Риф

– Нет, папочка… нет, – мотнул Володя головой, холодея.

– Обещаешь?!

– Да… Ее нет, в самом деле нет, честно…

И ему тоже захотелось громко, космически зареветь. Но Володя сдержался, каким-то ясным отсветом своего сознания понимая, что он не может сделать это при отце.

– Папа? Ты?

– Я, сына… Автобус…

Владимир вытащил из кармана платок, будто в сомнамбуле, не отрывая глаз от ребенка, завернул автобус в платок и стал его младенчески покачивать.

– Вот, видишь, папа… – проговорил он, – все хорошо. Автобус выздоравливает, хорошо…

– Выздоравливает, сына, да?

– Конечно. Он спит. Автобусу надо поспать, видишь – у него глазки закрыты?

– Вижу, сына…

Владимир осторожно положил спящий автобус на траву, подложил ему под голову подушку из сорванных лопухов.

Малыш успокоился, сопя носом, подошел к Володе и протянул руки. Володя подхватил его, легко поднял, но замешкался, потому что никогда не держал детей на руках. Но мальчишка неожиданно ловко и уютно устроился, прижался к нему, положил голову на плечо и ткнул пальцем в небо, крича:

– Смотри, сына, смотри, там, далеко, самолетик летит!

Владимир посмотрел и увидел белый след от летящего самолета.

Только теперь он отчетливо осознал, что на его руках сидит его отец. Маленький человечек, в которого превратился взрослый пожилой мужчина.

– Папа, ты… как же это… ты теперь стал такой?

– Пися хочу, – буднично буркнул отец и заелозил в его руках.

С гулко стучащим сердцем Володя спустил мальчика на траву, спустил ему штанишки и, застыв в изумлении, смотрел, как отец, наклонившись вперед на его руках, пускает перед собой прозрачную, будто солнечный лучик, струю.

Сделав свое дело, папа спрыгнул на землю и, не одеваясь, в одной футболке побежал по высокой траве вниз.

– Джунгли, джунгли, я индеец! – весело закричал он.

– Сына, доча, я индеец!

– Папа… – слабо позвал его Владимир.

– Доча, доча!

Мальчик бежал вниз, в освещенную солнцем травяную долину между двух холмов, по которой шла одетая в сарафан незнакомая Володе женщина. Она взглянула в его сторону, помахала рукой и весело крикнула:

– Папа, вы здесь? Володя, почему папа голый? Где его шорты?

У Володи перехватило дыхание, в глазах потемнело. Может вода оказалась мертвой? Но ведь волшебник говорил… Волшебник… Или это в самом деле живая вода? Такая?!

– Доча, я индеец! – звонко кричал отец.

– Идите ко мне, мой маленький…

Женщина подхватила мальчика на руки.

– Вова, где его шорты?

Если ты есть! Если ты есть на свете, главный волшебник на свете, сделай так, чтобы этот кошмар прекратился… Пожалуйста…. Господи, что это? Верни все как прежде, верни!

Ноги его подкосились, он опустился на траву. А снизу:

– Папа, вы какали? Есть хотите? Что, автобус? Какой автобус? Ах тот, он упал… И что же? Умер? Нет, живой? Что, сын сказал, что вы не умрете? Что все не умрут? Так и сказал? Ха-ха! – женщина смеялась. – Ну конечно, именно так и будет, никто не умрет, папа, не плачьте. Вы будете с нами всегда, наш малыш, и мы будем с вами всегда, ваши дети, всегда…

Володя зарылся лицом в траву, застонал. Прямо перед собой он увидел ползущего по травинке красного жука с черным, похожим на африканскую маску, рисунком на спине.

«Солдатик»… – узнал он жучка из своего детства. Солдатик внезапно растекся красным пятном, увеличился в размерах и превратился в гигантский живой автобус, который смотрел на Владимира полными ужаса круглыми черными глазами. Лицо автобуса исказилось, и с гримасой боли и отвращения он сказал: «Ты соврал своему отцу, мне больно, и я умираю, и все мы умрем».

В то же мгновение солнце закатилось за горизонт.

Хлопок. Он открывает глаза. И сначала не сразу привыкает к свету, который мягко струится из распахнутых окон.

– Что случилось?

– Комара убила, – говорит Марина, – видишь сколько крови?

