Зеркало Пророка. Том 2

– А нафига ты с ней споришь? – спросил он во время очередной беседы за кофе. – Ты соглашайся, говори, что все выполняешь, а сам живи, как живется.

Это был весьма своевременный, полезный совет, так как Жаба Петровна терзала Романа до 13 часов, то есть с утра и до обеда. И что-то доказывать маловменяемому человеку каждый день по полдня было для Романа не самым приятным занятием. Решив, что она победила его тамастическое упрямство, Жаба Петровна переключилась на выявляющие паранормальные способности тесты, во время которых Роман демонстрировал исключительно среднестатистическую нормальность.

Возможно, Жаба Петровна доставала бы его целый день, но после обеда она отправлялась в астрал, где выполняла для Родины настолько секретное задание, что наверняка кроме нее о нем никто не догадывался. Несмотря на ее подробные объяснения, Роман так и не понял, чем является этот астрал. Скорее всего, потому, что «астрал, где кто-то насрал», его не интересовал.

Зато после обеда он попадал из эзотерического ада в рай: вторая половина дня принадлежала Раде.

Сначала она проверяла домашнее задание: Роман осваивал аутогенную тренировку, и каждый шаг сначала прорабатывался под руководством Рады, затем должен был повторяться дома перед сном, но Романа интересовала больше сама Рада, чем ее наставления, поэтому выполнял он их по большей части на словах, докладывая на следующий день о ходе воображаемого выполнения задания с акцентом на возникающие трудности. После этого Рада рассказывала что-нибудь интересное о возможностях гипноза. Затем проводила очередной сеанс, во время которого Роман отправлялся в чудесный мир грез.

Притяжение Рады с каждым днем росло по экспоненте, и уже через неделю он не мог представить себе жизнь без нее. Она не замечала его чувств. Зато от косящего лиловым глазом Колесника ничего нельзя было утаить.

– Я бы стал целовать песок, по которому ты ходила, – пропел он нарочито противным голосом, увидев, как Роман смотрит вслед Раде.

К тому времени Роман действительно был готов целовать ее следы, и, пойманный хоть и не на столь радикальном проявлении своих чувств, он густо покраснел, что заставило его не на шутку разозлиться на Колесника.

– Да ты не бычься, – миролюбиво сказал тот, видя, что происходит с Романом. – Я ведь и сам в твои годы вот так с обожанием смотрел вслед одной. Так что для меня это, как привет из юности. Так что ты извини, если я позволил себе чего лишнее.

– Ну что вы… это я… как-то так… – растерялся Роман.

– Пошли лучше попьем кофе.

– Любовь, – вернулся к теме Колесник во время кофепития, – близкая родственница насекомых. Сначала она появляется в виде томления, постоянной мечты, которую ты не знаешь, как воплотить в жизнь, отчего чувствуешь себя неудачником и полным идиотом, а свою девственность воспринимаешь, как уродство. Затем, пробив девственность, как скорлупу яйца, любовь вырывается в мир, где начинает поглощать все твое свободное время и силы, так как ты либо думаешь о любви, либо занимаешься ею, неважно, с кем-то или сам. С годами эта одержимость проходит, и любовь обретает свою окончательную форму, становясь темой для разговора и не всегда приятными воспоминаниями.

– С завтрашнего дня будешь рассказывать мне все свои сны, – сказала Рада через неделю совместной работы.

На «ты» они перешли на второй день знакомства.

– Мне ничего не снится, – признался Роман.

– Теперь будет, – пообещала Рада.

Той же ночью он увидел во сне яркий фантастический фильм с собой в главной роли.

– Любишь фантастику? – спросила Рада, когда Роман закончил рассказ.

– Обожаю. А ты?

– Только если она правильная.

– А какая фантастика правильная?

– Фантастику пишут по двум причинам. Первая из них – бедность воображения автора и отсутствие знаний для описания реальных или реалистичных событий. Так для написания детектива нужно знать, как работает милиция, прокуратура, суд. Для исторического романа необходимо чувствовать описываемую эпоху. Поэтому, решив, что описать полет к звездам намного проще, чем выучить историю космонавтики, нерадивые писатели начинают клепать всякую чушь, на которую нормальному человеку попросту жаль тратить время.

