, что каждый человек рано или поздно будет востребован временем. Думаю, пора уже что-то сделать!
– Не нравится мне твой фатализм!
Сосед подложил под лестницу два кирпича. Подергал, проверил устойчивость, и, хватаясь за жерди, опасливо полез наверх.
Вячеслав Андреевич поискал деньги во внутренних карманах куртки. Вынул тетрадь и отложил её на журнальный стол, чтобы не мешала.
– Что это? – спросил отец.
– Так. Ерунда. Купил по случаю.
Отец раскрыл книгу. Подставил её свету из окна и, близоруко щурясь, полистал. Но не обнаружил ничего интересного.
Между тем сын наконец нашёл в куртке пачку денег и половину выложил на столик. Вторую половину запихнул в нагрудный карман рубашки.
– Что ты этим хочешь сказать? Что ты наконец научился организовывать свою жизнь?
– Это аванс от Гуся, – ответил Вячеслав Андреевич. – Купи себе что-нибудь. Найми рабочих. Начни, наконец, строить дом.
– Отдай деньги Сашке и Насте! – Отец перевёл взгляд с пачки на сына.
– Отдам! Если я соглашусь, всем хватит!
– Если ты возьмешь эти деньги, их придётся отрабатывать.
– Ты говоришь так, словно я заключаю сделку с дьяволом, – невесело усмехнулся сын.
– Даром так много не дают!
– Это из моей коммуналки и твоей избушки пятьсот тысяч – деньги.
– Ну, смотри сам! – Отец снова полистал тетрадь. – Слушай, а что это? Иероглифы! Яти и ери! Убери-ка! – Сын лениво затолкал пачку в задний карман джинсов. Дед громко позвал внука. Сашка появился тотчас. – Принеси мои очки, – попросил Андрей Петрович.
Через пару секунд внук протянул деду очки в пластмассовой оправе и облокотился о перила лестницы – здесь было интереснее, чем на кухне. Отец переложил куртку и сел на стул. Дед, лизнув палец, перелистывал страницы. Он долго изучал арабскую вязь и, как букинист накануне, деликатно не обратил внимания на запись о «жене сенатора».
– Любопытная стилизация под старину, – проговорил он и глянул исподлобья на сына. Вячеслав Андреевич молчал. – Может, что-нибудь скажешь? – нетерпеливо спросил отец.
Сын, вздохнув, как о ерунде, рассказал, где взял книгу, показал «автограф Пушкина». Отец скептически осмотрел запись прописью на французском языке.
– Зачем же ты его испоганил? Автограф! – он поскреб ногтем звезду Давида.
Сашка взял книгу. Пощупал кожаный переплёт. Полистал.
– Пап, а кто такой нарком Чернов? Не тот, про кого дед рассказывал? – спросил он.
– Где? – спросил дед. Взрослые склонились над тетрадью. – Смотри-ка, запомнил! Почерк не твой! – то ли спросил, то ли сказал старый журналист.
– Я же говорил – вещь древняя! – ответил Вячеслав Андреевич.
– Саш, будь другом, достань, пожалуйста, из-под этажерки чемодан, – попросил дед.
Парень вынул из-под нижней полки деревянный ящик с потертой холщовой обивкой. С этажерки свалился журнал. Парень положил его на место, поставил чемодан перед дедом и отряхнул ладони.
Андрей Петрович, щелкнув замками, откинул крышку с продольной трещиной. Осторожно вынул альбом с линялой виньеткой на обложке, лежавший среди картонных коробок, и на растопыренной пятерне принялся перекладывать картонные страницы. На каждой уместилось по две черно-белые фотографии стриженных под полубокс, чубатых мужчин в широких штанах довоенного кроя, женщин в плечистых платьях и с взбитыми, как у пуделей, коками, голенастых мальчиков и девочек в шортах и панамах. Все обитатели альбома, одинаково худые, смотрели неулыбчиво и настороженно.
На последней странице дед быстро перебрал пальцем веер старых конвертов. Зацепил карточку без рисунка и почтового штемпеля, отдал альбом внуку и подтянул со стола раскрытую тетрадь.
Какое-то время старый журналист сравнивал записи на открытке и в тетради. Затем пододвинул их к сыну. Тот долго всматривался в выцветшие, словно написанные желтой серой, крючки на карточке, не понимая, что необычного увидел отец. Почерк на открытке и в книге с просьбой наркому похлопотать о брате, а затем – чтобы брата выпустили, показался Вячеславу Андреевичу похожим.
– Что это? – удивился он.
– Открытка Ивана Константиновича. Его дочь Наталья до войны передала её деду Пете для брата. Я рассказывал.
– Не может быть, – пробормотал Вячеслав Андреевич и поднялся.
Получается, книгу на развалы принесла та самая родственница Олтаржевских. Вячеслав Андреевич представил невероятный оборот книги во времени – как бумеранг, она вернулась в семью – и повторил:
– Не может быть!
