– Бедный Йорик, – сокрушалась Вика, глядя на понурую голову Иосифа, и без напоминаний бегала для своего кумира за пивом и сигаретами.
Не унывал лишь Лёшка Грот. Он умудрялся регулярно приносить контракты на три-четыре выступления в месяц.
Однажды, каким-то невероятным образом ему посчастливилось зацепить ночной клуб, чей хозяин пожелал раскрутиться на имени Маркина.
– Нужен твой любимый креатив, – с наигранной печалью в голосе сообщил Алексей. – Приветствуются вампиры, Геенна огненная, Содом и Гоморра. Аленький цветочек просили не предлагать. У них – специфика.
– Какая ты умничка, – прыгнула на шею Лёсику Вика. – Обожаю ночные клубы. Зажигать! Зажигать! Зажигать! – радовалась она и целовала удачливого продюсера то в ухо, то в щеку.
Перспектива выставлять себя в виде вурдалака или, того хуже, – «педрилки», обрадовала Иосифа меньше, чем Викторию возможность тусоваться на полную катушку в самых крутых местах города. Вялая реакция друга на многообещающий контракт не понравилась Алексею.
– Викуля, ты глянь на его рожу. Смотрит, как будто я его в гарем продаю. Его не волнует, что скоро нас ирки трусами закидают. А он из себя всё Чацкого корчит.
Грот аккуратно отстранился от восторженной союзницы и вплотную приблизился к Маркину.
– Глобальная революция с сексуальным уклоном, дятел! Новые грани свободы! Каждый творит, как хочет, и, что хочет, то и творит.
– Мне не нужна такая свобода! – огрызнулся Иосиф. – Я во всём должен видеть духовность. Это ты готов продать меня за тридцать серебряников первому встречному.
Грот вопросительно посмотрел на Вику.
– Я не могу говорить с этим святым человеком. Ты хоть на него повлияй.
– Не ругайтесь, мальчики. Разберёмся. В этом деле самое важное – не сбиться на чечётку.
При слове «чечётка» Маркин нервно повёл плечами.
– Есть у меня один знакомый сценограф, – продолжила Вика, – Толик-сатанист. Торчит на всяких таких примочках. Но баб, засранец, не любит, и со мной про дела не станет говорить. Сходи к нему, Лёсик. Он надыбает тему в два счёта.
Иосиф подошёл к Вике и доверчиво прижался к её тёплому бюсту.
V
Толик оказался человеком душным, но при этом крепко знающим своё ремесло. Уже через месяц Грот прибежал от него с хорошими новостями.
– Ёся, нужные люди в сауну собрались. Там будет и Толик. Сказал, что может взять тебя с собой.
– Не люблю я эти сауны, – заартачился Иосиф.
– Причем тут «люблю – не люблю». Пообщаешься, обговоришь наши проблемы. Что там ещё? Ну, заодно и помоешься, – рассмеялся Лёшка. – Там будет хрен один из реалити-шоу. Его нужно зацепить. Он приятель Толика.
Иосиф тяжело вздохнул и с укоризной посмотрел на друга.
– Ну да. Этот тоже. Прости. А что делать? Сейчас они везде. Только ты пойми, Ёся, нам, хоть сдохни, нужно карабкаться вверх, светиться, где только можно. Иначе – гибель.
«Гибель» прозвучало в его исполнении утробно, с малороссийским акцентом, «кхыбель», оформившись в разговоре дополнительным аргументом.
Но на Иосифа это уже слабо влияло. Образ злодея, охочего до человеческой крови, на котором он решил остановить свой выбор, уже давал о себе знать в легко возбудимом творческом сознании. Поиск грима, жестов, костюма, походки, мимики – всё это попеременно начинало будоражить богатое воображение артиста.
К походу в сауну Маркин готов был уже с кем угодно обсуждать собственные идеи и парировать любые нападки в свой адрес. Он вполне допускал, что в жаркой атмосфере финской бани традиционное понимание вампиризма неминуемо натолкнётся на специфическое восприятие мира остальными любителями лёгкого пара.
