– Э-э-э, коза, ты дом спалить собралась?! – крикнул Маркин. Получилось зло.
Викуля вздрогнула. Бокалы за её спиной издали жалобный звук. Она взглянула на них через плечо, перевела взгляд на обнажённое бедро, нацеленное на входившего мужчину.
– Сюрпри-и-и-из, – в тональность звучавшей мелодии промурлыкала Вика и подарила входящему в спальню Иосифу испуганную улыбку.
Маркин обвёл взглядом альков. Он силился понять масштаб произошедших в нём изменений. Кровать была развёрнута по диагонали, в зеркалах трюмо и в оконных стёклах бликовали огни горящих свечей. Всё это делало спальню чужой, мало узнаваемой и больше похожей на склеп или монашескую келью.
Иосиф зажёг свет. Яркая вспышка заставила Викулю зажмуриться и узкой ладонью оградиться от слепящих ламп.
– Какой ты не романтичный. Потуши, иди ко мне, – прошептала Вика и поманила рукой. При этом она почти не шелохнулась; поза её осталась застывшей, как у мраморного изваяния, что выдавало в дурёхе упрямый характер и непреклонную решимость до конца бороться за ускользающее счастье.
Маркин послушно щёлкнул выключателем и вплотную подошёл к кровати. Тут-то его взгляд и упал на Викину «татушку», которую она дотоле старательно скрывала. Пораженный увиденным, Иосиф выпустил из рук связку ключей. Кандальный звук упавшего на паркет металла привнёс в мизансцену мрачный, тяжелый акцент.
Каких-то пару часов назад точно такую же картинку с похожей буквенной вязью он наблюдал своими глазами на теле случайной знакомой, склонившей его к первородному греху с помощью бесстыжей лести и привлекательных форм.
– Птичка у вас как живая. Не спугнём? – сохраняя ироничный тон, прошептал в затылок податливой фанатке Иосиф, когда та, стряхнув с ноги белый треугольник, спешно повернулась к нему спиной.
На вопрос греховодница не ответила, лишь глухо простонала:
– Ну, же.
Излишняя меркантильность девицы, полное отсутствие у неё чувства самоиронии довели встречу, обещавшую стать романтической, до позорного конфуза. Девушка потребовала от маэстро расплатиться наличными и ни в какую не хотела довольствоваться автографом, который Иосиф предложил оставить на её глянцевой ягодице, заметив, что, когда картина дописана, известный художник должен оставить на ней свою подпись.
– Жлоб! Козёл! Импотент! – злобно шипела незнакомка, обнаружив, что ожидаемого гонорара за ооткровенную благосклонность, ей не видать. В отчаянии она попыталась выцарапывать Маркину глаза, а в самом конце рандеву ударила ногой по колену, явно желая попасть выше.
Продолжать знакомство не имело смысла. Злой, оскорблённый, Иосиф поспешил покинуть чуждую артистической натуре атмосферу подсобного помещения.
«Дрянь неблагодарная, шалава», – повторял всю дорогу к дому Иосиф. Он негодовал. Жгучая досада угнетала его. Болело колено и безумно хотелось вернуть время назад, чтобы примерно наказать «толстозадую корову». Ему представлялось, что в той ситуации правильным было бы не опускаться до грехопадения, а, наоборот, возвыситься над обуревавшей страстью и тем самым унизить меркантильную стерву.
«Коленом бы дать ей под зад, облить водой, – перебирал в уме варианты Маркин. – Забрать шмотки и выбросить. Гадина».
Ругал он за излишнюю доверчивость и себя. Но пережитый позор не давал успокоиться, память возвращала к постыдной сцене, из которой он, при всём своём умении импровизировать, не нашёл способа выйти более достойно. Терзало и то, что шанс для законного отмщения безвозвратно упущен.
Сумерки в собственной спальне неожиданно напомнили Маркину атмосферу злосчастной подсобки. Знакомые готические узоры и хищная орлица, очевидно, высматривающая на земле очередную жертву, напомнили Иосифу о недавнем фиаско.
– Что это? – во весь голос прокричал Маркин, поражённый тем, что жизнь даёт ему шанс реабилитироваться, отомстить за недавнее унижение.