Вторая причина – богатство воображения и жизненного опыта писателя, в результате ему становится тесно в реалистичных жанрах. Такая фантастика расширяет горизонты и готовит читателя к встрече с неведомым.

Следующей ночью Роману приснился еще более удивительный сон.

Я был волком из племени волков, – рассказывал он. – Мы охотились на сны. О своей добыче мы знали все или почти все. Мы чувствовали сон еще до его появления, знали, каков он на вкус, и как будет себя вести.

Нашими врагами и конкурентами были огромные черные птицы с мощными клювами и сильными когтистыми лапами. Их возглавляла подстать им крыса, такая же мерзкая и огромная.

Мы делили равнину, где рождаются сны. Два народа, два племени… Мы зорко следили друг за другом. Иногда переругивались. Но нарушить границу не пытался никто, так как слишком много тогда пролилось бы крови.

Сны приносил слепой человек, пахнущий презрением и подлостью. Как обычно, он возник перед нами прямо из воздуха. В руках у него трепыхался сон. Он кричал, пытался вырваться, но у слепого человека крепкие руки. Несколько секунд слепец стоял неподвижно, словно окидывая нас взглядом своих невидящих глаз. Он упивался своей властью над нами, так как без него мы были никем. Понимая это, он не скрывал своей ненависти к нам. Более того, у него был целый арсенал подлостей, при помощи которых он портил нам жизнь.

Он мог измазать сон чем-то вонючим или надеть на него железный ошейник, о который мы ломали зубы. Каждый раз он придумывал что-то новое, и нам приходилось быть начеку.

Наконец он подбросил сон вверх. Почуяв свободу, тот начал изо всех сил махать своими слабенькими крылышками, но неспособный далеко улететь, он обречен был погибнуть в чьих-либо зубах или клюве.

Я сидел с удочкой на берегу пруда, – рассказывал Роман в следующий раз. – Была ночь. В небе светила огромная, в несколько раз больше, чем обычно, полная луна, поэтому все было отлично видно. Вдруг лунная дорожка превратилась в широкую мраморную лестницу, по которой с неба на берег пруда сошел Иисус Христос.

Подойдя ко мне, он улыбнулся, обнажив вампирские клыки, и я чуть не умер от страха.

– Знаешь, кто я? – спросил он.

Я кивнул, не имея сил даже бежать, так как мои ноги словно вросли в землю. Иисус не набросился на меня. Вместо этого он вскрыл похожим на коготь ногтем себе вену на руке.

– Пей кровь мою, – приказал он, и я проснулся от страха.

– Интересный сон, – решила Рада. – Интересный и знаковый. Он говорит о том, что ты уже достаточно глубоко проник в свое подсознание.

– Он что-нибудь значит? – спросил Роман, все еще находясь под впечатлением от этого сна.

– Образ вампира прекрасно подходит для метафорического описания человека, вставшего на путь познания. Во время встречи с тем, кто уже на пути, происходит инициация в виде метафорического обмена кровью, в которой, как считали древние маги, содержится душа животного или человека. Отсюда, кстати, берет начало запрет на употребление крови в пищу в ряде религий. Для человека знания кровь, она же вино, – это, с одной стороны, состояние знания в его чистом виде; с другой – знание, которое уже есть у человека. Отсюда библейский призыв Иисуса означает приглашение вкусить кровь пробужденного или познавшего. Обмен кровью вызывает у вновь обращенного искателя знания голод познания, который по мере утоления лишь усиливается до бесконечности.

– Я так понял, что под знанием ты подразумеваешь просветление?

– Так его тоже называют.

– Но разве просветление совместимо с голодом?

– Просветление и есть голод, но голод иного уровня, который мы в своем нынешнем состоянии не можем себе даже представить.

