Патриотизм и русская цивилизационная идентичность в современном российском обществе

Конкретизация понятия «родина» в смысле выделения ее определяющих признаков, становится актуальной в концепции Н.В. Устрялова. В рамках обозначенного выше спора он считает, что национальный эрос обладает и разрушительной, и творческой силой одновременно – в этом его противоречие и красота. Родина, таким образом, приобретает значение эстетической категории. Использование в политике этических норм, так же как и моральную абсолютизацию «технических правил» политики, автор считает абсолютно недопустимым^[149]. Ситуация, связанная с поддержкой интервенции в борьбе с советской властью, никаким образом не может отражать истинного патриотического начала. Для Устрялова нет и не может быть никаких недостатков политической власти, пробуждающих в человеке предательские мотивы, завуалированные символом патриотизма.

Если осмыслить критерии познания родины (истина, история, сознание, красота, эрос), то предательство, на наш взгляд, может возникнуть только в условиях поиска истины, так как это единственная категория, в основе которой лежит сомнение. Если человек предпочитает истину, которая в данный момент противоречит интересам отечества, то либо он вне политики, либо он предатель. Например, истина в бессмысленности проведения военной операции, связанной с численным превосходством врага, идейными, духовно-нравственными убеждениями и другими причинами, противоречит обязательному требованию исполнения патриотического долга. Если человек без сомнения выполняет свой долг, то он истинный защитник отечества и политический субъект, в основе его действий лежит вера.

Изменение политического курса, по Устрялову, не меняет качества истинной любви к отечеству, которая в этот момент приобретает не конкретное отношение к новой власти, а выражает общее постоянное чувство, связанное с объективными достоинствами родины и заботой о будущем. Именно поэтому необходимость борьбы за духовную эволюцию эмиграции определяется как ее этический долг. Необходимо понимание возможного изменения во времени национального лика собственного государства, но если не исчезает его сила, державность, то Устрялов считает главным проявлением патриотизма поддержку политического авторитета новой власти. Противоречие, связанное с иным пониманием политического идеала, находит свое разрешение в интегративной функции патриотизма и объясняет его трансформацию в политике разнообразием этнонациональных и согражданских характеристик (русский – советский – российский).

Для эстетической концепции Устрялова (так же, как этической Струве) характерно принятие национального эроса, и это означает существование факта патриотизма и признание его происхождения вне этики, что создает необходимость разработки теории патриотизма. Важной компонентой в познании национального эроса является его возможная разумная оценка и суд, но особой ценностью Устрялов считает именно интимную сущность источника возникновения любви к родине, ее происхождение, независимое и безусловное, от нравственного закона.

В отличие от Струве, разрешение проблемы познания иррациональной природы патриотизма Устрялов видит в ценностях эстетики. Система природы (Муретов) и система этики (Струве) полностью не объясняют факта любви к родине. Предлагается возможный вариант разрешения проблемы нравственного измерения патриотизма путем признания эстетической системы наивысшей в области человеческого познания, когда начало Красоты будет «выше и окончательнее, нежели начало Добра»^[150], хотя такая аргументация эстетического подхода требует более детальной и сложной работы.

Неразумная природа национального эроса, его спокойный характер и тождественность в своем творческом достижении политическому эросу подвергаются критике в рамках религиозно-философского подхода Е.Н. Трубецкого, обосновывающего христианский патриотизм.

Невозможность использования термина «эрос» в определении патриотизма Трубецкой объясняет возникающим в данном случае унижением глубоко нравственного и возвышенного чувства любви к родине. Осмысление патриотизма должно происходить в контексте его взаимосвязи с духовным характером государства и практически исчезнувшего, а ранее неотделимого взаимодействия патриотического и религиозного сознания на государственном уровне. Утрата духа веры (религии), установление между государством и обществом взаимовыгодных политических отношений (интересы пролетариата, крестьянства и т. д.), укрепление интернационализма как определяющей идеологии, формируют коллективный эгоизм, уничтожая тем самым интегративное свойство патриотизма. Трубецкой делает вывод об относительной (условной) силе патриотизма и обращает внимание на необходимость иной опоры общества, более весомой и значимой. Патриотизм осуждается в контексте проблемы бессмысленности любой войны, поскольку возникает сомнение в его содержательном значении, в связи с чем задается вопрос: «Кто подлинный враг – чужой соседний народ или свои же собственные правители?»^[151].