Он смотрел на Викулю в полном безумии. Рука его дрожала, а указательный палец, направленный в сторону Викиного крестца, казалось был так напряжён, что через него вполне мог пройти мощный электрический разряд.
– Шалава подзаборная, дрянь! – заорал, не помня себя, Маркин.
Клокотавшие внутри него демоны разом вырвались наружу и со всей силой обрушились на безответную девушку, продолжавшую тянуть к Иосифу свои тонкие пальцы, подрагивавшие под жалобную дробь бокалов.
VI
– Финита ля комедия, – отчитывался перед Лизонькой Грот. – Нет больше нашей Викторины.
– Типун тебе на язык. Что ты такое говоришь?!
– А то и говорю: выгнал Викулю Маркин. Попёр с хаты, выбросил шмотки. И зачем-то ещё водой облил. В общем, скандалёж устроил ломовой. Теперь сидит дома бухает. С тебя триста баксов.
– С какой такой радости?
– Женька…
– Что Женька?
– Думаешь, легко было уговорить девочку разрисовать телеса? Ну и… любовь, прикинь, в антисанитарных условиях. Лав стоя… сама понимаешь.
– Это что ещё за разговоры? Это чего такого я должна понимать?
– Пардон, конечно, но дурашке нужно компенсировать моральный ущерб. Ёсик ей не заплатил. Я обещал, что домажу.
– Перебьётся, – отрезала Лизонька. – Ей надо было предоплату с Маркина брать, а не в кредит работать. Я потратилась на тату этим двум дурам, так ещё твоим бабам должна оплачивать удовольствия? Хрена, Лёшенька. Тебе за работу заплатили – вот и крутись.
Она внимательно посмотрела на Грота, и с холодным спокойствием произнесла:
– Жадный ты, а жадность фраера сгубила. Забыл?
Алексею, как и тогда, в Лондоне, стало не по себе от пристальных кошачьих глаз, внушавших предчувствие гарантированных потерь. Инстинкт самосохранения, помимо воли, заставил пойти на попятную.
– Да нет, я так сказал. Просто хотелось помочь девчонке. Может, когда ещё пригодится. Я в этом смысле…
Парочка сидела в аэропортовском кафе. Елизавета Фёдоровна собиралась улетать в Лондон. Она не ожидала, что так быстро и легко получится отделаться от Викули. Идея с татуировкой пришла к ней случайно и, странным образом, сработала. Путавшаяся под ногами дурёха, мечтавшая пускать заработанную прибыль на собственные глупости, не вызывала у помощницы Варфоломея Плёвого никакой жалости.
– Ладно, – подобрела к концу разговора Лизонька, – держи стольник, но учти – это тебе, а не твоей сучке. Ты неплохо поработал, жадина-говядина. Я доложу Варфоломею.
Прибрать Маркина к рукам Лизонька решила задолго до того, как артист громко отличился на лазурном берегу. Удачная премьера подтолкнула к действиям, которые начались при участии словоохотливого и чрезмерно услужливого Грота.
«Он симпатичный… талантливый», – уговаривала себя Лизонька, весь тот памятный вечер, сопровождая Иосифа на яхте. От неё не могло ускользнуть то, как дамы, выдохнув своё: «Явшоке», начинали с интересом рассматривать дебютанта, как бы примеряя статного артиста на себя. Внимание обладательниц чрезмерных силиконовых прелестей щекотало Лизоньке нервы, заставляло испытать чувство, похожее на ревность. Ей было приятно ощущать себя собакой на сене, хозяйкой положения, зная, что отныне артистическая судьба обидчивого и самолюбивого Писающего мальчика принадлежит ей.
Всё понимающий, всё замечающий вокруг себя Грот не мог не увидеть Лизонькиного интереса к своему другу, не почувствовать выгод, которые сулил перспективный союз. После встречи со Стопудовым и лекции кураторши о пользе нужных знакомств, Лёшка при каждом удобном случае толкал Иосифа локтем в бок, кивал головой в её сторону и тайком поднимал большой палец.
