Саша. Маленькие повести

Молодые сели в легкие санки, накрыли ноги широкой заячьей шубой. Возница взмахнул кнутом, сказал: «Поехали!» – и тройка понеслась по широкой проселочной дороге к далекому синему лесу. Ямщик в черном полушубке, подпоясанный атласным алым кушаком, стоя управлял коренником. На него то и дело летели из под копыт коней спрессованные комья снега, а он только краснел и щурился, шевеля густыми бровями, да весело покрикивал иногда: «Э-х-х… Пошли родимые!»

Вскоре тройку лошадей встретил лес посеребрённый инеем и украшенный белыми шапками снега. Молодые сидели в санках, тесно прижавшись друг к другу, и глаза их счастливо блестели. Зимний лес оторвал их от прежней жизни, отделил зелёной стеной от обыденной скуки и унес в будущее. Мимолетность происходящего ими сейчас не ощущалась. Наоборот – возникло чувство неповторимости настоящего, как будто только теперь они, наконец, поняли истинный смысл жизни. Её красоту и сладость. Павел искоса посмотрел на Веру. Она была бледна и неподвижна. Он слегка наклонился к её манящему молодому лицу и спросил:

– Ну как тебе? Нравится? А!

– Очень, – искренне ответила она. – Мне хорошо. Хорошо!

– А тебе хочется, чтобы так было всегда?

– Да… Только так не бывает.

– Сейчас будет, – уверенно ответил Павел. – Сейчас будет так всегда.

В это самое время лошади вынесли их на яркое пятно заснеженной поляны. Промелькнули с боков останки старых заборов, ветхие столбы и темные перекладины, какие-то занесенные снегом бревна, приготовленные когда-то для строительства нового дома. Потом тройка снова въехала под кроны деревьев, яркий свет исчез и ямщик, повернув к ним румяное лицо, громко сказал:

– Здесь был поселок когда-то. Он назывался Красный Яр.

– От него совсем ничего не осталось, – продолжил Павел.

– Ничего, как видишь, – с сожалением отозвался ямщик.

– Вот так и люди, – вырвалось у Павла. А потом почему-то захотелось продлить то счастливое мгновение в душе, которое навеял ему лес несколько минут назад.

– Останови, – велел он ямщику. – Мы немного пройдемся.

Вера легко выпрыгнула из санок и они, взявшись за руки, пошли к темно-голубому заснеженному ельнику возле небольшого оврага. Снег в лесу оказался неглубоким, идти по нему было легко и приятно. Но в чем-то они проиграли, остановившись. Что-то утратили. Проиграли, потому что исчезло чувство полета. Окружающий мир приобрел ту излишнюю простоту и конкретность, ту детализацию, которая делает его прозаичным.

Стучал где-то с боку дятел. Слышно было, как на зимней дороге переступают и пофыркивают лошади, как ямщик ласково переговаривается с ними, поглаживая их по бокам. Павел посмотрел на Веру ещё раз и почему-то с трудом осознал, что эта красивая краснощекая девушка его жена. Несколько дней назад такое было невозможно представить. «Пошли скорее, пошли», – зашептал он, увлекая Веру в густой ельник. Там Павел прижал её к себе и стал целовать в губы, в прохладные от мороза щеки, в покорные закрытые глаза. Ещё, ещё. Голова закружилась от счастья. Он, шутя, упал в снег на спину и протянул к ней руки, как бы приглашая её в свои теплые объятия. Но она как-то странно – вовсе невесело засмеялась в этот момент, и в её глазах мелькнуло что-то рождающее страх, что-то тайное и пугающее. Как будто это была уже не Вера, а какая-то другая женщина, которая знает всё наперед и не делает неверных шагов.

– Вставай, – велела она после недолгой паузы. – Я не люблю в снегу купаться.

