Зигмунд Фрейд и Карл Густав Юнг. Учения и биографии

Сципион и Берганза

Чтение художественной литературы было одним из любимых занятий Фрейда. Начиная с отрочества подобное занятие стало неотъемлемой частью его жизни.

Он любил дарить книги своим близким, друзьям и сам с удовольствием получал подобные подарки.

Как старший брат, Фрейд давал своим сестрам советы относительно того, что следует им читать в соответствующем возрасте, а от знакомства с какими романами, например Бальзака и Дюма, следует пока воздержаться.

Проявившееся в детские и юношеские годы пристрастие к художественной литературе сохранилось у него на всю жизнь. Приходится только удивляться тому, как, будучи столь занятым своей исследовательской и терапевтической деятельностью, он умудрялся находить время для чтения художественных произведений.

Известно, что до того, как Фрейд стал основателем психоанализа, он читал «Ярмарку тщеславия» Теккерея, «Миддлмарч» Элиота, «Освобожденный Иерусалим» Тассо, «Историю Тома Джонса, найденыша» Филдинга, «Холодный дом» Диккенса и многие другие, включая произведения Дизраэли, Келлера, Твена, Байрона, Скотта, Гёте, Гейне, Лессинга, Кальдерона, Хаггарда.

По некоторым данным, в восьмилетнем возрасте Фрейд начал читать Шекспира и впоследствии неоднократно перечитывал его. При удобном случае он использовал соответствующие цитаты из шекспировских пьес, и, как свидетельствуют его письма различным корреспондентам, а также психоаналитические работы, ссылки на те или иные произведения Шекспира, будь то «Гамлет», «Король Лир», «Леди Макбет» или «Венецианский купец», являлись составной частью его различных текстов.

Помимо наслаждения, которое Фрейд получал от чтения шедевров мировой литературы, последние инициировали изучение им иностранных языков. Так, в детстве он пробовал читать произведения Шекспира на английском языке. Чтение книг Сервантеса побудило его к изучению испанского языка, что имело место в то время, когда он учился в гимназии и дружил с Эдуардом Зильберштейном.

В зрелые годы основатель психоанализа не рассказывал об этом, и о его пристрастии к произведениям Сервантеса стало известно лишь после того, как была опубликована его переписка с невестой. В одном из писем, датированном 7 февраля 1884 года, Фрейд написал своей невесте, Марте Бернайс, о том, что его снова навестил Зильбернштейн, и в связи с этим сообщил:

«Мы проводили вместе все время, свободное от школьных занятий. Вместе изучали испанский, придумывали загадочные истории и таинственные имена, почерпнутые из книг Великого Сервантеса».

Однажды в хрестоматии по испанской литературе Фрейд со своим другом нашли повествование Сервантеса, героями которого были две собаки. Расположившись возле дверей госпиталя в Севилье, эти собаки вели философско-юмористический диалог. Фрейду и его другу так понравился этот диалог, что они решили присвоить себе имена собак. Фрейд назвал себя Сципионом, его друг – Берганзой.

Осваивая испанский язык, читая работы Сервантеса, оставляя друг другу записки на испанском языке, чтобы их содержание не могли прочитать посторонние, они так и называли себя. В конце записок своему другу Фрейд подписывался: «Твой верный Сципион ждет тебя возле госпиталя в Севилье».

Интересно отметить, что после увлечения философствующими собаками, образно описанными Сервантесом, Фрейд долгое время не проявлял никакого интереса к живым собакам. И только на склоне лет навеянный Сервантесом юношеский энтузиазм вновь дал знать о себе, в результате чего в его доме появились четыре собаки, скрашивающие его жизнь, омраченную раковым заболеванием.

Ихтиозаврица

В юношеские годы у Фрейда было одно романтическое увлечение. Девочку звали Гизелой. Она была сестрой одного из школьных друзей Фрейда – Эмиля Флюсса, который, как и Эдуард Зильберштейн, учился в Вене.

