Калинов мост

Погадаеву запомнилось выступление на съезде председателя Сибирского революционного комитета Михаила Михайловича Лашевича. В военной форме, подтянутый, усы щёточкой, он произвёл приятное впечатление на делегатов. Возглавляя чрезвычайный орган советский власти в Сибири, он выработал и предложил советскому правительству план проведения революционных административно-территориальных реформ. Именно Лашевич весной 1925 года внёс в Президиум Всероссийского Центрального исполнительного комитета – ВЦИК и Госплан проект образования Сибирского края. Ему принадлежала инициатива и в освоении богатств этой замечательной земли.

Сибирский Революционный комитет создавался в сложнейших условиях гражданской войны. Постановлением ВЦИК от 27 августа 1919 года «Об организации гражданского управления в Сибири» были утверждены его функции. Они распространялись на Омскую, Томскую, Алтайскую, Семипалатинскую, Иркутскую и Якутскую губернии. Ему подчинялись все учреждения гражданского управления. Являясь полномочным органом в осуществлении высшей власти в Сибири, он подчинялся ВЦИКУ, СНК, Совету Труда и Обороны.

Сибирский революционный комитет на съезде Советов Сибири прекратил своё существование с передачей полномочий съезду, что, несомненно, явилось важным шагом в реформировании Сибирского края. Решением съезда Сибкрайисполкома было определено, что высшей властью на местах являются съезды областей, округов и районов. В перерывах между съездами высшая власть передавалась их исполнительным комитетам, в том числе – городским и сельским советам. Стало быть, высшим органом власти в Сибирском крае был краевой съезд Советов, а в период между сессиями полнота власти возлагалась на Сибкрайисполком.

На местах дела обстояли так. Высшую власть в округах представлял окружной съезд советов, а в перерыве между сессиями его функции выполнялись окружными исполнительными комитетами. В период работы съездов избирался Президиум, которым рассматривались и принимались решения по выносимым на обсуждение вопросам. Члены исполкомов всех уровней были исключительно выборными из числа рабочего класса и беднейшего крестьянства.

Решением съезда Советов в состав Сибирского края было принято 19 округов, в том числе Томский округ с Томским уездом, часть территории Мариинского уезда, четыре района Нарымского края (Каргасокский, Колпашевский, Парабельский, Чаинский) и Ойротскую автономную область. Казалось бы эту территориальную махину осваивать и осваивать, наращивая производство зерновых, рыбной ловли, лесозаготовок, промышленности, но увы – на столе Погадаева лежал циркуляр о создании в его Нарымском крае ещё и туземной вертикали исполнительной власти. «С ума сойти от нововведений верхов!» – сокрушался Пантелей Куприянович, сворачивая самокрутку. Многие вопросы по организации туземных советов предстояло согласовать с партийной властью: окружкомом, райкомами. «Хитрецы, – всё не мог успокоиться Пантелей, – рассчитывают при новой форме административного устройства сблизиться с народными массами и повести их к социалистическому будущему. На чужом… так сказать горбу и в рай».

Пантелея звали на партийную работу. Причём, не кто иной, как назначенный недавно секретарём Сибирского краевого комитета ВКП (б) товарищ Сырцов. Сергей Иванович предложил ему возглавить одну из районных партийных организаций Томского округа, считая юридическое образование Погадаева, выпускника университета, подспорьем в активизации боевитости томских коммунистов. Пантелей Куприянович видел, что парторганизации Сибирского края, а их насчитывалось около трёх тысяч, ЦК ВКП (б) наделялись всё большими полномочиями. По глубине и охвату их функции распространялись на все сферы жизни и деятельности общества. Этот посыл ощущался в пламенных статьях газет Сибирского края: «Крестьянская газета», «Жизнь Сибири», «Власть труда», «Сибирские огни», «Молодость Сибири».

В главной газете страны Советов «Правда» размещались статьи товарища Сталина, направленность которых исповедовала сплочение и мобилизацию народных масс на трудовые и ратные дела, на усиление роли партии в жизни советского государства. Газета выступала рупором партии и лично Генерального секретаря ЦК ВКП (б). Её материалы обсуждались на партийных собраниях, конференциях, пленумах, ими коммунисты руководствовались в повседневной жизни, цитировали с трибун фрагменты выступлений вождя коммунистов. Через многочисленные первичные ячейки партийная истерия пронизывала исполнительную власть, отрасли народного хозяйства, доходила до каждого человека в отдельности.