– Тогда почему все говорят о просветлении, как о блаженстве?

– А еще о нем говорят, как о тотальной пустоте, которая и есть голод. Тебе это кажется противоречивым, потому что тебе знаком лишь голод тела и голод спящего ума. При этом голод спящего ума есть лишь приносящая страдание тоска по истинному голоду. В отличие от нее голод в чистом виде – это являющаяся предельной наполненностью собой пустота, сияющая внутренним светом. Об этих вещах крайне трудно говорить, так как наш язык очень плохо приспособлен для описания подобных переживаний.

Несколько недель Роман не видел сны, а потом ему вновь приснился пылающий дом с пляшущими перед ним людьми. На этот раз он танцевал с другими.

К нему подошла женщина в длинном платье цвета лунного света. Ее лицо скрывала серебреная маска.

– Знаешь, кто я? – спросила она.

– Ты та, кого я ищу, – ответил Роман. – Ты алая женщина. Моя алая женщина.

– Угадал, – рассмеялась она и сняла маску. Это была Рада.

Она оскалила вампирские зубы и вонзила их Роману в шею. Но вместо того, чтобы пить его кровь, она влила в него свою.

– Свершилось, – торжественно произнес мужской голос, и Романа выбросило из сна.

– Надеюсь, вы с хорошими новостями? – спросила Софья Сергеевна, разливая по чашкам «Большой красный халат» (сорт чая).

– Думаю, что да, – ответил Максим Харитонович, беря пирожок с луком и яйцами.

Шел дождь, и они пили чай на веранде. На Софье Сергеевне был темно-серый летний брючный костюм и черные туфли на высоких каблуках. Максим Харитонович был в джинсах, футболке «Кисс», ветровке и болгарских кроссовках.

– Наш друг оказался темной лошадкой, – приступил он к докладу. – Глубоко в подсознании он связан с неким Зеркалом Пророка. И как гласит легенда о принце Грее…

Кроме этой легенды ни о Зеркале, ни о Пророке практически нет никакой информации. Известно лишь, что Пророк был непревзойденным мастером времен працивилизации. Он сотворил Зеркало, как ритуальный подарок богине.

– Какой богине?

– До нас не дошло ее имя. Как считает Колесник, отсутствие имени символизировало то, что она единственная богиня. Перемещаясь из века в век, Зеркало воскрешает связанных с ним персонажей, которые разыгрывают написанную Пророком пьесу. При этом у Зеркала есть весьма существенный побочный эффект. Оно настроено на одного единственного оператора. И если к нему прикасается кто-то другой, оно буквально выворачивает его наизнанку. Сначала мы решили, что это – очередная выдумка вроде Копья Судьбы, но позже в архивах были обнаружены свидетельства того, что Зеркало существует. По крайней мере, из века в век люди погибали именно так, как должно убивать Зеркало.

– И оператор? – спросила Софья Сергеевна, предвкушая ответ.

– Похоже, им является наш друг. Более того, после активации связь с Зеркалом должна его к нему привести. Отсюда следует, что покушаться на нашего друга могли не только для того, чтобы сохранить в тайне местоположение Зеркала, но и для того, чтобы активизировать при помощи стресса его связь с Зеркалом, начав тем самым новый виток игры.

– Какие будут предложения?

– Думаю, стоит дать ему привести нас к Зеркалу, а там…

– Хорошо. Приступайте к организации утечки информации, а заодно и обработайте нашего парня.

В том, что в «Лабиринте» далеко не все так мило и безобидно, как ему казалось, Роман убедился на первом же собрании коллектива, которое состоялось 22 сентября.

Не успел он поздороваться с Жабой Петровной, в ее кабинет влетел Колесник.

– Все срочно ко мне, – приказал он.

– Что случилось? – спросил Роман.

– Общее собрание коллектива. Раньше сядем…

– Он всегда перед собранием, как в жопу клюнутый, – сообщила Роману Жанна Петровна, когда за Колесником закрылась дверь. – Пошли. И захвати для нас стулья.