– Нам такая баба нужна, – с жаром убеждал Алексей друга, когда они оставались с Маркиным с глазу на глаз. – По-английски шпрехает, хата в Лондоне и совсем не крокодил. С ней мы, без проблем, и Голливуд на дыбы поставим. Я отвечаю – она на тебя запала. Прикинь, какой ей кайф туда-сюда мотаться? Я бы на твоём месте ей вдул.
Новость, которую принёс Грот, заставила Лизоньку действовать быстро и энергично. Наступил именно тот момент, когда на арену должна была выйти она.
– Всё, никуда не лечу! Едем Ёжика спасать.
«Ёжика», – чуть не упал со стула Алексей. Маркина так ещё никто не называл. Смешно было слышать ласкательно-нежное прозвище из уст заносчивой бизнес-вумен, привыкшей хранить дистанцию, и в редких случаях позволявшей себе – исключительно из одной только вредности – злить приставленных к ней мужиков.
Грот с простодушным удивлением посмотрел на решительно вставшую из-за столика начальницу и на всякий случай напомнил:
– Так Ёжик-то наш – бухой в дымину. Учти, он не скоро оклемается.
Предупреждение не повлияло на решимость Лизоньки. Она встряхнула головой, чтобы убрать упавшую на глаза прядь, и тихим, но твёрдым голосом приказала:
– Вставай, поехали.
Маркин сидел на кухне в одних трусах и копался в большой суповой миске, успевшей за несколько дней превратиться в пепельницу. Он вылавливал из её глубин остовы сигарет и осторожными движениями распрямлял бумажные гармошки, которые внутри себя ещё могли содержать «заряд» на пару затяжек. Малопочтенным промыслом он занимался увлеченно, с той же упорной сосредоточенностью, с какой профессиональные забулдыги калибруют своими заскорузлыми пальцами пригодные экземпляры. Делал это Иосиф, по-видимому, за последний день уже не первый раз. В куче рахитичных чинариков ему то и дело попадались его старые знакомые. Натыкаясь на них, он сильно раздражался, заговаривал с «калеками» и даже нецензурно обзывал. Исследование содержимого тарелки настолько поглотило Иосифа, что он не заметил момента появления гостей, не узнал Лизоньку, к которой, подчиняясь инстинкту размножения, тут же полез обниматься.
– Обидели нашего мальчика, – нараспев, как сердобольная нянечка из детского сада, заговорила с Маркиным Елизавета и почти не обратила внимания на то, как руки горького пьяницы полезли снимать с неё кофточку. – Ну, всё, всё, всё. Бросаем глупости. Лёсик, налей ему немного коньяку. Может, уснёт. Ему сейчас нужно поспать.
Но и после сна, рваного и тревожного, Иосиф не сразу узнал благодетельницу. Лизонька, решившая привести логово друзей в порядок, нарядилась в хозяйскую одежду. Маркин долгим удивлённым взглядом рассматривал собственную рубашку, которая парила по квартире в чужом теле.
– Пить воды, – простонал он, и театрально, словно былинный герой на поле брани, приподнял руку, чтобы его заметили и отнесли к живому источнику.
– Оклемался маленько, барбос? – дружелюбно произнёс Лёсик, успевший принести в дом продуктов и помыть, по настоянию своей мучительницы, окна.
– Всё хорошо, пей, – поощрительно улыбнулась Лизонька и подала большую кружку, из которой, будучи трезвым, артист любил вечерами пить чай.
Кружка была наполнена чем-то приятно-кисленьким. Маркин пил жадно, большими глотками, вытаращив мутные глаза, в которых поселилась растерянность. Его пугало, что добрая фея исчезнет, а он опять останется наедине со скользящими по стенам тенями, которые, на самом деле, и были теми злобными человечками, таскавшими у него сигареты.
– Какое сегодня число, – облизав потрескавшиеся губы, поинтересовался Иосиф.
Ему казалось, что если он вовлечёт гостей в разговор, то ни Лёсик, ни та, что переодета была в его рубашку, не посмеют исчезнуть. Лизонька уловила в его словах хитрость. Всё с той же заботливой улыбкой она села на край дивана и положила пьяную голову Маркина себе на колени.