И он встал, уже не чувствуя в душе восторга, не замечая желтых солнечных пятен на голубом снегу. И пока они шли к яркой дороге, он успел подумать о словах её матери, которая обронила однажды, что всем её дочь хороша, только взгляд у неё порой бывает слишком пронзительным. Иногда Вера так посмотрит, что душа в пятки уйдет.

Вечернее солнце уже садилось за кроны деревьев, когда молодые решили вернуться домой за длинный стол, вдоль которого знакомые и веселые лица.

Как ожидалось, гости всё ещё ели и пили, отпускали сальные шуточки, дарили подарки и обменивались впечатлениями, потом снова пили и ели, дружно кричали «горько», а молодые смущенно целовались и смотрели на окружающих трезво и отрешенно, пока про них окончательно не забыли, пока их совсем не перестали замечать.

Потом мужики дружно запели «По Дону гуляет», а женщины – «Я сшила платье белое», и все при этом старались перекричать друг друга, – женщины мужчин, а мужчины – женщин. И эта разноголосица, кажется, никого не раздражала. Только один седовласый участник афганской войны с протезом вместо левой ноги, вдруг вспомнил что-то обидное из своей тяжелой жизни и заплакал навзрыд, размахивая в воздухе черной лакированной тростью. Его стали успокаивать, увещевать. Но он никого не слушал, ударил тростью своего соседа справа, потом по спине огрел жену. «Вот вам, твари тыловые!» После чего его неожиданно скрутили и увели ночевать к сердобольным родственникам, которые безропотно сносили все его выходки.

Потом в дом ворвались нахальные и горластые (какие-то подозрительно веселые старики и старухи), они стали отплясывать между столами медленный русский танец, размахивая белыми платочкам. Им умиленно хлопали, подносили по рюмке и благодарили. Потом в сенях подрались какие-то горластые люди и трудно было понять – родственники это дерутся или посторонние, так как все эти люди были в меру пьяны, прилично одеты и гладко выбриты. Они бойко размахивали кулаками и выкрикивали такую отборную брань, что становилось неудобно всё это выслушивать.

Спать молодых положили на полати. Там было тесно, душно и неспокойно. О том, чтобы в этих условиях заняться любовью не могло быть и речи. Павел вспомнил, как неслась по лесу тройка, как холодный ветер обдувал лицо, как было на душе спокойно и радостно, и как потом они с Верой шли по гулкой солнечной просеке, взявшись за руки, а над ними стучал и стучал дятел…

Во сне Павлу тоже приснился лес и летящая по зимней дороге бешеная тройка. Только эта ночная тройка с зимней дороги легко взмыла в небо и понеслась там по белым облакам. «Как хорошо!» – успел подумать Павел, но санки неожиданно накренились на бок – почти опрокинулись, и Вера соскользнула из них. Но, соскользнув, она не упала на землю, а почему-то полетела рядом с санями, размахивая большими серыми крыльями. Он посмотрел на неё испуганно и подумал: «А ведь она и, правда, ведьма». И в это самое время прямо под ним вдруг что-то резко хлопнуло, разбилось и разлетелось в разные стороны… Павел открыл глаза. В комнате было уже светло. Вера спокойно спала рядом, а на полу под ними веером рассыпались осколки глиняной корчаги, которую принес и грохнул об пол многоопытный сосед, громко сказав: «Это на счастье! Это традиция у нас такая».

***

Медовый месяц после свадьбы Павел и Вера провели замечательно. Павла повысили по службе, на жительство они с женой переехали в небольшой городок Красновятск, где получил скромную однокомнатную квартиру.

Работа на новом месте его вполне устраивала, благо что телефон сейчас был у него под рукой. Павел названивал по телефону, когда было нужно, записывал важную информацию на бумагу, а вечером давал почитать эту бумагу жене. Жена читала записи перед сном, но ответ давала утром, на свежую голову… Почему именно так, Павел понять не мог, да и не пытался, если быть откровенным. Для него было важно, чтобы конвейер работал. Чтобы все преступления раскрывались своим чередом – без спешки.