В теории Иосифа надёжно защищала стройная и незыблемая система Станиславского, но, как на практике завершится встреча, он не мог знать и слегка паниковал.
Сауна располагалась в огромной гостинице, где традиционно селились лучшие артисты, певцы, космонавты, делегаты съездов – от партийных и до эндокринологов. На подходе к могучей казарме Иосиф с удивлением отметил, что своей популярности отель не растерял.
– Смотри, смотри – Жириновский, – послышался чей-то истошный крик, и большая толпа кинулась к стеклянному входу.
Маркин невольно оглянулся. Он понял о ком идёт речь. Эту фамилию на даче Стопудова называл Митрофан Брунет, и теперь, коль так случилось, захотелось посмотреть на политическую фигуру, чьей популярности могли позавидовать Тарапунька и Штепсель в эпоху развитого социализма.
– Еле прорвался. Очередь сюда, как в Мавзолей, – оправдывался Иосиф, когда с холода попал в духмяную атмосферу пригостиничной сауны.
Четыре завернутых в белые простыни мужчины сидели за столом, на котором сиял пузатый самовар, где были расставлены расписные заварочные чайники с чашками, коробки конфет, пачки печенья и бутылки с минеральной водой.
Со словами: «От нашего стола – вашему столу», Маркин достал из внутреннего кармана пальто бутылку водки и поставил рядом с минералкой. Мужики удивлённо посмотрели на «пузырь», а потом уставились и на новичка.
Сатанист привстал, первым протянул в сторону Иосифа руку и картаво огласил:
– Маркин.
Троица поочерёдно повторила жест, не утруждая себя изображением радости от знакомства. До того они громко спорили и продолжили крик сразу же, как только с формальностями было покончено.
– Да кому они нужны эти Мэри, Бобы, Коломбины? Показываете их, как зверушек в зоопарке. Амёбы под микроскопом, – горячился самый молодой из присутствовавших и, облизав пересохшие губы, потянулся за чайником.
– Да, только добавь: раскрученные, знаменитые амёбы. Их знают сегодня все, о них кругом говорят. Вот что важно! Если бы проект был лоховским, как ты говоришь, его бы не смотрела добрая половина страны.
Иосиф быстро обзавёлся простынёй и подсел к Толику.
– Чего опаздываешь? – прошипел сатанист. – Значит, слушай сюда: тот, что сейчас говорит, – это режиссёр. Если ему всё понравится, ты – в шоколаде. Эти двое – из газет. О современных тенденциях в культуре пишут. Пока можешь идти погреться. Мы уже по ходке сделали.
Иосиф предпочел дослушать спор. Режиссёр говорил спокойно, с заметным самодовольством, но по его жесткому взгляду, буравившему журналиста, было видно, что нападки на проект ему не нравятся.
– Вы все отстаёте от жизни. Приходит время реалити-шоу. С этим надо считаться. На него спрос, – утверждал режиссёр. – Мы будем везде, куда ни плюнь, хотите вы этого или нет. Сейчас запускаем на кассетах интим-бомбу: «Сто минут из Зазеркалья». Там всё самое клёвое собрали: от унитаза до койки.
– Подсматривать за людьми – грешно, а зарабатывать на этом – стыдно, – упрямился неподатливый журналист. – Тебе еще икнётся это шоу. А амёбы твои будут вспоминать съёмки в кошмарных снах.
– Пока смотрел на Жириновского, слышал в очереди, что победитель хату получит. Правда, что ли? – поинтересовался Иосиф, чтобы хоть бочком втиснуться в интеллектуальный разговор.
Компания переглянулась и засобиралась в парилку. По пути режиссёр мельком посмотрел на любопытного артиста и, ухмыляясь, проронил:
– Какой член у тебя смешной.
– Что? – от неожиданности переспросил Маркин, хотя всё отчетливо слышал.
– Шпокен зи гаген.
– Это чего такое? Переведи.
– Болт, говорю, у тебя прикольный.