– Что не может быть? – насторожился отец.
«Чтобы кто-то из семьи пользовался книгой!» – мелькнуло в голове Вячеслава Андреевича. Он потер ожог на руке и занывшее запястье.
– Не может быть, чтобы между тетрадью и прадедом Славой была связь, – произнёс он и рассказал о том, что продавцу книгу принесла старушка.
– Ну и что в этом такого? – удивился отец.
– Если это блокнот деда Ивана, он не мог знать наркома. Ты сам говорил, что он пропал!
– Говорил, – растерялся дед. – Но почерк-то похож!
– Похож, – подтвердил Саша, изучая открытку.
– В твоём возрасте я во всём находил тайны, – проворчал отец.
– Почтовый штамп – это отметка с почты? – спросил парень. – А если штампа нет?
– Значит, открытку прислали в конверте или передали из рук в руки, – ответил дед.
– То есть прадед Иван был далеко или не мог встретиться с братьями?
– Об этом лучше расскажет его дочь, – сказал отец. – Только зачем тебе?
– Чтобы узнать про нашу семью!
– Эк тебя зацепило! – добродушно осклабился дед.
– Дед, а где живёт бабуся, о которой ты говорил? Может, это она и есть?
– Наталья Ивановна? Не помню! Где-то у меня было записано.
– Пошли пить чай. Сань, включи чайник, – сказал Вячеслав Андреевич.
Парень неохотно вернул открытку деду.
– Ты, по-моему, что-то недоговариваешь! – сказал Андрей Петрович, когда внук ушёл.
– Что знал – рассказал. – Вячеслав Андреевич уложил и задвинул чемодан под этажерку. Отдал деньги отцу: – Держи!
На этот раз Андрей Петрович не решился отказаться – в интонации сына послышались властные нотки – и бросил пачку на одеяло.
– Слав, как бы ни сложилось, помни, кто – ты и кто твои предки! А то станешь знаменитым, и все узнают, какая ты сволочь! – хихикнул журналист. Потом добавил помявшись: – Вот еще что, Слав. Я рассказывал про Кривоколенный и дом Веневитиновых. Это памятник истории архитектуры. Но сейчас на закон все плюют. Год назад дом признали аварийным. Жильцов расселили. Сам понимаешь, зачем! Пока ворье Москву не растащит, не уймется. Префектура Центрального округа хочет на месте дома конторы строить. Мне об их художествах сосед по даче Леонид Тарасыч рассказал. Он с жильцами подписи собирает против сноса. О чем я хотел попросить. Если сможешь, похлопочи! А? Все ж Пушкин бывал. И предок твой жил. Снесут дом – считай, пропала Москва – за весь центр возьмутся.
– Я ж не Лужков! Что я могу?
– Ну, не ты, так твой Гусь. И гостиница «Украина»! – не слушал отец. – Её твой прапрадед строил! С дома уже лепнина сыплется. Скоро рухнет. Ты когда там последний раз был?
– Никогда не был.
– Так обновить пора! – Отец, толкаясь на лестнице, принялся запугивать сына ужасами запустения высотки. Для себя попросил агентство печати при какой-нибудь префектуре, чтобы «не сидеть у тебя на шее». – Большую газету не потяну.
Вячеслав Андреевич лишь посмеивался.
…В Москву выехали по темноте. Из приемника лилась негромкая музыка.
– Тот, что про деда спрашивал, считает, что я на бюджет по блату попал, – сказал Саша.
– Чушь! С чего он взял?
– Из-за прапрадеда! Они там все такие – со связями! – парень хмыкнул. – Если бы ты знал, как я их ненавижу! Вечно торжествующее тупьё с тормозной жидкостью в башке, и ту не доливают. Разговоры только про бабло и тачки! Про то, кто куда на зиму поедет! Они на сто лет вперед знают, кем будут и что станут делать! И бабы у них такие же жадные дуры! – В голосе Саши слышалось холодное презрение и зависть.
Олтаржевский покосился на сына.
– Я для тебя не пример. Но удачно прожитую жизнь определяет не старт, а финиш, – сказал он.
На перекрестке у шоссе долго ждали, перед потоком рыжих фар и красных габаритов. Олтаржевский выудил из кармана несколько купюр и протянул сыну.
– Тебе на мороженое. Маме я на днях завезу.
– По-царски! – парень убрал деньги. – Значит, правду дед сказал – буржуем стал?
– Пока не знаю, – отец газанул, вырулил и подмигнул аварийкой водителю сзади.
– Не стошнит? Ты же их ненавидел.
– Тебе-то что? Станешь сыном богатого отца. Будешь летать на каникулы за бугор!
Саша не ответил. Олтаржевский отвёз его и отогнал машину на стоянку.
Подумал и отправился в квартиру на Тверской.