С крайкомом партии, райкомами согласовывались не только вопросы кадровой дисциплины, назначения и перемещения работников, партийные органы усилили влияние на принятие решений, находившихся исключительно в компетенции исполнительной власти. Партийные структуры, как отмечал Погадаев, нарушали демократический принцип выборности в органы исполнительной власти. Из-за возросшего влияния коммунистов выборы в исполнительные комитеты заменялись прямым назначением на должности волей партийных органов.

В личной беседе Сырцов намекнул Погадаеву, что, он хотел бы видеть его на партийной работе, сейчас стоит задача по созданию новой системы партийной власти, подходов и методов строительства социализма. «Это интересно, хотя и трудно, но помощь и поддержка гарантируются, – сказал в заключение Сергей Иванович, – есть, правда, ньюанс. Необходимо пройти уровень районного комитета партии, например, Парабельского, а уж потом окружкома, иначе кадровики всю жизнь будут „точить зуб“ за отсутствие райкомовской ступени и в дальнейшем по партийной линии могут возникнуть проблемы. Такая вот „петрушка“, – протянул руку Сырцов. – Думайте, товарищ Погадаев!»

Пантелей неделю думал над предложением главного коммуниста Сибири, но решил, что, работа в исполнительной власти несёт больше пользы в освоении Нарымского края. В партийной деятельности его давила аппаратная обыденность: собрания, протоколы, решения, постановления, многочасовая «говорильня» – не в его характере. «Люблю видеть результат, товарищ Сырцов», – заключил он, отказавшись от лестного предложения Сергея Ивановича. Последний кивнул и, не прощаясь, пошёл по коридору окружкома партии – седой, основательный.

Пробил третий час ночи. Погадаев всё ещё сидел в конторе, рассуждая о насущных проблемах: переносился в прошлое, возвращался к делам сегодняшнего дня. «Не-е-е-т, себя не обманешь, – усмехнулся председатель, – не обойдётся ли боком отказ от предложения секретаря Сибирского окружкома партии?». Сергей Иванович с товарищем Сталиным громил троцкистско-зиновьевскую оппозицию и «правый уклон» в партии. Прищуренный взгляд Сырцова оставил смутную угрозу в душе: «Не оплашать бы с отказом от предложения! Время-то какое! Партийный руководитель Сибирского края Сырцов – член ЦК ВКП (б), человек с революционным прошлым, опытный аппаратчик. Человек такого уровня с кондачка предложений не делает: навёл справки, оценил и решил ввести в обойму «своих людей». Не спроста же Генеральный секретарь ЦК ВКП (б) направил на партийную работу в Сибирский край, – размышлял Пантелей, – ох, не спроста». Иосиф Виссарионович бывал в ссылке не где-нибудь в Сибири, а у него, Погадаева, в Нарыме. Знает, что делает, расставляя людей на ключевые посты в партийной иерархии края».

Обеспокоенность Погадаева усилил телефонный звонок председателя Томского окрисполкома Шмакова. Непривычная для Пантелея Куприяновича телефонная связь, установленная месяц назад, связала Нарым с райисполкомами, Томском и столицей края – Новосибирском. В настоящий момент четырнадцать райисполкомов, входивших в Томский округ, решали насущные дела по телефону.

Обеспокоенным голосом Шмаков сообщил об отправке в Нарымский край группы так называемых выселенцев для освоения тайги и Васюганских болот.

– Кто такие, Всеволод Иванович?

– Враги народа, из «бывших», Пантелей Куприянович, из Ленинградской губернии, Москвы, Белоруссии. Принимай, расселяй и без проволочек гони в работу.

– Так ведь остяцкие советы, Всеволод Иванович…

– Расселяй, приказываю! И готовься к приёму больших групп перемещённых лиц. Партия приказала: никакой пощады «уклонистам», монархистам, кадетам, офицерью и прочей заразе старого режима! Звонил товарищ Эйхе! Сам! Понимать надо!