Новое словечко, «прикольный», Иосиф слышал впервые, но по тону, с каким режиссёр его произнёс, понял, что ничего обидного за ним не скрывается. Сама же фраза, сказанная режиссёром, не то с иронией, не то с желанием больней задеть чужака, попала в цель. Она пришлась к месту, как, порой, кстати в бильярдной игре падает в лузу случайный шар после неуклюжего удара игрока. Ненароком брошенные слова возбудили в Маркине сумасшедший творческий процесс. В его голове будто сорвало клапан, который до того исправно регулировал полёт фантазии. Плохо совместимые друг с другом имена существительные: «болт» и «член» неукротимой силой воображения Иосифа превращались в символы, вступали во взаимодействие и даже одушевлялись. Получалась жуть, чепуха, но чепуха дерзкая, смелая, которая не отпускала, заставляла возвращаться к себе, бередила сознание артиста, искавшего новых сценических воплощений.
Весь остаток дня Иосиф не мог успокоиться, а ночью ворочался на кровати и без конца возвращался к событиям прошедшего дня:
«Как он там сказал: «Болт прикольный»? Вот ведь, черт, как сформулировал. Прикольный. Ну и что? Что тут такого особенного? Кому-то раньше, может, прикольным казалось «Купание красного коня». Прикольными были висящие в небе мужики и бабы Шагала. Да мало ли что ещё раньше казалось смешным, а то и уродливым. Но теперь-то это уже классика, черт побери!».
Маркину было ясно, что на его творческом пути появился желанный, но очень рискованный поворот, на котором можно было либо уйти в отрыв, либо окончательно свернуть себе шею. Избыточный адреналин подталкивал его к авантюре, находил оправдания безудержным фантазиям, соединяющим в голове то, что прежде казалось вздорным и абсолютно скандальным.
«Творец должен уметь переступать через условности. Для него нет табу, – подбадривал себя Иосиф. – Член смешной. Ха! Тем оно и лучше: уже всё готово, всё под рукой. Надо же, как просто! Просто, как всё гениальное. Нет, удивительные люди эти режиссёры, художники, видят жизнь по-своему, намного глубже, под своим углом…».
Однако под утро его мысли крутились уже у противоположного полюса. Мозговой клапан сделал попытку восстановить свою функцию, и в это самое время в дерзкие мысли Иосифа закрались сомнения. Он только на миг представил и сразу же надолго испугался, что вся эта новая «камасутра», о которой он сейчас думает, как о прорыве, как о смелом слове в искусстве, не возвеличит его, а, напротив, повернётся той стороной, что сделает артиста Маркина всеобщим посмешищем и вечным изгоем. Для этого ему нужно было вспомнить себя самого в недалёком прошлом, чтобы найти подтверждения возникшим опасениям. Раньше юный Иосиф за такие художества и сам бы мог кому угодно дать в морду.
Позже, под струями холодного душа, к нему снова возвратился боевой настрой.
«Нужны сторонники… единомышленники… помощники… Кто там ещё? Сподвижники… – с усилием растирал полотенцем раскрасневшееся тело и громко искал нужные синонимы Маркин, твёрдо решив кинуться в авантюрный проект.
Из ванной он сразу направился к телефону и набрал номер режиссёра. Едва услышав хрипловатый голос, Иосиф, забыв поздороваться, с нетерпеливыми нотками в голосе задал вопрос, уже около суток мучивший его:
– А что смешного ты в нем нашел?
– В ком? – глухо отозвались с другого конца.
– Ну, ты вчера в бане сказал, что у меня смешной член. Вот я и спрашиваю: что смешного ты в нем увидел?
В ответ в трубке зазвучали короткие гудки.
– Скотина, – выругался Иосиф и перезванивать не стал.
В пылу болезненной активности он попеременно повторял «скотина», «сволочь» и набирал номер телефона Грота.
Алексей долго не мог понять, чего хочет от него друг; но, когда до него дошёл смысл затеи, наотрез отказался её обсуждать.
– Бред! Это всё Вика тебя подбивает? Бросай ты эту сексуальную маньячку.
– Да нет же говорю! Вчера в бане навеяло.
– Ты с ума сошёл. Креатив креативом, но есть и пределы. Ты сам говорил о табу, о духовности… бла-бла-бла. А теперь хочешь размахивать «непоймичем» и называть это искусством?