Кроме известных уже персонажей в кабинете присутствовали еще двое: маленький, толстый, лысый тип 50 лет в застиранной рубашке, мятом костюме и дешевых туфлях отечественного производства; и дама средних лет, похожая злобным надзорно-педагогическим взглядом на проверяющую из районо. На ней был сарафан, ветровка и туфли на небольшом каблуке. Роману эти люди не были знакомы.

– Дамы и господа, а также товарищи и товарищи, – начал свою речь Колесник, когда все собрались. – Социалистическое Отечество вновь требует жертв. В частности от нас требуется предоставить 5 человек. Какие будут предложения?

Все, как это обычно бывает, молча уставились на докладчика.

– Я предлагаю Гришку Масона, – сообщил Колесник, выдержав паузу.

– А его разве выписали? – спросил толстяк, которого Алексей мысленно прозвал инженером.

– Одно другому не мешает, – решила «проверяющая». Возражать никто не стал.

– Жанна Петровна, а вы что скажете? – спросил Колесник.

– Даже и не знаю. Кружок Ничепуренко. Разве что только.

– Жанна Петровна, – произнес Колесник таким тоном, словно она была сделавшей на ковре лужу собакой, – Вы до пяти считать умеете?

– Ну да, там больше 20 человек, – поддержала его «проверяющая».

– Тогда Эзольду Марченко и обоих ее хахалей. Нечего тут бордель разводить, – как-то слишком уж эмоционально сказала Жанна Петровна, а потом покраснела.

– И того четыре, – подытожил Колесник. – Последний голос за вами, – сказал он Раде.

– Мне некого предложить.

– В таком случае пусть это будет Жека Китос, – предложила «проверяющая».

– Отлично, – обрадовался Колесник. – Вопросы есть? Нет? В таком случае предлагаю перейти к подготовке к спиритическому сеансу. Свои обязанности все знают? Приступайте. Роман пойдет со мной за духовной пищей.

– Куда идем? – спросил Роман, – когда они вышли на улицу.

– Вестимо куда. В магазин за водкой.

– Понятно. Духовная пища.

– А ты не ерничай. Знаешь, как по-латыни будет спирт?

– Как?

– Спиритус. Как душа или дух. Отсюда, кстати, неразрывность нашей русской духовности и употребления спирта. А знаешь почему?

– Откуда ж?

– Спирт – топливо для духа. Его использовали для окрыления сознания.

Роман улыбнулся, представив себе окрыленного сознанием алкаша.

– А ты не лыбься. Спирт надо принимать в малых дозах на подготовленное сознание. А если им залить тупую башку… – сказал Колесник уже на пороге магазина.

Немного подумав, он взял 2 бутылки водки и 3 вина «Российское».

– Помоги, – попросил он Романа, доставая из кармана брюк авоську.

Пока Роман складывал туда бутылки, в магазин вошли двое строгого вида мужчин.

– Вы почему это в рабочее время?.. – начал укоризненно один из них, но Колесник не дал ему договорить.

– Спокойно, товарищи, – сказал он, сунув им под нос удостоверение.

– Служим Советскому Союзу, – от неожиданности выдали они.

– Вольно, – скомандовал Колесник, и они с Романом вышли из магазина.

– Давай присядем. Разговор есть, – сказал Колесник, когда им попалась свободная лавочка.

– Что ты вынес из сегодняшнего собрания? – спросил он после того, как они уселись.

– Если честно, я ничего не понял, – признался Роман.

– А должен понимать следующее: Мы живем в стране с плановым укладом жизни. Так?

– Так.

– А раз так, то у нас все носит плановый характер, включая борьбу с врагами Отчизны и прочими несознательными элементами.

– А это как? – удивился Роман.