Родители Гизелы Флюсс жили во Фрайберге, где родился Фрейд. Находясь в дружбе с Эмилем Флюссом, Фрейд несколько раз ездил с ним во Фрейбург, где познакомился с его сестрой, которая училась в другом городе, но приезжала домой на каникулы к родителям.

Во время первого знакомства с Гизелой в 1871 году ему было пятнадцать лет, а ей – двенадцать лет. Через год шестнадцатилетний юноша влюбился в Гизелу, фамилия которой в переводе с немецкого языка (Fluss) означала «река».

По аналогии с тайными именами Сципион и Берганза, которыми пользовались Фрейд и Зильберштейн в своей переписке, Гизеле также было дано секретное имя. В переписке между друзьями она значилась под именем Ихтиозаврицы, то есть доисторической рыбы.

Сципион (Фрейд) признался Берганзе (Зильберштейну) в том, что влюбился в Ихтиозаврицу (Гизелу). Он говорил и писал своему школьному другу об ее черных волосах, прекрасном носе и в то же время о своей сдержанности, застенчивости.

С поступлением на медицинский факультет Венского университета первая влюбленность Фрейда в тринадцатилетнюю девочку прошла. Однако образ Ихтиозаврицы надолго сохранился в памяти Фрейда. Позднее в своих воспоминаниях он писал:

«Мне было семнадцать лет, дочери моих хозяев – пятнадцать, я сразу же влюбился в нее. Впервые в моем сердце поселилось столь сильное чувство, но я держал его в строжайшем секрете… Я точно помню, что в первую нашу встречу на ней было надето желтое платье, и долго еще этот цвет, случайно попав мне на глаза, заставлял учащенно биться мое сердце».

Судя по всему, в своих воспоминаниях Фрейд немного напутал с возрастом Гизелы, которой к моменту его влюбленности в нее было не пятнадцать, а тринадцать лет. Тем не менее эти воспоминания оказались важными в плане понимания работы бессознательного.

В 1899 году Фрейд написал работу «Покрывающие воспоминания», в которой под видом пациента описал, по сути дела, самого себя. Речь шла о воспоминаниях, касающихся желтого платья Гизелы, но имеющих отношение к более ранним воспоминаниям о желтых одуванчиках, связанным с эпизодом на цветочном лугу, когда маленький Фрейд и соперничавший с ним Джон отнимали цветы у его племянницы Полины.

Две дамы сердца

В смягченном варианте модель поведения Фрейда по типу «друг – враг» была действенной по отношению к близким ему людям, включая жену, детей, внуков. Разумеется, речь не идет о том, что он не любил их. Конечно, любил и, будучи мужем, отцом и дедом, проявлял к ним соответствующие нежные чувства.

Известно, в частности, что Фрейд так сильно любил своего внука Хайнца (сына его рано скончавшейся дочери Софии), что после его смерти от туберкулеза в возрасте четырех с половиной лет его впервые видели плачущим.

И все же его любовь и привязанность к близким ему людям не была всепоглощающей. Напротив, в ней просматривался оттенок сдержанности и отстраненности, свойственной человеку, с головой погруженному в свои дела и испытывающему неудовольствие от необходимости отвлекаться от них.

По воспоминаниям семидесятисемилетнего внука Вальтера Антона Фрейда, родившегося в 1921 году в Вене и в преклонном возрасте проживавшего близ Лондона, дедушка никогда не сажал его на колени, как это делал он сам по отношению к своим детям.

Несомненно, в отношениях Фрейда с близкими ему людьми исключался такой компонент избранной им в жизни модели поведения, как «враг». Но в смягченном варианте данная модель представляла собой образец двойственных отношений, складывающихся по типу «нежная привязанность – внутренняя сдержанность».

Наиболее показательным в этом плане является отношение Фрейда к своей жене.