Когда Маркина загоняли в угол, в нем начинали просыпаться силы, которые восставали против любых попыток ограничить в нём свободу творческого полёта. Ему нельзя было запретить мечтать. Те, кто пытались оспорить право артиста на живую фантазию, сталкивались с мощным и ожесточенным сопротивлением.
– Послушай, – медленно и зловеще, как Кашпировский в телесеансе по излечению детского энуреза, начал Иосиф. – Вчера у гостиницы стояла толпа. Она стоит там и сейчас, стоит круглые сутки и будет стоять до скончания века. Люди хотели одного: увидеть, как ходят в туалет, совокупляются живущие за стеклом им подобные. Я никогда бы не поверил, если бы всё это не увидел своими глазами. А знаешь, почему они там собрались?
– Дураки потому что, – отрезал Грот.
– Сам ты дурак. Люди хотели видеть, как это делают избранные, кто находится по другую сторону от них, с кем в обычной жизни они никогда не встретятся. Им кажется, что эти знания приближают их к небожителям, к высшей касте.
Столь красноречивым и убедительным Лёшка своего друга ещё не знал. Из его слов получалось, что один и тот же народ с одинаковой страстью может ломиться на премьеру в Большой театр, ночь стоять в очереди у музея, чтобы лишь мельком увидеть на картине улыбку «Джоконды», и давиться в толпе у мутной, залапанной руками витрины в желании подсмотреть поход на унитаз живущих за стеклом бездарей.
– Классно сочиняешь, – похвалил Лёха. – Только какое отношение это имеет к нам? К тебе.
– А как насчет глобальной революции с сексуальным уклоном? Твои слова. Раз, действительно, революция, как ты сам говоришь, то она затрагивает всех. Такой закон: никто от неё не спрячется. Кроме того, я чувствую, что этим можно зацепить публику. Нужно искать подходы, Лёсик, и спонсоров.
– Да кто под это даст бабки?
– В Лондоне есть один такой. Мне про него сэр Го говорил.
VI
Бывший лаборант университетской кафедры полезных грызунов Варфоломей Каинович Плёвый попал в финансовую элиту по воле случая. К тридцати двум годам он уже мог позволить себе пить шампанское за цену одного квадратного метра жилья, продающегося в центре столицы, и посылать подальше всех, кто не имел на кармане лишнего миллиарда. Вихрастая голова Варфоломея, в которой счастливо уживались практичный ум, сумасбродство и авантюризм, вмещала уйму экзотичных идей по переустройству мира, что находило понимание и немедленную поддержку мощных финансовых структур и не в меру доверчивых граждан.
Человеком он слыл прозорливым, удачливым. Завидные качества стали приписывать ему после баснословного выигрыша в казино, где на рулетке Варфоломей умудрился угадать выпавшие подряд два «зеро» и «семёрку». После небольшой заметки под заголовком «Пруха!», которую напечатала вечерняя городская газета, имя Плёвого стало чрезвычайно популярным.
В надежде взять у счастливчика интервью и выведать секреты фантастического везения к герою потянулись журналисты. Следом двинулись бандиты, представители лженаучных кругов, спецслужб и богемы. Завидную активность проявили предприниматели, обременённые глобальными прожектами, возбудились подстрекаемые сутенёрами фотомодели и верящие в существование чародеев граждане.
Знакомства с Варфоломеем искали многие. На пике его популярности в обществе начали стихийно создаваться группы фанатов, чтобы легче было пробиться сквозь окружение других почитателей. В быстро меняющихся событиях собственной биографии он не заметил, как стал членом семьи важного лица из мэрии, женившись на его единственной и ужасно некрасивой дочери. На свадьбе тесть пожелал молодым нарожать ему внуков, и, втихаря, пообещал оторвать зятю ноги, «если что».
Первое время Варфоломей полностью отдавался работе в подаренной одним из гостей свадьбы строительной компании. Хлопотный бизнес помогал свести к минимуму выполнение супружеских обязанностей и безболезненно покрывать расходы от непрекращающихся попыток повторения рекорда на рулетке.