Погадаев понял. Партией создавалось идеологическое влияние на трудящиеся массы, крестьянство, исключавшее всякие сомнения в решимости своих намерений. После смерти Ильича в ЦК партии развернулась ожесточённая борьба между группировками по нескольким направлениям. Одни партийцы вычерчивали схемы движения вперёд, предлагая реформы в экономике, сельском хозяйстве, культуре, образовании. Другие в революционной борьбе дрались за посты, портфели и сферы влияния в партийной иерархии.

При жизни Ильича партия не претендовала на исключительность в строительстве социализма в советском государстве. Она занималась рутинной работой по созданию партийных организаций в республиках, областных и районных центрах, городах. Создавала ячейки в трудовых коллективах фабрик, заводов, учреждений, организаций, митинговала на площадях, в колонном зале Дома Союзов, который навещали Владимир Ильич с Надеждой Константиновной. У Погадаева не было ощущения, как и у миллионов граждан огромной страны, что внутри партийных кулуаров зрели далеко идущие планы в «прибрании» к себе управление государством и общества в целом. Из-под пера партийной номенклатуры выходили решения, постановления, инструкции, циркуляры, предписывающие административный порядок действий, нормы ведения дел. Определялись цели, ставились задачи движения по направлениям, отраслям народного хозяйства.

«Что же получается? – морщил лоб Пантелей, – партийные установки в советском обществе становятся нормой и охватывают население по классам и, с позволения сказать, привилегиям? Ясно, как Божий день, что, распространяясь на структуры исполнительной и судебной властей, она подминала под себя органы государственного управления, жизненные устои граждан. Вычленяла «бывших».

Образованное в декабре 1918 года Сибирское бюро, руководившее партийным подпольем и партизанским движением на захваченной белогвардейцами территории, из полномочного представительства ЦК партии в Сибири, превращалась в силу. Крепло! Ещё в мае 1924 года 1-я Сибирская краевая партийная конференция, заслушав отчёт о работе, высоко оценила деятельность и предложила создать новый партийный орган – Краевой комитет РКП (б) Сибири. Конференция поддержала предложение! В кратчайшие сроки в Сибирском крае была создана мощнейшая структура партийной номенклатуры, которая и становилась властью. В неё товарищ Сырцов и приглашал Погадаева. Не срослось – отказался!

Глава 2

Пантелей изучил систему партийной номенклатуры: жёсткую и непримиримую. В неё вошёл перечень важных должностей партийной иерархии, подлежащий специальному учёту. Этот перечень составили партийные органы от ЦК РКП (б) – ВКП (б) и вниз по вертикали до окружкомов и райкомов. Каждый из этих органов составил свою собственную номенклатуру, в которой учёл партийных, советских, профсоюзных и прочих функционеров своего уровня (уездного – укомы, губернского – губкомы). Мало того, учёту подлежали нижестоящие должностные посты, которые считались значимыми. То есть, наряду с иерархией партийных органов появилась иерархия номенклатур, ступени которой тесно переплелись друг с другом. Каждая ступень вбирала в себя часть нижестоящей номенклатуры, вливаясь в вышестоящий уровень. Таким образом, манипулируя кадрами, партия брала под контроль все сферы управления государством.

«Что же будет? – думал Пантелей Куприянович. Внимание его привлекло светлеющее в окне нарымское небо. Утро. Что оно принесёт? С врагами народа разговор короткий! С ними нет проблем! Сколько их здесь зарыто расстрелянных и утопленных в Оби и болотах? Кто его знает? Но с трудпоселенцев нужен результат! Спросят, ох, спросят! Это значит, что необходимо создавать систему освоения края по направлениям экономического развития. Дармовые рабочие руки нужны! В одном только Парабельском районе развернулось ого-го какое сельское хозяйство! Строились леспромхозы, разрабатывались лесные угодья, отправлялась в Новосибирск древесина, росло рыболовство. Нарымскому краю нужны были трудпоселенцы. Летом – ладно, поставят балаганы, выживут, а в зиму – избы, бани и пусть колотят вшей. Надо осваивать землю».