– А это так, что существует негласная разнарядка на выявление товарищей, которые нам совсем не товарищи. При этом чревато как недовыполнение, так и перевыполнение этого плана. С недовыполнением плана, думаю, все понятно. Перевыполнение чревато двумя вещами: с одной стороны, оно может стать поводом для увеличения плана; с другой, – чрезмерный разгул антисоветизма попахивает обвинением в халатности: дескать, с чего это вы развели тут анархию под носом? Как курирующие нас товарищи, которые нам более чем товарищи, решают проблему с перевыполнением плана, нас не касается. Зато когда у них бывает нехватка негодяев, они обращаются к нам за помощью. Как сегодня, – говоря это, Колесник с откровенно наигранным пафосом произносил слово «товарищи», явно издеваясь над всем тем, что стояло за этим понятием.

– И вы сдаете своих? – дошло до Романа, отчего ему стало противно.

– Ну, совсем своих мы, понятное дело, не сдаем, но регулярно указываем курирующим нас товарищам на тех заблудших псевдотоварищей, которые в своем эзотеризме заходят за грань советской идеологии, ставя тем самым под сомнения идеи Ленина, Маркса и Энгельса.

– И что с ними потом бывает?

– Ну, сейчас не 37-й год. Расстреливать никого не расстреливают. Чаще кладут в больницу. Иногда сажают. А в некоторых случаях ограничиваются парой-тройкой бесед. И тут ничего не поделаешь, так как служим мы с тобой в КГБ, а КГБ – это комитет гнобления ближнего. И здесь либо ты помогаешь Родине в этом гноблении, либо сгнобят тебя. Третьего не дано. Конечно, если ты готов принести себя и своих близких в жертву каким-нибудь одеялам, только скажи, и мы тебя тут же внесем в очередной паек для Минотавра. А если нет, научись корчить рожу так, чтобы никто не усомнился в твоей лояльности Родине и комитету, а, сдавая людей, старайся скармливать Родине наиболее бесполезных.

– Но я никого не знаю.

– Это пока. Когда-то мы все никого не знали. И ты не думай, тут бесполезных не держат, поэтому к тому моменту, когда ты перестанешь быть интересным в качестве подопытного, постарайся найти, чем ты можешь быть полезен.

– Спасибо. Я подумаю над вашими словами, – сказал Роман, у которого от этого разговора стало окончательно скверно на душе. Разумеется, он ни в чем таком не хотел участвовать, вот только Колесник был прав.

– Это, конечно, слабое утешение, но Родина и без твоей помощи будет пожирать людей, а так ты сможешь спасти от ее пасти хоть кого-то достойного. Ладно, пошли, а то водка стынет.

Когда они вернулись, стол был уже накрыт в помещении с надписью «Архив» на двери. Это была просторная комната, расположенная между кабинетами Жанны Петровны и Рады.

С первого же взгляда Роман понял, что «Архив» никогда не использовали в качестве архива, так как вместо стеллажей с папками там стоял старый, но еще живой сервант с посудой, а основную площадь помещения занимал раздвинутый стол, накрытый клеенкой. На столе присутствовали колбаса, сыр, соленья, бутерброды с икрой, бутерброды с печеночным паштетом, салат из помидоров, огурцов и репчатого лука, заправленный подсолнечным маслом, и хрустальная «лодка» со шпротами, которых туда выложили банки три.

– За чистоту междурядий наших рядов, – произнес Колесник первый тост, и пьянка началась.

В роли тамады выступал Колесник. Он выдавал один язвительный тост за другим, причем делал это по мере появления очередной «гениальной» идеи, а они в тот день чуть ли не стояли в очереди у входа в его сознание. Колесник частил, но, будучи крепкими спиритуалистами, его подчиненные достойно держали темп. Все кроме Романа.

К тому моменту, когда Колесник выдал: «Мы рождены, обратно не засунешь», – у него уже плыло перед глазами. Сказались плохое настроение и малый спиритический опыт. Его родители не были маниакальными сторонниками трезвости, и во время праздников позволяли выпить немного вина лет, наверно, с пяти. Сам же он успел напиться только однажды, на выпускном вечере в школе.

– Ты как, нормально? – участливо спросила сидевшая рядом Жанна Петровна.

– Пожалуй, не очень, – признался Роман. – Пойду подышу воздухом.