Позже, чтобы вернуть к себе интерес, Плёвый опубликовал две книги мемуаров «Плёвое дело» и «Плёвое дело 2». Первый том с броской обложкой почти полгода мелькал в руках пассажиров метро. Вторая часть эпопеи была принята читателями прохладно и до подземки почти не добралась.
В хмурое для автора время рядом с ним появился бывший юрисконсульт закрытого военного НИИ Тофик Дундуридзе. Он был одним из немногих, кто расхваливал книжки и с жаром убеждал огорченного Варфоломея создать по мотивам воспоминаний телесериал под общим названием «Варфоломеевские ночи».
Потраченные деньги ни преумножить, ни отбить не удалось, но между бизнесменом и продюсером возникла взаимная привязанность, которая повела их вместе от одного проекта к другому. Варфоломей стал появляться в жюри им же спонсируемых конкурсов красоты, обладателей всевозможных талантов и необычных наклонностей. Имя его мелькало в светской хронике и указах президента страны о награждении официальными знаками внимания.
Бурная, размашистая, как подпись на стодолларовой купюре, деятельность приняла особенно бесшабашный вид после неудавшегося покушения на власть имущего тестя. Предательский выстрел уложил всесильного хозяйственника в реанимацию, где, если верить слухам, он остаётся в коме по сегодняшний день.
Сами собой отпали пошлые договорённости о соблюдении супружеской верности и страхи оказаться без ног. Варфоломей в числе первых рванул к лазурным берегам и заснеженным вершинам дальнего зарубежья, где ему было легко и удобно делать всё то, о чем тяжело мечталось на родной земле.
Странная особенность родины: мешать своим собственным холопам работать на её же благо, заставляла самых активных из них – под видом туристов или паломников – отправляться в разные концы света с надеждой встретить места, где жизнь может быть устроена и по-другому.
Варфоломей закрепился в Лондоне и, на всякий случай, завёл телохранителей. К хвалёной прозорливости Плёвого это уже не имело никакого отношения. Последние годы его строительная фирма продавала в разных городах страны квартиры, существовавшие, главным образом, на красивом сайте в интернете.
Идея принадлежала Тофику Дундуридзе. Он же заранее похлопотал о запасном жилье, предположив, что лучше всего, если оно будет вдалеке от мощного сервера и места основной прописки.
В английском загсе Тофик зарегистрировал новый брак и взял фамилию супруги. Так он стал Тэдом Го. Через какое-то короткое, по Гринвичу, время ему удалось за небольшой по российским меркам магарыч выхлопотать для себя титул сэра. Помог ему в этом чрезвычайно нуждавшийся в деньгах член Палаты лордов, который потом долго просил Тофика сохранить сделку в строжайшей тайне.
Глава четвёртая
ЗВЁЗДНЫЕ ЗВЁЗДЫ
I
В Лондон Маркин и Грот везли в багаже буханку черного хлеба, палку докторской колбасы и два комплекта мемуаров Варфоломея Плёвого, купленных за бесценок на книжном развале. Собранные гостинцы и книжки должны были напомнить беглому олигарху о вкусе и запахе родины, о том, что двухтомной пуповиной он накрепко связан с её просторами.
Поверх других вещей в их общем чемодане стеснялась дюжина фотографий, брошенных в спешке и составлявших то самое портфолио, без которого ни один спонсор не начнёт тратить деньги на раскрутку чужого протеже. На черно-белых снимках Иосиф был проявлен в образе диковинных зверей, определить которых по виду смог бы только ребёнок. Главной же своей приманкой Маркин считал сценарий пятиминутного новаторского клипа под рабочим названием «Писающий мальчик».
Грот до последнего противился сумасбродной идее, посетившей Иосифа в день, когда у гостиницы ему посчастливилось увидеть живьём Жириновского.
– Это я рискую, и рискую, между прочим, самым дорогим, что у меня есть, – возмущался артист, выслушивая целомудренные аргументы друга.
– Может, всё-таки погодил бы рисковать, – пыталась образумить «своего Маркина» импульсивная и, в отличие от Лёшки, склонная к авантюрам Виктория.
– Зря, зря летим. Бабки впустую палим, – кудахтал продюсер весь путь до Хитроу.