Только однажды, когда он ненароком проснулся в четыре часа утра и Веры рядом с собой не обнаружил, то неожиданно забеспокоился. Да тут ещё входная дверь на кухне предательски скрипнула, потом тихий шепот донесся из темноты. Впечатление было такое, как будто два человека вполголоса на кухне о чем-то беседуют. А перед тем как жене вернуться – яркая синеватая вспышка за окном мелькнула, похожая на свет от машинных фар. Тогда, помнится, Павел этому странному событию большого значения не придал. Мало ли разных людей по ночному городу на машинах ездит.

Когда Вера вернулась к нему – он совсем успокоился, только раздосадовался немного, что она ему ничего про ночную отлучку не сказала. Скорее всего, не решилась разбудить. И когда жена снова ровно задышала, когда уснула, Павел быстро взглянул на неё при лунном свете, пытаясь понять, какая она сейчас? Что в ней изменилось? Внимательно присмотрелся к лицу… Ничего не изменилось. Такая же, как прежде, только глаза под большими закрытыми веками пошевеливаются немного, как будто видят чего-то, да ресницы подрагивают. Такое чувство, как будто она вот-вот проснется.

Когда немного рассветало, Павел Егорович поднес руку с часами ближе к глазам. Шесть тридцать. Пора вставать, а то, чего доброго, голова заболит от бесполезных дум. Павел тихо поднялся с постели, сделал несколько физических упражнений в пустынной зале. Нагнулся, посмотрел в окно на свежий пушистый снег, покрывший тонкие ветви калины под окном – смесь черного с белым. Подумал, что зимнее окно похоже на старый телевизор, летом – цветное показывает, зимой – черно-белое. Заметил на покосившемся заборе понурую ворону, такую же древнюю, как сонеты Шекспира. Махнул ей рукой – ворона улетела, уронив с забора облако снежной пыли. Прошел в кухню, умылся, оделся и вернулся к жене с единственным желанием – обо всем расспросить. Сел возле неё на кровать, кашлянул в кулак. Вера сонно протянула к нему руки, обняла за шею, наклонила его голову к своей, не открывая глаз, чмокнула в губы.

– Тепленький мой! Хорошенький.

– Вера, – проговорил он хрипло.

– Да, – встревожено отозвалась она на его холодный голос.

– Ты сегодня ночью никуда не ходила?

Она рассеянно замолчала, явно собираясь с мыслями, а потом коротко ответила:

– Нет.

– И с постели не вставала?

– Нет… кажется.

– И во сне ничего странного не видела?

Она отвела глаза в сторону.

– Не помню… А разве ты свои сны запоминаешь? – нашлась.

– Нет, конечно.

– Вот и я тоже.

– А я ночью испугался за тебя, – проговорил он хрипло.

– Почему?

– Проснулся, а тебя рядом нет… Хотел идти искать.

– Но не пошел?

– Нет, разумеется.

– Вот и правильно. Куда я от тебя денусь… Я теперь всегда буду с тобой.

И она дотронулась рукой до его холодного лба. Запустила тонкие пальцы в его густые волосы, ласково улыбнулась.

– Я теперь всегда буду с тобой… А ночью надо спать, милый мой. Спать покрепче и тогда всё будет хорошо.

И снова он заметил в её глазах эту странную далекую искорку, как будто думает она совсем не о том, что говорит. Улыбка у неё неискренняя и слова тоже неискренние, и руки холодные, и голос дрожит. «А может всё же талант у неё от Бога, не от дьявола, – подумал Павел, утешая таким образом самого себя, – дела-то она творит хорошие». Поцеловал её, ищущую ласки, неуверенно настороженную, теплую, – и легче стало у него на сердце. Пусть успокоится, пусть всё забудет. Он тоже постарается всё забыть. Так-то лучше, так спокойнее…