В приёмной стукнуло. Ага! Петровна пришла навести порядок в служебных помещениях. Сейчас задаст «дрозда». Полусонная баба аппетитных размеров, убиравшая двухэтажное здание крайисполкома, ввалилась в кабинет Погадаева. Взглянув с укоризной на помятого председателя, попеняла:

– Не бережёшь себя, Куприяныч! На кого похож-то стал? Кожа да кости! Тьфу! Скажу Нюрке, чтобы взяла в оборот! А то ишь, повадился на работе спать!

Услышав о жене, Погадаев вспомнил первую встречу с будущей женой – чалдонкой. Он знал, что исконно сибирские женщины исполнены особым смыслом и поэтичностью, славятся красотой и плодовитостью. Ежегодно весной в Парабели проходили оживлённые и весёлые ярмарки. На них заезжали сибирские купцы, их приказчики. Привозили фабричный товар, сапоги, мануфактуру, свинец, соль, хлеб и многое другое. Остяцкие юрты предлагали свои товары, в основном ценные меха лисиц, соболей, горностаев, а также кедровые орехи, ягоды, грибы, рыбу свежую, солёную, копчёную, вяленую, сушёную. Всё то, чем богат Нарымский край. Обмен товаров шёл под разухабистые песни, частушки, прибаутки, которые щедро раздавали посетителям зазывалы ярмарки.

Тройки лошадей, украшенные лентами, цветами, бубенцами, катали весёлых посетителей ярмарки по центральной улице – Советской. На одной из них и встретил Пантелей свою судьбинушку – Аннушку. Одета она была по-праздничному: в две широкие сборчатые юбки на подкладке в один тон, в облегавший фигуру полушубок из горностая. На голове «горела» цветастая шаль, на ногах – самокатанные белые валенки. Невысокого роста, круглолицая с ямочками на пухлых щёчках и русой косой, перекинутой через плечо под шалью, она поразила Пантелея.

Молодой мужик восхитился красотой незнакомки и решил с ней заговорить. Случай представился, когда оба увидели остяка Пашку Малькова. Всякий раз на ярмарке Пашка напивался на радостях по случаю удачной продажи товара. Выходил из чайной «Ласточка» и, раскинув руки, восклицал: «Принимай меня, матушка-Обь, раба Божьего Пашку!» – и с размаху падал в весеннюю лужу. Людям было на забаву. Смеялись, доставали из воды, зная, что на следующий год Пашка поступит таким же образом.

Встречаясь с Аннушкой, Пантелей понял, что по характеру она женщина строгая, но в тоже время весёлая, жизнерадостная, улыбчивая и словоохотливая. «Лучшей жены не сыщешь», – уверился Погадаев и в один из зимних вечеров Пантелей пришёл в её семью свататься. Он удивился и вместе с тем восхитился домом Захара Николаевича Перемитина – отца Аннушки: большим, просторным, с незабранным доской фронтоном, обнесённым заплотом из тёсаных топором плах, калиткой в «ёлочку». Обратная сторона двора шла вдоль огорода к пряслам, была огорожена тыном из сосновых жердей и вплотную подступала к лесу. Во дворе за глухими воротами в глаза кидался добротный амбар, рядом – навес, загон для скота. В конце огорода, ближе к реке, срублена с резным оконцем банька. В палисаднике под окнами дома рос развесистый куст черёмухи, ветви которой, переваливаясь через глухой заплот к дороге, нависали над скамеечкой у калитки.

Семья Анны была зажиточной. «Более, чем «середняки, – прикинул Погадаев. – Что же скажут товарищи по партии?». И всё же внутренний голос шептал Пантелею: «Ты же любишь Аннушку и не расстанешься с ней никогда…». Погадаев решился: «Будь, что будет!». Женился.

Семья жены была чалдонских корней. Этим словом в Сибири звали потомков первых русских переселенцев, вступивших в брак с аборигенами новых земель во времена освоения русскими казаками. Их предки разведали и освоили суровые земли Приобья, накопили знания о природе и выработали навыки выживания в сложных условиях. Сумели создать яркие, самобытные культуры и обычаи. Трудолюбивая сибирская семья любит родную землю, почитает труд.