Володя приподнимает с подушки голову, смотрит сначала на жену, потом на кровавое пятнышко на потолке.

– Кусал тебя, – улыбается Марина, – и ты все стонал, будто из тебя черти кровь пили, – она засмеялась. – Ну чего ты, Вовка, смотришь так, словно меня первый раз в жизни видишь?

– Да я… Ничего… Сон какой-то дурацкий приснился. Будто мы с отцом идем где-то в горах, и так, словно сын еще наш не родился, и тебя я не знаю. И нам с папой надо от какой-то опасности спастись. И вот мы встречаем волшебника, который дает нам для спасения живую и мертвую воду.

– И что? А почему сон дурацкий?

– Понимаешь, я забыл… перепутал, в какой бутылке живая вода, а в какой мертвая. Дальше не могу вспомнить. Жалко, что мы свои сны забываем, как жалко.

– Ничего не жалко. Это программа такая стирания. Мне Вика рассказывала, ну та, что психиатром работает. Говорит, что если бы человек все вспоминал, что в его голову приходит, он бы не выдержал просто и с ума сошел. Это программа такая безопасности у нас в мозгу, природой заложена. Ну что, вставать будешь или еще полежишь?

– Я долго спал, Маринка?

– Как обычно после ночной, третий час уже. Тефтельки разогревать? Вкусные, со сметаной. Твоему папе очень понравилось.

– Отец? Он что, был у нас?

– Да, заходил. Тебя очень хотел разбудить, да я не дала. Сказала – после ночной смены Вовку трогать нельзя.

– А-а…

– Да нормально у него все, говорит боли вроде поменьше стали. Я ему: папа, вы к врачу, к которому мы вас записали, ходили? Он мне: ходил, доча, ходил… А сам врет, яже вижу. Ты бы поговорил с отцом, блажь у него – в монастырь хочет уйти.

– Как в монастырь?

– Не знаю, может шутит. Ты же знаешь своего отца, поострить он мастер. Говорит – в монастыре его старый друг армейский в послушниках живет, говорит – там вылечить можно. Только глупости все это, у врачей нормальных лечиться надо, деньги мы найдем.

– Слушай¸ надо было меня разбудить.

– А зачем? Он же не завтра в монастырь собрался, а так, говорил просто, что хочет. Подарок Ромке оставил и ушел.

– Какой подарок?

– Автобус игрушечный. Заводной, сам ездит, двери открываются. Говорит, что тоже в детстве автобусы любил. Так Ромка в такой восторг пришел, с этим автобусом все утро носился, играл, даже колесо ему сломал и рыдал потом.

– А Ромка где?

– Как где? Спит, время же скоро три. Слушай, Вовка, что ты какой-то смурной с утра. На работе что-то случилось?

– Да нет, ничего…

Володя встал, вошел в комнату сына. Ромка спал на боку, откинув одеяло. Рядом с ним лежал, завернутый в одеяло словно человек, красный автобус. В переднем окошке автобуса белел кусочек бумаги.

Володя осторожно вытащил из автобуса сложенный в узкую полоску листок бумаги, на котором было написано: «Папе».

«Внучек, это письмо я для папы здесь оставляю, отдашь ему, когда он проснется, хорошо?»

«Хорошо, деда».

Володя вышел из комнаты.

– Все хорошо?

– Хорошо, Маринка. Так ты говоришь, тефтели? Со сметаной?

– Еще и блинчики со смородиновым вареньем. Иди, соня, умывайся.

В ванной Володя развернул лист бумаги и прочитал:

«Сын, хотел с тобой попрощаться, но ты спал. А потом подумал, чего прощаться, я ведь не умираю еще. Про монастырь я соврал, я неверующий, ты же знаешь. Извини. Просто уехать хочу – считай, что в монастырь. Ты вырос, большой, без меня обойдешься, и Ромка у тебя чудесный, и жена твоя Маринка. Понимаешь, я поеду в одно место, где хотел побывать всю жизнь, да все не получалось, с воспоминаниями это место у меня связано, с самыми первыми в жизни воспоминаниями, да и не только с самыми первыми. Почему-то именно туда хочется приехать, когда начнутся мои последние воспоминания. Такие вот дела, сынок. Маленьким, ты не помнишь, наверное, ты однажды увидел на улице похороны и спросил у меня: «Папа, мы тоже умрем?» Я сказал, нет, и каялся потом, что соврал. А сейчас думаю, может, не соврал? Слушай, сына, как думаешь, есть вечная жизнь? Жаль, мы не успели поговорить об этом. Но пока мне нужно побыть одному. Все необходимые документы ты найдешь в секретере, на второй полке, там, где у нас деньги всегда лежали, завещание на квартиру на тебя с Ромкой. Ну, в общем, такие дела. Прощай. Твой папа.