***

Но не прошло и недели, как Вера снова поразила мужа своими криминальными способностями. Накануне этого происшествия к Павлу Егоровичу приходил старик Небогатиков, который двадцать лет в тюрьме отсидел неизвестно за что, а сейчас слезно умолял найти жуликов, которые его ни за что ни про что по миру пустили. Уверял, что эти прохвосты у него средь бела дня золото фамильное украли. Объяснил, как это случилось. Он рассказал, что пустил бесстыжих цыган к себе обогреться и напоить чаем. Они зашли в его дом и привязались к нему с гаданием. Липнут и липнут, галдят и галдят. Одна цыганка гадает, другая делает вид, что пляшет перед ним – юбками длинными трясет, а третья каким-то образом в чулан забралась. Старик заподозрил неладное, да было уже поздно. Как только та, третья, из чулана-то появилась – так все женщины следом за ней из дома упорхнули. Только и видел он, когда они на дороге в старенький «жигуленок» садились. Вот и всё. Облапошили старика, обобрали бессовестные люди.

Павел Егорович выслушал Небогатикова с недоверием. Ну откуда у рядового советского пенсионера в чулане куча золотых червонцев? Да ещё в кармане бобровой бекеши, которую отец ему со своего плеча подарил… «Какой отец? Какая бекеша?» повторил Павел, когда старик скрылся за дверью. И почему он её не в шкафу, а в сундуке хранил?

Вечером он рассказал о случившемся жене. Рассказал с таким видом, как будто у старичка не всё в порядке с головой, и воспринимать его слова всерьёз нет необходимости. Думал, что Вера ответит ему какой-нибудь шуткой, но вместо этого на следующий день получил от Веры такой ответ. Она начала свой разговор как бы между прочим, как будто знала эту историю давным-давно.

– Ты, Паша, об этих Небогатиковых ничего не слышал, конечно, а между тем, старик твой не врет, – сказала она. – Отец его, Яков Евсеевич Небогатиков, родился в деревне Щино, Нолинского уезда Вятской губернии. Потом приехал в Нолинск вместе с матерью. Занимался сбором тряпья, торговал дровами, кое-как сводил концы с концами. И вдруг удивил всех знакомых, – начал строить кирпичный дом на главной улице, большой двухэтажный с каменными флигелями и надворными постройками… По Нолинску поползли слухи, будто нашел Яков в тряпье большие деньги, по забывчивости переданные старьевщику. С этого всё и началось. Стал он заниматься прибыльным купеческим делом. И превратился из Яшки нищего в купца второй гильдии Якова Евсеевича Небогатикова, перед которым местные мещане первыми шапку снимали.

Павел озадаченно сглотнул слюну, слушая Веру. Ну, дает, баба. Ну, дает!

– Потом Яков выстроил в центре Нолинска «Торговый дом», а на северной окраине – табачную фабрику. Купил несколько пароходов и стал конкурировать с известным на Вятке пароходчиком Булычевым.

– Это не тот ли Булычев, о котором Максим Горький пьесу написал?

– Может и тот…

– Ну и дела! Да! А что дальше?

– Яков Небогатиков становится купцом первой гильдии. Его дело растет и процветает. Растет и семья. От трех браков производит он на свет двенадцать детей и каждому из них строит дом.

– Не слабо!

– Свою вторую дочь Анну он отдает замуж за Михаила Скрябина. Этот человек – его доверенное лицо – старший приказчик, приехавший в Нолинск из Кукарки. Но никто пока что не знает, что это будущие родители всесильного министра иностранных дел в правительстве Сталина.

– Так это, прибегал-то сейчас, родственник Молотова, что ли? – переспросил озадаченный Павел.

– Он самый.

– Что же ты сразу-то не сказала мне, мать твою! Я бы его не так принял, поговорил бы по-человечески.

– Скрябины были людьми примечательными, – между тем, продолжила Вера. – Отец Молотова, Михаил Прохорович, хорошо пел, участвовал в любительских спектаклях, с увлечением работал в церковном хоре. Любил в карты поиграть и к женщинам имел слабость, хотя и прихрамывал на одну ногу…

– Это мне не интересно, – перебил жену Павел. – Ты мне про отца расскажи, про главу семейства, так сказать.