Отец Анны, Захар Николаевич, имел сильный и твёрдый характер, человеком был честным, трудолюбивым, правдивым. У местных властей значился «середняком». Имел единоличное хозяйство, которым управляла жена Екатерина Сергеевна, ещё моложавая и статная женщина. Характер у неё был истинной сибирячки: полный душевной щедрости, доброты и человечности. Вечерами по хозяйству ей помогала дочь Нюра. Окончив семилетнюю школу, Анна работала на почте. Три её брата разъезжали по туземным юртам, занимались скупкой рыбы, пушнины у остяков, а Захар Николаевич успешно сбывал её заезжим купцам.

Брак молодые заключили согласием обеих сторон. Из родительского дома в Парабели Анна переехала к мужу в Нарым. Она варила, пекла, прибирала, со вкусом одевалась и пела русские песни, глядела за детьми и мужем. «Хорошая жена», – гордился ею Погадаев. Вскоре у молодой семьи родились сыновья: Антон и Клим. Детей Пантелей любил, но из-за напряжённой работы не хватало времени водиться с ними. «Семье надо больше уделять внимания», – частенько думалось ему.

– Иди уж, перекуси, уберусь! Сидит тут! – отчитала его Петровна.

– Иду, Петровна, иду, – усмехнулся Погадаев, – всё равно не отвяжешься. Ты вот чё скажи, чем отличаются тымские остяки от ласкинских или мумышевских остяков? А?

Баба недоуменно уставилась на председателя крайсполкома.

– Поди ночь думал над этим?

– Не поверишь, Петровна – думал. Уживутся вместе или как?

– Коим это образом?

– А посели их вместе, Петровна, раздерутся? Не поделят пески, угодья? Создадут проблемы.

– Эк, понесло тебя! Известное дело, Куприяныч, языки у них разные, обычаи. Наши, нарымские-то, обрусились, а те не-е-е-т – в жёны берут своих. От того и дохлые, не жильцы! И то дело – ласкинские охотничают, добывают белку, соболя, бьют глухарей, тетеревов, рябчиков, тем и питаются. Тымские – промышляют рыбу: осетра, нельму, муксуна, стерлядь и, заметь, живут в избах – строятся. Ласкинские роют землянки, ставят чумы, им сподручней так. Самоеды, прости Господи… Но, чтобы враждовать? Не-е-е, не будут! Всем хватит песков, тайги – прокормятся.

От всезнающей язвительной Петровны не ускользнула попытка Погадаева подтянуть бродни.

– Стельки поди мокрые, не высушил ночью? Прости уж, грешную, чё лезу не в свои дела, кину полешек в печь, положи их сверху и портянки тоже. Небось, целый день мотаешься по воде, ноги-то береги, ревматизмой съест.

Доверившись въедливой бабе, Пантелей скинул рыбацкие сапоги с длинными голенищами, вынул стельки из войлока и приспособил к обнесённой железом круглой печи. Берёзовые полешки от внимательной Петровны гудели пламенем, гулом, принеся в помещение председателя уют и тепло.

– Ты вот, что, Петровна, – откинулся на диван Погадаев, – моей-то не говори, осерчает Нюра и разговоров не оберёшься.

– Побаиваешься? – скривилась в улыбке уборщица, – бедовая жена у тебя, сам выбрал парабельскую, вот и ступай с ней в ногу, по-нашему, по-нарымски.

– Дык, ступаю, Петровна…

– Эк, мужики, ненадёжный вы народ, – отмахнулась женщина, не заметив, как половой тряпкой смахнула слезу со щеки. – Вон Стёпка мой пока не утоп в Оби с пьяну на рыбалке, все лелеял меня, блюл. Гляди, гладкая какая!

– Ну, это да! – отшатнулся Погадаев. – У тебя же, Петровна, до Степана был… Как его?

– Ну, Афанасий, царство ему небесное! Громом убило – тоже на Оби. Шарахнуло молнией в лодку – и поминай, как звали. Тело не нашли, может, налимы сожрали… Мужики, мужики, не бережёте себя!