– Какая тебе разница – какое сегодня число? Теперь у тебя всё будет по-новому, всё будет совсем по-другому, – монотонно, убаюкивающе шептал добрый женский голос.
– Волос в супе не будет? – доверчиво поинтересовался Иосиф.
– Каких волос?
– Я не люблю, когда в супе волосы.
– Правильно. Никто не любит, – подтвердила Лизонька и вопросительно посмотрела на Грота.
– Это он Викины обеды вспоминает, – тихо пояснил Алексей. – У неё только пирожки с картошкой вкусно получались, да и то их можно было есть пока горячие.
– Не будет волос, дорогой, успокойся, – продолжал убаюкивать певучий голос. – Зачем нам в супе всякая гадость? …И пирожков тоже никаких не будет, – глядя на Грота в упор, с некоторой угрозой добавила Лизонька.
VII
На традиционный конкурс синтетического эстрадного искусства, подаренный народу в разгар гласности и проходивший каждое лето в чудном приморском городке, троица прибывала поездом в обновлённом составе. Неутомимая беготня Грота и близость Лизоньки к оффшорным кущам, несказанно удачно сочетались между собой и неплохо взаимодействовали. Популярность артиста Маркина ширилась.
Иосиф слыл первопроходцем в жанре «гендерной эквилибристики», но зацепился за него не этот почетный титул, а ярлык «членистонога», запущенный недоброжелательным критиком в одной из газетных статей. Именно так и стали его именовать те, кто, либо никак, либо косо смотрел на творческие изыски удачливого артиста. Зоологическое определение показалось обидным основоположнику нового жанра, но Лизонька и Грот быстро объяснили, что всё это не более чем зависть никчемных людишек, не способных даже за год заработать столько, сколько Иосиф умудряется «поднимать» во время одного сольного выступления.
– Пусть эти умники пишут что угодно, – успокаивала Лизонька. – У тебя море поклонников, а это что-то да значит. Жанр твой признан народом. В гробу мы видели всех этих критиканов.
В шоу-бизнесе, как ни назовись, всё будет к месту. Музыканты присвоят своей группке мудрёное название, типа «Розовощёкая спирохета», – и мотаются с ним по городам и весям. Потешаются, успешно решают финансовые запросы. Другие – те, кто тоже не желает лабать бесплатно, – стараются переплюнуть конкурентов, мастерят название поусастей, да такое, с каким власти не всякого населённого пункта решатся принять гастролёров.
Каждый, кто желает славы, должен калёным железом выжечь на своём боку тавро. Процедура эта болезненна, но, чтобы стать узнаваемым, необходима. Если повезёт, рубец превратится в лейбл, фирменный знак. Только он и даёт гарантию, что в старости продержишься на плаву, не оголодаешь.
«Действительно, какая разница: «королевич Елисей» или «членистоног»? – соглашался с доводами своей дружной команды Иосиф. – При бабках всё, что угодно можно стерпеть. Как говорится, пусть клевещут!»
Обидный ярлык упал на хорошо унавоженную почву. Маркина стали привечать в шоу-бизнесе. Узкий самопровозглашенный круг титулованных академиков от эстрады, после индивидуальных походов к ним Грота и Лизоньки, решил включить Иосифа в состав жюри большого конкурса, где ему, как родоначальнику горячо принятого зрителями направления, доверялось судить артистическую молодёжь.
С этого времени творческая жизнь артиста вступила в ту приятную полосу, когда уже не нужно клянчить койку в гостинице, выкраивать копейки, добираясь до мест выступления на попутках, и питаться всухомятку. Иосифа теперь встречали как звезду, чтобы потом довести до дверей самых лучших отелей, где знаменитостей круглосуточно караулят толпы поклонников и праздные зеваки.
Официальный представитель дирекции конкурса ждал группу Маркина на перроне железнодорожного вокзала. По счастливому стечению обстоятельств, уполномоченный по встречам значился местным функционером реверсивной партии и ценил любой вид искусства, который признавался в официальных партийных документах полезным для народа.