– С приходом советской власти, торговый дом Небогатиковых терпит крах, – продолжила Вера.– Большой дом на главной улице и всё имущество конфискуются. Яков с последней женой поселяется на задворках этого дома, во флигеле. Вышедший из беспросветной бедности и нищеты, он снова становится нищим. Это не укладывается в сознании бедного старика. Его парализует. Отнимаются ноги, плохо работает голова. Но могучий организм борется за жизнь. Вскоре Яков перебирается в кресло-каталку, которое заботливо возит жена, и начинает бороться за свои права. Он не может понять, что сейчас вместо законов в стране правит диктатура пролетариата. Он ворчит на дурные обеды, хотя единственная оставшаяся в доме от прислуги преданная прежним хозяевам кухарка Машенька старается, как может. Старик требует жареных лещей, которых давно нет, свежих булочек с маком из своей булочной, которой тоже нет. Он не знает, что золотые червонцы, вместе с шубой подарены младшему сыну, который уехал учиться в Петербург и больше не появляется. Это были его последние деньги.

– Так это был его родной сын?

– Внук, – уточнила Вера.

– А за что его посадили?

– Скорее всего, за преступное происхождение. Он же был отпрыском купеческого рода. Классовый враг, так сказать. За такими строго следили в то время. Любой неверный шаг мог грозить бедой, любое резкое высказывание могло стать последним.

– Да. Дела! Сейчас ни золота у старика, ни здоровья. Полный казус.

Павел Егорович подумал о том, что сталинские времена всё-таки были ужасными. Слава Богу, сейчас другие нравы и груз прошлого давит на умы людей разве что по ночам, когда перспектива будущего приобретает очертания гипотезы без доказательств. Вообще, удачно родиться в России – это немаловажно. Самые счастливые люди – это те, что родились во времена застоя или на заре какого-нибудь подъема в экономике. Хотя подобные времена у нас редкость. Для нас привычнее разруха. Но бывают и исключения. Павлу хотелось верить, что он родился именно в такой исключительный период и поэтому надо прожить свою жизнь красиво. А чтобы красиво прожить, надо иметь хорошие деньги в кармане. Поэтому золотые червонцы старика в голове у Павла стали ассоциироваться не только с успехом в сыскной работе. Они могли стать субстанции его будущего благополучия. То есть, проще говоря, очень захотелось этими деньгами завладеть. Пусть даже не совсем законным путем…

Вечером он рассказал о своих планах жене. Она с улыбкой выслушала его и ответила, что нет ничего проще. Просто надо кое-куда поехать и эти деньги забрать.

– Куда поехать? Где забрать? – переспросил Павел скороговоркой, обрадованный хорошей новостью.

– Я тебе завтра расскажу.

– Почему завтра?

– Потому что сегодня надо спать, – ответила жена с лукавой искоркой во взоре.

***

Через несколько дней на железнодорожном вокзале в Самаре случилось странное на первый взгляд происшествие. Там к автоматической камере хранения подошел молодой мужчина в кожаной куртке на меху, светлых брюках и вязаной шапочке темно-синего цвета. Несколько секунд постоял возле неё, копаясь в карманах, потом быстро набрал нужный код и извлек из железного ящика небольшую кожаную сумку, на первый взгляд полупустую, ничем не примечательную. Положил сумку в оранжевый портфель студента восьмидесятых годов и скрылся в толпе так же неожиданно, как появился. Но самое интересное было не в этом. Самое интересное случилось немного позднее, когда к той же самой камере хранения приблизилась толпа цыган с возбужденными лицами. Они громко кричали и размахивали руками, объясняя что-то важному господину в темных очках. Потом снова спорили, снова кричали, называли огромную сумму в долларах, потом – ещё более внушительную – в рублях. В это время важный господин выразил на лице своем полное разочарование происходящим и попытался покинуть здание вокзала. После этого старый цыган что-то выкрикнул – и весь табор разом замолчал. В наступившей тишине, он подошел к камере хранения, набрал нужный код и почти беззвучно растворил дверцу. Толпа цыган ошарашено охнула и на несколько секунд замерла. Никто не мог проронить даже слова. Железный ящик был пуст. Важный господин в это время успел с явной усмешкой посмотреть на старого цыгана и многозначительно подмигнул двум своим охранникам, один из которых держал у себя в руках красивый черный кейс. «Разговор окончен, господа», – с нескрываемым превосходством в голосе проговорил важный гость и направился к выходу, сопровождаемый растерянными взглядами цыган.