Подожди! Знаешь, сынок, мы всегда в семье с тобой были честными, да, помнишь? Я тебя учил честности, и мама учила, и сам я старался быть для тебя примером. Хотя у меня не всегда получалось. Даже часто не получалось. Ты прости за это. И за то, что я бросил вас с мамой, прости. Знаю, что ты простил меня давно, но все равно еще раз – извини. А сейчас я честно говорю тебе: не хочу, чтобы вы с Мариной мучились, ухаживая за безнадежным больным. Вам сейчас тяжело, вам деньги нужны, да и Ромка маленький и такой болезненный, а тебе, сынок, еще и почки вылечить надо. Только не возражай! Потому что я так решил. Отцовское решение – закон. Не возражай, честно прошу! Ну вот, хорошо. А теперь пообещай мне, Володя. Только честно пообещай. Пообещай, что не поедешь меня искать. Ну, что, сын, скажешь «да»? Я жду».

Володя пожевал губами, глядя на лист бумаги и, чуть помедлив, кивнул.

«Ну вот и хорошо, – читал он дальше. – И еще запомни, Вовка. Я не обладал в жизни особыми талантами, не был художником, музыкантом, поэтом, ученым. Инженер я, наверное, неплохой, но не гениальный, это точно. Я к тому, что, помнишь, как-то на дне рождения Ромки, ну, ты не помнишь, наверное, так меня дядя Юра тогда спросил, в чем мое счастье. Я сказал, в чем же еще, если не в детях. Я думаю, что если бы я был даже Пушкиным, все равно бы так сказал. А мой эгоизм, авантюризм дурацкий, ты уж прости, от характера это, ну ты же сам такой. Хотя нет, не такой. Ромку с Маринкой ты не бросишь, я же вижу. Все-таки не ищи меня, ладно, сынок? Лучше помолись за меня. Молитва, говорят, тоже поиск человека. Ну все, я пошел, а то время уже. Твой папа».

Через неделю Володя сказал жене, что возьмет неделю отпуска за свой счет и поедет к отцу.

Но он так и не нашел его – ни под Киевом в Пуще-Водице, ни в других местах, в которые, как он думал, папа уехал.

Прошло три года. Владимир вместе с женой и сыном приехал в маленький город на берегу Тихого океана, в котором он был один раз в детстве, когда здесь работал рыбаком его отец. Самолет приземлился ночью, они долго искали багаж, а когда наконец добрались до гостиницы, то оказалось, что в номере нет горячей воды. Володя с Мариной из-за этого повздорили, Ромка хныкал, что хочет домой. Когда Марина бросила: «Нет, с тобой невозможно, такие деньги на ветер! Лучше бы я в Турцию с ребенком полетела, как Вика советовала», Володя выругался, швырнул что-то на пол, вышел на балкон, закурил и стал смотреть на обшарпанную пятиэтажку напротив, в которой тускло светилось на последнем этаже одно окно. Через час он прошел мимо спящих Марины и Ромки, вышел на улицу. Постучал в окно припаркованного у входа в гостиницу «жигуля» с табличкой «такси». Выглянул заспанный водитель, морщась, зевнул и спросил, куда надо. «На маяк за городским пляжем, – объяснил Володя, – там, где пирс». Водитель, похоже, не понимал, куда нужно ехать, но Володя назвал цену, и они поехали. Долго катались вдоль берега океана. Наконец в груде камней рядом с лежащим на боку ржавым остовом какого-то судна Володя опознал остатки разрушенного маяка и попросил остановиться. Солнце уже поднялось, заливая тихий, едва колышущийся океан золотым светом. Пирс, на котором они с отцом когда-то сидели, наплававшись, был сильно разрушен, но все же это был он, тот самый пирс. Володя поднялся по груде камней, выбрался на пирс и пошел по нему, обходя провалы или перелезая через них. Уже сильно припекало солнце. Впереди, на границе земли и воды, в мареве пляшущих бликов, он заметил сидящего на краю пирса человека. Присмотревшись внимательнее, Володя догадался, что ошибся: просто торчал из бетона кусок арматуры. Подойдя к краю, он сел, свесил над океаном ноги.