Строгие английские пограничники, виды города на Темзе-реке, непривычная, сбивающая с толку изнаночная транспортная суета чужой столицы, на время отвлекли скептические мысли Алексея о хвалёном альтруизме бывших соотечественников. О напрасных хлопотах он вновь стал думать, когда искателей спонсорской помощи надолго оставили одних в переговорной комнате лондонского офиса Варфоломея Плёвого. Сопровождавший их из аэропорта клерк показал место, куда допускалось скинуть багаж, и удалился, буркнув на прощание: «Wait»4.
– Не даст бабок, не даст… – беспрестанно нудил Грот, елозил на гладком кожаном диване и периодически прикладывался к виски, початая бутылка которого, то ли специально, то ли по ошибке, была оставлена хозяевами среди напитков на небольшом столике у окна.
Алексей приметил бар ещё с порога, и как только руки его освободились от поклажи, двинулся к нему, осмотрел этикетку с надписью «Jack Daniel’s», а затем выбрал себе стакан, проверив каждый на свету.
– Чистые. Будешь? – спросил он Иосифа, приподняв бутылку с пламенеющим в ней напитком.
– Поменьше хозяйничай. Не дома.
– Да ладно. Не обеднеют, – пропустил замечание мимо ушей Грот и устроился со стаканом в углу дивана.
Иосиф кинул на друга мимолётный взгляд, но заострять ситуацию не стал. Сам он несколько раз просил у секретарши кофе и пил его не спеша, едва касаясь губами края миниатюрной белой чашечки. Шикарная манера употребления напитка была взята им у маститых киношных коллег, воплощавших на экране роли симпатяг-суперагентов и мечтательных влюблённых. Разместившись в мягком кресле, Маркин с серьёзным видом листал второй том «Плёвого дела» и изредка посматривал в сторону друга, уже третий раз освежавшего содержимое широченного стакана.
– Кончай бухать, – наконец гаркнул он. – Не рассчитаешься потом.
– Да я чуть-чуть, чтобы мандраж снять, – оправдался Лёшка и снова запричитал:
– Напрасно мы приехали.
Варфоломей Плёвый ворвался в переговорную комнату с шумом, чем напомнил Иосифу сэра Го, который тоже появлялся всегда стремительно, ошеломляя внезапностью и обилием собственного присутствия.
В отличие от покойника, любившего строгий стиль в одежде, лондонский спонсор был одет в джинсы. Под изрядно помятым льняным пиджаком виднелась специально состаренная короткая майка в цветных подтёках. На шее добровольного изгнанника болтался лёгкий, завязанный удавкой, шарф.
«Клоун, блин, какой-то», – подумал Маркин и тоже, как и Лёсик, засомневался в выбранной для спонсорства кандидатуре.
Варфоломей без особого интереса перебрал фотографии, на которых Иосиф блистал в костюмах неправдоподобных зверей, и попросил принести себе чая.
– Ты не стесняйся, – обратился он к Алексею, наблюдая как тот с тоской поглядывает в сторону «Джека Дениэлса», – наливай. Виски у нас отменный. И не бойся, денег не возьмём, если на этот счет переживаешь.
Грот засмущался, но после небольшого внутреннего колебания всё же потянул руку к пузатой бутылке; и, чтобы не показаться профаном в области импортного алкоголя, как бы между прочим, заметил:
– Наш самогон немного напоминает.
– Напоминает, напоминает, – медленно и с каким-то задумчивым безразличием повторил Плёвый, а затем с азартом, да так, что заставил гостей вздрогнуть, воскликнул:
– А сценарий-то – ничего. Забавно, очень забавно. Решил, значит, мускулом поиграть? Как там у нас говорится: «Мимо тёщиного дома я без шутки не хожу…». А?
Варфоломей с улыбкой посмотрел на растерянного Маркина и разрешился акцентированным, точно отзвук скачущего по паркету теннисного шарика, смехом. Тело его, следуя за податливой спинкой кресла, круто запрокинулось, предоставив застывшим от удивления просителям редкую возможность полюбоваться белизной и идеальной ровностью зубов хозяина офиса.
