– Там учтены ошибки прошлого года, добавлены новые лица: два политика, депутат Троелобов, прокурор и смотрящий от братвы на побережье. Для них доступ, как всегда, бесплатный, – поясняла Лизонька. – Остальным, с учетом инфляции, придётся платить за билет не пять, как раньше, а десять тысяч евро.
Грот испуганно посмотрел на распорядительницу. Звучавшие в её голосе интонации и волевой прищур напомнили бывшему коммерсанту последнюю встречу с «крышей», на которой его сладкий бизнес был поставлен на счетчик. Спустя ещё какое-то время, на Лёшку стало совсем жалко смотреть.
– Меня нет в списках, – шепотом, но так, чтобы было слышно всем, пожаловался продюсер.
Лизонька выхватила листок из рук Алексея, даже не взглянув на его обреченное лицо. Она подступала к самой важной части презентации и отвлекаться на мелочи не собиралась.
– Варфоломей Каинович, я думаю, что в наших общих интересах, чтобы Иосиф Богданович там, на яхте, в приватных беседах сообщал гостям, и особенно журналистам, завышенную сумму полученного гонорара. Это может уже на старте серьёзно повысить капитализацию нашего проекта. Господину Маркину нужно будет только сыграть дополнительную роль. Вы же сможете изобразить из себя пьяного болтуна, Иосиф? – с некоторой издёвкой спросила помощница.
Маркин оскорбился, но не вспылил, а лишь обиженно кивнул, когда и Плёвый, в ожидании ответа, посмотрел на него.
– Ходите по палубе босиком, – подсказывала варианты Лизонька, – надувайте свой сценический перчик, или что там у вас, изображайте из себя описавшегося мальчика. Можете приставать к спутницам наших гостей. Охрана не даст вас в обиду, я позабочусь. Делайте всё, что хотите; не забудьте только нашёптывать сумму. Я думаю, что цифра в сто тысяч, будет вполне подходящей.
– Ты думаешь, кто-то поверит? – засомневался Варфоломей.
– Поверят. Главное, чтобы при разъезде гостей Иосиф Богданович очень, ну о-очень просил их не распространяться о размере гонорара. Излишне повторять, что в первую очередь это касается опять-таки журналистов. Я уверена, что и эту часть спектакля господин Маркин сыграет со свойственным ему блеском, – поспешила пролить бальзам на душу Иосифа Лизонька, и бросила милый взгляд в сумрачное лицо артиста.
В ещё большем расстройстве пребывал Алексей. Помимо перспективы остаться на берегу, он был неприятно удивлён тому, что чья-то невидимая рука убрала с привычного места бутылки с напитками. Словно в насмешку, на небольшом столике у окна маячили лишь миниатюрные государственные флаги двух договаривающихся сторон.
– Всё, работать начинаем. Считайте свою туристическую поездку законченной, – уловив причину разочарования Грота, сухо подытожил Варфоломей. – Вам повезло: поступаете в распоряжение Елизаветы Фёдоровны. Все вопросы – через неё. Да, и пока не забыл…
На этих словах спонсор встал из-за стола и приоткрыл лежащий перед ним кейс. В следующую минуту перед просителями шмякнулся, словно шмат сырого мяса, увесистый конверт.
– Здесь хватит на десять «Писающих мальчиков». Не пропейте только, артисты, – грубо пошутил миллионер и быстро удалился из переговорной комнаты.
Алексей намётанным взглядом, не без внутреннего удовольствия, оценил объём финансового вливания, но на лице радость не проявилась. Вместо этого он с удивлением посмотрел на Лизоньку и спросил:
– Нас покупают за «двадцашку»? А как же с остальным?
– Это аванс. Кроме того, на яхте вам деньги будут не нужны, – отрезала Лизонька. – Мы оплачиваем ваше пребывание и перелёты. Остальное получите после фейерверка. Вас такой расклад, Алексей, устраивает?
– Так я тоже еду? – обрадовался Грот, и на лице его, впервые за всё время заключительных переговоров, заиграла довольная улыбка.