– Папа, – сказал Ромка во сне, улыбнувшись и не открывая глаз.

Володя тоже улыбнулся. Еще некоторое время он сидел, улыбаясь, и смотрел на слепящий глаза океан. Потом встал и пошел домой.

Я С ТОБОЙ

Поезд прибывал поздно вечером.

За два часа до приезда Андрей забрался на верхнюю полку, развернул оставшуюся после попутчиков газету и стал читать. Одна из историй увлекла его: в лесу поселился ушедший из города старик, построил себе дом на дереве и жил в нем, взбираясь по лестнице. Старика нашли журналисты, брали у него интервью, спрашивали: «Вам не страшно здесь одному?» «Нет, – отвечал старик, – я не один…»

«Интересно, с кем он?» – подумал Андрей.

В это время на его полку поднялся и лег рядом незнакомый человек. Это произошло так быстро, что Андрей не успел ни испугаться, ни возмутиться. Человек до странности легко поместился вдвоем с ним на узкой полке, и уже через несколько секунд Андрей не чувствовал никакого дискомфорта и тем более опасности – как будто так нужно стало, что рядом с ним должен находиться этот человек. В это время сильно потемнело. Человек ободряюще положил руку Андрею на плечо. Стало сумрачно не только в вагоне, но за окнами, на холмах, которые перестало освещать заходившее солнце. Поезд остановился.

– Пора, – тихо сказал человек.

Андрей посмотрел на него. Внешность его почему-то оказалась не важной, хорошо был виден только его взгляд.

– Почему?

– Знаешь, – кивнул человек.

Андрей не знал. Но спрашивать не стал, почему-то понял, что ему не ответят. А еще потому, что где-то в глубине души чувствовал, что знает ответ – только сейчас не помнил его.

Он вышел на перрон, перед ним был незнакомый город, покрытый тенями низко плывущих облаков. Мимо торопливо шли люди, среди них были женщины, дети.

– Быстрее, быстрее… – подгоняла двух мальчиков женщина, одному из них она дала подзатыльник. Ребенок захныкал.

– Куда вы? – спросил Андрей.

Ему не отвечали, проходили мимо дрожащей стеной, убыстряя шаги. Среди них Андрей заметил человека из поезда – только теперь он увидел его полностью: парень лет двадцати пяти, в джинсах, с рюкзаком па плече. Оборачиваясь, парень ободряюще улыбался ему, кивками приглашая идти вместе со всеми. Андрей пошел, раздражаясь, что подчиняется какой-то глупой коллективной воле. Он догнал человека.

– Зачем все идут?

– Надо успеть, – ответил парень.

– Куда?

– Пока они не пришли, – бросила идущая рядом женщина.

– Кто они?

– Нужно найти многоэтажный дом… – перебил какой-то мальчик лет семи, – тот, кто поднимется выше, спасется…

– От кого!?

Мальчика дернули за руку и увели. Парень с рюкзаком тоже исчез.

Андрей услышал стелющийся по земле шорох – будто подул плотный, вязкий, совсем не из воздуха ветер. Он поднял голову и увидел на фоне сумрачного неба темные силуэты огромных животных. Они были похожи на ящеров из американских фильмов или на динозавров с переводных детских картинок. Но шевелящиеся, живые. Как слоны, только в десятки раз больше, звери кольцом окружили город и входили в него, покачиваясь на лапах, пригибая и поднимая огромные головы, словно гигантские курицы, выискивающие в траве насекомых.

– Кто это…

– Быстрее! – крикнула ему из толпы пожилая женщина с длинными седыми волосами. Он столкнулся с ней взглядом и – и вдруг мгновенно узнал в ней человека с поезда.

– Вы?..

– Что стоишь? – женщина подскочила к Андрею, цепко схватила за руку и потянула, словно ребенка, за собой. – Не понимаешь, что ли?

– Что я должен понимать?

