Глава 4. АМВРОСИЙ
1919 г., 9 – 17 августа, в море
Привалившись к бухте каната и подложив под голову свернутый вчетверо пиджак, Семен никак не мог заснуть. То ли мешала непривычная качка, то ли тревожила предстоящая впереди неизвестность. Страуян и Портнов спали, мерно посапывая. На корме, у руля, неподвижной статуей на фоне предрассветного неба, возвышался Амвросий. В борт резко ударяли усиливающиеся волны.
Варна… Что их ждет в этом далеком незнакомом городе? Понятно – тяжелая напряженная борьба, ведь Болгария оккупирована союзническими войсками Антанты, просто кишит покинувшими Советскую Россию белогвардейцами. Опасности могут подстерегать на каждом шагу.
И вдруг он неожиданно вспомнил, что в Варне у него вполне могут быть добрые старые друзья. Да, именно друзья, с которыми прошлой осенью свела его, нелегального партийного функционера, судьба.
Тогда, осенью 1918 года, в Севастополь на ремонт вошел болгарский крейсер «Надежда». Это его заинтересовало, как члена Крымского обкома партии, которому поручили нелегкую, но ответственную работу: руководство нелегальными большевистскими и рабочими группами в порту. Через некоторое время надежные люди передали, что с ним ищут встречу несколько болгарских матросов. Но прежде, чем пойти на контакт, Семен попросил Рупцева, возглавлявшего бригаду, занятую ремонтом «Надежды», более подробно выяснить обстановку на судне.
Как оказалось, на оккупированном немцами корабле события развивались стремительно. Экипаж серьезно конфликтовал с командиром крейсера капитан–лейтенантом Стателовым и его приспешником мичманом Бакырджиевым. Назревал бунт. Во что бы то ни стало надо было помочь болгарским морякам, направить их действия в нужное русло. Мирный дал задание Рупцеву держать связь с экипажем и информировать его обо всем, что происходит на корабле.
Обстановка менялась быстро: ушли немцы, пришли союзники, тесно связанные с белогвардейцами. Экипажу «Надежды» стало известно, что Стателов, как они говорили, «заложил душу дьяволу». После ремонта корабля он согласился использовать его для переброски русских военнопленных из балканских портов, которым предстояло пополнить ряды белой добровольческой армии. Предупредив Рупцева, матросы стали действовать.
События понеслись к развязке снежным комом. Экипаж предъявил командиру корабля ультиматум: направить в Варну делегацию с тем, чтобы информировать командование о предпринятом им без ведома матросов пагубном шаге. Ремонт корабля, естественно, приостановился.
Напуганный действиями созданного комитета, Стателов сошел на берег. Матросы попросили у Рупцева содействия. На срочном совещании Мирный принял решение подготовить экипаж к сходу на берег. С тем, чтобы влиться в состав одного из партизанских отрядов. Предусмотрели захват на корабле большого количества оружия и продовольствия. Пароль для выхода из порта через проходную – «Аккерман».
Но в предусмотренный ход событий неожиданно вмешался Бакырджиев. Пытаясь хитростью обезоружить и арестовать экипаж, мичман где-то просчитался. Его замысел раскрыли. В развернувшейся на палубе борьбе он был убит. Пришлось сходить на берег раньше намеченного срока.
Первым через проходную рискнул пройти руководитель восстания Спасов. Но на условный стук вместо большевиков вышли контрразведчики союзников, предупрежденные Стателовым и заметившие какое-то волнение на «Надежде». Так болгарские матросы лишились руководства и, блокированные, вскоре прекратили сопротивление. Через некоторое время, доставленные в Варну на английском эсминце «Фюри», они предстали перед судом.
Только в мае 1919 года Мирный узнал о его решении. Спасова приговорили к смертной казни. Остальных – к разным срокам тюрьмы и каторги. Скорбь этого сообщения смогло хоть немного развеять другое, пришедшее чуть позже: Спасову удалось бежать и эмигрировать из Болгарии.