Иначе говоря, Трубецкой обозначает проблему: патриотизм – это любовь к родине или любовь к политической власти? Такая постановка вопроса, скорее всего, неправомерна. Нельзя разделять «просто родину» и «политическую родину» – можно оценивать по-разному деятельность государственной власти, но воспринимать отечество необходимо в целостности. Смерть на войне ради духовной ценности, святыни, какой является родина для личности, оправдывается Трубецким и с позиций морали, и с позиций религии, но требования смерти ради материального благополучия других людей несправедливы и бессмысленны.

Возникает ситуация, когда подвиги, совершаемые под лозунгом патриотизма, становятся политическим орудием войны и приводят к «озверению духа»^[152]. Трубецкой сталкивает два противоположных по содержанию, но безусловных отдельно взятых по форме императива – религиозная заповедь «не убий» и индивидуальное требование защиты родины, – и обозначает эту проблему как нравственную антиномию в пределах человеческой совести.

Религиозная этика предписывает непротивление злу насилием, индивидуальная этика велением патриотизма выражает свое отношение к злу внешним сопротивлением и насилием; участником любого процесса становится государство. Е.Н. Трубецкой подчеркивает невозможность замены единого Бога «какими-либо другими богами в виде нации, государства или “политического эроса”»^[153]. Таким образом, в рамках христианского патриотизма равноправно проявляет себя и моральное, и национальное начало, что предоставляет возможность оправдания войны с нравственных позиций, но не ради родины. Исключения из нравственного закона ради чего-либо недопустимы, так как тем самым отрицают его безусловность и всеобщность, отменяют его сущность.

Таким образом, главным в определении патриотизма Трубецкого становится православная составляющая, тогда как атеистическое мировоззрение ведет к безнаказанности, безответственности, бездуховности личности и гражданина общества. Родина и ее политическая форма – государство – отделяется от общества и приобретает значение относительной ценности. Вера православная, содержащая в себе высший нравственный закон, является основной характеристикой христианского патриотизма.

В контексте религиозно-философского определения патриотизма можно выделить следующие его признаки:

• утверждение неразрывной взаимосвязи и неспособности от дельного, независимого существования факта патриотизма (эроса) и нормы патриотизма, т. е. его нравственного воплощения;

• познание патриотизма возможно только с позиций и в системе нравственности, в тесной взаимосвязи с религией;

• различное религиозное мировоззрение по-разному определяет основные признаки патриотизма: католическое (через сознание, мысль, истину), православное (через веру и нравственность);

• выражение истинного патриотизма (П.Я. Чаадаев) или христианского (Е.Н. Трубецкой) в условиях его иного понимания политической властью может создавать конфликтную ситуацию. Отказ от целостного восприятия отечества, зависимость любви к родине от характера политической власти обосновывают феномен измены родине, который на самом деле и является таковым в рамках сложившейся политической системы. С религиозно-философской позиции такие параметры, как сознание и истина или вера и нравственность, раскрывают суть патриотизма, а с государственно-правовой и политической могут стать причиной предательства. Несоответствие религиозно-философского понимания образа родины ее реальному государственному воплощению создает конфликт сознания, веры и политики;

• происходит невольное отрицание тождественности субъекта познания (обретения) патриотизма с объектом любви;

• истина и полезность чаадаевского патриотизма и христианская сущность патриотизма Трубецкого являются его основными, аргументированными характеристиками, разрешающими проблему познания иррационального;

• в основе концепции лежит предупреждение о неразумной, слепой стихийности национального эроса, которая может привести к жертвам и насилию.

Аксиологический подход (Муретов, Устрялов – патриотизм как эстетическая ценность; Струве – патриотизм как этическая ценность) характеризуется следующими тезисами:

• отсутствие единой терминологии патриотизма (патриотизм тождественен национализму);

• признание природы патриотизма вне нравственных норм;

• познание иррационального в других плоскостях, где патриотизм может приобретать рациональное значение;

• возможность, но недостаточность познания чувства любви к родине в системе этики;

• осторожное отношение к национальному эросу проявляет себя в его ограничении, зависимости и равноправной взаимосвязи с ценностями этики, эстетики;

• критика религиозно-философского подхода, особенно его пристрастия к нравственным нормам – всеобщим и безусловным, находит свое выражение не в столкновении доброго и злого, а в противопоставлении и сосуществовании «ценности добра с ценностью красоты или ценностью познания» (Н.А. Бердяев);

• эстетическая ценность патриотизма проявляет себя через ощущение красоты родины, прекрасность самой любви, объективной, независимой и безусловной, тем самым отражая в большей степени его чувственную значимость;