– Что это все наяву, наяву! – постоянно оборачивалась к нему женщина. – Что это не кино, не игра, а реальность! Эти твари догонят, раздавят в зубах, мгновенно, в одну секунду, понимаешь? Как одним ударом убивают комара, ну, понял?!

Внезапно кто-то с разбегу наскочил на них и пальцы женщины разжались. Андрей отлетел в сторону, упал, больно ударившись коленом, поднял голову и увидел совсем рядом, за невысоким зданием, животное. Оно было темно-бурое, ростом с десятиэтажный дом. Животное резко опустило вниз голову, там, внизу что-то хрустнуло, лопнуло, и тут же зверь вновь вскинул голову, стал крутить ею в разные стороны.

«Нужно найти многоэтажный дом… – зашептал он внутри себя, – тот, кто поднимется выше, спасется, спасется!» Забыв о боли в ноге, он вскочил и помчался по улице. Бежал, расталкивая людей. Видел, как они падали, перепрыгивал через них. Рядом с ним сбили с ног женщину из поезда, она стонала, просила о помощи, но Андрей даже и не думал останавливаться – настолько ужас смерти, которую он воочию представил, переполнил его.

Он вбежал в какой-то сквер и оказался во дворе, окруженном высотными домами. Заметил, что несколько человек вбегает в один из подъездов здания. Когда последний из них исчез в проеме, железная дверь подъезда начала медленно закрываться. Андрей рванулся вперед, влетел по ступенькам и успел схватить подъездную дверь за миг до закрытия. Забежал внутрь, замок сухо щелкнул за его спиной. Тяжело дыша, Андрей стал нажимать кнопку лифта – тишина. Тогда он начал подниматься по лестнице и на площадке второго этажа наткнулся на баррикаду из поломанной мебели, за которой стояли несколько человек.

– Назад! – крикнул один из них. – Здесь перекрыто!

– Почему… – Андрей едва мог говорить из-за одышки. – Мне… куда?

– Иди, ищи. Здесь – хода нет.

– Но как, я… я же…

Один из них поднял автомат, передернул затвор:

– Считаю до трех: раз, два…

Андрей попятился. Человек с автоматом, щуря глаза, двинулся следом за ним по ступенькам:

– Вон из дома. Ну!

Андрей выскочил из подъезда, дверь позади него хлопнула, сухо щелкнул замок.

Он сел на ступеньку, трясясь от бессилия и унижения. Потекли слезы.

– Не плачь.

Андрей поднял голову. Перед ним стояла девочка лет девяти-десяти в мятом запачканном платье с разбитой в кровь коленкой. С первого же взгляда он узнал ее:

– Ты?

– Да, – кивнула она. – Это я. Я с тобой.

– Что же делать? – тихо спросил он.

– Искать. Где-то же должно быть открыто.

Девочка мягко взяла его за руку, словно дочка непутевого отца. Он встал.

Они подходили к каждому подъезду, пытались войти – везде было заперто. Вокруг уже наступала ночь. Вновь потянуло снизу густым липким ветром, от которого подкашивались ноги. Андрей всматривался в темноту, ожидая, что вот-вот в ней появится силуэт зверя.

– Они уже близко, да? – спрашивал он.

– Это ничего, – отвечала девочка, кивая, – но мы успеем. Нужно только подняться наверх. Хотя бы на второй, третий, на любой этаж. Понимаешь, они видят и едят только то, что внизу.

В темноте возле одного из домов слышался шум человеческого урчания, всхлипывания. Андрею не хотелось подходить, но девочка зачем-то потянула его. Подойдя, они увидели седого бородатого старика, который, скорчившись в три погибели и стоя на коленях, рыл руками и ртом землю и время от времени ее сплевывал.

– Зачем вы? – спросила девочка, наклонившись к старику. – Надо же наверх идти.

Старик разогнулся, закряхтел, выплюнул что-то изо рта.

– Есть! – торжествующе сказал он, рассматривая это что-то в своей руке. Затем повернулся к Андрею и девочке, показал им свои сияющие глаза и мотнул головой так резко, что казалось, она сейчас слетит с шеи.

– Ага, вот!– старик протягивал им на ладони какой-то предмет. Но в полутьме они не могли рассмотреть.

– Что это?

– Ключ от входа. Открываешь дверку, и сразу наверх, хи-хи, кхе… – старик резко закашлялся и вновь согнулся. Девочка присела перед ним на корточки, заглянула в лицо:

– Скажите, дедушка, куда же нам идти?