Если, будучи помолвленным, на протяжении четырех лет (1882–1886) он забрасывал невесту многочисленными письмами (порядка 1500 писем), в которых не скупился на изъявление своих чувств любви, то, став мужем и отцом шестерых детей, Фрейд довольствовался редкими часами совместного отдыха и уделял своей жене ровно столько внимания, сколько мог позволить сверхзанятый человек.

Если в порыве юношеской страсти и ревности он доводил себя, что называется, до белого каления и говорил невесте, что, окажись с ней в одной комнате, смена дня и ночи не смогла бы разлучить их, то буквально десять лет спустя после заключения брака писал своему другу Флиссу о том, что его либидо уже не требует разрядки.

Если до женитьбы, делая комплимент большой науке, он, в шутливой форме обращаясь к ней на Вы, писал о то, что знает другую Даму, которую ценит больше, чем науку, то, склонив Марту на свою сторону и став ее мужем, он с головой ушел в различного рода научные исследования, написав и опубликовав огромнейшее количество статей и книг.

Если в письмах к невесте он называл свою любимую «сокровищем», «принцессой» и посылал ей «сто тысяч поцелуев», то, будучи мужем, никогда не брал жену с собой в Италию, где со своим братом или с сестрой жены Минной наслаждался путешествием по стране с богатым культурным прошлым.

Если он знал пристрастия своей жены, знал, что цикламены – ее любимые цветы, то все же, по его собственному признанию, редко дарил их ей, а в сновидениях видел засушенные цветы, пригодные не столько для жизни, сколько для гербария.

Если восторженный юноша наставлял свою невесту по поводу того, что не следует «скупиться на нежность», так как, по его словам, чем больше тратишь ее, тем больше она восполняется другим, то обогащенный психоаналитическими знаниями и занимающийся частной практикой муж редко проявлял свою нежность по отношению к жене и детям.

Одним словом, в своих отношениях с самыми близкими ему людьми Фрейд не был человеком, способным во имя нахлынувших на него нежных чувств поступиться своими исследованиями, раз и навсегда установленным в доме распорядком дня.

Даже будучи помолвленным со своей невестой, когда, как ему казалось, он был готов «хоть двадцать четыре часа в сутки вновь и вновь воскрешать свои воспоминания» о ней, он тем не менее имел такие личные устремления, которые в тот период его жизни сводились к тому, чтобы, используя его собственное выражение, «все время заниматься научной деятельностью и врачебной практикой».

Поэтому, зная его пристрастие к исследовательской деятельности и насыщенный график занятий частной практикой, можно представить себе, какой из двух Дам (Науке или Марте) он отдавал больше времени и сил.

Как бы в молодости он ни тешил себя мыслью, что обе Дамы смогут мирно уживаться друг с другом, и «гордая, неприступная Дама должна будет уступить другой – ласковой и скромной», в последующие десятилетия, вплоть до своей кончины, служение обеим Дамам обернулось в лучшем случае мудрой терпимостью Марты к Науке, которая безоговорочно завладела Фрейдом.

Действительно, можно только поражаться той огромнейшей работоспособности основателя психоанализа, которая сохранилась у него на протяжении всей его жизни. График работы Фрейда был настолько плотным, что в течение недели у него фактически не оставалось времени на своих близких. Исключение составляло воскресенье, когда он не принимал пациентов и мог посвятить свое свободное время семье, родственникам, друзьям.

Его рабочий день начинался рано. Встав около семи часов утра, успев совершить необходимые процедуры, позавтракав и просмотрев газеты, обычно уже в восемь часов утра он принимал первого пациента. Промежуток времени между приемами пациентов составлял всего пять минут. Прием пациентов в первой половине дня продолжался до часу, после чего он делал двухчасовой перерыв.

Во время этого перерыва Фрейд имел возможность пообщаться с женой, детьми, гостями, так как в час дня начинался второй завтрак, в котором участвовала вся семья. Во время завтрака он был немногословен, больше слушал других, нежели говорил сам, как будто шло продолжение психоаналитической сессии, на которой врач молча выслушивал то, что ему говорил пациент. После завтрака Фрейд совершал прогулку, деловые встречи, улаживал личные дела.