– Вот, ёлки! Уморили. Действительно забавно. И что, такого ещё никто не показывал? Никто-никто? – вытирал с небритых щёк слёзы Варфоломей и всё повторял: «Вот, ёлки! Надо же».
– А как вам вообще пришло такое в голову? – сделавшись вдруг серьёзным, начал приставать с расспросами изгнанник. – Это же нужно было додуматься.
Он задавал друзьям вопрос за вопросом и выжимал из каждого ответа максимум. На исходе третьего часа встречи бизнесмен заговорил сам.
В речи Плёвого Иосиф находил для себя много странного, непонятного, но сквозь словесный туман мало-помалу проступали признаки того, что отталкивать протянутую руку артиста здесь пока не собираются.
Плёвого устраивало всё в предложенной концепции, но не нравилось, или, точнее сказать, смущало отсутствие интриги вокруг персоны самого Маркина.
– Изюминки нет, постно всё как-то: мама-папа, школа-ВУЗ. Где зацепки? Папа – алкоголик? Нет! Со школы выгоняли за сексуальную связь с директрисой? Тоже нет. О тебе нечего сказать, Иосиф. Ты – не жил.
– Но я был лучшим на курсе…
– А я нигде и никогда не был лучшим, но обо мне на нашей с вами родине по сей день легенды ходят, – поддел Маркина Варфоломей и с многозначительным видом накрыл ладонью ждавшие автографов мемуары. – До сих пор у вас про меня говорят по телевизору: всё успокоиться не могут. За помощью-то не я к тебе – лучшему на курсе – пришёл. Вот то-то и оно. Значит, сиди и слушай.
Варфоломей принялся сам перекраивать серую биографию Маркина. Первой досталось маме.
– Как её звать?
– Сесилия Францевна, – ответил за Иосифа Грот.
– Плохо, – досадливо покачал головой спонсор. – Пусть она для будущих интервью будет Раей или вот: Клавдией Спиридоновной. И говори, что ты её почти не помнишь. Мол, знаешь о ней лишь то, что была она, допустим, цирковой артисткой, родившей тебя от красавца жонглёра, уже имевшего семью и троих детей. А? Соблазнитель, типа, страдал от двойственного положения, но желание стать родоначальником династии жонглеров-эквилибристов не позволило ему уйти от жены и собственных чад. Вот в таком вот плане…
– Гениально! Сюда можно добавить, – вмешалась в разговор помощница Плёвого, Лизонька, – что он не мог нарушить слово, данное покойному отцу, мастеру вольтижировки, завещавшему сыну прославить фамилию.
– Правильно девочка говорит. Ты слушай её, она глупостей не посоветует, – одобрил бизнесмен. – Дьявол, дорогие мои, как и прежде, – в деталях.
Подробностей становилось всё больше, и были они, на вкус Иосифа, одна чудовищней другой. Маркину пришлось узнать, что, когда ему было четыре года, его мать разбилась, упав с трапеции из-под купола цирка. Маленького Ёсика больше некому было защитить. Сироту обижали старшие мальчишки, надсмехались взрослые. Всё своё детство он провёл с цирковыми зверями, единственными живыми существами, которые любили несчастного мальчугана и всегда радостно возбуждались при его появлении.
– За кого он меня принимает? – пробовал возмущаться Маркин, когда к вечеру друзья завернули в гостиничный бар. – Ладно, ты денег даёшь, но нельзя же людей так, через колено, ломать. Как я после этого матери в глаза посмотрю? Ведь, по ходу, я отказываюсь от неё, от самого родного, что у меня есть. Мерзость! Мерзость! Мерзость!
На последнем слове Иосиф с силой ударил кулаком по столу, заставив вздрогнуть немногочисленных посетителей заведения. Встрепенулся и строгий, анорексичный бармен. Вытянув свою тонкую шею, он вопросительно посмотрел в сторону русских, которые выпили уже по четыре пинты пива, но ещё ни разу не ходили в туалет.
– Кочумай. Маман сама от тебя откажется, когда ей скажут, что ты на сцене вытворяешь, – подлил масла в огонь Лёшка. – Что уж тут причитать? Взялся за грудь – говори что-нибудь.