Только после того, как важный человек скрылся из вида, бедные цыгане, наконец, пришли в себя. Мужчины и женщины на разные голоса громко заговорили о случившемся. Стали звать на помощь милицию и одновременно обвинять друг друга в измене. При этом они для чего-то уверяли случайных прохожих, что их только что ограбили, их обманули. Обворовали тех, которые сами никогда чужого не возьмут, которые всегда мечтали о справедливости, заботились о чести. Кому после этого в России можно доверять? На кого надеяться в этой ужасной стране?

Потом в толпе цыган появился безусый, встревоженный происшедшим работник вокзала с испуганным взглядом. Потом точно такой же испуганный и растерянный милиционер. Подошла какая-то полная женщина в тёмной форме с блестящими пуговицами. Цыгане обступили этих людей со всех сторон, стали рассказывать каждый свое. В общем, пошла писать губерния.

Ответственные люди отключили сигнализацию, стали открывать в камере хранения ящик за ящиком, что-то искали, в чем-то разбирались, расспрашивали потерпевших, записывали показания. И только одного никто из случайных свидетелей этого происшествия не мог понять. Что же, собственно, произошло? Из-за чего весь этот сыр бор?

***

Между тем вскоре у Павла и Веры появились приличные деньги. В том смысле, что количество этих денег явно превосходило довольно скромную зарплату участкового и все возможные приработки жены на поприще предсказания судеб.

Довольно скоро после этого Павел купил в Красновятске небольшой полуразвалившийся домишко с приличным участком земли, разобрал деревянную хижину и решил построить на этом месте свой новый каменный дом. Стал спешно заготавливать для строительства кирпич и шифер, цемент и стекло, доски и стекловату. А его жена справила себе дорогую норковую шубу и стала гулять в ней по городу, повергая в смятение и зависть всех встречных женщин. И если кто-либо очень дерзкий вдруг спрашивал у Павла, как это ему удается так широко и шикарно жить? То он отвечал без тени смущения, что бросил пить… Странно конечно, но этот ответ действовал на людей как самый убедительный довод. Услышав его, все понимающе качали головами. Как же, как же! Раз бросил пить – то это само собой. Если в России дельный человек бросил пить – значит, он может всё. Он может до таких вершин добраться, до таких высот, которые никому из пьющих людей даже во сне привидеться не могут.

Правда, от покупки машины им тогда пришлось отказаться, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание. В то недалекое время личная машина ещё считалась роскошью – чем-то почти экзотическим, как слон или жираф, и поэтому возбуждала неприязнь. К тому же слишком тяжелое наступило в России время. Время очередных, неожиданно нагрянувших реформ и перемен.

В стране вдруг появились новые лидеры, ничем себя в прошлом не проявившие и ставшие популярными как бы по воле случая – как-то неожиданно и некстати. Эти люди были очень разными – серьёзными и смешными, трезвыми и пьяными, веселыми и грустными. Некоторые из них были искренне убеждены, что должны пострадать за народ, а потом, если понадобиться – этот же народ облапошить. И, как это всегда бывает в России, они были уверены, что пришли к власти не просто так, а по воле истории для главных своих свершений. Пришли с багажом новых идей и великой тягой к самоутверждению.

