Серый ангел

– Главное, чтоб человек умный был, – согласился Голицын. – А вам в уме не откажешь, несмотря на… – он замялся.

– На мои преклонные лета, – подсказала Мария Фёдоровна и недобро прищурилась. – Не переживайте, голубчик. Я постараюсь вам доказать, что они отнюдь не стали помехой моему уму. И память моя по-прежнему накрепко держит в голове как друзей, так и… врагов.

И Кирилл Владимирович еле сдержал довольную улыбку. Учитывая возникшие между императрицей и выскочкой напряжённые отношения, Мария Фёдоровна окажется куда лучшим союзником, нежели кто-либо другой. Разумеется, тайным, не ведающим, что творит, но, если разобраться, оно и к лучшему. Так что пусть будет председательницей.

Правда, чуть погодя, уже после голосования, когда приступили к текущим делам, он в этом несколько усомнился. Как ни удивительно, все его предложения в конечном итоге не прошли. И главкома сменить не получилось, чтоб Николая Николаевича под благовидным предлогом с глаз подальше убрать, в армию отправив, и карточки продуктовые для москвичей тоже не отменили. То есть оба раза Мария Федоровна склонилась в пользу предложений Голицына.

– Ежели повар явных огрехов не допускал, негоже его менять, когда пирог в печи дозревает, а то потом, коль невкусным окажется, и спросить не с кого будет – каждый на другого кивать начнёт, – заявила она, заступаясь за Маркова.

И Слащёва отстояла. Дескать, как она понимает, нарекания в отношении Якова Александровича и его подчинённых касаются лишь строевого смотра. Безусловно, сие важно, но в мирное время. И вообще, назначать на столь ответственные посты надлежит исключительно с согласия главкома. Равно, как и снимать с них. Коль кандидатура Слащёва устраивает Сергея Леонидовича, быть посему.

Насчёт продуктовых карточек рассудила, что и впрямь не пришло время для их отмены. Иначе спекулянты мигом начнут скупать дешёвые продукты, после чего снова возникнет их дефицит.

Но под конец заметила Голицыну, чуть кривя губы в ироничной усмешке:

– Как видите, светлейший князь, коль вижу правду на вашей стороне, супротив не становлюсь. Но впредь помните, ежели она с иного боку объявится, не взыщите. Уступать не стану, и пощады от меня ждать не стоит.

И Кирилл Владимирович вновь успокоился. Очевидно, ныне Мария Фёдоровна просто продемонстрировала всем свою объективность. Мудро, ничего не скажешь. Зато, судя по недвусмысленному намёку, появись у нее малейший повод – и месть не замедлит себя ждать.

Его уверенность сошла бы на нет, услышь он диалог меж «выскочкой» и её императорским величеством тем же вечером, состоявшийся в её будуаре.

Глава 4
Тайная союзница

– Знаете, Виталий Михайлович, я, пожалуй, навряд ли согласилась бы и на пост председательский, тем паче на участие в ваших игрищах, кабы не… внук. Мы вроде как все ему добра желаем. Даже великие князья. По крайней мере, на словах. Но вы – именно что на деле.

– Вы про…

– Нет-нет, речь не о его лечении, отнюдь, – отмахнулась она. – Хотя слыхала, каких трудов оно вам стоит. Вы же, по сути, своё здоровье в него переливаете. Но я сейчас о другом. Признаться, я, когда Алёшу ныне в Москве впервые увидела, поначалу и не признала. Был ребёнок ребёнком, мальчишка. Даже шинель солдатская возраста не добавляла. Ныне же совсем иной стал, хотя года не прошло. И взгляд, и походка, но главное – ума и рассудительности так прибавилось, словно он десять лет прожил. А то и двадцать.

– Переживания, – напомнил Голицын. – Плюс ответственность.

– И они сказались, кто спорит. Недаром у него виски побелели. Столько всего на бедного свалилось, не всякий взрослый вынесет. Кстати, не подскажете, откуда у него прозвище такое взялось – Серебряный? Часом, не ваша работа?

– Берите круче. Он его в Оренбурге от простого народа получил. Если не ошибаюсь, в день венчания на царство. А кто именно первым исхитрился такую ассоциацию с его ранней сединой провести – потёмки.