III
Гости прибывали на яхту строго по списку. Чтобы избежать ажиотажа, неминуемо возникающего при одном только намёке на халяву, Лизонька придумала «карусель». Маленькие юркие катера кружили по бухте и каждые три минуты доставляли к борту новую пару. Наблюдать за происходившей круговертью было интересней всего с верхней палубы. С высоты хорошо было видно, как снуют и прыгают на встречных волнах катерки, и как у самого трапа дамы, одетые в «от кутюр», с визгом прикрывают от брызг дорогие платья и прически, как вскрикивают, боясь ступить мимо покачивающегося у их ног трапа.
Полностью избежать абордажа предусмотрительной Елизавете Фёдоровне всё же не удалось. До того, как закружиться основной карусели, к борту причалила лодка с журналистами.
Десант из шести человек высадился с шумом и сразу рванул на корму, где степенно передвигались одетые во всё белое официанты, расставляя тарелки с закусками, вазы с фруктами, графины и бутылки с напитками.
– Спиртное будет после двадцати часов, – бесстрастным голосом крикнула вслед им Лизонька, а, стоявшему рядом, Гроту с возмущением пожаловалась:
– Невозможно! Ведут себя, как дикари.
Предупреждение подействовало только на Самсона Носика, колумниста «Розового эппла», по собственному опыту знавшего, что на мероприятиях Плёвого бесполезно соваться без разрешения туда, где от бдительной охраны по шеям мог получить любой. Самсон слыл самым маститым в «шестёрке», считался авторитетом в безбрежном море бытописателей удачных судеб. Благодаря его способности красиво расставлять изящные слова и, вместе с тем, с умилительной доступностью трактовать самые затейливые бытовые ситуации в жизни богемы, «Розовый эппл» с одинаковым интересом перелистывали и в кабинетах министров, и на толчках мелкооптовых рынков.
Носик замедлил бег, отстал от продолжавших топать по палубе коллег и, подойдя к Лизоньке, капризным голосом подростка произнёс:
– Варфоломей нас совсем уже в черном теле держит, за людей не считает. Обидно, Лизок.
– Меньше гадить надо в приличных местах.
– Теперь нам что: за канал «Четыре» всю жизнь отдуваться? – растягивая слова, с ещё большим недовольством продолжил колумнист. – Прошлый раз – это был их косяк. Причем здесь мы?
– Остынь, дорогой. Познакомься вот лучше – продюсер Маркина Алексей Грот. От него получишь всю нужную информацию и эксклюзив.
Носик широко улыбнулся и тут же полез обниматься. Алексей своим натренированным нюхом уловил, что Самсон уже принял на грудь, и ему почему-то стало неловко за свободную прессу. Меньше всего хотелось, чтобы о шикарной премьере Иосифа Маркина, с блеском прошедшей под бархатным средиземноморским небом, писали и рассказывали падкие до дармовой «курвуазье» пьянчуги.
– Он же бухой, – шепнул Лизоньке на ухо продюсер.
Но та не пожелала углубляться в проблему. Она насмешливо посмотрела на Грота и заметила:
– Чья бы корова мычала. Чтоб ты знал: этот только в пьяном состоянии и представляет интерес. В трезвом виде он – полнейший дурак.
В назначенное время на верхней палубе заиграла музыка. Две скрипки и две виолончели помогали расслабляться прибывшим на яхту гостям, которые уже начали мешать шампанское с коньяком. За тихими разговорами собравшиеся ждали хозяина яхты и главного триумфатора вечера.
Маркин и Варфоломей взошли на борт последними. Лизонька выбежала к ним навстречу с огромным букетом. Вручив цветы артисту, она тихонько шепнула шефу, что его ждут в кают-компании.
– Хорошо. Умница. Забирай нашего героя, знакомь с народом, – распорядился Варфоломей и подтолкнул улыбающегося Иосифа в спину. – Я пока пойду с коллегами покалякаю.
Сергей Викторович Прачкин, он же Серёжа Соскок, смотрящий от братвы на средиземноморском побережье, обрадовался появлению Плёвого шумно и, вставая с кресла, едва не смахнул со стола вазу с фруктами.