– Тебя сопроводить?

– Спасибо. Я сам.

Опьянение нарастало, и уже на полпути к остановке Роману приходилось держаться изо всех сил, чтобы не отключиться прямо на тротуаре. К тому моменту, как кто-то взял его под руки и куда-то повел, он не осознавал, что происходит.

Роман медленно выныривал из небытия. В каждой клеточке его тела царило похмелье. Тошнило сильно, но без позывов к рвоте. В первые несколько секунд после пробуждения он был настолько дезориентирован, что не смог бы назвать и свое имя, но постепенно сознание начало включаться, и он с удивлением понял, что находится в незнакомой комнате, и что на нем надета чужая пижама.

Комната была, как комната. Белый потолок. На стенах обои в цветочек. На окне достаточно прозрачные шторы, чтобы в комнате, несмотря на них, было светло. Кроме разложенного дивана у окна, на котором и спал Роман, там был шифоньер, комод и тумбочка возле кровати. На полу лежал ковер, за границами которого виднелся пол: крашенное в абрикосовый цвет ДВП.

Роман как сюда попал, так как последним его воспоминанием была дверь в «Лабиринт». «Увидел на миг ослепительный свет», – вспомнились слова песни.

Попытка сесть, поставив ноги на пол, принесла приступ головной боли и головокружения. Дождавшись, когда комната перестала крутиться перед глазами, Роман встал, но, сделав несколько неловких шагов, упал, ударившись плечом о шкаф. Через несколько секунд в комнату вошел мужчина средних лет. Это был высокий, спортивно сложенный человек с красивым, породистым лицом, одетый в спортивные брюки и футболку. Его густые черные волосы были коротко острижены.

– Ты как, живой? – участливо спросил он, увидев Романа, лежащим посреди комнаты.

– Не знаю, – ответил Роман, которому было стыдно за это падение.

– Помочь встать?

– Не знаю, – повторил Роман, чувствуя себя идиотом.

– Тогда, может, помочь тебе вернуться в постель?

– Мне бы в туалет, – признался Роман, превозмогая стеснительность.

– Тогда пойдем. Я помогу.

– Я лучше так, – ответил Роман, становясь на четвереньки.

– А что, тоже выход, – оценил незнакомец, который, судя по всему, был хозяином квартиры. К счастью для Романа он не засмеялся, а то тот бы от стыда провалился сквозь землю.

– Иди сюда, – пригласил незнакомец на кухню, когда Роман выбрался из туалета.

– Выпей, – сказал он, поставив на стол перед Романом чашку с мутно-коричневой жидкостью, когда тот забрался на табурет.

– Что это?

– Крепкий чай с молоком и сахаром. То, что тебе нужно.

Пить хотелось страшно, но Роман испугался, что не добежит до сортира, пригуби он это пойло.

– Пей. Такой чай не то, что с удовольствием станешь пить на трезвую голову. Но после перепоя каждый глоток воспринимается, как капля дождя, упавшая на иссушенную почву пустыни.

Это сравнение придало Роману смелости, и он осторожно пригубил чай, который действительно показался напитком богов. К тому моменту, как он допил чай, в голове прояснилось. Не то, чтобы он полностью пришел в себя, но мозги уже начали работать, а тело обрело прямохождение.

– Ну как, ожил? – спросил хозяин квартиры.

– Вроде того.

– Еще будешь?

– Может, позже.

– В таком случае пришло время серьезно поговорить.

– Я не помню, как я и что… – поспешил заверить Роман.

– Об этом тоже, но я начну о другом, – перебил его хозяин квартиры. – Мое имя Игнат Валерьевич. Кто ты, я знаю, так как о тебе рассказывала Рада.

– Так вы?.. – обрадовался Роман, решив, что перед ним ее отец.

– Ее друг и коллега в одном важном деле, профанация которого превратила его для непосвященных в посмешище, – вновь перебил он Романа. – Я говорю о религии.

– Вы сектант? – насторожился Роман, который наслушался о сектантах немало ужасных вещей.

