Сюжеты. Рассказы, эссе, роман

Он промолчал. Ему было все равно, и он был довольно пьян. Авенариус несколько раз уже предлагал уйти, но он все оттягивал, пока не заставил себя понять, что они засиделись. Пошли в прихожую одеваться. Юля и ее знакомый подали на прощание руку. Ее рука была такая же теплая, как в первый вечер.

– До свидания. До лучших времен, – сказала она.

– А когда наступят лучшие времена? – поинтересовался он.

– Не знаю, – она на секунду задумалась. – Не скоро.

1976

Опубликовано в ж-ле «Орел и Скорпион» №2 1997 г.

Преддипломная практика

Перед тем, как отправиться на преддипломную практику в Армавир, я ездил в Ригу.

На обратном пути с нами ехала немка Карри. Кроме нее в купе были ещё мой ровесник, рабочий с авиазавода, очень общительный парень и армянин лет двадцати семи. Естественно, Карри стала предметом нашего любопытства, ибо не каждый день приходится общаться с хорошенькими иностранками.

Выяснилось, что она студентка пединститута в каком-то немецком городе, проходит стажировку в Минске, сейчас у нее каникулы, и она едет к своей подруге в Орёл. У нее получалось «в Огёль», и мы не сразу сообразили, что это за город. Оказалось, она пьёт чай и кофе без сахара, любит пиво и не собирается замуж до двадцати пяти лет, по той причине, что у нее много друзей, и она любит танцевать.

Вернулся в Воронеж в воскресенье, а на следующий день, в понедельник уехал в поезде со своими десятью товарищами в Армавир, ещё находясь под впечатлением путешествия в Ригу. Дорогой мы пили закупленную перед отъездом водку и играли в карты.

По приезду на завод, нас направили в Дом колхозника. Мы долго ехали автобусом и вышли не на своей остановке, из-за чего пришлось изрядно пилить пешком с тяжелыми чемоданами. В Доме колхозника нас приветливо встретили и поселили всех в одной большой комнате.

Вечерело. Поужинали в столовой неподалёку и всем табором отправились осматривать достопримечательности центральной части Армавира: базар, магазины, кинотеатры, площадь Ленина с великолепным современным облицованным белым мрамором высотным зданием районной и городской власти. Поразило обилие парков и аллей, пересекающих город сплошными полосами вдоль улиц по всем направлениям. Армавир мне сразу понравился своим неизъяснимым своеобразием. Что-то в нём было трогательного, берущего за душу, поэтического, южного и восточного одновременно. Да и люди были какие-то особенные, открытые, спокойные, уверенные в себе.

По вечерам, возвращаясь в Дом колхозника после целого дня шатаний по заводу и по городу, мы допоздна слушали радио, играли в карты, курили, пили вино или пиво. Я и Вадик обычно не участвовали в этих мероприятиях и занимались своими делами. Вадик писал письма, листал журналы, а я изучал купленный том биографии Ленина, которая давала много поводов для размышлений. «Вот человек, – рассуждал я, – вроде бы с обычной биографией, какая у многих, так же, как многие, в двадцать один год получил высшее образование, а столько успел. Трудно было бы любому другому предвидеть то, что предвидел он, бороться за то, что казалось недосягаемо далеко и добиться цели». Некоторые поразительные факты биографии я зачитывал вслух. Ребята высказывали свои соображения…

Под Новый год почти все разъехались домой. В Армавире остались только мы с Валерой Н. Чтобы как-то развеять скуку, решили с ним поехать в Кисловодск. Утром встали пораньше. Долго ожидали на остановке автобуса, ёжась от холода. Наконец, добрались до автовокзала, билеты были куплены накануне, и оставалось еще около получаса до отправления. Хотели позавтракать, но буфет оказался закрыт…

За пару часов добрались до Минвод и пересели на электричку, которая доставила нас на кисловодский вокзал. Как давно я здесь не был! Целых шесть лет прошло с моего первого посещения этих мест. Тем приятнее было узнавать прежние черты и находить новые в облике этого любимого богом города.