– Варлаша, чертяка, что так долго? Мы тут от скуки чуть не подрались. Я этому чмошнику уже хотел кадык вырвать, – обнимал Варфоломея Соскок и жаловался на лысого мужчину, тоже вставшего навстречу хозяину яхты и по-доброму улыбавшегося из-под очков, совсем не обращая внимания на Серёжины нападки.
– Скажи хоть ты этой лысой роже, – продолжил бандит, – какой нахрен на каравеллах бушприт?
– А каравелла-редонда? – без промедления парировал очкарик.
Поднаторевший в парламентских дебатах, двоюродный брат Серёжи, Тимофей Меркурьевич Троелобов, полысевший и потерявший за три ходки в думу остатки человеческой непосредственности, не желал уступать взятое им слово.
– Я говорю именно о каравелле-редонде. Там есть бушприт. Есть! Тебе за это каждый дурак скажет. И паруса там – знаешь, какие? Можешь назвать? Нет? Сдаёшься? Фор-стенги-стаксель, кливер и бом-кливер.
Троелобов был доволен своей эрудицией и, испытывая превосходство в сфере, требующей специальных знаний, победно оглядел Плёвого и Соскока.
– Вы придумали, как подлодку будем продавать? – охладил спорщиков конкретным вопросом Варфоломей.
Соскок помрачнел. Накануне он принимал на своей вилле группу девчонок из военного ведомства, и те ни в какую не хотели снижать сумму отката за субмарину.
– Рубятся за восемьдесят два процента, Варлаша, хоть убей. Я им про самое святое – обороноспособность страны втираю, говорю: «Побойтесь Бога, девки, уступите». Нам тоже, типа, чего-то с этого надо поиметь. А эти суки всё – «Картье» да «Картье».
– А ты что скажешь? – посмотрел Варфоломей на Троелобова.
– Я вообще пас, не моя компетенция, – уставился взглядом на иллюминатор депутат. Ему вдруг страсть как захотелось покинуть борт фешенебельного судна.
– Слушайте тогда, что нужно сделать, – устало откинувшись в кресле, заговорил Плёвый.
На палубу они вышли втроём только через полчаса.
Поднимаясь по трапу, Варфоломей спросил у Троелобова:
– Что ты там про какой-то бушприт втирал?
– О каравеллах базарили.
– Про каравеллы… – задумчиво процедил Плёвый, и тем же спокойным, но не дающим повода понять превратно, голосом добавил:
– Ты, смотри, по пьяне про нашу военно-морскую тему нигде не ляпни. Урою.
– За кого ты меня имеешь? Могила.
Лизонька таскала за собой Маркина по палубам, как цирковую обезьянку. Они переходили от одной группы гостей к другой, приветливо улыбались и двигались дальше только после того, как Елизавета Фёдоровна получала полное подтверждение успеха своего протеже. Первыми излить восторги торопились дамы. Словно аквариумные рыбки перед кормлением, они возбуждались при приближении артиста и потом ещё какое-то время беспокойно поглядывали в сторону удаляющейся парочки.
Лёгкую досаду у чуткой распорядительницы оставлял лишь дефицит хвалебных слов.
«Эмоции зашкаливают!», – на разный лад повторяли одну и ту же фразу самые начитанные дамы. Другие зрительницы оценивали шоу не столь изысканно, но тоже, будто заранее сговорившись между собой, поочерёдно высвистывали накаченными губами два слова: «Класс!» и «Супер!». Впрочем, всех их извиняло то, что свой небогатый словарь жеманницы с лихвой перекрывали живейшей мимикой и старательно перенятыми у голливудских звёзд ужимками.