Об этих – то людях и думал Мирный под все усиливающийся ритм качки. Погода явно портилась, но усталость взяла свое и Семен заснул.
Утром его разбудил настоящий черноморский шторм. Мирному не раз доводилось наблюдать его с берега. Но это было совсем другое ощущение. Громадные зеленовато-свинцовые волны с белыми пенными гребнями, издали казавшиеся такими красивыми и игрушечными, разверзлись вдруг перед лодкой и она, словно щепка, уходила в пучину, рискуя быть раздавленной, разбитой вдрызг очередным тугим могучим валом воды. Где-то внутри, под грудью, в этот миг рождался очередной приступ тошноты. Сердце екало и замирало.
Амвросий, бросив ставший бесполезным руль, стоял во весь рост, крепко ухватившись за мачту. Мокрый, злой, немного растерянный, он совершенно не обращал внимания на попутчиков, занятый своими мрачными мыслями.
«Даже не разбудил, не предупредил, – с ненавистью посмотрел на старца Семен. – А ведь вполне могло смыть за борт». Оглянулся на корму. Там, тоже только что проснувшиеся, сидели, держась за веревочные растяжки мачты, Страуян и Портнов. Георгий попытался было добраться до Семена, но заметив, что тот проснулся и овладел обстановкой, вернулся на место. Каждое нефиксированное движение грозило смертью в разъяренной пучине.
– Что будем делать? – сквозь рев очередной обрушившейся на суденышко волны крикнул Мирный Амвросию.
– Молись, чоловиче, коли бога маеш, – жутковато улыбнулся старец. -Здесь я бессилен…
«Бессилен, да небезопасен», – отметил про себя Семен, вспомнив рассказы контрабандистов с Арбузного об Амвросии.
З.С. Шейнис: «Всю свою жизнь Амвросий провел в море. До войны ловил рыбу, имел хороший катер и ходил далеко в море. Зарабатывал хорошо. В конце лета, когда поспевали арбузы, он оставлял эту работу и перекупал товар в румынских прибрежных деревушках. Здесь арбузы стоили очень дешево, а в Одессе продавал их в три дорога. Но едва началась война, Амвросий стал зарабатывать деньги. Занимался контрабандой, а часто и перебрасывал на болгарский берег дезертиров. Однажды в 1916 году, когда возвращались из Румынии, где загрузили баркас дорогим каракулем, неожиданно началась сильная буря. Казалось, что в тот раз от бога не будет никакого прощения. Волны налетали со всех сторон, где-то в стороне носовой части что-то треснуло. Баркас явно не выдерживал и начал тонуть. Как ни бессмысленно это выглядело, но Амвросий все-таки решил спустить на воду маленькую спасательную лодку. Быстро бросил в нее несколько мешков с дорогой шкуркой, а затем прыгнул туда сам. Для Федора, верного его помощника, делившего с ним тяжелую морскую жизнь почти четверть века, места в лодке не нашлось. «Бог мне свидетель, так поступаю не со злого сердца. Если я согрешил, пусть он меня накажет», – произнес про себя Амвросий, затем стукнул по затылку Федора и тело его упало за борт. Потом перекрестился, посмотрел вверх, где кроме чернильного цвета облаков ничего не увидел, сел в лодку и отдался воле судьбы. Несколько дней спустя волны выбросили его на берег вместе с мешками каракуля. Близкие Федора попытались узнать правду, расспрашивали кое-где кое-кого, но кто во время войны пойдет искать Федора… а сам Амвросий ничего другого, кроме своего старообрядческого «Господь дал, Господь взял. Оставьте его почивать с миром», – ничего не сказал. Таков был сухой, как жердь, кормчий их суденышка.»