– Как там наш товарищ Уссацкий? – первое, чем поинтересовался активист у Иосифа, когда троица вышла из вагона. Получив обнадёживающий ответ, он радостно выкрикнул: «Йес!» и подпрыгнул на месте, сжав в прыжке оба кулака. Стоявшие рядом люди вздрогнули и с опаской оглядывались на дёрганого мужчину, носившего на голове кепку в виде смешного разноцветного зонтика.
– Великий человек и толковый организатор наш Гарик Леонтьевич. Да, товарищ Маркин? Дай ему бог здоровья, – закрепил за собой образ верного члена партии абориген и, переведя дух, предложил двигаться:
– Ну, что, едем? Машинку я тут рядом поставил.
Город в беспамятстве бредил предстоящим конкурсом и традиционным гала-концертом. Вдоль дороги, от вокзала и до самой гостиницы, всё свободное пространство было заполнено рекламными щитами, перетяжками, афишами, на которых Иосиф с радостью узнавал себя в образе Писающего мальчика. И выступление то было давним, и лицо исполнителя скрывалось за внушительным надувным «кабачком», но всесильная реклама превращала именно его, Иосифа Маркина, в главную фигуру наступавшего творческого буйства.
Лишь одно обстоятельство серьёзно подпортило благостную картину. Чья-то паскудная рука успела надругаться над афишами, надписав худое слово на самом видном месте.
– Вот, сволочи, – не сдержался член жюри, и в раздражении выпалил тираду, от которой местный активист заёрзал на водительском сиденье и понимающе закивал головой.
Как человек, волею судьбы вовлеченный в политическую борьбу, он лучше других понимал, каково это – открыть подлинное отношение к тебе со стороны сограждан, за чьи интересы ты неустанно борешься. Он мог много рассказать артисту о том, какие слова писали на его предвыборных плакатах, как преображался на территории одномандатного округа его портрет под фломастерами недоброжелателей. Активист разделял чувства Маркина, через много лет вернувшегося на родную землю и не заслужившего от своих земляков неуважения.
– Не жалуют тут нашего брата – творца, – горько посетовал Иосиф.
– Виноваты. Не досмотрели малость, Иосиф Богданович. Звиняйте. В моём лице принимающая сторона, как говорится, приносит вам свои глубокие комплименты. А вообще вы не думайте, реально, вы – наш кумир. Это какие-то залётные гаврики постарались. Вы же знаете, мы за нашего земляка глотку любому перегрызём. Гадов этих найдём. Бейцы им, пардон, конечно, мадмуазель, открутим! Не сомневайтесь, товарищ Маркин.
– Да ладно, я всё понимаю, но просто диву даёшься: им тупо культуру несёшь, а они тебя же ещё и хулят. Неблагодарный, нет, неблагодарный у нас народ.
– Я прошлой весной шёл на выборы… – начал реверсист, но Лизонька мигом пресекла рассказ о тонкостях местных политических междоусобиц.
– Что ты, Ёжик! Мало ли какой дурак что напишет, – вмешалась она, – так что: сразу лапки вверх? Не распускай себя. В детстве, знаешь, как я говорила? «Я не буду зареветь». Вот и мы плакать из-за всякой ерунды не будем. Да?
– Точно! Забей, Ёся, – поддержал Грот, – глупости всё это. Помнишь, как мы, пацанами, Пугачихины афиши подписывали? Здесь, небось, тоже детвора руку приложила. Какой с них спрос?
– Дети такие слова не пишут, – с ожесточением возразил Маркин.
– Знаешь, если бы ты сам со своим прибором по сцене не бегал, то и не писали бы. А так… чего уж… – затянул старую песню Лёсик, но тут же, под уничтожающим взглядом Лизоньки, осёкся.
Она, чтобы покончить со щекотливой темой, увела разговор в сторону, задав водителю вопрос, который волновал её больше, чем несчастные три буквы на афишах:
– Не знаете, спонсоры все заехали? Меня «Трахтенбанк» интересует.
– Все, все здесь. От банка, что вы говорите, вчера самый главный их прибыл. Так – смех и грех. Всей командой пошли они в бар на пляже и прихватили певца этого – Лапулиса. Так этот чудик, рассказывают, там нажрался, разбил столик, кресло, а пепельницей ещё и голову охраннику. Его сегодня уже увезли в аэропорт, от греха подальше. Шкодный, чертяка, оказался. Часом, не знаете, товарищ Маркин, за какую партию он поёт?