В тот сказочный вечер на яхте за словом в карман не лез только Гарик Леонтьевич Уссацкий. Как и у любого другого прирождённого политика, рот его не закрывался ни на минуту. Значившийся в Лизонькином списке под предпоследним номером, лидер и основатель реверсивной партии активно разминался перед грядущими предвыборными баталиями. Он знакомил с платформой партии зазевавшихся гостей, не упуская из вида и обслуживающий персонал. Входя в контакт с новыми жертвами, Уссацкий первым делом снимал с головы фирменную бейсболку и принимался объяснять смысл эмблемы собственной партии, а затем плавно переходил и к первоочередным задачам, стоящим перед её сподвижниками. Как и Лизонька с Иосифом, Гарик Леонтьевич передвигался от группы к группе. Он старательно оттягивал тот момент, когда и от него организаторы могли потребовать недвусмысленного отношения к состоявшейся премьере. Рассуждая с собеседниками о несовершенстве отечественной избирательной системы, сам он, между тем, внимательно прислушивался к витавшему в воздухе всеобщему восторгу, которого он, в силу полученного в юные годы эстетического воспитания, не разделял. Привычная, сто раз проверенная в деле, тактика помогла партайгеноссе определиться с линией поведения. На этот раз ситуация требовала присоединиться к большинству.
Когда Лизонька и Иосиф в очередной раз направились в его сторону, Гарик Леонтьевич уже точно знал, что будет делать и поспешил им навстречу. Он на полуслове бросил беседу с окружавшими его журналистами, вскинул руки и громко захлопал в ладоши. Единоличные овации разбудили в гостях любопытство.
– Браво! Браво! – прокричал Уссацкий. – Я всегда говорил: может, может Варфоломей удивлять. Не только в бизнесе, но и в искусстве чувствует фишку. Это же надо – «Писающий мальчик». Смело, по-нашему, по-реверсивному!
На лице Маркина, который потихоньку начал привыкать к восторженным похвалам, появилась недоверчивая улыбка. Он уловил фальшь в словах мужчины и насторожился, когда тот ринулся к нему с явным намерением обнять. Однако, приблизившись, политик лишь прихватил Иосифа за локти и с жаром продолжил:
– Рад, очень рад знакомству с вашим талантом. Народ истосковался по свободе самовыражения. За бунтарями, за такими, как вы, ниспровергателями кумиров прошлой жизни, – будущее. Следом за вами, непременно, пойдут остальные, другие…
– На зону бы вашего петуха, – перебил Уссацкого подошедший Серёжа Соскок, и совсем не весело засмеялся, – там народ, как пить дать, от души бы самовыразился.
– Не обращайте внимания, дорогой Иосиф. Сергей Викторович так шутит. Ему ближе блатная лирика – лагерный шансон, так сказать. С позиций нашей партии я постараюсь указать, в чем он ошибается. А вам могу пожелать, дорогой мой, только одного: так держать, маэстро! Надеюсь, что наша встреча – не последняя.
Остаток вечера Уссацкий и Серёжа Соскок ходили по палубам вместе. Сзади они были похожи друг на друга, как два брата. В тускло освещённых уголках яхты, отличить их можно было, разве что, по рукам. У политика они болтались, как две совковые лопаты, плоской частью обращенные назад; у бандита – телепались на уровне колен и напоминали кувалды.
Шампанское расплёскивалось, маленькими струйками проливался на палубы коньяк. Смычковый квартет подбирался ко второй трети своего репертуара и начинал фальшивить. Грот с восхищением наблюдал за передвижением людей, забывая отхлёбывать виски из нагретого в ладони стакана. Он уже простил Самсона и его взбалмошных коллег за пошлые шутки в адрес «Писающего мальчика»; перестал замечать боль, доставляемую новыми туфлями, купленными в дорогом парижском бутике в спешке и без особой на то надобности.
В обычной ситуации, скупой на слова Алексей, не отреагировал бы на просьбы Лизоньки рассказать о любовных историях Иосифа, не стал бы, пусть и даже самую малость, добавлять что-либо от себя. А тут его как будто прорвало. В порыве нахлынувшей откровенности продюсер умудрился выложить Елизавете Фёдоровне всю подноготную Иосифа, включая забавную историю с приблудившейся некогда Викулей, связь с которой у Маркина находилась в самом разгаре.
Грот почувствовал себя персоной особо приближенной, значительной, человеком нужным, делающим важную работу, возможно, даже более важную и ответственную, чем та, которой в повседневной жизни был занят его новый знакомый Гарик Леонтьевич Уссацкий.
Маркин застал умиротворённого, находящегося в мечтательном состоянии, товарища на носу яхты, куда тот забрался, чтобы покурить, успокоиться и слегка привести в порядок расхристанные мысли.