Море перестало бушевать только на четвертые сутки. Амвросий поставил парус и лодка, продирая носом все еще не успокоившееся море, взяла курс к болгарским берегам. Пассажиры помогли старцу привести в порядок снасти после шторма, навели на палубе кое-какой марафет и, измученные многодневным ненастьем и вынужденной бессонницей, упали в зыбкое забытье, кто где стоял.
Мирный проснулся от какого-то смутного беспокойства. Сразу ощутил, как затекла и болела шея. Нет пиджака, который он, ложась спать, подложил, как обычно, под голову. «Ведь там литература!»– пронзила мысль. Он резко вскочил и встретился с жестоким взглядом бесцветных от возраста глаз старца. Он сидел рядом, подпарывая большим, острым как бритва, ножом подкладку пропавшего пиджака, не меняя позы и не сводя с Мирного настороженных глаз, он властно и тихо произнес:
– Сядь, чоловиче, а то запорю.
Ничего другого делать не оставалось. Портнов и Страуян мирно спали, как обычно, на корме. Несмотря на возраст, в старике ощущалась сила. В руке посверкивал в лучах первого после шторма утреннего солнца нож. Семен сел на палубу, обхватив колени руками:
– Что ищешь, старик?
– Деньги, золото.
– Нет их у нас.
– Брешешь, – старик продолжал надрезать подкладку, зажав в другой руке нащупанный пакет с литературой. – А это что?
– Так, бумаги разные…– Семен мучительно искал выход из создавшегося положения. Как убедить старика, что денег у них нет, и в то же время не раскрыть свое истинное лицо? И здесь сказался опыт работы: решение пришло неожиданно, само собой. – Письма рекомендательные и чертежи важного изобретения.
– Продать хочешь? – в глазах Амвросия промелькнули растерянность и разочарование.
– Да, за большие деньги, – подтвердил Мирный. И чтобы развеять последние сомнения старика, решил сыграть ва-банк: – Да, собственно, посмотрите сами.
В это время, разбуженные их негромким разговором, на корме зашевелились Портнов и Страуян. Этот решающий фактор резко склонил ситуацию в пользу Мирного. Старик поспешно отбросил от себя пиджак, спрятал за голенище сапога нож и недобро просипел:
– Верю. Но ты ни гу-гу своим. Без меня пропадете в море. Дубок-то никто вести не сможет. А до Болгарии еще ой как далеко…
Амвросий рассчитал верно. Сориться с ним не стоило. Без него – почти верная смерть в море. А потому Семен сделал перед товарищами вид, что ничего не произошло. Но днем, улучив момент, когда контрабандист вынужден был склониться к поврежденному во время шторма рулю, шепнул Страуяну, что отныне спать необходимо по очереди. Ян понимающе кивнул в ответ и пристально посмотрел в спину деду. Тот, ощутив что-то неладное, резко повернул голову в сторону товарищей, но встретил спокойный взгляд прибалта:
– Долго еще, дед, до Варны?
– Даст бог, дня через четыре причалим…
Как и обещал Амвросий, на восьмые сутки показался берег с глубокой впадиной варненского порта. Но старик рисковать не стал, взял правее и через некоторое время дубок, плавно замедляя ход, ткнулся носом в песчаную отмель в тихом пустынном месте.
Видимо, опасаясь мести друзей за инцидент с Мирным, Амвросий не по годам резво первым выпрыгнул из лодки, надежно закрепил якорь и зашагал, не оглядываясь, в сторону города. Мирный, Страуян и Портнов по очереди последовали за старцем. После зыбкой палубы ноги никак не хотели привыкнуть к твердой песчаной почве. От прибрежного кустарника резко запахло разомлевшей под жарким южным солнцем зеленью.
Глава 5. ПЕРВЫЙ АРЕСТ
1919 г., август, Варна
Посоветовавшись, друзья решили перебраться подальше от лодки. Опасались не Амвросия, который в роли контрабандиста сам, наверняка, хочет остаться незамеченным береговой охраной. Ведь причаливший в пустынном месте дубок, попадись он на глаза, – явный объект для проверки.