– Ответ на этот вопрос зависит от того, что понимать под словом «секта». Что ты скажешь, если я скажу, что Советский Союз является огромной тоталитарной сектой. Причем именно религиозной?

– Даже не знаю, – растерялся Роман.

– А ты сам подумай: Непогрешимым авторитетом для членов этой секты является святая троица: Маркс, Энгельс и Ленин. Причем Ленин канонизирован чуть ли не, как бог. Руководящим всеми сторонами жизни сектантов сводом законов является святое писание в виде сочинений Ленина и классиков марксизма. При этом сочинения Ленина играют роль Нового Завета, более правильного и непогрешимого, чем Завет Ветхий, состоящий из трудов Маркса. От лица непогрешимых авторитетов, руководствуясь непогрешимым Писанием, основной массой сектантов руководит организация, состоящая из номинально наиболее достойных и наиболее верующих в непогрешимость канонизированный сектой догмат, а именно КПСС, которая, в свою очередь, официально является непогрешимым и непререкаемым авторитетом для всех участников секты. Глава партии является наместником и непогрешимым представителем этих авторитетов на Земле, как тот же папа римский в католическом мире.

После этого он, не дав опомниться Роману, резко сменил тему:

– Так вот, все религии можно разделить на 3 группы. Первая и самая распространенная религия – это религия рабов. Она наиболее незатейливая и инфантильная. Ее задача – штамповать покорных воле жрецов рабов. Кстати, глупости являются неотъемлемой необходимой частью как религии для рабов, так и службы в армии, так как глупости – это первый шаг на пути к мерзостям, которые и солдаты и рабы должны быть готовы творить по приказу господина, так как приучение к глупостям заставляет нас не замечать нелепость нашего поведения, ведь, обучаясь постоянно делать глупости, мы обучаемся их с легкостью оправдывать, и они уже перестают нам казаться глупостями, превращаясь в традиции, святыни, дань чему-то там и так далее. Поэтому, когда перед нами встает выбор: сделать гадость или лишиться всего, мы легко ее делаем и даже гордимся этим, находя для нее оправдание, так как именно это мы умеем делать лучше всего.

Второй тип религии – это религия господ. Раньше это были особые культы, к которым допускались лишь представители правящих сословий. Потом их сменили тайные общества. Для этой религии характерны иерархичность и стремление к абсолютному контролю и порядку.

Эти две религии прекрасно дополняют друг друга, но есть еще третья религия: религия свободных одиночек. Она не организована. Исповедующие ее люди объединяются лишь в относительно небольшие группы, когда им по пути. Главная их задача – трансформация собственного сознания. Эта задача требует полной самоотдачи, но игра стоит свеч, так как в случае успеха преображенное сознание приобретает способность вмещать в себя всю вселенную, и даже больше, чем вселенную.

Во все времена сторонники этой религии подвергались гонениям как со стороны господ, так и со стороны рабов. Дело в том, что по иронии судьбы институт рабства кажется рабам священным даже больше, чем их господам. Поэтому раб никогда не мечтает о свободе. Рабу нужен свой раб. Свобода ему ненавистна, так как она обесценивает все то, ради чего он живет и чем гордится.

Это как в сказке про Данко, которую Горький переделал в угоду большевикам. Изначально, когда Данко вырвал свое сердце, и оно осветило ночь, люди увидели все свое уродство, грязь, бескрайнее болото, из которого, казалось, не было выхода. Увидев это, возненавидели они Данко и забили его до смерти, заставив сердце погаснуть. И лишь когда наступила тьма, они вновь почувствовали себя спокойно.

Точно также ненавидят они каждого просветленного человека, так как рядом с ним они видят свое уродство и убожество, поэтому никому не позволено открыто привносить свет в этот мир.

Ненависть к третьей религии со стороны господ тоже понятна: принадлежащие к ней люди бросают вызов столь любимой господами пирамиде власти, и их стремлению любой ценой оказаться как можно ближе к вершине. На фоне просветления их деятельность выглядит мелкой и глупой, а этого они не могут позволить ни под каким видом.