– Ты знаешь, кто здесь?
Иосиф выхватил у Лёсика цигарку и несколько раз глубоко затянулся.
– Ни за что не догадаешься.
Но Грот не слушал его, лишь улыбнулся и тихо произнёс:
– Как хорошо, Ёсик. До чего же хорошо.
– Ты хоть слышишь, что я тебе говорю? Стопудов здесь.
Маркин столкнулся с мужским акушером, когда Кирилл Данилович шёл нагруженный тарелками с закусками для супруги, ждавшей его на верхней палубе в компании капитана яхты и ещё каких-то важных лиц. На правах старого знакомого Иосиф решил помочь подкаблучнику: взял из подмышек бутылки с водой, чем заслужил от доктора сердечное спасибо.
– А я смотрю вы это или не вы. Мир тесен и всё в нём меняется. Когда-то за выступление, если вы помните, я получал восемьсот долларов, а теперь вот гонорар до 250 тысяч скакнул. Как поживает ваш котик? Забыл, как его звать.
– Издох наш Юаньчик, – без сожаления сообщил Стопудов, – года два уже как. Помните матушку Марью Михайловну из монастыря в Балашове? Так вот она и закопала его прямо у нас на участке под липками. А вы, я вижу, теперь с Варфоломеем дружбу водите.
– Мы люди, вообще-то, творческие, вольные, но ни от чьего внимания не отказываемся, – расставил правильно акценты Иосиф. – Просто Варфоломей Каинович попросил выступить, ну и… мы здесь.
Маркин в подробностях рассказал товарищу все, что узнал при встрече со Стопудовым.
– Баба его сумасшедшая теперь вся в буддизме. Имя себе новое придумала, но я не запомнил. Так вот – при встрече не называй её госпожа фон Лемпке, обидится. Стопудов меня специально предупредил. Пошли, – толкнул он всё ещё находящегося в благостном состоянии Лёсика, – Лизка тебя ищет.
Завидев Грота, распорядительница подскочила к нему и часто-часто забарабанила маленькими кулачками по груди продюсера.
– Ты почему не сказал, что знал Стопудова? Если бы не Иосиф… Вы, вообще, знаете кто он такой?
Грот с Маркиным переглянулись.
– Вообще-то давненько дело было. Тогда он всё больше котов выгуливал, – попытался отшутиться Лёсик.
– Стопудов – главный в совете при президенте по противодействию расползания педофилии, – сказала, словно открывала страшную тайну, Лизонька.
– Так он, вроде как, доктором был, – вопросительно посмотрел на Маркина Грот.
– В том-то и дело: врачом-урологом, – подтвердила распорядительница. – Но когда людям из администрации понадобился на это место свежий человек – именно врач – сыграло то, что Кирилл Данилович увлекался в детстве филателией. Доложили об этом президенту. Тот, не раздумывая, утвердил его кандидатуру.
Грот посчитал услышанное за шутку и громко рассмеялся.
– Ничего смешного тут нет. Его очень ценят. Пять лет, – перешла на заговорщицкий шепот Лизонька, – пять лет с помощью Стопудова следят за бандой, которая вывозит за рубеж наших детей. Говорят, скоро их всех прихлопнут.
– Детей? – удивился Грот.
– Каких детей? Да нет! Преступников. Просто сейчас рано: боятся спугнуть организаторов. Придётся тебе, Лёшенька, возобновить знакомство со Стопудовым. Варфоломей такие связи очень ценит, но, по разным причинам, напрямую идти с доктором на контакт не хочет. Займись этим ты, дорогой.
Если бы не полученное задание, то Алексей Грот мог увидеть, как в конце прекрасного вечера охрана уводила с яхты и усаживала в катер депутата Троелобова. Тот сопротивлялся, размахивал руками и, глядя остекленевшими глазами в открытое море, благим матом орал:
– Руби ванты, трави топенанты!
Возможно, Лёсику удалось бы заметить, как Серёжа Соскок проделал горящей сигаретой дырку в бейсболке Уссацкого в том самом месте, где красовалась замечательная эмблема реверсивной партии.