Расположились на берегу, километрах в двух от места высадки. Портнов, перекусив на скорую руку, ушел в сторону города. Страуян, не переносивший жары, улегся в тени развесистого кустарника. А Семен, сняв с себя просоленную, ставшую жесткой от морской воды одежду, с явным удовольствием растянулся на чистом, нагретом солнцем песке.
Измотанные длительным переходом, они на время забыли о предстоящих опасностях в чужой стране, наслаждаясь покоем, подзабытыми запахами земли, вынужденным бездельем. Изредка перекидываясь парой слов, Ян Карлович время от времени с неохотой переползал за все время уходившей в сторону тенью. А Мирный, добродушно посмеиваясь над его незамысловатой тактикой, подставлял солнцу все новые участки своего худого, до синевы белого тела. Все лето на юге, а вот, поди ж ты, ни минутки не смог до сего времени вырвать в постоянно меняющемся калейдоскопе событий, чтобы поваляться вот так, бездумно, на пляже.
Ближе к вечеру вернулся Портнов, тело Семена отливало уже краснотой первого загара. Плечи даже при легком движении побаливали. «Дорвался, как дурень до меда»,– упрекнул себя Мирный, с неохотой натягивая опостылевшую, комом стоящую одежду.
Рядом с Портновым стоял черноволосый коренастый незнакомец.
– Григор Чочев, – первым протянул он руку.
Как объяснил Портнов, это был один из руководителей Варненской партийной организации. С интересом наблюдая за русскими, он неспешно объяснил, что давно ждет их. Что сейчас пойдут к нему домой, по-настоящему отдохнут, а там уже решат, как быть дальше.
Заранее предупрежденный, в доме Чочева их с нетерпением ждал секретарь Варненской парторганизации Димитр Кондов. Убедившись, что русские благополучно добрались до явочной квартиры, с интересом расспросив друзей о последних новостях на юге России, он начал прощаться. Ян Карлович и Семен были благодарны ему за тактичность, потому что валились с ног от усталости.
Первым проснулся младший сын Григора. К частым визитам в свой дом чужих людей он уже давно привык, а потому без страха зашел в комнату гостей. Страуян спал, повернувшись лицом к стене. Мирный же, проснувшись от резкого звука открывавшейся двери, только делал вид, что спит. Сквозь ресницы полуприкрытых глаз он внимательно наблюдал за малышом. Тот же, дойдя до середины комнаты, внимательно огляделся. Его взгляд привлекли стеклянные кругляши очков, лежавших на табурете около кровати Мирного. Осторожно, с опаской поглядывая в сторону Семена, мальчик взял их в руки, сосредоточенно рассмотрел и водрузил на переносицу, поддерживая длинные металлические дужки руками. Сквозь увеличительные стекла предметы в комнате, видимо, показались ему забавными, необычными. Наблюдая за неуклюжими движениями малыша, за его уморительными гримасами, Семен не выдержал – рассмеялся.
Малыш, застигнутый врасплох, вначале испугался, но заметив добродушную улыбку гостя, успокоился. Осмелев, шагнул к кровати:
– Как тебя зовут?
Простой, логичный вопрос ребенка неожиданно сбил с толку Мирного. За последнее время ему столько раз приходилось таиться, менять адреса и фамилии, что даже растерялся: стоит ли называть пареньку свое настоящее имя? Не подведет ли он тем так гостеприимно принявшую их семью?
Поняв причину замешательства друга, проснувшийся Ян Карлович заразительно засмеялся, чем привлек внимание мальчика:
– Его зовут дядя Семен. А меня – дядя Ян, – и, озорно глянув в сторону Мирного, не удержался: – Дядя Семен хоть и взрослый, но до сих пор любит играть в детские игры…, например, в прятки…
Мирный не захотел остаться в долгу перед другом. Положив руку мальчику на плечо, спросил:
– А тебя как зовут?