С трех часов дня и до девяти часов вечера он давал консультации, принимал пациентов. В девять часов начинался ужин, но случалось и так, что его приемы больных завершались только в десять часов вечера. Таким образом, практическая аналитическая работа Фрейда составляла не менее одиннадцати часов, а иногда доходила и до тринадцати часов в день.

После ужина Фрейд совершал прогулку. Если дочери или жена ходили в театр, то он встречал их после окончания представления. Надо полагать, что, хотя в подобных случаях Фрейд проявлял себя как истинный джентльмен, все же это делалось без большой охоты, поскольку сокращалось время на его исследования.

Были случаи, когда он приходил за женой к театру слишком поздно и та, не дождавшись его, уходила домой одна. Было, вероятно и так, когда, увлекшись работой, он забывал о своих благих намерениях.

Один из подобных эпизодов описан в его работе «Психопатология обыденной жизни». Фрейд хочет оправдать себя в том, что не зашел за женой в театр вовремя. При этом он говорит, что подошел к театру десять минут одиннадцатого. Его поправляют: ты хочешь сказать – без десяти десять, так как на афише было написано, что спектакль заканчивается около десяти вечера.

Описывая это происшествие, Фрейд отмечает, что в тот момент он так и хотел сказать – без десяти десять. Но вместо этого сказал десять минут одиннадцатого, в результате чего обмолвка не столько послужила оправданием, сколько обнаружила его неискренность.

Эта неискренность состояла в том, что на самом деле он пришел к театру без пяти десять. Однако, решив изобразить дома дело в более благоприятном свете, он хотел сократить свое опоздание на пять минут, но во время оправдания, напротив, увеличил его на пятнадцать минут.

После вечерней прогулки Фрейд возвращался домой и тотчас же уходил в свой кабинет, где работал в течение нескольких часов. Это было, пожалуй, единственное время, когда он мог полностью отдаться своим мыслям. Именно в эти поздние часы основатель психоанализа занимался своей корреспонденцией, отвечал на письма, обдумывал и писал свои труды, правил готовящиеся к публикации работы. За этими занятиями он засиживался за полночь и ложился спать не раньше часа ночи.

Такой распорядок дня неукоснительно соблюдался Фрейдом на протяжении всей его жизни в Вене. Конечно, были и отклонения от заведенного порядка в семье. Так, в начале частной практики у Фрейда не было столь много пациентов, как это имело место впоследствии, когда он ежедневно принимал по 10–12 человек.

Ему приходилось читать лекции в Венском университете, излагать идеи и концепции перед сторонниками психоанализа, собиравшимися несколько лет у него дома по средам, участвовать в обсуждении докладов и сообщений в венском психоаналитическом обществе, принимать участие в работе Международных психоаналитических конгрессов, организации и издании психоаналитических журналов.

По сути дела, у Фрейда был расписан каждый час. Лишь в субботу вечером он предавался игре в карты. И только в воскресенье, когда у него не было приема пациентов, он регулярно и неизменно наносил визиты своей матери, встречался со своими друзьями.

Что касается летнего отпуска, то он проводил его вместе с семьей в пригороде Вены или ездил в путешествия, предпочитая брать себе в спутники брата, коллег-психоаналитиков, сестру жены, которая на протяжении сорока лет была членом его семьи и жила вместе с ними, но только не свою жену.

Одним словом, у Фрейда действительно было мало свободного времени и он не мог уделять много внимания своей жене. И все же слишком разительными выглядят пылкие признания двадцати шести – тридцатилетнего молодого человека в любви к невесте и сдержанные отношения зрелого Фрейда к жене.

Внутренняя сдержанность наблюдалась у него не только по отношению к жене, детям и внукам. Нечто аналогичное имело место и по отношению к пациентам, что в конечном счете вылилось в создание определенного свода правил, которым должен был руководствоваться психоаналитик в своей практической деятельности.