• патриотизм как этическая ценность (главным параметром его выступает свобода в интерпретации П.Б. Струве) носит личностный высоконравственный духовный характер и выражает себя в политике в единственно возможной форме – либерализме;

• в концепции Н.В. Устрялова обосновывается необходимость равноправного взаимодействия эроса, этики и эстетики, но определяющим становится начало красоты. Все эти параметры в рамках истинного патриотизма направлены на признание любой политической власти, способной сохранить силу, державность государства. Характер государственной политики не может повлиять в глобальном масштабе на постоянные, объективные безусловные достоинства родины. Иначе любое изменение политического курса и несогласие с ним могло бы реально обосновывать естественную, оправданную измену родине как позитивное проявление патриотизма по отношению к прежней власти.

Критика эстетической концепции в рамках аксиологического подхода осуществляется Г.В. Флоровским с позиции духовно-религиозного осмысления патриотизма, основанного на двух определяющих параметрах: человеческой свободе и исторической необходимости, синтез которых достижим только в системе православного мировоззрения. С учетом одновременного восприятия достижений Октябрьской революции (как факта) и морального осуждения деятельности ее участников Г.В. Флоровский выделяет праведный и греховный патриотизм.

Принципом праведного патриотизма становится смирение – признание революции как объективно-исторического факта. Человек не всемогущ, но он свободен в своих действиях и оценках. Признание с позиций праведного патриотизма неизбежности русской революции «не равнозначно ее моральному одобрению»^[154]. Такое определение праведного патриотизма обретается в процессе поиска синтеза человеческой свободы и исторической необходимости, реально возможного и данного в православии.

Иначе говоря, моральное восприятие революции так же, как необходимость оценки любого трагического события в истории, может происходить только в условиях православной истины и воспринимается как наказание Божие. Г.В. Флоровский не отвергает объективную значимость явления, более того он обосновывает возможные исторические причины революции. Речь идет отдельно о восприятии и о понимании революции в рамках ее целостного осмысления, в связи с чем и происходит обращение к православию. Православная религиозная истина становится доминирующей ценностью и духовной основой праведного патриотизма.

Г.В. Флоровский последовательно анализирует проблему трагичности свободы, которая является результатом стремления человека к славе своими силами и приводит к культурному расщеплению русского народа – «петербургская Россия»^[155]. В этом смысле греховный патриотизм представляет собой насильственное преодоление трагизма революции и попытку вместить такой трагизм в рамки необходимости. В результате чего действительность воспринимается как безусловная самоценность, а любовь к Отечеству подменяется любовью к идее.

Флоровский критикует Устрялова за его тезис о том, что «историческая сила, победившая в борьбе, есть историческая правда»^[156]. Придавая греховному патриотизму социально-политическую направленность, при которой действительность воспринимается как осуществимый (яркий, жертвенный) идеал, он определяет собственную неприемлемость возникшей политической власти и может понять его только с позиции православной мудрости. Именно в таком контексте Флоровский определяет революцию как «Суд Божий»^[157], поскольку находит выход познания трагического в истории через православную истину.

Признание революции и вера в нее как в возможность развития и укрепления в России социалистической идеи игнорируют, по Флоровскому, жертвенный характер ее реального воплощения. Придание человеческому разуму статуса всемогущего, отказ от Бога – всё это превращает человека в бессильного созерцателя трагедии. Полное подчинение исторической необходимости как воплощению идеи – в этом состоит суть греховного патриотизма.

На наш взгляд, Флоровский не учитывает того факта, что греховный патриотизм (как он его определяет) существует в условиях своего нового исторического и политического выражения. Вне Бога оправданность жертвенного характера революции становится трудной задачей и возможна только с позиции аксиологического (эстетического) понимания патриотизма и его исторического воплощения. Иначе говоря, богатство и разнообразие исторического процесса, красота его достижений и трагедий (!) независимы от человеческой свободы. Флоровский признает возможность ошибки волевого выбора человека. В этом и смысл исторического развития, у него свои законы.

Г.В. Флоровский уверен в том, что на момент свершения революции оправданность жертв аргументировалась идеологической необходимостью, в связи с чем и обосновывает свою концепцию патриотизма. Таким образом, он не признает самоценность исторического процесса как красоты в любых ее проявлениях. Наиболее важной представляется нравственная оценка трагедии, в связи с чем патриотизм выступает как духовно-религиозный акт творческого возвышения личности, которое отражает главную мысль Флоровского о человеческой свободе, возможной только в условиях православного восприятия исторической необходимости.