– Жаль. Уж я бы не поскупилась с наградой. Так вот, я про переживания. Сдаётся, помимо них и кое-что ещё свою роль сыграло. Точнее, кое-кто. Воспитатель отменный. Да-с.

– Ну уж, вы меня того, в конфуз вводите, – смущённо ляпнул Голицын, от замешательства на секунду выходя из великосветской роли. Но Мария Фёдоровна не обратила на это внимания, небрежно отмахнувшись.

– В конфуз, когда незаслуженное приписывают, а я всё правильно говорю, – твёрдо сказала она и грустно вздохнула. – Я виновата перед Ники. И вина эта до сих пор терзает мне сердце. Знала, что ему императором быть, а сама ничего не сделала, дабы из него хороший, мудрый государь получился. Всё больше об его телесном здоровье заботилась. Зарядки всякие, обливания водные, к неприхотливости в еде приучала вместе с младшим братцем…

– Но и это нужно, – вставил Виталий.

– Соглашусь. Однако помимо тела надобно было и о головах их подумать. Да и Саша мой, – с удивительной нежностью и грустью произнесла она имя своего покойного супруга, – тоже промашку дал. Вроде и не делал детям поблажек, но хотел, чтоб они вели себя как обычные: играли, дрались, шалили, и ни о каких престолах не помышляли. Всё думалось: рано, пусть порезвятся немного, вот и… дорезвились.

– Сложилось так, – деликатно заметил Голицын.

– А могло сложиться и по-другому, если бы… Да что там ныне говорить. Ники в двадцать шесть лет корону принял. Самый возраст. Алёше до него целых одиннадцать лет, а он ныне кое в чём куда мудрее своего батюшки себя ведёт. Ни тебе глупого ребяческого упрямства, лишь бы по-его всё было, ни… Много чего из худого нет. И во всём – вашу заслугу усматриваю.

– Да я… – вновь попытался вставить свои три копейки Голицын, но вдовствующая императрица вдруг прижала свою ладонь к его губам.

– Молчите, князь, молчите, – ласково произнесла она. – Я знаю, что говорю… господин Станиславский. Как думаете, о чём мне Алексей первым делом поведал? Не о степи, когда вы под пулями от погони уходили, и уж тем паче не о свадьбах, которые вы по пути устраивали, а как вы вместе с ним с рабочими толковали. Представляете? Да с таким восторгом рассказывал. И про свои ответы им тоже. Хвастался, что, мол, как снайпер, постоянно в самое яблочко попадал. И про то, как с правильными решениями в Регентском совете угадывал, притом не раз. Словом, много чего поведал, но всё про дела державные, кои он с вашей легкой руки за игры считает. Ловко вы с ними изловчились.

– Да ничего сложного. Хотелось пробудить у мальчика желание в государственных делах участие принять, вот и всё, – ответил Виталий. – А как интерес к ним вызвать? Да в игру превратив.

– И впрямь просто. Только ни я, и никто иной в своё время до такой простоты в отношении Ники и Мики не додумались. А вы – смогли. Скажите, а как вам вообще пришла в голову мысль привлечь Алёшу к оным переговорам с людьми? Неужто только из-за игр, чтоб занять его?

Голицыну ничего не оставалось, как смущённо пожать плечами.

– Если разобраться, в случае с Алексеем не одна – много целей достигалось. Во-первых, с его авторитетом шансы договориться миром гораздо увеличивались. Один его вид самых непримиримых обезоруживал, лично наблюдал. Вроде царь – главный буржуин и кровосос, а тут на тебе: симпатичный мальчик, скромно одетый, причём не в новое – просто чисто выстиранное. И даже латки на одежде имелись.

– Латки – тоже ваше?

– Моё, – сознался Голицын. – В таких вещах мелочам особое внимание. Иначе – как в оркестре. И дирижёр великолепный, и музыканты именитые, а стоит одному сфальшивить – и исполнение кантаты испорчено.

– Так, так. А во-вторых?