Женщина присела на табурет и уставилась в окно на Обские просторы, а там река несла мутные воды с остатками льдин и торосов.

– Скольких же ты, голубушка, прибрала неразумных-то? Ай-я-яй!

– Расчувствовалась, чё ли, Петровна? Не поминай лихом мужиков. Толи ещё будет? Намедни с Томском говорил – пришлые едут к нам на работы. Как смотришь на это?

– Пришлые говоришь? – насторожилась женщина, утерев лицо рукавом фуфайки.

– Ну, да! Ссыльные трудпоселенцы…

– А-а-а, эти-то, ссыльные… Сам знаешь, сколь их до революции у нас было неугодных царю… Шишков, Свердлов, Рыков, Куйбышев. Сам Иосиф Виссарионович…

«Да, – подумал Погадаев, – Нарымский край обживала „вся революционная Россия“, здесь были представители пятнадцати партий и групп четырнадцати национальностей».

– Разное баили про тебя, Петровна… Неужто правда? – поинтересовался Погадаев, скосив глаза на уборщицу.

Женщина отвернулась от осторожного намёка председателя…

– Ты чё… О «Кобе», чё ли, Пантелей?

– Ну-у-у… как сказать… Дело житейское! Сколь воды утекло с тех пор.

– М-да-а, время летит. Это ж когда их пригнали? Ага! В июле 1912… Яков Михайлович уже отбывал ссылку, прижился, а «Кобу» поселили у крестьянина Алексеева – урядник велел. Мы жили рядышком с ними, через огород. Ну и встретились однажды… Чернявенький такой, с густой шевелюрой, бородкой… Интере-е-есны-ы-ы-й… Да и сколь жил у нас? Месяца через полтора утёк и с концами…

– Ты вот чё, Петровна, – Погадаев задумчиво тронул плечо женщины, – никому ни слова… Времена-а-а пошли… Не ровен час, смотри…

– Да, Бог с тобой, Пантелей Куприянович! Я чё? Прощелыга какая, чё ли?

– Нет, конечно, Петровна, договорились?

– Ох, мужики, – сокрушилась уборщица, выходя из кабинета Погадаева. – Договорились! А ссыльным твоим, Пантелей Куприянович, у нас будет не сладко. Местный чалдон не любит чужих. Закон – тайга! Ты это знаешь!

Погадаев знал! Чужаков не любили в крае. Пришлые, бывало, селились в соседях: беглые, надзорные. К ним приглядывались исподтишка, изучали, оставаясь нелюдимыми, и смягчались, когда видели в них людей мастеровых, деятельных – принимали.

В Нарымском крае суровые законы! Закон – тайга, как сказала Петровна. Не вписался в сложившуюся веками жизнь? И человека как не бывало – был и нету. Тайга или матушка-Обь заберёт с концами – не сыщешь! Они умели хранить тайны! Ни в царское время – урядник, ни в советскую власть – милиционер в жизнь не сыщут правды. И всё же основную часть пришлых не выкидывали за борт остяцких обласов, они наделялись землёй, строились, приживались по «законам тайги» и не жаловались на суровый мороз зимой и нестерпимый гнус летом.

Погадаев был наслышан об истории с первыми пришельцами в Приобье. Ими, оказывается, были жители Углича из окружения малолетнего царевича Дмитрия – младшего сына Ивана Грозного, убитого в 1591 году при загадочных обстоятельствах. Приказом правителя Российского государства Бориса Годунова около двухсот человек по этому делу казнили, иных отправили в ссылку в Тобольск и земли, где в 1596 году основался Нарымский острог.

А дальше ещё интересней. В XVI—XVII веках в этих краях оставались первые землепроходцы, воители, исследователи Сибирских земель. Ермак Тимофеевич, признанный завоеватель Сибири, был не первым воином, пришедшим в 1581 году с дружиной «воевать Сибирь». За сто лет до него в 1483 году войска князя Фёдора Курбского и воеводы Ивана Салтыкова-Травина прошли путём, известным новгородским купцам, к Тоболу, Иртышу и вышли к средней Оби.

Василий Сукин – воевода, в 1586 году шёл на помощь Ермаку и основал Тюмень – не без того, тоже оставил след на этой земле.