Иосиф промолчал. Его попутчики тоже ничего конкретного не могли сказать и лишь в сомнении пожали плечами.
– Наверное, за власть, – предположил сплетник. – Они себя вообще нагло ведут. То ли дело мы, стойкие реверсисты. А, товарищ Маркин? – ища поддержки, обернулся и подмигнул Иосифу активист.
– Смотрите на дорогу, – строго посоветовала ему Лизонька, когда верный сторонник Уссацкого за разговором проскочил перекрёсток на красный свет и получил в ответ шквал гудков от слабонервных автомобилистов. – Не хватало, чтобы вы нас тут всех угробили.
– Звиняйте, мадмуазель. Всё под контролем.
– Какой-то дурачок нам попался, – шепнула Лизонька Гроту. – Смотри, чтобы он нас куда-нибудь не завёз.
– Не завезёт, Лизок. Ты лучше глянь – красота какая. Сейчас проедем по нашим с Ёсиком местам.
Машина резко свернула на узкий серпантин. Лизонька вскрикнула и вцепилась Алексею в руку.
– Что ж вы, бабы, такие пугливые. А я тут раньше, прикинь, с закрытыми глазами летал. Были времена…
За годы, что Маркин и Грот промышляли на чужой стороне, их родной город ещё глубже погрузился в буйную приморскую фауну. Только ободранные фасады новостроек и старых многоэтажных домов бестолково выглядывали из вечной зелени, выставляли себя напоказ, как не ведающие стыда блудницы.
Дамы с собачками уступили место братве с ротвейлерами, и эта неравноценная замена заставила трудовую аристократию искать места для заслуженного отдыха у других берегов. Иосиф знал о переменах и боялся, что встреча с любимым городом не будет для него приятной. Он сидел, упершись лбом в стекло, и с удивлением всматривался в родные, легко узнаваемые уголки.
Привычка разглядывать городские особняки, строившиеся когда-то для всеобщей радости, с годами не пропала в нём. Только теперь Маркин знал с чем сравнить знакомых каменных красавцев. На лазурном берегу он вдоль и поперёк рассмотрел умопомрачительный особняк Варфоломея Плёвого и был настолько подавлен его роскошью, что заболел и несколько дней не мог проронить ни слова. В тех же благодатных краях он подсмотрел скрытую от глаз однопартийцев трёхэтажную красавицу Гарика Леонтьевича Уссацкого. И уж точно у него не повернулся бы язык сказать гадость о недвижимости, принадлежавшей авторитетному Серёже Соскоку.
Маркину было с чем сопоставить и, к своему огорчению, он вынужден был признать, что архитектурный антиквариат лучше сохранился в чужих южных широтах.
Родные, давно знакомые ему особняки, как и прежде, таращились большими окнами, но кое-где их обновлённые глазницы взирали на мир с несвойственным им равнодушием. Казалось, они перестали замечать проезжавших и шедших мимо людей. Что-то настоящее и единственно правильное навсегда исчезло из их знакомого облика. Что именно – до конца понять было трудно. Да и тяжело это становилось сделать: выросшие рядом хвойные исполины своей пышной кроной затмевали чистые линии серых фасадов.
Ничего не сталось лишь с незатейливыми городскими заборами. Казалось только, что их стало ещё больше. В одних местах они были обязаны своим существованием остовам отслуживших железных кроватей: спинкам и сеткам, в других – ошмёткам старых металлических и черепичных крыш, а то и простой колючей проволоки, натянутой на частокол из кем-то выброшенных при ремонте половых досок. Наперекор времени, безыскусная ограда продолжала оберегать уютные дворики, не боясь за своё будущее. Для Иосифа нагромождение давно отслуживших предметов не казалось чем-то ужасным. Ведь не кажутся убогими птичьи гнезда, слепленные из веток, палочек и еще неизвестно чего?