– Я газеты большевистские внимательно читал. А в них не раз писали, что царь в силу своего малолетства является простой куклой на троне. Значит, следовало продемонстрировать обратное. Заодно… Люди крайне редко руководствуются логикой и разумом. Один из сотни, не больше. Для остальных куда важнее чувства. Отсюда вывод: Алексея непременно должны полюбить. А без непосредственного общения с ним откуда этой любви взяться?

– А что ещё?

– Учёба самого императора. Ведь Алексей не просто царь, но избранный народом, стало быть, должен уметь разговаривать с этим народом. Причём уже сейчас. А как этому научиться? Только на практике. Да не просто говорить, но уметь выслушать, что куда важнее. Последний же плюс в том, чтобы он сам свою значимость ощутил.

– Вон для чего вы решили, чтоб на Регентском совете без его согласия никаких решений не принимать, – протянула Мария Фёдоровна. – А я-то думала да гадала, зачем, коль он по малолетству лишь право совещательного голоса имеет. И тут, стало быть, предусмотрели.

– Не я – все за это проголосовали, – скромно поправил Голицын. – Чтоб понимал, сколь много от него уже сейчас зависит. Ну и свою ответственность ощущал, зная, что судьбу России вершит, а значит, уже сейчас в ответе за неё.

– Не скромничайте. Голосовали может и все, только идея вашей была, – строго поправила императрица и грустно протянула. – Ники же знай себе одно повторял: «Претерпевший до конца спасется». Любимая фраза.

– Мне тоже доводилось её слышать, – подтвердил Виталий. – А вот про ответственность ни разу. Нет, – поправился он. – Перед сыном, перед семьёй – да, но не перед страной.

– Что значит некому было обучить.

– А такому надо учить? – не сдержался Голицын.

– Иных… надо, – горько откликнулась императрица. – И желательно, чтоб учитель был как вы. Эвон, как у вас складно и логично всё получается. Доводы передо мной ровно кирпичики выкладываете, один к одному. В точности, как и накануне вечером, когда насели на меня вместе с Алёшей и сёстрами его, уговаривая на сей пост согласиться, Признаться, опешила поначалу. Хотя более всего меня ваше поведение смутило.

– Почему? – вырвалось у Виталия.

– Таить не стану. Вы уж простите меня, ради бога, но я поначалу решила, что вы нечто вроде, – она поморщилась и брезгливо произнесла, – вроде Распутина. Особенно когда Татьяна как-то раз, наедине со мной оставшись, случайно обмолвилась и вас Серым ангелом назвала. Она ж более всех характером в свою матушку уродилась и тоже ко всяким… глупостям чрезмерно склонна, – и новая волна недовольства лёгкой тенью скользнула по ее лицу. – Вот мне и подумалось – свято место пусто не бывает. Старца убили, и на тебе – замена сыскалась. Потому и удивилась вашему молчанию.

– Я вроде бы тоже что-то говорил…

– Изредка. И по делу. Но не более. Притом весьма здраво и рассудительно. Вот я и гадала, почему вы не сами решили сей пост занять и для чего вам на самом деле моё назначение потребовалось? Всё некий тайный умысел в нём искала.

– Из-за этого и посматривали на меня время от времени? А догадка, что нет ничего тайного, вас под самый конец осенила?

– Верно, поглядывала. Когда-то я хорошо по глазам читала. Жизнь заставила. Светская. Она ж как яма со змеями. Едва зазевался, непременно укусят. Жаль, покойная Александра Фёдоровна так этого и не поняла. Потому и ходила до самого отречения… искусанная. Да и Ники из-за неё изрядно доставалось. Кстати, она и впрямь, как мне рассказывали, во время отпевания сына скончалась или то в народе домыслили? Уж больно оно… романтично звучит, ровно в шекспировской пьесе.

– И тем не менее. Шаги, которые она к гро… к нему сделала, действительно последними в её жизни оказались. Подлетела, будто лебедь чёрная, припала на грудь, обняла его – и… всё.