– Чувствуешь? Палёным пахнет, – с тревогой спрашивал ничего не понимающего Уссацкого Соскок и, подражая собаке-ищейке, принюхивался, водя в воздухе носом. – Не хватало только пожара на корабле. Беги, Леонтич, спасай партбилет.
Но именно потому, что ничего подобного Грот не видел, конец вечеринки оказался для Лёшки наполненным незабываемыми и до слёз радостными чувствами. С плавучей платформы, на которой несколько часов назад куролесил, спасая сорок красавиц, Писающий мальчик, в воздух полетели едва уловимые глазом огненные стрелы. На высоте они превращались в маленькие точки, на мгновение замирали в черном бархате ночи и с треском разрывались, рассыпая по небосклону многоцветные огни.
Алексей вспомнил, как на точильном станке правил ножи его дед, а он, мальчишка, заворожено смотрел на летящие искры и не мог оторвать от них глаз.
«Давай клешню свою, шкет, не бойся. Они холодные, – говорил дед и в доказательство подставлял под пламенный пучок свою широкую ладонь. – Покалыват маненько».
И Лёшке казалось, что невидимый небесный мастер раз за разом подносил к скрытому от людских взоров точильному колесу волшебный клинок и высекал из него огненные брызги.
«Ура! Ура-а!!!» – кричали на яхте.
– Ура, – размазывая слёзы по щекам, шептал продюсер Алексей Грот.
IV
«Аттракцион небывалой щедрости: за выступление на яхте – 250 тысяч евро!», «Показательный орган», «Членистоногая фантазия», «Забили болт»… В интернете и на страницах осязаемых печатных органов один заголовок старался перекричать другой. Люди читали, плевались, обсуждали, спорили.
Всеобщий гвалт нарастал и ширился ровно до тех самых пор, пока народ ни ошарашили новым известием: сразу у нескольких эстрадных звёзд случились родимчики. Как малые дети, они синели и с запечатлённой в глазах обидой падали в обморок, узнавав: насколько удачно пристроил штуковину, присущую исключительно особям мужеского пола, мало кому известный выскочка. Певец Софиев – блестящий исполнитель чужого репертуара – в сложный для его здоровья момент был доставлен в замечательный сумасшедший дом, о чем незамедлительно раззвонили все новостные средства информации.
«Опоздал! Опоздал!», – кричал кумир журналистам и приехавшим по срочному вызову санитарам, пугая с экрана телевизоров белками округлённых в безумстве глаз. А вскоре в интернете всплыла тайная видеосъёмка, на которой певец в полосатом халате и с загадочным видом бродил по коридорам частной лечебницы. Он подмигивал санитаркам и зазывал их в свою одноместную палату, где обещал бесплатно показать «Чебурашку».
Ни с чем не стоявшая рядом, дикая по своему размеру финансовая удача заштатного гастролёришки возбудила мэтров сцены. Люди, вынужденные поддерживать интерес к себе нескончаемыми прощальными гастролями, во время которых приходилось довольствоваться рублями и терпеть соседство с бесцеремонными гостиничными тараканами, отвергали культурную ценность нового жанра. В своих интервью они неизменно обвиняли Маркина в пошлости, но делали это так, чтобы ненароком не бросить тень на эстетические вкусы самого Варфоломея Плёвого. Тем самым ветераны сцены давали понять, что из уважения к признанному меценату могли бы изобразить нечто подобное и за половину скандальной суммы.
Вечеринка на яхте обрастала слухами. Чтобы встретиться и поговорить с восходящей звездой отечественного шоу-бизнеса, журналистам приходилось запасаться терпением. Пока одни кусали локти и ждали встречи, более проворные их коллеги уже выкладывали на станицы изданий и в эфир подноготную счастливчика. Склонное к состраданию население начинало лить слёзы над судьбой нового «Писающего мальчика», к которому, как следовало из многочисленных репортажей, статей и очерков, жизнь впервые повернулась лицом только в его зрелые годы.
«Кто, кто он?» – спрашивали множащиеся почитатели и судорожно искали новых подробностей о жизни восходящей звезды. Каждый выбирал для себя то, что казалось им понятней всего и ближе.