Это не означает, что Фрейд проявлял равнодушие к своим пациентам. Напротив, были случаи, когда он помогал им материально, проявлял живой интерес к их работе, знакомился с публикациями писателей и поэтов, обращавшихся к нему за помощью.

Так, до того, как впервые встретиться с поэтом Б. Гецем, Фрейд прочитал некоторые его стихи и, приняв решение не подвергать психоанализу пришедшего к нему на прием молодого человека, после завершения консультации вручил ему в конверте 200 крон.

Внутренняя сдержанность по отношению к пациентам являлась частью его теоретических и практических разработок, связанных с развитием психоанализа. Речь идет о концепции Фрейда, согласно которой аналитик – это своего рода зеркало, отражающее все то, что касается жизни пациента, его внутренних переживаний и внешних действий.

Аналитик должен быть непроницаемым для пациента, то есть отстраненным наблюдателем, не проявляющим никаких эмоций, а только фиксирующим свободные ассоциации своего подопечного. В этом смысле между аналитиком и пациентом устанавливается некая дистанция, которую во что бы то ни стало должен сохранять первый.

Не исключено, что представления Фрейда о необходимости установления подобной дистанцированности между аналитиком и пациентом, рассматриваемой в качестве эталона психоаналитической работы, являются результатом личного следования манере поведения, заданной ранней детской моделью «друг – враг». Точнее было бы сказать, что отстаиваемый им взгляд на отношения между аналитиком и пациентом есть не что иное, как отражение смягченной модели его собственных отношений с людьми.

В основе этой модели лежало его двойственное отношение к людям, характеризующееся проявлением чувств привязанности, нежности, сочувствия и в то же время отстраненности, позволившей ему уйти с головой в разработку новых идей и концепций, положивших начало возникновению психоанализа, развитию его теории и практики, выходу его на международную арену.

Кокаин

В 1884 году внимание Фрейда привлекло медицинское испытание на баварских солдатах кокаина, использование которого способствовало укреплению их физических сил и стойкости духа. Он начал знакомиться с литературой о кокаине, заказал у одной из компаний этот алкалоид и начал осуществлять эксперименты с целью изучения его физиологического воздействия на человека.

Поначалу Фрейд полагал, что использование кокаина в медицинской практике может оказаться полезным при сердечных заболеваниях и нервных истощениях. Однако он не возлагал больших надежд на свои исследования, полагая, что в лучшем случае кокаиновый метод лечения окажется еще одной его новацией, наряду с ранее предложенным им методом окраски нервных тканей хлористым золотом.

Прежде всего, Фрейд испытал воздействие небольшой дозы кокаина на себе и обнаружил его целительные свойства, связанные с устранением подавленности и повышением работоспособности. В дальнейшем он сам неоднократно прибегал к кокаину, использовал его в клинической работе в качестве терапевтического средства, рекомендовал его своим родственникам, невесте, друзьям как безобидный стимулятор повышения жизненного тонуса.

В частности, он предложил своему другу Эрнсту фон Фляйшлю-Марксоу использовать кокаин вместо морфия, к которому тот прибегал для заглушения болей, вызванных ампутацией большого пальца правой руки. Во время опытов в физиологической лаборатории Брюкке его друг занес себе инфекцию, и только ампутация пальца спасла его от смерти. Однако операция прошла не столь удачно, потребовались новые хирургические вмешательства, причинявшие Фляйшлю боль и страдания. В целях обезболивания он стал использовать морфий, причем дозы приема его все время увеличивались.

Фрейд считал своего друга выдающимся человеком и восхищался его физическим совершенством, глубоким умом, интеллектуальными способностями, многообразными дарованиями. В одном из писем невесте он писал о Фляйшле:

«Красивый, благородный, наделенный всеми талантами и прилежанием, имевший оригинальное суждение о большинстве вещей, он был моим идеалом».