В рамках духовно-религиозной трактовки патриотизма выделим некоторые его признаки:

– признание духовного обретения патриотизма, которое и определяет его творческое выражение;

– православие становится духовной основой выражения праведного патриотизма, когда исторический трагизм воспринимается как объективный безусловный факт и отдельно – как нравственная ценность, которая принимает значение наказания Божьего. Важным для Флоровского является нравственная оценка события, в связи с чем патриотизм представляется как духовно-религиозный акт творческого возвышения личности, в основе которого – идея человеческой свободы.

Если сравнивать концепцию Флоровского с трактовкой патриотизма как духовно-религиозного акта творческого самоопределения (и личности, и общества) Ильина, где отсутствует цель возвышения человека, то духовное самоопределение личности происходит в естественном индивидуальном творчестве и выражает себя на уровне государства и права как обязательная форма, что определяет главную суть истинного патриотизма.

Более того, речь идет о духовном единстве общества, смысл которого состоит в отождествлении субъекта и объекта любви. Выделение этапов и характера обретения патриотизма подчеркивает многоуровневость и многозначность явления, которое находит свою единую формулировку в его целостном восприятии. Духовное самоопределение выступает главной характеристикой патриотизма и проявляет себя в национально-культурном самобытном развитии русского общества, его государственно-правовой жизни и в общем пути к Богу.

Православие как русская традиционная религия всегда имело государственно-правовое выражение. Любовь к Родине была неразрывно связано с любовью к Богу и к Монарху.

В условиях определения характера современного российского государства как светского православный патриотизм существует исключительно на уровне религиозных организаций, слабо представлен некоторыми политическими партиями и общественными движениями, а также на уровне его индивидуального восприятия отдельными людьми.

Идеократическое измерение патриотизма характерно и для оригинальной версии концепции патриотизма И.Р. Шафаревича. Определяя патриотизм в рамках развития национальной индивидуальности и ее самовыражения в контексте единой истории, он выделяет два типа космополитизма. Первый, понимаемый как общечеловеческое единство, не отвергает развития национальных индивидуальностей, а основывается на нем, в то время как второй тип космополитизма связан с собственной идеализацией и представляет собой высшую ступень развития человеческих отношений, через отрицание национальной индивидуальности. Шафаревич считает, что второй подход грозит превращением любого народа в безликую массу, исторически общий для всех материал для экспериментов^[158].

Для нашего исследования представляется важным тезис Шафаревича о том, что хронологические рамки патриотизма не ограничены. Иначе говоря, разделение истории любого государства на этапы с целью проверки их на патриотичность – бессмысленно. Патриотизм и здесь выполняет свою интегративную функцию, являясь одной из фундаментальных основ общественного развития.

Авторская трактовка идеократического измерения патриотизма связана с попыткой объединения трех его концепций: Ильина, Устрялова и Струве. Духовно-религиозная, аксиологическая и личностная концептуальная значимость патриотизма представлена наиболее убедительно и соответствует нашему восприятию патриотизма. Обозначенные конкретные концепции патриотизма практически не входят в противоречие друг с другом, что создает возможности для их интегративного синтеза.

Особенно важным при этом является определение духовного единства как отождествления субъекта любви с предметом. Государственно-правовое выражение патриотизма связано с обоснованием духовной связи между государством и обществом. Выделение этапов обретения патриотизма подчеркивает индивидуальный естественный характер его формирования.

Таким образом, можно определить патриотизм как обретенную этическую и эстетическую ценность в ходе духовного самоопределения личности и народа, сохраняющего самобытные формы национально-культурной жизнедеятельности в границах единого государства и права, независимой от хронологических рамок.

3. Патриотизм как конструктивистский принцип идентификации согражданства в контексте русской цивилизации

Политическое конструирование патриотизма базируется на концепции гражданского национализма, которая предполагает осмысление трансформации постсоветской России в западном либерал-этатистском ключе: народ рассматривается как совокупность граждан-индивидов, организованных в «государство-нацию», целиком описываемую системой формально-правовых признаков. Гражданский (либеральный) национализм в настоящее время является одной из конвенциональных теоретических моделей, положенных в основу модернизации постсоветской государственности. Его цели – формирование политической нации россиян, которые составят фундамент нового «государства-нации», в котором гражданско-государственная идентичность (российскость) превалирует над социокультурной и этнической, а зачастую и отрицает последние.