VIII
На следующий день после приезда, у гостиничной стойки Иосиф заприметил своего давнего знакомца и соперника, киноактёра Виталика Серова, неизвестно какими путями тоже оказавшегося в жюри конкурса. У красавчика была пауза после моментально ставшего культовым телесериала, где он удачно сыграл роль маньяка-миллионера.
Успех окрыляет и способен с любым человеком сыграть злую шутку, делая его немного сумасшедшим. Актёр с удовольствием ловил на себе восхищённые взгляды и появлялся на людях всегда во всём черном, тем самым давая понять, что демонический образ не отпускает его, просится наружу.
Маркина подмывало окликнуть разлучника и, по-родственному, пригласить на рюмку коньяка, чтобы попытать о совместной жизни со Снежанкой. Казалось забавным, спустя годы, высказать Витальке благодарность за оказанную услугу и, если возникнет повод, выразить сочувствие.
Однако Иосиф не стал торопиться. Он решил подождать молочного брата, который, по слухам, любил заложить за воротник, а сейчас под табличкой «Reception» живо размахивал руками и что-то с жаром втолковывал гостиничному персоналу. Подойдя поближе, чтобы было сподручней перехватить «маньяка-миллионера», Маркин услышал, как актёр узнаваемым баритоном требовал от службы портье оградить его от назойливого внимания поклонниц.
– Как они могли узнать мой номер телефона? Кроме ваших работников это сделать было некому, – видимо, не первый раз делился своими подозрениями артист, и объяснял, почему именно ему необходим был исключительный покой:
– Милые девушки, поймите: у меня были очень тяжелые съёмки. Я только-только начал отходить от них. Бесконечные перелёты совершенно выбили из колеи. А в вашей гостинице я опять, как на бочке с порохом. Кто, вообще, мог дать мой телефон? Как это возможно?
Голос его становился выше и постепенно уходил в теноровую зону.
– Убедительно вас всех прошу никому, никому не раскрывать моего местонахождения и никому не давать номер телефона, если конечно, речь не идёт об администрации президента. Я бы хотел сохранить максимальную приватность. Надеюсь, вы меня понимаете… Я имею такое право.
– Назовитесь, пожалуйста, – с обворожительной улыбкой спросила ближе других стоявшая к знаменитости портье, – и, не задерживая внимания на просителе, приветливо помахала рукой кому-то из проходивших мимо постояльцев. Её улыбка сделалась ещё более очаровательной, когда она, глядя растерянному Виталику в глаза, вновь попросила его назвать своё имя.
Иосиф был почти уверен, что гостиничная служащая лукавила. Она прекрасно понимала, с кем имеет дело, и из какого номера клиент. Но интересно было другое: дежурный вопрос, на который любой другой постоялец гостиницы отреагировал бы незамедлительным ответом, заставил кинозвезду растерянно замереть. Абсурдность происходящего была для звезды очевидна. Даже дети при появлении артиста столбенели, показывали на него пальцем и восторженно кричали родителям: «Смотрите, смотрите, Серов!», или называли именем запомнившего киногероя.
Здесь же, в гостиничном холле, при скоплении народа произошло нечто совершенно обратное, обидное и даже оскорбительное для знаменитости. Актёра с изощрённой вежливостью ударили по носу, вернув во времена, когда ни одной собаке не было до Витальки Серова ровным счетом никакого дела. Лицо звёздного постояльца вытянулось и приобрело восковую бледность. Он отошёл от стойки, забыв даже удостовериться: будет выполнена его просьба или нет.
Пройдя в задумчивости совсем немного, актёр повернулся к симпатичной обидчице. Из-за стойки на него смотрели ироничные глаза сразу нескольких гостиничных стерв.
– Черт-те что творится. Когда мы, наконец, научимся уважать художника? – ища участия, посетовал киногерой двум, проходившим мимо, аккуратным старушкам.
Случайными собеседницами оказались финские туристки. Они не видели фильмов с участием симпатичного русского, и не поняли ни единого слова, из того, что им было сказано. Бабушки вопросительно переглянулись, качнулись на бледных чухонских ножках и залились, как молодухи, нетрезвым смехом, чем, невольно, усугубили душевную боль артиста.
«Пойду-ка я, пожалуй, повторю подвиг Лапулиса», – решил актёр, получив от жизни подряд сразу несколько оплеух.