– Вот уж точно, что чёрная, – буркнула вдовствующая императрица, явно намекая на её негативную роль в жизни сына, Но справедливость взяла верх, и чуть погодя она с видимой неохотой признала: – Впрочем, Ники моего она и впрямь любила, не отнять. Хоть и глупая женщина, однако такая любовь отчасти её оправдывает, – и вдруг спохватилась. – Разоткровенничалась я с вами отчего-то. Но я надеюсь…

– Военную и государственную тайну хранить обязан по долгу службы, – отчеканил Голицын. – Личные же – по долгу чести. Посему со мной вы и впредь можете позволить себе некоторые откровения, – и он, помедлив, решил рискнуть, продолжив: – Тем более, я и сам кое в чём разделяю ваше отношение… к неким из усопших.

– Я рада, что мы с вами и здесь думаем в унисон. – Лицо Марии Фёдоровны просветлело, и Виталий понял, что не прогадал со своей откровенностью. – Отчего же вы доселе со мной скрытничали? Или опасались?

– Не с вами одной, ваше императорское величество. И причина иная. Не забывайте – я всё время рядом с их детьми, а матушка и батюшка для них – самые дорогие в мире. Потому и не позволяю себе ни с кем таких вольностей. De mortuis aut bene, aut nihil^[4].

Императрица удивлённо качнула головой.

– Так вы, князь, ещё и латынью увлекаетесь. Вот уж не подумала бы, – протянула она.

– Какое там, – небрежно отмахнулся Голицын. – У Боткина с десяток фраз позаимствовал – вот и все мои познания. Просто слишком часто о вашем сыне норовят нечто эдакое сказать. Ну и о супруге его тоже. Вот и решил в случае чего древних авторитетов на помощь призвать. А так я особыми познаниями – увы – не обременён.

– Вдобавок вы и кладезь скромности, – покачала головой Мария Фёдоровна. – Не в первый раз подмечаю: лишнего на себя не берёте. А ещё по глазам читать умеете.

– Ничего подобного. Промахнулись вы, ваше императорское величество.

– Ну а как же тогда прознали про мою догадку под самый конец вечера? – напомнила она.

– Тут иное. Вы, обращаясь ко мне, перед словами «светлейший князь» всегда лёгкую паузу делали, в которую иронию вкладывали пополам с насмешкой. А в конце того вечера перестали, – честно сознался Голицын.

– Ишь ты! – хмыкнула императрица и лукаво поинтересовалась: – Да, кстати, разговор мой с внучками и внуком вы тоже заранее срежиссировали?

– Само собой. Уж слишком велики ставки. Я ведь, по сути, все свои карты перед вами открыл. Образно говоря, забрало снял, щит отбросил, меч в землю, латы скинул. А вы в шаге от меня с кинжалом в руке. И если б захотели его в меня воткнуть, на сторону великих князей встав, увернуться нечего и думать.

– Рисковали, стало быть?

– Когда ва-банк идёшь, всегда рискуешь. Зато выигрыш образовался знатный. О такой тайной союзнице остаётся лишь мечтать.

– А Боткин, получается, – ваш второй тайный союзник. Кстати, он же своей кристальной честностью славится. Не поведаете, как вы уговорили его душой покривить и столь демонстративную неприязнь меж вами на Совете разыграть?

Голицын неловко пожал плечами. Действительно, поначалу доктор чуть ли не послал его куда подальше вместе с его предложением занять место в Регентском совете. Мол, у него дела поважнее имеются. К тому же он, не считая медицины, не числит себя достаточно компетентным в прочих вопросах. Следовательно…

Словом, почти дословный повтор его ответа в Верхнеуральске. Но тогда Голицыну было всё равно, предлагал больше из приличия и даже порадовался его отказу – ничто не помешает Евгению Сергеевичу руководить всей медслужбой императорской армии.

Ныне иное. Разумеется, со временем найдётся и другой кандидат, но заседание завтра, и неизвестно, как оно обернётся. А вдруг срочно понадобится лишний голос «за»?

Спасла идея, вовремя пришедшая ему на ум. Дескать, голос Боткина может решить весьма важный вопрос: быть продолжению войны с Германией или нет. И какой именно войны – столь же бестолковой и кровавой или разумно осторожной, при минимуме жертв с русской стороны. Ну-у, скажем, в пределах нескольких сотен человек. Причём в это число войдут не только убитые, но и раненые. А может, и того меньше, несколькими десятками обойдётся.