Доктрина государства-нации применительно к русскому патриотизму в современной России носит нигилистический характер, т. к. фактически направлена на преодоление социокультурного единства русских (русскости), их нивелирование в атомарных индивидов-россиян в духе либеральных политико-правовых воззрений. Идея государства-нации игнорирует такие институционально-политические черты русского народа, как особый, присущий ему тип имперской, идеократической государственности, предназначения, религиозное мессианство. Кроме того, отрицание реальности российской этнокультурной гетерогенности, которой противопоставляется идея гражданского общества, ведет не к гармонизации межэтнических взаимоотношений, а к сепаратизму и резкому всплеску конфликтогенности на национально-государственной почве. Попытка же заменить понятие «русскость», критикуемая националистами за излишнюю надэтничность, на «российскость» ведет к увеличению дистанции между государством и народом, разрыву последних органических связей, сохранившихся в переходном обществе, означает окончательный переход к профаническим, утилитарным, социально-политическим моделям.

Говорить об истинном патриотизме в современном мире становится всё сложнее, особенно в условиях процессов глобализации, когда страновые или государственные интересы подчиняются общемировым стандартам и требованиям. В такой ситуации целенаправленное формирование патриотизма (в разных формах) становится естественной политической задачей, но подобная картина меняет привычную сущность патриотизма, сводя ее к искусственному конструированию чувства любви к родине. Особое место в объяснении и осмыслении данного процесса занимает конструктивистский принцип патриотизма в концепции Дж. Кейтеба, еще не ставшей в полной мере достоянием отечественной патриотики.

В концепции Кейтеба речь идет не только о конструировании патриотизма и последствиях этого, но и об ином социокультурном подходе к исследуемому феномену. Так, англо-протестантская идентичность американцев своеобразна, у них отсутствует отождествление с территорией, страной, скорее возникает идентификация с политическими и государственными институтами, поэтому патриотизм совершенно иначе осмысливается американскими теоретиками не как естественно возникшее чувство любви к родине, а как политическая вера, целенаправленно сформированная, искусственно обретенная, часто ошибочная.

Почему патриотизм является неизбежной и распространенной ошибкой? Что имеет в виду Кейтеб, рассуждая о патриотизме-абстракции и патриотизме-принципе? Действительно ли патриотизм на практике превращается в идеализацию себя или групповой нарциссизм?

Патриотизм представляет собой двойную ошибку: с одной стороны, это серьезное нравственное заблуждение, а с другой – обычное состояние мыслительной путаницы. Этой ошибки, по Кейтебу, избежать невозможно, т. к. тема патриотизма тщательно разрабатывается на теоретическом уровне и активно продвигается на политическом. Одной из причин необходимости защиты патриотизма выступает моральное и интеллектуальное бессилие современной интеллигенции, связанное с отказом от ценностей эпохи Возрождения (независимость мысли, отрицание идолопоклонства и фанатизма).

Главное заблуждение интеллигенции в том, что патриотизм ею воспринимается как средство обретения смысла жизни через групповую идентификацию, облегчающую груз собственной индивидуальности, поэтому Кейтеб считает патриотизм самой смертоносной формой построения отношений в группе, способствующей защите и процветанию таких явлений, как религиозный фундаментализм, сепаратизм, этническая гордость и пр.^[159]

Теоретики, поддерживающие особенности групповой идентификации как жизнеопределяющие и жизнеутверждающие, часто спекулируют на традиционных верованиях людей и, считая эти верования уже безосновательными, тем не менее предлагают придерживаться их, надеясь, что когда-нибудь созданное подобие превратится в настоящее^[160].

Не верить и продолжать традицию – возможно ли это? «Таковы традиции», – это объяснение стало тривиальным не только в США, но и вызывает разные интерпретации в современном российском обществе. Причем либералы находят в нашей истории традиции русской демократии; коммунисты и социал-демократы часто апеллируют к истинно русским ценностям: справедливости, равенству, братству; национал-патриоты обосновывают необходимость коллективизма, православия, возрождения русского национального духа как главных цивилизационных основ России. Действительно, одним из модных аргументов стало обращение к традиции, не требующее иного обоснования, но сама традиция оказалась в зависимости от политических предпочтений социума.

Почему патриотизм как форма групповой особости является ошибкой? Кейтеб, определяя патриотизм как любовь к своей стране, обозначает его (патриотизма) самое главное проявление – это готовность «либо вынужденно, либо рьяно умереть или убить за свою страну»^[161]. Патриотизм является ошибкой по причине неверного понимания родины: «родина», родная страна (Кейтеб имеет в виду любую страну вообще) – это абстракция, состоящая из нескольких реальных, но в большинстве образных, воображаемых компонентов. Автор считает территорию страны, пейзажи, ландшафт, исторические места более-менее реальными в отличие от социальной памяти, истории, социальных коммуникаций, которые теряют свою абстрактность и становятся видимыми только благодаря воображению. Таким образом, патриотизм, по Кейтебу, это готовность умереть и убить за абстракцию, за плод вашего воображения^[162].