– Крумчо.
– Так вот, Крумчо, попроси дядю Яна рассказать тебе сказку. Он писатель, знает много всяких интересных историй. Особенно небылиц.
Крумчо ощутил в словах взрослых какой-то подвох и не мог понять: правду говорят дяденьки или смеются над ним?
Здесь в комнату гостей, в поисках пропавшего Крумчо, заглянула мать и, извинившись за него, увела мальчика с собой.
Два дня в доме Чочева шел совет, как наиболее безопасным образом легализовать Страуяна и Мирного. Кондов предложил простой, заслуживающий внимания вариант: приезжие должны поселиться в первоклассной гостинице «Сплендид». Ведь обитатели фешенебельных отелей почти не привлекают внимания полиции.
Затем, пока Чочев и Портнов ходили по магазинам, подбирая гостям подходящие к случаю дорогие костюмы и мягкие шляпы, были детально разработаны легенды Страуяна и Мирного. Решили, что Ян Карлович оставит свои настоящие фамилию и профессию. Якобы русский литератор, сбежав от большевиков, остановился в Варне проездом, стремится добраться до конечной цели своего вояжа – Италии (что соответствовало действительной его задаче). А Семен Максимович (под фамилией Фридман) выдает себя за студента, пожелавшего продолжить образование в Софийском университете (благо Ваня Назукин в свое время выправил ему справку об учебе в Таврическом университете). Причина приезда в Болгарию та же: невозможность жить и учиться при большевистском режиме.
На третий день пребывания в Варне друзья, тепло простившись с гостеприимными хозяевами, перебрались в «Сплендид», занимавший уютное фешенебельное здание на углу двух улиц, выходящих на торговую площадь, вымощенную булыжником. Им оставалось только ждать сигнала о переезде в Софию.
Ночами, когда улицы были безлюдны и встречи с полицией маловероятны, Семен встречался со связными Чочева и Кондова: определялись явки в столице, согласовывалось время отъезда.
А днями… Дни проходили в вынужденном безделии. Как и большинство других эмигрантов из России, Страуян и Мирный осматривали город, знакомились с его достопримечательностями, валялись на пляже. Частенько заглядывали в пивные, кафе-кондитерские, заводя необходимые для подкрепления легенды связи. Среди новых знакомых оказался один местный адвокат. Он просто привязался к Яну Карловичу. В молодости занимался литературой, напечатал даже несколько рассказов, до сих пор следил за зарубежными новинками. А потому Страуян – профессиональный литератор – стал его кумиром, интересным собеседником. Ян Карлович не сторонился его, в результате беседы с адвокатом затягивались, порой, далеко за полночь.
Но такая идиллия продолжалась недолго. В один из дней конца августа, под утро, в дверь их номера настойчиво постучали. Подобная бесцеремонность в первоклассном отеле с вышколенной прислугой не оставляла сомнений: за дверью полиция. Так, собственно, и оказалось.
Полицейский вежливо, но холодно, второпях представился и попросил Страуяна и Мирного следовать за ним в управление. На вполне законные просьбы объяснить, что все это значит, он, как заводной китайский болванчик, отвечал одно и то же:
– Мне поручено доставить вас в полицейское управление. Причина вызова мне неизвестна.
Чувствовалось, полицейский получил четкие инструкции в отношении их. Но что все это означает? Ни ордера на обыск, ни ордера на арест. Их вежливо, но настойчиво вызывают в полицию под опекой «фараона». Арест? Полицейская уловка? Необходимость в дополнительной информации? Последнее отпадало, ведь тогда бы вызвали днем, а не приходили за ними под утро, когда полицейские столоначальники нежатся еще в своих кроватях. Значит – арест.
Беспокойство Мирного еще более усилилось, когда в кабинете местного управления, куда привел их полицейский, увидел за столом молоденького офицера в форме французских оккупационных войск.