Тот опешил и поначалу настороженно осведомился, всерьёз ли говорит Виталий. Пришлось в свою очередь спросить, когда его обещания не сбывались. Хоть раз. Доктор призадумался и неуверенно протянул, что ради такого резкого сокращения числа жертв он готов войти куда угодно, в том числе и в Совет.

Но при вхождении требовалось непременно продемонстрировать их якобы неприязненные отношения. И вновь понеслись уговоры. Наконец Евгений Сергеевич сдался.

– Я бы, пожалуй, ещё подумал, соглашаться на сие лицемерие, но вы, милостивый государь, порядочный человек. И… бескорыстный. Или вы, когда полторы недели назад латали мои почки, уже думали о том, чтобы э-э…

– Использовать вас в своей игре, – подсказал Голицын. Боткин кивнул, подтверждая. – И в мыслях не имел. Да и самой игры не было. Просто вы – хороший человек и мне было неприятно смотреть, на ваши мучения. Потому и помог, пусть и не полностью, не до конца. Однако просить что-либо взамен не собирался. Более того, как бы ни завершился наш с вами нынешний разговор, обещаю и впредь по мере сил латать ваше здоровье.

– Ах вы, коварный! – вздохнул лейб-медик и развел руками. – Что ж, радуйтесь, обезоружили, связали. Посему…

В подробности Виталий посвящать Марию Фёдоровну не стал, лишнее. Вместо того отделался коротким пояснением. Дескать, удалось втолковать, насколько оно важно.

– А Шавельский? Он тоже ваш человек?

– Тут иное. Правильнее сказать, он не за князей и не за меня – за Россию. Великую, единую и… счастливую. Да еще за… обновление церкви, коей реформы ох как нужны. Причём основательные. Я же его всемерно в том поддерживаю. Словом, он скорее союзник, потому что интересы у нас общие.

Мария Федоровна помолчала и неожиданно произнесла, пытливо глядя на Виталия:

– Смотрю я на вас и отчего-то невольная мысль в голову приходит. А может моя внучка права и вы на самом деле ангел. Пускай и Серый.

– Господь с вами, ваше императорское величество! Что дозволено по младости лет Татьяне Николаевне, вам не к лицу, – улыбнулся Голицын. – Напрасно вы усомнились. Человек я, обыкновенный человек.

– Обыкновенный ли? Я ведь на днях слыхала от архиепископа Анастасия кое-какие подробности о неком видении. Допускаю, что оное сходство и впрямь совпадение, или показалось таковым крестьянке, а там как знать, как знать…

– Показалось ей! – горячо повторил Голицын. – И в праведники никаким боком не гожусь, нагрешил в жизни будь здоров. Одну пятую заповедь столько раз нарушил, что и не сосчитать, а ведь она – смертный грех.

– Убить врага, защищая отечество… Какой же это грех? – пожала плечами Мария Фёдоровна.

– Но в Евангелиях оговорок нет, – напомнил Голицын.

– Для человека, – поправила Мария Фёдоровна. – Ангелам же мно-ого чего дозволено, коль по божьему повелению. Достаточно гибель Содома и Гоморры вспомнить.

– Ну-у, если Содом, – неуверенно протянул Виталий и вдруг спохватился, что, в отличие от Боткина, императрице он на Совете нахамил на самом деле. И прилюдно, что усугубляет.

Да, по предварительной договоренности – требовалось показать обоюдную антипатию, но тем не менее. Что если она и впрямь обиделась? Ведь прошёлся чуть ли не по самой болезненно воспринимаемой всеми женщинами проблеме, в какой бы стране и в каком бы веке они ни жили, – по возрасту.

Однако странное дело. Вроде пустяк, но как поделикатнее спросить её, на ум не приходило. Отчаявшись, он бухнул напрямую, робко осведомившись:

– А вы на меня не сильно рассердились, когда я на Совете заикнулся о… – Голицын замялся.

– Да уж, намекнуть женщине на её преклонные лета – хуже оскорбления не придумать, – сдержанно улыбнулась императрица.

– Простите, ради бога, – повинился Виталий, – но и я о том же подумал. Потому и сказал, чтобы все подумали: такого она ему никогда не простит.