Исходя из этого определения, умирать за родину могут только люди с прекрасной фантазией, решиться на смерть ради отчизны, совершить подвиг возможно лишь в условиях затуманенного образами мышления. Тогда какой смысл в подобной смерти? Кейтеб, обозначая взаимосвязь между патриотизмом и смертью, рассуждает о мужской концепции жизни, милитаризованной и политизированной. Возможно, именно по причине возникновения маскулинной концепции жизни патриотизм и оказывается особенно востребованным во время войн. Патриотизм, по Кейтебу, превращаясь в абстрактную ценность, заставляет человека принять преждевременную насильственную или добровольную смерть.

Совершенно иначе Дж. Кейтеб относится к патриотизму как принципу – умереть или убить за принцип патриотизма вполне приемлемо. В чем отличие между абстракцией патриотизма и принципом патриотизма? Принцип патриотизма – универсальный моральный и всеобщий, его целью является новый позитивный статус людей как группы без ущемления интересов личности. Патриотизм не ограничивается своей абстрактной сущностью, он «превращает определенный тип любви к себе в идеал»^[163], подобная любовь к себе обязательно перейдет в предпочтение себя, и в этом – деструктивный характер патриотизма.

Обращение Кейтеба к всеобщей морали не является новым, русский философ Е.Н. Трубецкой считал возможным оправдание войны не ради родины, а именно с нравственных позиций. Исключения из нравственного закона ради чего-либо недопустимы, т. к. тем самым отрицают его безусловность и всеобщность. Однако независимо от множества двойственных характеристик патриотизма в русской философской традиции (ложный – истинный, греховный – праведный, инстинктивный – сознательный и др.) негативный аспект патриотизма не воспринимался как абстракция, образ, нечто не существующее в реальности. Почему воображение человека о собственном отечестве отделяется в концепции Дж. Кейтеба от него самого, как будто это действительно можно сделать? В реальности нельзя рассуждать отдельно о некоей абстракции и принципе патриотизма, практика доказывает, что смысл смерти ради родины всегда субъективен и сопоставления отдельным индивидом своих героических действий во время войны с неким универсальным принципом патриотизма не происходит, обычно на это нет времени. Принцип патриотизма в трактовке Кейтеба оказывается еще более абстрактным, чем «абстрактная» (на самом деле очень конкретная) смерть за свою родную страну.

Патриотизм, по Кейтебу, игнорирует всеобщий нравственный закон, способствуя формированию государственного эгоизма и постоянно поддерживая миф о реально существующей угрозе, необходимой для самосохранения народа. Деструктивный характер патриотизма связан не столько с предпочтением себя, сколько с вооруженной сущностью государственных образований, которые довольно редко действительно защищают истинные интересы своего народа. Учет политической сущности государств позволяет Кейтебу критично оценить любовь к родной стране, которая по природе своей создана властью и для власти^[164].

Испытывать чувство любви можно только к людям, но не к абстрактным воображаемым сущностям, какими являются страны; международные отношения – это постоянное соперничество, конкуренция, поэтому страна превращается в средство для борьбы. По сути, Кейтеб поднимает проблему политического патриотизма, когда чувство любви к родине может использоваться в интересах правящих элит, но это явление нормальное и неизбежное в политической деятельности.

Дж. Кейтеб акцентирует внимание на отсутствии самоограничений в патриотизме, которое придает ему групповой радикализм и превращает в «групповой нарциссизм», но, к сожалению, не находит особой разницы между патриотизмом и национализмом, аргументируя наблюдаемую близость этих явлений похожими деструктивными результатами.

Эстетический патриотизм Кейтеб связывает с честной игрой во враждебность, когда враги являются не меньшими патриотами своих стран, что придает смысл борьбе, и не верит в искренность особого духовно-нравственного состояния народа в случае победы над более сильным противником, критикует позицию Макиавелли, желавшего, чтобы в каждой стране были истинные патриоты, считая такой патриотизм игровым и бездуховным. Чаще, считает Кейтеб, борьба ведется ради победы, и неважно, с сильным или слабым противником, патриотами или не патриотами^[165].