– Поручик Бешон из французского оккупационного корпуса, – представился, как бы отвечая на немой вопрос друзей, хозяин кабинета. И пристально посмотрел на них, ожидая ответного представления.
– Страуян, Ян Карлович, – церемонно, с достоинством наклонил голову прибалт. И, взглянув на Мирного, дал понять, что основным действующим лицом в этой беседе будет он. – Литератор. А это мой земляк, Семен Максимович Фридман. Бывший студент Петербургского университета.
И, как бы выполнив немую просьбу офицера, Ян Карлович вопрошающе заглянул ему в глаза.
– И каким же ветром, господа, вас забросило сюда, в богом забытую Варну? – Бешон зашел со стороны окна так, что мягкое утреннее солнце освещало лица допрашиваемых, оставляя в тени его собственное.
– Попутным из Одессы. В последнее время стало жарковато у разведенного там большевистского костра мировой революции.
– И, конечно, господа бегут от террора пролетарской диктатуры, – улыбнулся поручик, давая понять, что заранее знает приготовленный ими ответ.
«А он не глуп, – заметил про себя Семен. – С таким надо быть начеку».
Понял это и Страуян, а потому повел игру более тонко:
– Бегут – не совсем то слово, господин поручик. Мы не настолько приметные граждане России, чтобы нами занималась ЧК. Так что диктатура была сама по себе, мы – сами по себе. Другое дело – та обстановка, в которой приходилось жить… – Казалось, он на какой-то момент погрузился в далеко не приятные воспоминания. – Вы интеллигентный человек, господин Бешон, а потому, уверен, поймете меня.
И он, постепенно перехватывая инициативу, опустился на стул, достал сигареты, закурил, сладко выпустив изо рта тонкую струйку дыма. А затем, бросив ногу на ногу, поведал грустную историю средней руки писателя, перед которым Советская власть закрыла двери издательств, лишив тем самым последнего куска хлеба. Импровизировал Страуян легко, талантливо, иногда правдиво выхватывая целые страницы своей жизни, а порой фантазируя, на ходу создавая только что придуманный образ своего тезки.
– Так вот, – закончил он, – бегут – не совсем то слово, господин поручик. Я бы скорее определил так: ищут хоть малейшее применение своим творческим возможностям. Пусть даже амбициям. Конечно, – будто только что вспомнив о своем спутнике, продолжил Ян, – это касается меня. А что до моего земляка – там все проще. Стремится закончить прерванное всей этой смутой высшее образование.
– Да, это так, – подтвердил слова друга Семен.
Заложив руки за спину, Бешон расхаживал по кабинету, опустив голову, и в раздумье созерцая свои до блеска начищенные сапоги:
– Хотел бы, господа, верить вашей искренности, да не могу. Не имею права, – разведя руками и притворно вздохнув, контрразведчик сел за стол и открыл тоненькую папку. – По имеющимся у нас сведениям, вы – большевистские агенты. В настоящее время наши люди выясняют некоторые детали, касающиеся вашей миссии здесь, в Болгарии. Думаю, это не займет много времени. А до тех пор вынужден, господа, задержать вас.
– Но это же абсурд! – возмутился Страуян. – Неужели мы похожи на большевистских шпионов?! Мне кажется…
– Меня не интересует, что вам кажется, – отрезал Бешон. – Придется некоторое время побыть у нас на содержании. До выяснения обстоятельств. Как долго это продлится, в большой степени зависит от вас самих. Честь имею, господа.
1919 г., август – октябрь, Варна
Выяснял обстоятельства поручик Бешон не спеша. Но арестованные были на него не в обиде. Понимали, что причиной тому не нерадивость француза, а надежность их легенды и четкая конспирация коммунистов.