Мария Фёдоровна небрежно отмахнулась.

– Коль для дела надо, считайте, простила. Впрочем, вы предусмотрительны, господин Станиславский. Чрезмерно рисковать не стали – намёком отделались. Сызнова мудро поступили, ничего не скажешь. Нуте-с, и до каких пор мне с вами «враждовать» прикажете? – Голицын беспомощно развёл руками. – То есть как? Всякой пьесе когда-то надлежит закончиться.

– Тогда до тех пор, пока… в Совете среди господ регентов останется не больше трёх великих князей. А лучше всего два.

Императрица заметно помрачнела.

– Я понимаю, ваши действия и Алексею, и всей стране во благо, но честно признаюсь: не хотелось бы и дочь свою, Ксению Александровну, огорчать. Я и без того всех сыновей лишилась, так хоть…

– А при чём тут Ксения Александровна? – искренне удивился Виталий.

– Ну как же. Первым делом вы, по всей видимости, на Николая Николаевича нацелились, так?

– Угадали.

– Брат его, Пётр Николаевич, особой опасности для вас не представляет. Следовательно, вы его напоследок оставите, а сами моим зятем займётесь, Александром Михайловичем.

– Да ничего подобного! Я про него и не думал вовсе. И он, и Пётр Николаевич пусть остаются. Даже Андрей Владимирович, если уж на то пошло.

– То есть вторым вы Кирилла на прицел взяли?! – изумилась Мария Фёдоровна. – Но отчего именно его?

– Не люблю предателей, – честно ответил Голицын. – Никогда не знаешь, в какой миг они тебе нож в спину воткнут.

– Если вы о марте семнадцатого, дело прошлое. Да и не он один, все хороши.

– Неправда, – зло мотнул головой Виталий. – Поверьте, ваше императорское величество, столь похабно не вёл себя никто из Романовых.

– Значит, я чего-то не знаю, – задумчиво протянула императрица. – Либо он написал мне о тех днях далеко не всё, либо исказил. И что именно вам известно о нём эдакого?

– Перевёртыши вроде него – очень скользкий народец. Как налимы, – уклонился Голицын от прямого ответа. – И, судя по тому, как вы к нему снисходительны, его байка оказалась вполне правдоподобна…

– Вот и расскажите свою. Вместе и сравним.

Рассказать хотелось. Но Голицын отчётливо понимал – не время выкладывать карты на стол. При всей доброжелательности к самому Виталию со стороны Марии Фёдоровны. Великий князь, судя по его выходкам на том же Совете, да и поведению в целом – хороший шулер. Кто знает, что у него припасено в рукаве.

А потому если и вскрываться, то будучи абсолютно уверенным в победе. Иначе говоря, при наличии четырёх тузов с джокером во главе. Но последний пока в колоде, то бишь в Петрограде. Выпадет ли он в прикупе – вопрос. Следовательно, рано.

Однако, не желая обидеть императрицу откровенным отказом, вслух сказал иное. Дескать, сейчас гораздо выгоднее иметь Кирилла Владимировича в качестве явной оппозиции. Пусть к нему стекаются обиженные и недовольные политикой Регентского совета. А если его не станет – где их прикажете искать? Куда спокойнее, когда ядовитая змея на виду. Оно проще. А то затаится в тёмном углу и выползет в самый неподходящий момент, чтобы ужалить.

– Ну, будь по-вашему, – с лёгким разочарованием в голосе нехотя согласилась Мария Фёдоровна. – Но третий точно не мой зять?

– Ни в коем случае, – заверил её Голицын. – Поэтому можете в случае чего успокоить вашу дочь и твёрдо сказать ей, что пока вы возглавляете Регентский совет, её супруга из него никто не посмеет удалить. Вы не позволите.

– Что ж, как мне довелось слыхать, вы у нас – человек слова, посему верить можно. Жаль лишь, что порою чрезмерно скрытны.