– Даст Варфоломей денег, – продолжил он зловещим шепотом после небольшой паузы. – Вижу, что даст. Глаз у него загорелся. А кто нам платит, тот нас и танцует. Это, как в кабаке. Так что расслабься, сиротинушка. Теперь нужно идти до конца.
Грот тайком посмотрел на бармена, достал из внутреннего кармана пиджака бутылку «Столичной», купленную в duty-free ещё перед вылетом, и быстро плеснул её содержимое в оба бокала.
II
Яхта Варфоломея Плёвого покачивала кормой на волнах томной средиземноморской гавани. Лучшего места, чтобы «забабахать хэппенинг», как утверждала утонченная Лизонька, придумать было невозможно.
– Устроим так, что сам папаша Кейдж5 в гробу перевернётся.
Помощница Варфоломея имела диплом платной бурсы и знала много из того, что обыкновенному человеку не нужно было знать и даром. В её головке, кроме профильных сведений, причудливо умещались фамилии, родственные связи и даже точные размеры одежды многих иностранных знаменитостей, не смевших в своё время даже помыслить, что творимые ими при жизни шалости станут темой серьёзного изучения в элитных заведениях, созданных в далёкой стране на базе бывших «красных уголков» вчерашними институтскими лаборантами и лекторами общества «Знание».
На вопрос Маркина: «Кто такой Кейдж?», Лизонька коротко и с вызовом ответила: «Это круто!».
– Я уже всё придумала. Люди будут на ушах стоять, – торжественно сообщила креативная помощница перед подписанием контракта.
Однако Иосиф, тяжело переживавший факты из своей новой автобиографии, захандрил. Своим поведением он более походил на обиженного школьника, которому учитель не дал шанса ответить на выученный урок, чем на заинтересованного в чужих деньгах переговорщика. Маркин всё больше помалкивал. Когда же возникала потребность узнать его мнение по какому-то вопросу, он в задумчивости отворачивался к окну и на некоторое время прекращал с угрюмым видом ковырять зубочисткой под ногтями.
Отдуваться приходилось Гроту. Тот уже предвкушал финансовую благодать и торопливо, без раздумий, соглашался на любую блажь со стороны спонсоров.
– Чего ты куксишься? Ведь люди дело говорят, – убеждал друга Алексей. – Они же не отнимают у тебя идею? Нет! Наоборот, дают под неё бабки. Хотят гнуть свою линию? Флаг им в руки! Во всяком случае, я не вижу в их требованиях ничего такого… смертельного. Я понятно излагаю?
Иосиф и сам видел, что под напором Лизоньки и Плёвого его задумка обретала конкретные, хотя и неожиданные очертания, превращаясь с каждым шагом в нечто другое, отличное от того, что он замышлял. Агрессивная манера спонсоров вести дела порождала в бедном актёре страх, а предлагаемые ими творческие решения – ревнивое отторжение. Переваривал Маркин жестокую логику чужбины медленно и тяжело. Свалившиеся мучения помогала ему терпеть одна только надежда на скорый выход из неизвестности и гнусного небытия.
Дебют обещал получиться оглушительно громким и держался на нём, Иосифе Маркине, а точнее – на его незаурядном актёрском таланте. Придуманная Лизонькой история про Стеньку Разина и сорок красавиц, которых на вертолёте Варфоломея спасает «Писающий мальчик», приглянулась Иосифу. В ней была драматургия, замешанная на извечном противостоянии добра и зла.
– Как ты всё это думаешь организовать? – поинтересовался Плёвый у Лизоньки.
– Особых проблем не вижу. Для удобства, все приглашенные наблюдают действие с острова. Затем ваши личные гости катерами доставляются на яхту. В конце вечера – фейерверк. За развитием событий будут наблюдать от двух до трёх десятков журналистов.
– Толково придумано, – похвалил Плёвый. – Только такую ораву журналюг я на яхту не пущу. Заблюют, засранцы, мою красавицу, как в прошлый раз.
– На борту нам будет достаточно не более шести. Я подготовила списки на каждую группу.
Варфоломей взял папку и тут же передал её Гроту.