Романтикам нравилось знать, что Иосифа Маркина в детстве украли цыгане и «именно от них у него эта страстная, неукротимая любовь к воле, заставляющая сметать все преграды, появляющиеся на пути бунтарской натуры». Неуживчивым и обиженным на весь мир приятно было видеть в Иосифе жертву, у которой однажды – в день праздника Первомая – не то «кровавый гэбэшник», не то секретарь парткома, отобрал на пропой двадцать копеек, когда мальчишка шёл в магазин за хлебом для своей младшей сестрёнки.
Но исключительно всем, кто изо дня в день зачитывался караванами историй, запали в душу горестные воспоминания Маркина о пересыльной тюрьме, о зоне, где отбывала очередной срок его непутёвая мать. Не могли оставаться равнодушными люди, узнавая, как совсем ещё сопливый, но жутко смышлёный мальчонка по имени Иосиф «чифирил» с пацанами в тёмных подвалах и, забавно коверкая слова, говорил на хлеб «мандро», а на козу – «падло».
V
Среди людей, поспевающих к шапочному разбору, всегда найдется тот, кто начнёт натужно смеяться и делать вид, что появился вовремя. Хорошо, если это потенциальный неудачник: вкладчик финансовой пирамиды, отставший от поезда пассажир или не получивший вакансии претендент. Таких бедняг общество может пожалеть, ободрить пустым словом и тут же пойдёт дальше, навсегда забыв об их существовании.
А если это художник, который выстрадал свой «Чёрный квадрат» и протрубил об этом на весь мир? Или кинорежиссёр, снявший «Три тополя на Плющихе-2. Месть бакенщика», в котором подросшие дети из первого фильма возят в столицу зараженную ящуром буйволятину и там случайно узнают, что узбек-перекупщик – их брат? Сходу на все эти сложные вопросы не ответить.
Когда, казалось бы, всё лучшее уже изобретено, написано и предъявлено миру, новым творцам не остаётся ничего иного, как вновь и вновь обращаться к всеобщей сокровищнице, чтобы иссохшими губами, с жадностью, припасть к её спасительной сиське и получить свою каплю славы. В периоды безвременья достигается это с необыкновенной лёгкостью. Именно в такие времена наши милые граждане становятся вдруг удивительно непритязательными, наивными, восприимчивыми к самым безыскусным придумкам. А их духовные стволы оголяются, как у деревьев, сбросивших листву.
«Мы теперь ваше всё! – заявляют новые творцы, – Не цепляйтесь за прошлое, оставьте его в покое, позвольте ему спокойно пылиться в тиши забвения».
Лучшего времени для Иосифа Маркина и придумать было нельзя. Вокруг каждый день суетились люди, разворачивали громоздкое железо съёмочные группы. Владельцы ночных клубов, представители тщеславных хозяев губерний выстраивались в очередь, чтобы зазвать восходящую звезду выступить на их сценических подмостках.
Неуютно чувствовала себя в новой ситуации только Викуля. С растерянной улыбкой наблюдала она за ускорившимся вокруг неё движением, в хаосе которого она не видела места для себя. Её пугало всё, а главное то, как быстро испаряется влага нежности в глазах любимого, как со стороны Лёшки Грота, совсем ещё недавно претендовавшего на роль брата, вместо слов поддержки всё чаще зазвучали слова, от которых у порядочных девушек стыдливо загораются щеки.
Оживить увядающие отношения и вернуть Викуле расположение Маркина неожиданно вызвалась Лизонька. По настоянию Варфоломея Плёвого она частенько наведывалась к своим подопечным с проверками и подолгу задерживалась в родных краях. Девушки часами щебетали в кофейнях, судачили в салонах, соляриях, и быстро сошлись, сделавшись неразлучными подругами.
– Деньги портят человека, – делилась жизненными открытиями Викуля. – Как ты думаешь, Лизок, он купит мне квартиру? Обещал же.
– А что, хорошо идут дела? – будто мимоходом, интересовалась Лизонька.