Самое острое воспоминание первого посещения Кисловодска – киоск со старинными книгами. Там было собрание сочинений Конан-Дойла ещё тысяча девятьсот, кажется, седьмого года, которое стоило триста рублей; издававшиеся при жизни авторов стихи Бальмонта и Северянина (35 рублей), журналы, подшивки старых газет; были ещё прижизненные Достоевский и Пушкин – чудом не развалившиеся тома… и всё притягивало, как магнит, я подолгу простаивал перед стеклом, сожалея, что не было денег. Если бы были, я бы всё купил. Теперь мне было не до редких книг…

Всю дорогу нам сопутствовала пасмурная, холодная погода, а здесь светило солнце, морозец был самый маленький, и пахло весной. Казалось, и в жизни после череды неудач вот-вот наступят погожие дни.

Мы с приятелем, который оказался в городе-курорте впервые и не мог скрыть восхищения, поселились в гостинице «Кавказ». Вечером пошли погулять по городу, очень неплохо поужинали в столовой, попили противного теплого нарзана в нарзанной галерее, утешаясь тем, что он весьма полезен при нашем беспорядочном образе жизни, потом посетили магазины. Купили бутылку красного краснодарского шампанского, лимонад, колбасу, конфеты и отправились в свой номер. Часок выжидали за разговором, пока не захотелось есть, откупорили бутылку и уничтожили все закупленные запасы. Было тепло на душе, как уже давно не было. Так мы и заснули, слушая радио и болтая.

Расставшись утром с приятелем, который решил вернуться в Армавир, я еще не знал, куда поеду. Потом решил дойти до автовокзала. Хотя утром морозило, сейчас пригревало солнце, воздух был свеж и чист, как нарзан, и хотелось совершить что-нибудь эдакое. Стал изучать расписание. Хорошо бы уехать в Тбилиси. Но оказалось, что автобус туда ходит только летом. Отказываться от путешествия не хотелось, и я взял билет до Нальчика, вспомнив известную песенку в исполнении Комара:

 
Две полудевочки, один примерный мальчик,
Который ездил побираться в город Нальчик.
 

(Кто-то из моих приятелей полагал, что полудевочка – это девочка, которая не целована ниже колен).

Итак, я не устоял перед соблазном путешествия по Кавказу и не пожалел об этом. Дорога покрылась вскоре густым туманом. Хотя ничего не было видно вокруг, что-то пело внутри. Неподалёку сидела прекрасная девушка-горянка. Хотелось смеяться от неизъяснимого, безотчётного счастья.

Что я буду всегда помнить о Нальчике? Горы, которые видны почти отовсюду, незнакомую речь на улицах и по радио в гостинице и одного местного старика-кабардинца, который на тривиальный вопрос приятеля-русского, «как дела?», бодро ответил с акцентом:

– Спасибо большое, хорошо!

Чтобы было что рассказать о городе, необходимо непременно попробовать местного пива. Пиво в Нальчике оказалось неплохим. Около пивного киоска стояли и нестарые мужчины в национальных одеждах с кинжалом на поясе. С непривычки приходилось с опаской коситься на холодное оружие в антикварных, старинной работы ножнах.

Вечером в гостинице неожиданно навалились разом усталость и отчаяние рухнувших надежд. Одиночество рождало гордое ощущение всемогущества и чувство полной невозможности что-либо изменить.

Наутро я вышел из гостиницы и направился к гряде гор, тянущейся за городом с целью покорить какую-либо вершину. Я шёл полдня, шёл до ломоты в ногах и лишь приблизился к манящей гряде, но путь к ней преградило гигантское ущелье с совершенно отвесными стенами и шумящей далеко внизу рекой. Да и сил уже не оставалось для того, чтобы достигнуть вершины, и я побрёл назад, проделав тот же долгий путь к Нальчику.

Мне стало грустно путешествовать одному, и я отказался от запланированной было поездки в Орджоникидзе, где жила прекрасная гречанка Галя Симеониди со своей тётей. Возможно, они давно уже забыли одинокого беззаботного студента второго курса. Мы беседовали по вечерам в доме недалеко от вокзала в Гудаутах и ходили на вокзал пить газировку с зелёным сиропом, которую продавали допоздна…

Раньше жизнь сама цепко держала меня в своих когтях, теперь же она безжалостно отпустила меня, и приходилось самому за неё цепляться.