Два месяца провели Страуян и Мирный под арестом в первом полицейском участке Варненского окружного управления. А проще – в полумраке приземистого помещения, бывшего когда-то полицейской казармой. Обшарпанные, с отвалившейся штукатуркой
стены, полусгнившие доски пола, по которым шмыгали обнаглевшие крысы. Спали на обычных солдатских кроватях с несвежим бельем.
В первый же день заключения друзья обсудили создавшееся положение. Прежде всего, о случившемся надо было известить болгарских товарищей, наладить с ними связь. А кроме того, попытаться разузнать у Бешона планы контрразведки в отношении их.
Первую часть задачи взял на себя Ян Карлович. Видя, что их охраняют болгарские полицейские, он разыграл для них настоящий спектакль, убедительно имитировав нечеловеческие переживания о багаже, оставшемся в «Сплендиде». Пожилой полицейский уже на второй день полностью разделял опасения симпатичного, смирного арестанта. Обещал помочь. Но вместо того, чтобы сопроводить друзей в гостиницу, а они очень рассчитывали установить связь со своими людьми в «Сплендиде», полицейский направил за вещами двух подчиненных. Хитрость не удалась. Связи по-прежнему не было.
Тогда, вспомнив, что многое в этом мире подвластно деньгам (которые еще в довольно большом количестве оставались у друзей) Страуян кардинально изменил тактику действий. Приучив охранников к мысли, что они, невинно пострадавшие, полностью смирились со своим положением, Ян Карлович добился главного – никто из полицейских вскоре уже не опасался, что их подопечные могут сбежать. И тогда в ход пошли левы. За определенную мзду полицейские стали приносить им в импровизированную камеру купленные в магазинах сигареты, дефицитные продукты с базара.
Расчет удался. Крючок с наживкой заглотил и секретарь окружного управления, социал–демократ. Почуяв легкую возможность приятно проводить вечера за чужой счет и не опасаясь подвоха со стороны иностранцев (куда, мол, тем бежать в чужой стране?), он начал водить их ужинать в ресторан Приморского парка. А кроме того, на сытый желудок с удовольствием вел со Страуяном светские разговоры о том – о сем. Чаще говорили о литературе, в которой Ян Карлович был профессионально силен. Вскоре к ним присоединился и старый знакомый русских местный адвокат.
Тем временем Мирный все чаще настаивал на встречах с контрразведчиком. Порой их беседы заканчивались далеко не в мирных тонах. Да это и понятно – Семен усиливал и усиливал нажим на Бешона, разыгрывая невинное возмущение незаконным якобы арестом. И однажды поручик не выдержал. Сорвавшись на крик, он сообщил Мирному, что вскоре их этапом направят в Софию, а оттуда – в Стамбул, для передачи белогвардейцам. Чуть успокоившись, резюмировал:
– Так что прекратите добиваться встреч со мной. Это, как вы понимаете, ни к чему. Будете разбираться со своими соотечественниками.
Семен с удовольствием последовал его совету, так как дальнейшие рандеву с французом уже не были нужны. Он добился своего, получив нужную информацию.
Вечерние моционы в Приморский парк, тем временем, чуть не привели к провалу. В один из вечеров адвокат подошел к их столику с загадочной улыбкой:
– Господа, хочу сделать вам сюрприз. Минуту терпения, и вы, -он выразительно посмотрел на Страуяна, – будете иметь возможность встретиться со старой знакомой.
Ян Карлович побледнел, незаметно обменялся взглядом с Семеном, как бы давая понять, что в случае чего действовать придется по обстановке.
Тем временем адвокат удалился и через некоторое время вернулся, ведя под руку симпатичную молодую женщину. Та, увидев Страуяна, бросилась ему на шею:
– Ян Карлович, вот так встреча! Какими судьбами?
Секретарь окружного управления насторожился. Весь хмель с него как рукой сняло. Мирный в немом напряжении с силой сжал в руке рюмку с ракией: «Кто эта женщина? Насколько опасна?..»