Переживая за вынужденное пристрастие Фляйшля к морфию и испробовав на себе воздействие кокаина, Фрейд предложил его ему в качестве обезболивающего средства. Фляйшль стал применять кокаин, что принесло ему облегчение. Однако по истечении некоторого времени Фрейд обнаружил, что его друг применяет слишком большие дозы кокаина и его состояние не только не улучшается, а, напротив, ухудшается. У Фляйшля появилась сильная бессонница, были случаи потери сознания, наблюдались приступы белой горячки.

Являясь непосредственным свидетелем губительного для здоровья его друга чрезмерного использования морфия и кокаина, Фрейд глубоко переживал по этому поводу. Впоследствии смерть Фляйшля, наступившая семь лет спустя после первого назначения ему кокаина, вызвала у Фрейда чувство вины и он сожалел, что в 1884 году посоветовал своему другу это обезболивающее средство. Но в то время он был увлечен кокаиновой терапией и сам прибегал к данному средству с целью снятия утомления и чрезмерных нагрузок.

Так, в письмах к невесте Фрейд неоднократно упоминал о той легкости и возбуждении, которые ему доставляли незначительные дозы кокаина. Оказавшись в Париже и испытывая трудности в языковом общении, он находил выход из положения в использовании этого средства, позволявшего ему расслабиться и быть, что называется, на высоте. Ему необходимо было принять немного кокаина, чтобы, по его собственному выражению, он оказывался «в состоянии шевелить языком».

Когда знаменитый французский психиатр Жан Шарко пригласил молодого стажера на обед в свой дом, то Фрейд прибегнул к своему излюбленному средству. В результате приема небольшой дозы кокаина он чувствовал себя в доме Шарко более раскованно, чем его друг, который, будучи приглашенным вместе с ним, испытывал страшное волнение. Сам он описывал этот случай таким образом:

«Я же держался совершенно спокойно с помощью маленькой дозы кокаина, несмотря на то, что у меня были причины опасаться позора».

Последующие визиты к Шарко также сопровождались употреблением кокаина:

«Микродоза кокаина, которую я беру с собой, надеюсь, сделает меня разговорчивее».

«В известной мере я очень доволен своими достижениями или, по крайней мере, достижениями кокаина».

«В гостях можно было лопнуть от скуки, если бы не крохотная доза кокаина».

К лету 1884 года Фрейд убеждается в эффективности кокаина как терапевтического средства. Он регулярно принимает незначительные дозы этого вещества против собственной депрессии и несварения желудка. Использует кокаин при работе с пациентами. Собирает клинический материал, демонстрирующий его терапевтическую ценность. Помогает одному из коллег по работе снять при помощи кокаина глазную боль. Знакомится с литературой, раскрывающей историю применения растения коки южноамериканскими индейцами, привоза этого растения в Европу и получения кокаина из него.

В июне того же года Фрейд пишет статью о коке, часть которой была опубликована в одном из журналов по общей терапии. В этой публикации он отметил пригодность использования кокаина для анестезии кожных и слизистых оболочек и высказал предположение о возможном применении его в качестве анестезирующего средства в других случаях. А затем произошел драматический для Фрейда эпизод, в результате которого он лишился возможности обрести всемирную славу.

После двухлетней разлуки с невестой Фрейд решил навестить ее в Вандсбеке, где она проживала с семьей. Месяц, проведенный вместе с нею в сентябре 1884 года, еще больше сблизил их, и Фрейд был безмерно счастлив.

Однако по возвращении в Вену он обнаружил, что его друг Карл Коллер, с которым он делился своими экспериментами с кокаином и который присутствовал при оказании им помощи одному коллеге по снятию глазной боли, использовал кокаин в качестве анестезирующего средства для глаз, доложил о результатах своей работы перед медицинским сообществом и неожиданно для себя приобрел известность.