Андрей почувствовал, как медленный холодный ветер поднимается снизу к его животу и тянется, пронизывая, сквозь грудь, к горлу. Он догадался, что животные вот прямо сейчас входят во двор – но в темноте он не мог их увидеть. А может одна из этих тварей уже прячется вот за этим домом, словно за деревом?

– Идемте… – качая склоненной набок головой, старик встал.

Они подошли к двери подъезда.

– Что бы вы делали без меня… – усмехаясь, старик протянул руку, нажал на что-то, что лежало у него на ладони. Раздался щелчок разблокирования замка, и подъездная дверь открылась.

Оборачиваясь, старик с усмешкой начал что-то говорить, но прервался на полуслове и уставился на то, что появилось за дверью. Там была стена – ровная, бетонная, шершавая, без всякого намека на дверной проем. Старик погладил стену рукой, прижался к ней, потом повернулся к Андрею и девочке.

– Все? – дернув подбородком, спросил он кого-то за ними. – Хотя, может быть… – он пожал плечами, бессильно опустил голову и съехал спиной по стене. Усмехнулся и пристально посмотрел снизу вверх сначала на девочку, потом на Андрея.

– Может надо просто пойти к ним, простить их? – спросил старик. – Помириться с ними, а? Побрататься. Как вы думаете?

Его глаза блестели в темноте. Девочка смотрела на Андрея, словно ожидая, что он скажет. Но он молчал.

– Они же хорошие? Да? Ведь все на свете всегда хорошие, так, да? – заискивающе спрашивал старик.

Они молчали.

– Ну ответьте же, хорошие или нет?!

– Знаете, а я пойду… – старик встал. – Я точно знаю, что все на свете хорошие, добрые… – он сплюнул на ладонь, залихватски пригладил волосы на голове, застегнул воротник рубашки. – Как я выгляжу, а? Ничего? О, я скажу им. Они поймут. Какие же все идиоты! – с вызовом глянул он вверх. – Попрятались, сволочи… Ну так что, я пойду? – он посмотрел на девочку и Андрея так, словно спрашивал разрешения.

Он и она молчали.

– Ладно, за вас я тоже попрошу, не волнуйтесь, – важно кивнул старик.

Ровный, прямой, он шагнул в темноту. Какое-то время слышалась бодрая песня, которую напевал старик: «Лаша те ми канта-а-а-аре…» Через минуту в темноте вспыхнул глухой звук – словно свалилось с неба что-то очень тяжелое, но не достигло земли и резко остановилось. Послышался вскрик, хруст и все смолкло.

– Конец… – услышал Андрей голос девочки.

Он посмотрел на нее – она сидела на земле, закрыв лицо руками. Наконец-то что-то заподозрив, он попробовал отвести руки девочки от ее глаз:

– Ну-ка, посмотри на меня…

– Не трогайте меня!

Тогда Андрей с силой оторвал ее руки, но девочка зажмурила глаза.

– Посмотри на меня! – заорал он.

Девочка вскрикнула и раскрыла свои глаза, в которых дрожали слезы.

Она была совсем не тот человек, что был с ним в вагоне на полке. Не тот, не та, не она…

– Я… не узнаю тебя… – сипло сказал Андрей.

– Простите меня, пожалуйста… – девочка всхлипнула, – я не с вами, да. Я ушла от вас, да, да, да!

«Что же делать?» – трусливо задрожал в нем вопрос.

– Прости… – говорила девочка сквозь рыдания, – но я не знаю. Не знаю, не знаю, не знаю…

В это время холодное дыхание приблизилось, нависло над их головами. Невидимое в темноте огромное животное подошло, остановилось и теперь, сипло дыша, смотрело на них с высоты, выжидая. Но почему-то оно не спешило их убивать. Может оно насытилось? Или… Или старик все-таки успел за них попросить, выпросил их, а? Они же все хорошие… Да? Скажите хоть вы сейчас – хорошие? Дрожа, Андрей медленно поднял голову и тут же встретился с холодным красноватым взглядом доисторической твари.

– Окей, – беззвучно усмехнулись эти глаза, – теперь я буду с тобой. Узнаешь?

Он дернулся, словно от сильного удара током, и открыл глаза.