– В том-то и дело! Бабки лопатой с Гротом гребут. Лёшка три импланта себе поставил в клинике «У Никитина». Говорит, что весь рот себе хочет сделать таким же, как у твоего Плёвого. Так, как думаешь, купит? Обещал же.
– Конечно, купит. Только тебе, Викуся, нужно самой тоже как-то бороться за своё счастье. Пойми, мужики – как дети. Любят, когда их окружают вниманием, восхищаются ими. А твой – артист, натура тонкая, ранимая. К нему особый подход нужен. Этим жертв подавай.
– Где же я их найду? – задумчиво произнесла Вика.
– Глупая. Я – о самопожертвовании. Вот скажи, на что бы ты решилась, чтобы стать для него единственной, самой любимой?
Наставница задала вопрос с таким надрывом в голосе, который должен был отозваться с не меньшим драматизмом. Но этого не случилось.
– Да что угодно! Если хочешь знать, – Вика перешла на шепот, – мы с ним однажды почти сутки из кровати не вылазили – трахались. Прикинь!
– Поздравляю, – брезгливо скривила губы Лизонька. – Трахались – это хорошо… Только вот, милая моя, секс – всего лишь частичка жизни, малю-юсенькая. Я совсем о другом говорю. Нам нужно с тобой что-то придумать! Такое, от чего бы он ахнул. Ты как к татухам относишься?
– Нормально. Есть очень клёвые.
– Давай тебе забабахаем! Да такую, чтобы у твоего Маркина крышу снесло. У меня есть потрясающий сюжет. Ты обалдеешь – Гарри Потер отдыхает.
Спустя несколько дней в зоне Викулиного крестца появилась выполненная в готическом стиле надпись: «Люби меня крепче», дополненная изображением парящей над горными вершинами орлицы.
Услуги модного тату-салона Лизонька взяла на себя. Вика не знала, как благодарить подругу. Ей так понравилось своё новое украшение, что хотелось, чтобы все люди могли восхититься изящной миниатюрой на одном из самых соблазнительных мест её дивного тела.
– Не торопись. И не вздумай размещать фотки в «Одноклассниках», – предостерегала Лизонька. – А самое главное – никакого секса. Подержи своего Маркина на голодном пайке. Пусть помучается, побесится немножко. Я скажу, когда можно будет.
Команда «Пора!» поступила от Лизоньки в виде короткой эсэмэски: «Втречай едет чмоки чмоки». Случилось это поздней ночью, почти под утро. Викуля тяжело боролась со сном, ожидая возвращения Маркина после очередного корпоратива. Она несколько раз прочитала послание и затем, ни секунды не мешкая, метнулась в душ. Елизаветин план предусматривал также ударный макияж и праздничную атмосферу на всём пространстве скромной квартирки.
Сказочная Марья-искусница и та позавидовала бы сноровке мечущейся по комнатам Викули. Везде, где она пробегала, загорались свечи, аромат от которых распространялся по всему жилищу. На кровати – поверх атласного покрывала – был выставлен поднос. На нём игриво поблескивали бутылка вина и два фужера. Когда Вика осторожно пробовала присесть рядышком, чтобы сообразить – в какой позе предстать перед любимым, стекло отбивало звонкую дробь, оживляло натюрморт, передавая трепетной душе девушки ту же тревожную тональность.
Лязг ключей и шуршание перед входной дверью ни при каких условиях уже не могли застать Викулю врасплох. Музыка в комнате звучала приглушенно и создавала романтический фон. С первым поворотом ключа в замочной скважине лёгкий халатик успел соскользнуть с округлых плеч Вики и упасть на пол. В следующий момент, овладев собой, она замерла по соседству с заранее откупоренной бутылкой «красного полусладкого».
«Зараза рыжая. Завела шарманку», – раздраженно буркнул Иосиф, когда через дверь до него донеслись слова заунывной песенки:
Друг твой не пришел, вечер не сложи-и-и-ился…
Простенькая мелодия включилась в его голове так же быстро, как цепляется к подошве выплюнутая на асфальт жвачка. Маркин открывал дверь уже мурлыча против воли: «Тучи, а таки тучи…».
На пороге он в недоумении застыл – от обувного ящика к полу тянулась дорожка из мерцающих живых огоньков.