1977

Мое второе «я»

Мой завод построен с десяток лет назад финнами по самым современным технологиям. В совершенном одиночестве «поработав с документами» в своем огромном офисе, доставшемся в наследство от целой перспективной лаборатории, сокращенной за ненадобностью, каждое утро прихожу в огромный светлый цех с десятками молодых и не очень девушек и женщин, собирающих на конвейере электронные платы для телевизоров. Меня встречают производственными вопросами, которые «вскакивают» чаще, чем надо, того сорта, что сразу и не сообразишь, и как ни поступишь, горько пожалеешь. Однако, раздумывать некогда, принимай, конструктор, решение, иначе вычтем из зарплаты за простой конвейера. Пожалуйста, огрызаюсь я, только навряд ли этой жалкой суммы хватит. И приходится быстро «въехав» в ситуацию, выбирать из нескольких зол меньшее.

Когда-то я разрабатывал электродвигатели для видеомагнитофонов, потом пришлось осваивать вентиляторы, теперь вот, чтобы не оказаться на улице, телевизоры… Как ни странно, ежедневная беспокойная заводская круговерть доставляет мне удовольствие.

– Предатель! – иногда бросает мне в лицо малознакомый человек, имеющий нескромность заявлять, будто родился на родине Имануила Канта через одиннадцать лет после последнего завоевания ее у немцев и, будто бы, не успев вволю надышаться влажным и соленым воздухом Балтийского моря, в возрасте одного года попал на родину своей матери – к бабке в отдаленную степную глубинку в бывшие северо-западные владения Золотой орды с дошедшими до наших дней еще более древними курганами скифов вдоль поросших крапивой, камышом и ивами берегов тихой, извилистой речки Елань.

В четыре года его ожидал новый переезд, на Дон при впадении реки Осередь, в город Павловск, облюбованный когда-то Петром для постройки русского флота, переживший при царе-реформаторе невероятный взлет, за который потом расплачивался двумя столетиями забвения, упадка и бедствий. Замечательный, живописный, патриархальный городишко был словно специально создан для счастья, не успевшего ничем омрачиться вплоть до еще одного перемещения – теперь в областной город, где мой оппонент, десяти лет отроду, поселился в Ямской слободе, воздух которой, по-видимому, не меньше, чем воздух Парижа, благотворен для расцвета литературных амбиций.

По окончании школы, расположенной рядом с Курским вокзалом, в выпускном сочинении на тему «Кем я хочу стать» человек сей на четырех проштампованных листах, с привлечением цитат из классиков обосновал свой жизненный выбор, который, увы, не пал ни на одну из традиционных общепризнанных профессий рабочего, инженера, врача, педагога, или военного. Автор сочинения написал, что хотел бы стать поэтом, чем вызвал панику у экзаменационной комиссии.

– Будь человеком, перепиши на что-нибудь более реальное, а кем станешь на самом деле – не важно, – дружно уговаривали учителя молодого человека. – Это же в районо пойдет!

– Нет. Я написал, в полном соответствии с темой, кем хотел бы стать, а не о том, что может выйти на самом деле, – не согласился непреклонный молодой человек, стоявший на пороге жизни.

Теперь самое время открыть секрет. У этого человека тот же паспорт, что и у меня, из чего, к сожалению, не следует, что он и я – это одна и та же личность. Скорее всего, из-за моего обывательского благоразумия человек, олицетворяющий мое второе «я», так ничего и не достиг в поэзии, если не считать нескольких удачных строчек, и однажды окончательно скатился на прозу.

Печататься он начал в тридцать девять ради небольшого дополнительного заработка (гонорара за рассказ хватало на два ведра картошки), так как началась экономическая реформа, и промышленное производство, в котором я добывал хлеб насущный, стало разваливаться на глазах.

Он утверждает в своё оправдание, что хотел просто, без архитектурно-стилистических излишеств, описать не очень-то веселые и приятные реалии. В те времена мало кто пытался высказать правду-матку в художественной форме. Многие до сих пор не подозревают, что творилось за высокими заводскими заборами, в квартирах, умах и душах жертв шоковой терапии. Сознание безнадежности, недостаток живописной техники или пустой желудок не позволили ему облечь происходящее в яркую, сверкающую словесную оболочку (как блистательно делает Проханов, играя на шокирующем контрасте «свинцовой мерзости» описываемых явлений и сочной яркости изобразительных средств).