Темно. Стучат колеса, по купе плавают сполохи фонарного света, проникающего сквозь окна вагона. Вспотевший во время сна – влажный воротник рубашки неприятно прилипал к шее – Андрей слез с полки, надел туфли. Приснившийся сон почти стерся из его памяти, осталось только смутное ощущение какого-то пережитого ужаса.

Поезд подъезжал к станции.

Странно, что проводник не включает свет. Андрей вышел в коридор – тот был пуст. И тихо, словно он единственный пассажир.

Андрей пошел по коридору. Вскоре он заметил, что в некоторых купе, двери которых открыты, на полках спят пассажиры.

Но ведь это конечный пункт прибытия, он точно помнил.

Андрей заглянул в одно из купе. Там в полутьме на верхней и нижней полках спали, накрытые одеялами, мужчина и женщина. Они лежали тихо, словно мертвые.

Преодолев себя, Андрей наклонился к женщине, прислушался и уловил ее дыхание. Мужчина наверху тоже едва слышно дышал.

Но почему же они спят?

Андрей потормошил их. Они не просыпались.

Он вошел в следующее купе, в котором спали девочка лет десяти, толстая пожилая женщина и старик.

– Эй, поезд пришел, вставайте! – крикнул он. Никто не просыпался.

Он снова крикнул.

Переходя из купе в купе, он будил и кричал. И пугался собственного крика, потому что чувствовал, что пытается разбудить мертвецов. И что-то странно неприятное, нехорошее витало в этом густом темном воздухе поезда, над этими неживыми спящими людьми, и над ним, Андреем.

В одном из купе Андрей задержал взгляд на спящем мальчике лет десяти. У него было такое лицо, словно там, во сне, ребенок чего-то страшно боялся.

И тут Андрей понял: его собственный, только что приснившийся, сон перешел границу реальности. И находится сейчас здесь, рядом с ним, в этом вагоне и снаружи его. Везде. Сбылось давнее предчувствие, что когда-нибудь один из приснившихся кошмаров продолжится после пробуждения…

Чувство неизбывной, какой-то запредельной, неземной силы тоски, какая бывает, наверное, только в момент рождения или смерти, заполнило все его существо.

Мальчик что-то сказал во сне. Наклонившись, Андрей прислушался и уловил едва слышное прерывистое дыхание спящего существа, увидел дрожь маленького тела. Ребенок лежал в беззащитной позе младенца, зажав между коленями руки, крепко стиснув – словно зубы – глаза.

«Что же делать?» – услышал он глухо где-то в себе. Андрей встал. Но тут же, посмотрев внутрь себя и одновременно куда-то гораздо дальше, он снова склонился над мальчиком, взял его тонкую руку в обе свои и горячо, радостно зашептал ему в ухо:

– Не бойся, я тут, рядом. Вот он я, здесь… Я всегда буду с тобой. Слышишь? Я не уйду. Я рядом. Я с тобой. Я буду с тобой, даже если уже все равно. Слышишь?

Поезд прибыл.

ДВОЕ В ВЕСНЕ

На улице, в марте, я встретил двух школьниц, класс десятый – одиннадцатый. Войдя в магазин, я почувствовал их взгляд. Я покупал кепку, а они стояли сзади, заглядывали в зеркало, смеялись. В помещение проникало солнце, и одна из продавщиц, сложив ноги, сидела на подоконнике и смотрела в окно. Пожалуй, все в этом магазине смотрели в окна, за которыми тихо шумела весна.

Девушки за спиной хохотали. Моя досада перешла в смущение, потом я оглянулся – их лица сверкнули на солнце как две капли воды. Из-за них я ничего тогда не купил. Выйдя на улицу, я почувствовал себя забытым. А девушки шли впереди, болтая о своем, у них были маленькие цветные рюкзаки: точь-в-точь школьницы, последний класс, шестнадцать лет.

В моей сумке лежал букет нарциссов для женщины, директора фирмы, заказавшей мне рекламный клип. Конечно, если бы я нес букет жене, я бы не подарил его девчонкам.

Я разделил цветы пополам, догнал школьниц. Их веселое недоумение быстро перешло в спокойный проницательный интерес. Я что-то говорил им, бессмыслицу, ведь я давно не знакомился ни с кем вот так запросто, на улице. Казалось, они понимали меня, особенно одна, повыше ростом, в светло-зеленом пальто, с пушистыми распущенными волосами. Мне нравилась ее улыбка – чуть искривлена вправо и белые, слишком белые зубы.