Страуян быстрее других оценил обстановку и взял инициативу в свои руки:
– Знакомьтесь, друзья, Мила Тимофеева. Из России. Моя старая знакомая.
Предупреждая ее вопросы, Ян Карлович объяснил, что они с Семеном по недоразумению арестованы. Мила оценивающе посмотрела в сторону полицейского. Тот поднялся, по привычке щелкнул под столом каблуками, наклонил голову. В этот момент Страуян, будто поправляя галстук, многозначительно приложил к губам указательный палец. Девушка все поняла и будто споткнулась на полуслове, сдержав в себе так и просившиеся на язык десятки вопросов.
Как потом объяснил Ян Карлович, это была его бывшая ученица Парижской школы русских эмигрантов, где он в свое время преподавал литературу. Вопросы Милы, касающиеся тех времен, могли вывести разговор на Луначарского, других преподавателей, связанных с большевиками. А в присутствии полицейского, тем боле социал–демократа, знавшего некоторые из этих фамилий, – это явный провал.
Дама за столом явилась поводом для новых возлияний. Не поняв подоплеки происходящего, адвокат чувствовал себя именинником, устроившим встречу дорогих друг другу людей. Полицейский успокоился и приналег на ракию. Мила с наигранной непринужденностью щебетала о каких-то светских пустяках.
Первыми из ресторана вышли Мирный и адвокат, деликатно поддерживая под руку поднагрузившегося полицейского. Следом Страуян с Милой. Этой краткой минуты ему вполне хватило, чтобы попросить девушку как можно быстрее связаться с Кондовым и сообщить, что их с Мирным на днях конвоируют в Софию, что ими интересуется контрразведка.
Был ли этот шаг рискованным? Безусловно. Но иного выхода просто не было.
1919 г., октябрь, Варна – София
Варнинским коммунистам вполне хватило двух дней, чтобы разработать план побега русских товарищей. О возможно скором их прибытии известили ЦК БКП, организовали дежурство на вокзале, чтобы не пропустить момент отъезда. У ног дежурного, которому следовало нелегально сопровождать Мирного и Страуяна в поезде, и, по возможности, оказать им необходимую помощь, стояла большая плетеная бутыль с ракией. Это «оружие» редко когда подводило болгарских товарищей в противоборстве с полицией.
Маска смирившихся агнцев сделала свое дело. Французскую контрразведку русские больше не интересовали. В Софии им предстоял еще один чисто формальный допрос. А потом недолгий путь в Стамбул и передача их с рук на руки белогвардейской контрразведке. Пусть сами разбираются со своими земляками. А, как известно, по отношению – и почет. Конвоировал их всего один полицейский. Это значительно упростило ситуацию.
Вскоре после того, как поезд тронулся, к конвоиру подсел парень, как видно, из села. Простой и разговорчивый, он быстро нашел с полицейским общий язык. Пошла в ход бутыль. На подъезде к столице она уже на две трети была опорожнена. Мутный взгляд конвоира выражал откровенное блаженство.
Но вот и софийский вокзал. Полицейский вдруг вспомнил о своих обязанностях:
– По инструкции, ребята, – обратился он к арестованным, – я выхожу на перрон первым. Вы – за мной. Не отставать ни на шаг. На вокзале нас встретят.
Одернув на себе помятую форму, конвоир первым пошел в сторону тамбура. За ним – Мирный и Страуян. За ними «сельский» парень с бутылью.
Вдруг полицейский вздрогнул всем телом, охнул и опрометью бросился назад в купе:
– Сопроводительные документы на столе оставил. Я сейчас, подождите.
Но этот маневр ему удался с трудом. Навстречу уже шли пассажиры с сумками, баулами, чемоданами. Их встречный поток скрыл из виду полицейского на какое-то время.
– Держите, – «сельский» парень с улыбкой протянул Мирному документы, за которыми бросился конвоир, и добавил:
– Быстро к фаэтонам.
Уговаривать их не пришлось. Побег удался.