Можно как угодно относиться к этим несовершенным опусам периода первоначального накопления капитала, но до сих пор остается загадкой, почему сразу после опубликования в «Береге» рассказа «Чужая родина» (1998 г.) был снят со своего поста премьер-министр, а через неделю после фантастического памфлета «Хозяин вселенной» (1999 г.) лишился портфеля секретарь совбеза…

2002 г.

В день рождения Пушкина

В день рождения Пушкина с утра лил дождь. Зонт не спасал от порывов ветра. Пока добрался до завода, коричневые брюки вымокли до колен. Устало сел за стол и произнес:

– Жизнь прожита бездарно.

– На это были объективные причины? – спросил Андрей Николаевич.

– Скорее, субъективные, – подумав, признал Максим.

«Интересно, все, что происходило последние годы, долго, десятилетиями вызревало в чьих-то мозгах, возможно в зарубежных центрах, или это импровизация?» – подумал он.

Завод, на котором работал Максим, был построен в разгар перестройки, но и сейчас, спустя двадцать с лишним лет, выглядел вполне современно. Каждое утро он приходил в огромный офис, который достался в наследство от лаборатории, занимавшейся перспективными разработками и сокращенной за ненадобностью в самом начале реформ.

Кроме него в комнате сидели еще механик Андрей Николаевич и молодой конструктор Антон. Испытательные стенды, которые они втроем разрабатывали, изготавливали и обслуживали, рабочие, гнавшие план, частенько выводили из строя, и Максиму то и дело приходилось бегать в цех с тестером и отверткой…

Ровно год назад за два часа до конца рабочего дня открылось собрание акционеров, посвященное смене собственника. В отличие от большинства коллег, продавших все свои акции в те времена, когда по полгода задерживали зарплату, Максим оставил на всякий случай сотню штук, и теперь мог из любопытства поучаствовать в голосовании, хотя конечно, его голос ничего не решал. Акционеры заполнили половину актового зала. Здесь были и бывшие работники завода, вышедшие давно на пенсию или устроившиеся в другие места. Их голоса, даже сложенные вместе, тоже ничего не решали, но все были охвачены каким-то безотчетным оживлением от сознания новизны мероприятия, ожидания перемен и, в глубине души, надежды на выплату дивидендов.

Наконец, собрание началось. В президиум избрали по два представителя от самых крупных держателей акций – нынешнего московского предприятия «Зенит», сумевшего наладить выпуск продукции, и нового – «Сапфир», скупившего акции у мелких держателей и претендовавшего на полный контроль.

Первым попросился к трибуне худощавый и интеллигентный представитель «Зенита». На нем не было лица. Волнуясь и запинаясь, он зачитал набросанное от руки на двух сторонах листа заявление о том, что они пришли на завод, когда тот лежал на боку, сохранили оборудование и кадры и несколько лет боролись за увеличение выпуска отечественной электроники, когда о ней даже слышать не хотели в министерских коридорах власти. А новый хозяин пытается прийти на все готовое и снимать сливки. Поскольку не были соблюдены формальности по срокам опубликования даты внеочередного собрания акционеров, все его решения будут обжалованы в арбитражном суде. Тут же в первом ряду встал лысый господин из руководства «Сапфира» и ровным спокойным голосом разъяснил, что все это пустяки, на которые не стоит обращать внимания, собрание следует проводить.

Затем выступил президент акционерного общества. Он объявил, что появился новый крупный держатель акций в лице московского «Сапфира», который уже заплатил вчера два миллиона долга в областной бюджет и полтора в федеральный и обещает развернуть производство. «Кто платит, тот и заказывает музыку», – напомнил он известную пословицу и предложил проголосовать бюллетенями за новый состав Совета директоров. В зале забеспокоились, что не осведомлены о новых участниках игры, и попросили рассказать о них подробнее.