Крутой поворот был сделан в 1991 году, когда корабль русской истории накренился на этом повороте так, что черпнул одним боком и кое-как вырулил на нужный фарватер, где на далеком горизонте тонкой полоской (в толщину нефтяного пятна) уже обозначился манящий и лучезарный капитализм. Наверное поэтому, старики привыкшие из последних сил защищать прежние коммунистические идеалы, стали спешно вымирать, как ненужные мамонты. Новые политики сделали опору на людей деятельных и беспринципных, которые оказались отъявленными проходимцами.

Но, не смотря на все потуги, новая власть достичь успеха не смогла. Она сумела породить только маленькую кучку изворотливых дельцов, поспешно набивающих бездонные карманы, входящими в обиход долларами… Наступило смутное время. Время беспринципных личностей и неумелых вождей.

Это время как нельзя лучше подходило для тихого дачного строительства, а так же для хитроумного воровства. В общем, для жизни в глубоко провинциальной бескрайней и бесхитростной России, где новые надежды легко разбиваются о громоздкие камни быта.

Павел Егорович в это самое время начал строить свой новый дом. Сначала он мечтал о доме в три комнаты, с теплым туалетом и центральным отоплением. Но когда первый этаж уже был готов, он решился пристроить к нему второй – на бетонное перекрытие потолка, а затем – третий – в виде деревянной мансарды. Немного погодя, радом с домом возник гараж на две машины, железный кованый забор с узорами, с кирпичными столбами, и ворота с переговорным устройством.

Вскоре новый дом Павла Егоровича стал городской достопримечательностью, вызывающей зависть не только у бедных горожан, но и у благополучного в этом отношении начальства.

Какое-то время после окончания строительства, Павел с ужасом ждал, что его вызовет к себе городской прокурор и, как бы между прочим, спросит, на какие такие средства он возвел свою хоромину? Или налоговая инспекция привяжется. Начнет интересоваться доходами. Но прокурору было не до этого. Он сам строил за городом дачу, отдаленно напоминающую средневековый замок, а налоговая служба только ещё становилась на ноги, и её начальник долго подыскивал место для хорошего кирпичного особняка на столичный манер. Поэтому людей в форме в налоговой службе боялись, как огня, и по возможности старались с ними не связываться. В городе давно поговаривали, что в скором времени Павел Егорович перейдет работать в область. С его способностями в сыскном деле это вполне естественный, можно сказать, логический шаг.

***

К середине зимы девяносто третьего года новый дом Павла Егоровича был уже полностью подготовлен для заселения. Отделочные работы снаружи и внутри были завершены, стекла вставлены и отмыты до полноценного блеска, полы выкрашены, стены побелены. В общем, дом производил приятное впечатление снаружи и изнутри, он сиял крутой оцинкованной кровлей, искусно выгнутыми водостоками, манил белизной высоких стен. По высоте он был чуть ниже Троицкого собора, и поэтому из мансарды этого дома открывался прекрасный вид на город, где давно не велось никакого строительства по причине отсутствия в городской казне денежных средств. В городе закрывались детские ясли, школы и больницы. Но при этом во всех пустующих зданиях открывались новые частные магазины, торгующие непривычными для русского слуха «марсами» и «сникерсами», джинсами и кроссовками, да ещё спиртом под музыкальным названием «Рояль», навевающим вполне определённые музыкальные ассоциации на тему русских песен Глинки и Мусорского.

Вере очень понравилась в новом доме одна комната на втором этаже, из окна которой открывался прекрасный вид на реку Уржумку, заросшую по берегам красноватыми ивами. Она прошлась по просторной комнате туда – сюда с торжествующим видом и объявила мужу, что в этой комнате будет её спальня.

– А моя, в таком случае, где? – не понял Павел.

– А твоя – напротив, – нашлась Вера.

– Но ведь раньше мы спали вместе.

– Тогда мы были бедными, – парировала Вера. – А сейчас всё иначе, сейчас нам не нужно стеснять друг друга.