Казак Пенда через среднюю Обь в 1623 году добрался до Чечуйского волока, где Лена подходит к Нижней Тунгуске и по ней доплыл до места, где ныне построен Якутск.

Затем, словно по команде, в неизведанные пространства Сибири двинулись отряды Петра Бекетова, Ивана Москвитина, Ивана Стадухина, Василия Пояркова, Ерофея Хабарова. Все они оставили корни потомкам и след первооткрывателей Сибири. Уживались, не гнушаясь браками с инородцами – остяками нарымскими, вероисповедованием, рожали детей. Все зависели от щедрот великой сибирской реки Оби, её притоков, выписывающих витиеватые извилины на просторах Западно-Сибирской неизменности. Она была им матерью-нянькой, объединяла, кормила, но не баловала, прибирая к себе многих, кто забывал о её могучей силе.

В Нарымском крае со старожильческих времён жили по законам, которые передавались молодым поколениям не нравоучениями стариков, а конкретными делами, приносившими рыбу, дичь, дрова и всё, что необходимо для жизни. Из лёгких, ненавязчивых бесед с местной чалдонкой, Погадаеву были известны многие самобытные истории края, в котором прижился и он, человек городской, сын конторского служащего в Томске. Появился говорок нарымский – «чёкающий», короткий, но по делу, конкретный. Люди жили здесь малоразговорчивые, общались мало, но из неторопливых бесед с остяками, чалдонами он узнавал Нарымский край, которым руководил на протяжении двух лет.

Петровна подтвердила мысли Погадаева по важным направлениям, которые волей партии предстояло в ближайшее время решать: образование туземных советов и приём ссыльных трудпоселенцев. Создание туземных советов беспокоило его неоднородностью остяцкого населения – северных, южных остяков, которые относились к разным группам одного самоедского народа. Язык общения, культура, обычаи, традиции несли в себе оттенки, окрас и, как думал Погадаев, искусственный загон народов в рамки административно-территориальных единиц, могли вызвать в их среде противоречия. Случись такое? Ему несдобровать! Руководство Сибирского края вменит в вину по линии исполнительной власти и партийной тоже. Там разговор короткий! Чикаться не будут!

Приём группы трудпоселенцев на принудительные работы осложнялся вопросами организационного характера. Они замыкались на райисполкомах, сельских советах и выходили на местных жителей. Им придётся жить с пришлыми. «Как примут их? – Вопрос! Не любят у нас таковых, – размышлял Погадаев, – не жалуют!» Реплика Петровны, брошенная на прощанье, подтверждала его размышления о непростой ситуации. «Одним словом, ухо надо держать востро! – сделал вывод Погадаев. – Иначе – удачи не видать!»

– Пантелей Куприянович, Пантелей Куприянович! – крикнули с улицы.

– Что случилось? – Погадаев выглянул в затянутое паутиной окно.

У двухэтажного здания окружкома возбуждённо махал руками заведующий сектором рыболовства Иван Дюков.

– Налицо неисполнение решения крайисполкома, Пантелей Куприянович! Докладываю: невод изъела зараза! Или не законсервировали с осени как надо, или, как пить дать, абы как хранили на складе.

– Чё городишь-то, Иван Ермолаевич? Осенью, когда путина закончилась, ты же докладывал мне, что невода ополоснули и вывесили на вешалы!

– Небрежность случилась, Пантелей Куприянович, проверил сегодня – и вот незадача!

– Идём!

Погадаев оделся и сбежал вниз по ступенькам.

– На конюшню, Иван Ермолаевич, возьмём лошадей – сподручней будет.

На берегу Оби у вешал – приспособлений из жердей, на которых вывешивались для просушки невода, собрались рыбаки, в основном остяки среднего Приобья. Судили-рядили о подготовке к путине, выказывали приметы по успешной рыбалке.

– Я, парля, тымский, Степан, знаю, чё говорю! – брызгал слюной мужичонка в рваном зипуне, – невод изъела зараза, оставшаяся от чешуи и внутренностей рыбы. Сушка не при чём!