Уловив легкий упрёк, Голицын пояснил:

– Скрытен до поры до времени, ваше императорское величество. Когда я решу, что узнал о Кирилле Владимировиче достаточно, первой, кому я выложу раздобытые сведения, окажетесь именно вы, – и, припомнив слова главаря банды Горбатого из «Места встречи», уверявшего, будто «бабу не обманешь, она сердцем чует», добавил: – Но непременно в его присутствии, поскольку мне очень понадобится помощь со стороны хорошего чтеца по глазам, – и, судя по её довольной улыбке, понял – лесть удалась.

– Договорились, – кивнула она. – Ну а до тех пор, умоляю, поберегите себя. Сдаётся, если вы останетесь подле Алексея хотя бы ещё на несколько лет, из него выйдет отменный государь.

– Клянусь сделать всё от меня зависящее, – твёрдо сказал Виталий, но оговорился: – Если здоровья хватит.

– Да уж, расстарайтесь, растяните, чтоб непременно хватило, – кивнула Мария Федоровна и, слегка смутясь, попросила: – Вы не серчайте, голубчик, что я столь цинична с вами. Понимаю, негоже эдак напрямую говорить: отдай свою жизнь моему внуку, да не просто отдай, а по каплям цеди, дабы ему подольше хватило, – и, не давая ответить, умоляюще прижала руки к груди. – Но вы ж меня понимаете! Ныне за Алёшу вся Россия уцепилась, как за последнюю соломинку. Сломается – и стране конец, утонет. Вот и молю вас поберечь его, пока он меня… правнуками не одарит. Тогда и мне помирать спокойно можно.

– Ну уж это вы прекращайте! – перепугался Голицын. – Куда вам о том думать! Рано слишком.

– Пытаетесь таким образом своё безобразное поведение на Совете искупить? – лукаво улыбнулась императрица. – И сколь же мне лет, по вашему мнению, ежели рано?

– Ваше императорское величество, – проникновенно прижал Виталий руки к сердцу. – Увы мне! Я старый солдат и не знаю слов любви! А потому прошу заранее простить меня за искренность, ибо я всегда говорю грубую правду. Особенно женщинам, кои всегда тонко чувствуют фальшь, посему и лгать им…

Пока говорил, лихорадочно прикидывал, выбрав за точку отсчёта возраст её Ники. Кажется, ему должен был стукнуть полтинник, сам говорил. Тогда можно смело накидывать червонец. Понятно, что она его родила не в десять лет, но напуск следует сделать увесистый. Можно даже ещё чуть убавить.

– …следовательно, перед ними и вовсе правду и одну только правду, – закончил он, придя к окончательному решению. – А потому как ваш верноподданный коленопреклоненно прошу заранее простить меня за прямоту.

– Так сколько? – поторопила она. – Ну же! Смелее!

– Увы, но на мой взгляд вам осталось всего три-четыре года, и вы… – Виталий смущённо потупился пробормотал: – разменяете шестой десяток на седьмой^[5]. Уж простите за прямоту.

Некоторое время Мария Фёдоровна пристально вглядывалась в его лицо. Наконец удовлетворённо кивнула.

– Вроде и впрямь не солгали, – она хмыкнула и, покачав головой, заметила: – Ладно, довольно комплиментов, пускай и искренних. Не до них ныне, да и время позднее. Почивать пора, – тем самым давая понять, что рандеву окончено.

Голицын послушно кивнул и, пожелав спокойной ночи, встал. Но сделав пару шагов, остановился и решил «доиграть» до конца, обратившись к ней:

– Простите, ваше императорское величество, но вы сказали про комплимент. Смею ли я надеяться, будто моя ошибка с возрастом оказалась не в плюс, а в минус?

– В минус, голубчик, в минус, – довольно улыбнулась Мария Фёдоровна и, упреждая новый возможный вопрос, с лукавой интонацией в голосе продолжила: – А вот насколько серьёзно промахнулись, я вам не скажу, не надейтесь, – и она, эдак хитро подмигнув, неожиданно… показала Виталию язык.

– Господи, совсем девчонка, – вырвалось у него. Правда, вполголоса, но императрица услышала.

Впрочем, она не обиделась. Скорее наоборот – совершенно по-детски хихикнув, удалилась к себе, продолжая улыбаться.

«Ну как же мало надо человеку для мимолётного счастья, – подумал он, провожая её взглядом. – Особенно если этот человек – женщина».