Мы шли втроем, солнце слепило глаза. Я был старше их лет на десять.

Найдя кафе, мы устроились за столом. Девушка с улыбкой сидела изысканней – ровно, положив один локоть на стол, сведя колени и черные туфли вместе и приподняв подбородок, а ее подружка, сплетя поджатые под стул ноги, чаще улыбалась и мягко, как кошка, поводя головой вправо-влево, говорила, растягивая окончания слов, о завтрашнем празднике рок-н-ролла, о том, что в Аптекарских огородах открывается новый сад, и о грибах – когда принесли пиццу и ананасовый сок – о том, что она обожает такую вкуснятину как лесные грибы.

– А пиво вы любите? – вдруг нелепо спросил я.

– А как вас зовут? – спросила девушка в зеленом пальто, мы рассмеялись и узнали наши имена.

Конечно, если бы не начались мои серьезные разногласия с женой, я бы не позвонил ей. Конечно, нет.

Ее звали Лена.

В Севастополе, отдыхая летом с семьей еще задолго до встречи с Леной, я наблюдал за ползающими по дну аквариума моллюсками и раковинами. Как же гениален этот небольшой свиток природы, этот маленький, незаметный среди огромных рыб, бог! Всматриваясь в такое совершенство форм, можно ощутить страх – человека ведь часто убивают именно красивые лесные или морские существа. Думая о Лене, я не мог представить себе ее всю, выйти за пределы ее молодости. Слепящий блеск ее образа, невозможность изъяна всего ее тела – вот что было главным, что двинуло последний год ее возраста к моему. И уже тогда, хоть и почувствовав тревогу, я сразу поверил в этот новый, похожий на ползущую совершенную улитку, смысл.

Смотря из окна сегодняшнего дня, понимая иллюзию вечности ее красоты, я с печальной улыбкой констатирую, что все равно бы, наверное, сделал тот шаг.

В один из дождливых майских дней я лежал на диване в квартире, откуда уже съехала жена, курил и небрежно удивлялся, как забывчив бывает мужчина – от него уходит жена, а ему нет дела до того, сколько лет они прожили вместе, и как все эти годы им было хорошо.

Уход жены был ожидаем. Потому что, живя рядом с ней, я ушел раньше, быстрее. А она… Сначала я ощущал сильное, двойное желание жить.

Но позже, почти ежедневно встречаясь с Леной, я стал безмятежно уставать – нельзя ведь лечь спать и проснуться дважды.

Однажды я предложил ей пойти со мной в музей, Пушкинский.

Она согласилась – вернее не согласиться она не могла: что бы я ни выдумывал, Лена, не задумываясь, кивала головой, словно все дело ее жизни теперь заключалось в том, чтобы дойти до меня, – в то время как я стоял.

В музее я повел Лену через все залы к моим любимым художникам – Ван-Гогу, Гогену, Матиссу, и она покорно как ребенок, держась за руку, шла за мной, даже не оглядываясь, – а ведь раньше она не бывала здесь никогда. Она не видела картин большинства художников, только слышала о них. Как улитка в раковине, она не представляла, что что-то существует на свете помимо нее.

Я понимал, что ослеплен, что, может быть, мы зря так идем – она быстро, я медленно – навстречу друг другу. Я думал: человек не перейдет границу красоты, он несовершенен. Женщина – может быть.

И вновь, смотря на нее, я видел ее лишь частями. Меня слепили ее руки, лицо, походка, полусжатые пальцы, поворот головы. Вдруг она споткнулась, присела, дернув сведенными коленями вправо, и я, удержав ее за влажную руку, наклонился к волосам, коснулся мочки уха и услышал: «Я люблю тебя…» «И я…» – шепнул я. Покраснев, горячая, она целовала меня посредине паркетного зала, в двух шагах от розового периода Пикассо, оставив позади «Красные виноградники» Ван-Гога – оказывается, мы шли наоборот.

Нам стало тревожно. Когда ты влюблен, сверху ведь сразу начинает сиять вечное солнце, а снизу открывается страшная бездна. Путь к совершенству, освещаемый лишь на миг дней, месяцев, лет. Кто прошел его до конца?