– Сказанул, мужики! – озверел Степан Тобольжин, бригадир рыбаков, – сушка не при чём? Дурья башка! Протяну колом по остяцкой спине – будешь помнить, что невода сушат на вешалах. Обдыбает ветерком с Оби, высушит, тем и хранится! А ты чё осенью творил? Жерди для чего валяются? Где Лёнька?

– Здесь я, бригадир!

– Невод сушили осенью, мать твою разэтак?

– Да, как сказать, Митрич! Расстелили на земле! За тебя оставался тымский остяк, вроде «петрит»… Мы чё? Сказал расстелить на траве – расстелили.

Бригадир оторопел! Поправил армяк, перетянутый бечёвкой.

– Значит, на солнце кинули, сволочи? Думали, солнышком протянет – и в чинку его?

– Ну, было дело, – вздохнул рыбак.

– Когда же вы, сволочи, научитесь хозяйничать и бережно относиться к снасти, а? Чего зенки лупите? Перебирайте полотно! Оно трётся о грунт, коряги, топляки, обшивку бортов, палубные мостики неводников и портится. Кому говорил, остяцкие морды? Ёшка, твою мать?

– Здесь я, бригадира, – шмыгнул носом тымский остяк.

– Почему невод не расшили по частям, не сняли груз, наплавы?

– Дэк, рази упомишь всё, Митрич. Перед ледоставом вода поднялась, едва управились.

– А дыры? Невод скормили мышам?

Рыбаки мялись под свежим ветерком с Оби, оправдываясь перед бригадиром.

Погадаев понял, в чём дело. Осенью после окончания путины невод бросили на берегу, не расшили полотно, не сняли груз, наплавы. Полежал на солнце, чего тоже допускать нельзя, подсох – и снесли на склад, оставив мышам на съедение. Рыбий жир, чешуя привлекли грызунов, они и «прошлись» по нему зубами – от того и дыры.

– Значит, так, работнички! – вмешался Погадаев. – Я выслушал вас! Теперь слушаем меня! Вижу, что из наших разговоров вы ничего не поняли! Товарищ Дюков, проинформировать краевую прокуратуру о факте вредительства в отрасли рыболовства! Положение о прокурорском надзоре от 1922 года, утверждённого товарищами Калининым и Енукидзе, никто не отменял! Вам, товарищ Тобольжин, даю трое суток на приведение в порядок рыболовных снастей и «флота» к началу путины. За срыв распоряжения крайисполкома применю статью 58, в части пункта 7 и сошлю к чёрту на кулички! Кто не понял, о чём говорю?

Опустившиеся головы мужиков рыболовецкой бригады вряд ли убедили председателя крайисполкома в раскаянии и признании вины. Залитые брагой глаза мужиков слезились желанием опохмелиться и, махнув на всё рукой, упасть на вшивый топчан в балагане. Благо тепло.

– Эй, мужики, Колю-Морду не видели? – окликнул рыбаков бригадный повар в рваной телогрейке. – Чёрта послал за дровами и след простыл!

– Глянь-ка в кустах, может, там валяется, – отмахнулся бригадир. – Товарищ председатель, сделаем! Сами видите, с кем выходим на тони. Поправим дело.

– С пьянством не кончили, Степан Митрич? Сахар просадили на брагу? Вам, подлецам, мешок отпустил? Где? Пропили?

– Было дело, Пантелй Куприянович, – виновато развёл руками Митрич, – как без этого в воду лезть?

– Как лезть, прокурор разберётся! Всё! Разговор окончен!

Погадаев с Дюковым не дошли к привязанным к жердине лошадям, как услышали из кустов благий мат повара:

– Твою мать, перемать, Колька-Морда утоп! Идите сюда!

Переглянувшись, рыбаки заспешили в прибрежный тальник.

– Тьфу, ё… шь твою! С пьяну хрен понёс за дровами!

– Третью неделю не просыхал – хлестал бурду из лагушка.

За прибрежным тальником находился садок, приспособленный для выловленной рыбы. Коля-Морда, видно, не рассчитал силы и, свалившись в воду, где глубины-то по пояс – не больше, захлебнулся и пожалуйста, лежал, раскинув руки.