Не удивительно, что представители третьей религии на протяжении тысячелетий держат свою деятельность в тайне.

Мы относимся к третьей религии, но мы хотим сделать для нее то, чего еще никто не делал раньше: мы пытаемся подойти к ней с позиции современной науки, сделав процесс обретения просветления настолько простым и доступным, насколько это возможно. Думаю, теперь ты понимаешь, насколько нам важно сохранить в тайне факт нашего существования?

– Тогда почему вы мне это рассказываете? – насторожился Роман, интуитивно чувствуя, что его хотят втянуть во что-то нехорошее.

– Видишь ли, Роман… Ты хороший, способный, умный парень. Ты мне нравишься. Ты заставляешь себя уважать. При других обстоятельствах я многое отдал бы за возможность видеть тебя среди нас. Но ты засветился. Сначала тебя вычислили какие-то радикалы, а потом на тебя обратил внимание КГБ, резонно решив, что раз тебя пытались убить, значит, ты достаточно для этого серьезен. Они оказались правы, и ты легко вычислил Раду. Ты фактически ее сдал, благо, никто не обратил на твои слова должного внимания.

– Я не знал. А так бы я ни за что бы ее не предал! – слишком уж горячо сказал Роман и, смутившись, покраснел.

– Не стоит переоценивать свои силы. Эти люди умеют читать таких, как ты, и пока ты о нас знаешь, мы все находимся в опасности. И согласись, наше дело слишком важно, чтобы позволить себе рисковать.

– Вы что, хотите меня… – прошептал побелевший от страха Роман.

– Ну что ты. Если бы мы хотели тебя убить, мы бы устроили тебе несчастный случай еще вчера, когда ты был достаточно пьян, чтобы твоя смерть от падения с лестницы в подъезде дома не вызвала подозрения. Я лишь закрою для тебя дверь в мир высших состояний. Ты забудешь все, что знал про меня, потеряешь способность узнавать людей силы, перестанешь быть интересным для своих хозяев. Ты будешь жить обычной жизнью обычного человека, о которой мечтал всю свою жизнь. Так что тебе нечего бояться.

– Вы не обманываете?

– А смысл? Мы бы могли все сделать вчера, и ты бы сейчас проснулся после обработки на каком-нибудь пустыре. Но я пригласил тебя сюда и рассказываю все это из чувства уважения, так как я хочу, чтобы ты понял, что у меня нет другого выбора. Потому что иначе, когда ты выдашь Раду, а рано или поздно ты это сделаешь, ее будут сначала пытать, и только потом убьют.

– Хорошо. Что надо делать? – спросил Роман, для которого сама мысль о том, чтобы причинить Раде боль была невыносима.

– Ничего особенного. Просто посидишь с закрытыми глазами в кресле. Как во время гипноза. Пойдем в зал.

Квартира Игната Валерьевича оказалась хрущевской трешкой с двумя изолированными спальнями и одной проходной комнатой или залом. Большую часть зала занимал угловой диван, рядом с которым стояло кресло. На стене за диваном и на полу были ковры. Напротив дивана стояла стенка. Большая часть шкафов в ней была забита книгами. На небольшом столике у стола стоял телевизор, на нем – двухкассетный «Шарп».

– Присаживайся, – пригласил Игнат Валерьевич, указав рукой на кресло. – Теперь закрой глаза и просто слушай, что я буду говорить, – продолжил он, когда Роман сел.

Сначала Роман почувствовал приятное расслабление. Затем он начал проваливаться в глубокий туман, из которого со временем сгустились опутавшие его сознание похожие на корни растений щупальца. По спине побежали электрические мурашки. Такие же, как в «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова.

«Неужели он знал?» – подумал Роман, и в следующую секунду эта мысль растворилась в тумане, который начал пожирать его сознание, отнимая одно воспоминание за другим.

Потом появились какие-то голоса. Один был голосом Рады. Другой – мужским и до боли знакомым.