Маркин появился у стойки сразу же, как только спина Серова исчезла на лестнице, которая как раз и вела в средоточие гостиничных баров.
– Девушка, вы, серьёзно, не знаете, кто к вам сейчас подходил?
– Чего ж не знаю? Все его знают. Достал он уже своей приватностью. То ему баб в номер подавай, то он прячется от всех – целку из себя, извините, корчит. Два дня живет, а от него уже все смены воют.
– Круто вы со знаменитостью. Но вообще-то, парень он неплохой, – почему-то вдруг захотелось оправдать Иосифу звезду экрана.
– Неплохой. Только ссытся и глухой, – грубо влез в разговор, стоявший у стойки, потенциальный претендент на гостиничную койку, который из-за претензий Серова всё никак не мог обратить внимание портье на себя.
Девушка взяла у него формуляр, документы и внимательно, как будто что-то вспоминая, посмотрела на Маркина.
– Слушайте, а я вас вроде бы как знаю. Вы что-то хотели? – по-свойски спросила она, и глаза её, смотревшие совсем ещё недавно насмешливо и иронично, подобрели.
– Я вообще-то местный. Правда, давно уже не живу здесь. Могли раньше в городе встречаться. Вот… за последние пятнадцать лет первый раз приехал. Заседаю в жюри конкурса.
– Так это, может, вы и есть Ёсик… Иосиф Маркин?
Иосиф скромно потупил голову.
– Вот оно что! Слыхали-слыхали. Мне муж рассказал, что вы здесь. Вы с ним в одном классе учились. Жора Махмурян. Помните такого? Я, между прочим, тоже вашу школу заканчивала, но немножко позже.
– Жорик ваш муж? – чтобы хоть что-то сказать, спросил Иосиф. – Мир тесен.
Вовлечься в бесплодный разговор о бесштанном детстве не хотелось. Маркин посмотрел на часы и нахмурился:
– Жаль, но пора убегать. Мастер-класс сегодня провожу, нужно немного подготовиться. Жорику привет передавайте. Кстати, он не вспоминал, как после выпускного вечера, у меня дома унитаз разбил? Забыл, наверно, уже. Ладно, приходите с ним на гала-концерт. Приглашаю.
«Зачем я ей про унитаз ляпнул? – удивлялся Иосиф по пути в свой номер. – Подумает ещё, что я жлоб какой. Глупо получилось. Надо сказать Лёшке, чтобы купил девчонкам пару бутылок шампанского. А засранца этого она смешно отшила. Молодец. Классная у тебя баба, Махмуряшка».
Настроение у Маркина сделалось игривым. Иосиф не ожидал, что сущая безделица зарядит бодростью и здоровьем не хуже самого навороченного тренажера.
«Вот уж Лёсик повеселится», – злорадствовал член жюри.
У Грота к Серову были свои счеты. Роль маньяка в сериале должен был получить Маркин. Друг Антон, пристроивший его однажды к печально известному сэру Го, вновь сделал доброе дело: посоветовал знакомому режиссёру взять в новый фильм институтского товарища. Сразу после кинопроб Иосифу пришлось отправиться в поездку – Варфоломей Плёвый собирал гостей. Лизонька сопровождала гастролёра; Грот оставался отслеживать ситуацию с предстоящими съёмками.
Тогда же на горизонте и появился Виталий Серов. Он закончил работать в телесериале «про серийного убийцу», и мечтал сменить амплуа. Роль маньяка-миллионера, как ему показалось, была написана специально для него.
Лёшка несколько раз видел актёра в компании продюсера, через знакомых пытался выяснить подноготную их интереса друг к другу, но полученная информация не давала серьёзных поводов для волнения. Бдительный Грот понял, что его обвили вокруг пальца, в то самое время, когда продюсер фильма перестал отвечать на его звонки, а режиссёр при встрече кисло улыбался, хотя и продолжал по старинке расхваливать кинопробы.
О начале работы над сериалом Лёшка узнал от посторонних людей. Тогда же вскрылось, что обещанную Маркину роль получил Серов, второй раз, после случая со Снежанкой, перебежавший Иосифу дорогу.