– Но…

– Это признак хорошего тона. Как ты не понимаешь… Надо книги читать, друг мой.

И Павлу пришлось с ней согласиться. Не хотелось выглядеть перед женой недотепой, этаким некультурным, незначительным человеком. К тому же это вовсе не означало, что жена ему в чем-то отказывает, что-то запрещает. Вовсе нет. Просто в их супружеские отношения вносится новый штрих, очаровательный элемент призрачной разобщенности, которую можно нарушить в любую минуту, чтобы сблизиться в порыве страсти.

После хорошо спланированного и легко осуществленного переезда в город, Павел с удивлением заметил, как быстро Вера освоилась в новом положении. Она стала разгуливать по магазинам, заинтересованно разглядывая красочные витрины, и при этом всегда что-нибудь покупала, – то алюминиевую мясорубку, с элегантным электрическим приводом, то большую блестящую кастрюлю из нержавеющей стали, то деревянную разделочную доску, раскрашенную под натюрморт и производящую впечатление серьёзной жанровой картины. Хождение по магазинам стало для Веры своего рода ритуалом. Она отдыхала, совершая его. Она наслаждалась свободой расходования средств, тем, что не нужно всё время себя контролировать. Сейчас она с явным удовольствием замечала что-то новое на полках, на вешалках, на прилавках, и старалась внимательнее присмотреться ко всему новому, узнать о его цене и назначении. А вдруг как раз этого и не хватает у неё в просторном доме. И очень часто это было именно так, пока вырученные от продажи золота деньги не иссякли окончательно… После этого Вере Ивановне стало скучно. Она целыми днями ходила по гулким комнатам от окна к окну и с высоты птичьего полета смотрела на город. Из окон, выходящих на восточную сторону, был виден маленький городской парк с фонтаном и танцплощадкой в центре. По вечерам Вера иногда выходила туда погулять по аллее между лип. При этом она водружала на голову светлую фетровую шляпку с бумажными цветами, а в руку брала зонт в виде трости. Ей сейчас очень хотелось производить впечатление состоятельной дамы. И хотя на улице кое – где ещё лежал снег – одевалась она легко, с намеком на моду.

Когда в конце марта с крыши скатилась последняя тала вода, смотреть в окно стало приятнее. Солнце появлялось уже на целый день, и тень от высоких рам в золотисто-желтом пучке на полу медленно двигалась с запада на восток, согревая поочередно – стену, паркет, подоконник. В такие дни Вера Ивановна могла весь день просидеть у окна в состоянии сонного блаженства, пространно наблюдая за тем, что происходит на улице. Какого цвета небо, какой причудливой формы облака, откуда дует ветер.

***

Однажды она заметила на яркой весенней улице старичка приличной наружности, который нерешительно прошелся мимо дома супругов Большетрубных туда-сюда, а потом вдруг остановился перед железными воротами как бы в некотором замешательстве. Вера не сразу узнала в нем младшего Небогатикова. Это узнавание почему-то встревожило её. Заметно волнуясь, она спустилась вниз на первый этаж, подошла к переговорному устройству и остановилась перед ним в нерешительности. Динамик молчал. Посмотрела на старичка через оконную раму. Увидела, что тот стучит клюшкой в дверь. «Вот глупый старикашка, – раздраженно подумала она, – что он кнопки не видит?» Старик перестал стучать, он, кажется, заметил что-то на воротах. Потом поднял одну руку вверх и немного подался вперед – переговорное устройство заработало. Вера взяла в руку трубку микрофона и привычно сказала:

– Говорите… Что вам нужной?

Старик молчал.

– Говорите же, – повторила Вера.

Динамик на стене как-то непривычно громко зашипел. Стало слышно, как старик дышит.

– Это самое. Здравствуйте!

– Здравствуйте! – тихим голосом ответила Вера.

– Мне бы с хозяином поговорить.

– Его нет пока.

– А где он, вы не скажете?