Проявив интерес к идее Фрейда о кокаине как анестезирующем средстве, Карл Коллер решил провести эксперимент. Он пришел в Институт экспериментальной патологии Штриккера и обратился к одному из сотрудников института с просьбой поддержать его в проведении эксперимента. Тот согласился, и оба врача произвели опыты с кокаином на глазе лягушки, кролика, собаки. Затем они произвели эксперимент на себе. Об открытии Коллера было доложено на конгрессе глазных врачей в Гейдельберге, и телеграф разнес весть об этом до Австралии и Сан-Франциско.

«С открытием Коллера, – заметил по этому поводу один из первых биографов Фрейда Франц Виттельс, – наступила новая эра для оперативной офтальмологии и не только для нее одной, но для всех тех областей хирургии, которые с применением местной анестезии достигли невиданной дотоле высоты».

Фрейду же ничего не оставалось, как довольствоваться ролью человека, своими исследованиями подтолкнувшего другого врача к важному открытию – использованию кокаина в качестве анестезирующего средства при операциях на глазах.

Переживал ли Фрейд по поводу того, что прошел мимо важного открытия?

Несомненно переживал. И это было связано с двумя обстоятельствами.

Во-первых, если бы он не поехал к невесте и довел свои исследования до конца, то, возможно, уже в восьмидесятых годах XIX столетия снискал себе славу врача-первооткрывателя. Но и обвинить невесту в своей неудаче он не мог, так как любил ее.

Такое двойственное отношение к происшедшему не могло не отразиться на его внутреннем мире. Оно могло вызвать упреки как в свой собственный адрес, так и по отношению к своей будущей жене. Под воздействием сильного чувства любви к невесте последнего рода упреки были вытеснены из сознания Фрейда, но в подавленном состоянии сохранились на многие годы. Они дали знать о себе по прошествии сорока лет, когда, описывая в «Автобиографии» данный эпизод, в одном и том же контексте он высказал недостаточно хорошо согласующиеся между собой суждения. Дословно это звучит так:

«Если я не прославился уже в те молодые годы, в этом виновата моя невеста».

«Но я не был в обиде на свою невесту за эту помеху».

Во-вторых, вместо славы, доставшейся не ему, а его другу, на долю Фрейда выпала участь изгоя, обвинявшегося в смертных грехах. В период с 1884 по 1887 год он опубликовал ряд статей о коке, воздействии кокаина на человека, кокаиномании и кокаинофобии. Однако, наряду с признанием его заслуг в области кокаиновой терапии, Фрейд был подвергнут критике за то, что опрометчиво рекомендовал использование кокаина не только для внутреннего употребления, но и путем подкожных инъекций.

Сам он использовал кокаин в малых дозах на протяжении не менее десяти лет. Другие злоупотребляли этим средством, что приводило к белой горячке и смерти, как это имело место с его другом Фляйшлем.

Как бы там ни было, но кокаиновая эпопея не способствовала укреплению авторитета Фрейда как врача. Скорее, напротив, она подрывала его авторитет в глазах некоторых венских врачей. И, видимо, не случайно впоследствии Фрейд не только не обращался к своим ранним статьям о кокаине, но и сделал все возможное для того, чтобы они не попадали в поле зрения его последующих учеников-психоаналитиков.

Лишь после того как в 1950 году были собраны вместе и опубликованы ранние работы Фрейда о кокаине, исследователи жизни и творчества основателя психоанализа стали обращать внимание на данный эпизод. Между тем он сам хотя и мельком, но все же писал об использовании им кокаина, что нашло свое отражение, в частности, в его работе «Толкование сновидений».

К истории с кокаином следует добавить, пожалуй, лишь следующее. В то время, когда Фрейд проводил эксперименты на самом себе, еще не было известно о наркотических свойствах кокаина. Поэтому не стоит, как это подчас делается в журналистской литературе, обвинять его во всех смертных грехах, вплоть до рассмотрения Фрейда как наркомана, создавшего свои психоаналитические теории под воздействием наркотического дурмана. Он был прежде всего исследователем, и пристрастие к исследовательской деятельности сохранилось у него на протяжении всей его дальнейшей жизни.