В президиуме поднялся высокий, энергичный, худощавый человек лет тридцати с беспокойным сияющим взглядом черных глаз, обещающим золотые горы, и подтвердил это обещание короткой энергичной речью о том, как они пришли на уже закрывшийся столичный завод «Сапфир», отремонтировали производственные помещения, закупили современное оборудование, собрали лучших специалистов со всего бывшего СССР, наладили рентабельное серийное производство, и то же самое сделают здесь. Человек этот внушал невольное уважение. Во время перерыва на подсчет голосов его обступили работники завода и стали расспрашивать о том, что их ждет в ближайшем будущем.

– Вы будете получать зарплату, которая вам и не снилась, – пообещал новый хозяин, в победе которого уже никто не сомневался. – Если у вас есть дачи или огороды, забудьте о них. Все, что необходимо, заработаете на заводе.

Дивиденды снова было решено не выплачивать.

«Интересно, сколько я теперь буду получать?» – в радостном возбуждении гадал Максим после собрания, направляясь на автобусную остановку…

Конь на даче

Ездил на дачу закрывать сезон. В калитку, загороженную на уровне колен проволокой, а на уровне груди поперечной жердью, каким-то образом пролез председательский конь Малыш, который все время пасся на улице, свободно разгуливая по дачному кооперативу. Потоптался по огороду, пошел щипать траву под боярышником. Прошел к алюминиевому умывальнику. Сунул в него морду попить воды, умывальник упал, конь нагнулся лизнуть воды – умывальник пуст, вода впиталась. Не солоно хлебавши побрел дальше.

– Иди, иди домой, – замахнулся я на него.

Он недоуменно, непонимающе посмотрел на меня и вернулся щипать траву под боярышник.

Я плюнул и ушел в дом. Когда вернулся, его уже не было.

08.08.2002

Задонск

В Задонск ездили на комфортабельном автобусе экскурсионного бюро, арендованном профсоюзным комитетом. Водитель – Валера – кареглазый длинноволосый хиппи за сорок в джинсах, общительный, с независимыми манерами. Сто километров туда и столько же обратно. Задонск на голых, еще не покрывшихся зеленью склонах великой реки, выглядит приходящим в упадок провинциальным захолустьем, где историческое время остановилось пару веков назад. Даже новые русские нигде не вознесли, как в иных городах, своих вычурных построек над вросшими в древность кирпичными пятистенками.

Не редкость огороды целиком затянутые пленкой – огуречно-редисочный бизнес. В селах при подъезде к Задонску у самой дороги – самодельные полки, уставленные маринованными грибами по шестьдесят рублей за банку 0,75 л. Только, судя по всему, и этот бизнес не приносит большой прибыли.

Потрясающие красивые соборы в мужском (более шестидесяти метров высотой) и женском монастырях. Около лесной речки Тешевка за городом в стародавние времена святой Тихон Задонский собственноручно вырыл родник, вода которого имеет целительной силу. На этом месте теперь сделали источник и купальню. Приезжают туристы и паломники, побывав в женском монастыре, спускаются в лес, занимают очередь за водой – с полиэтиленовыми бутылками и флягами – или в купальню из красного кирпича.

В купальне работает пока одно отделение. Мужики и женщины заходят небольшими группами по очереди. Раздеваются, стоя на дощатом настиле, затем, выстроившись в очередь заходят по одному по бетонным ступенькам в купель по грудь и окунаются с головой. Погрузиться в воду надо трижды, можно за один заход, чтобы очистить все грехи. Температура воды плюс четыре градуса круглый год. Дух перехватывает уже после первого раза.

Перед купальней церковная лавка с фотографиями церквей, духовной литературой, свечами, ладаном, освященным маслом, иконами святых – в их числе иконки от колдунов, от воров, для отправляющихся в путешествие, для укрепления семьи, для успеха в торговле.

Одна женщина сказала:

– Дайте мне икону Николая Угодника. Она мне во сне приснилась.

– Вот как? Вам какую? – удивленная монашка показала ей две иконы по пятьдесят рублей, где чудотворец изображен в разных одеждах.

– Мне вот эту, – выбрала женщина. – Мне эта приснилась.

Подошел мужик лет под пятьдесят с женой и взрослой дочерью.

– У вас есть литература исторического содержания? Я бы хотел почитать о святой Екатерине. Я о ней в Египте слышал, когда был в отпуске.

Женщина отыскала ему тонкую книжку с акафистом святой. И маленькую иконку с ее изображением за восемь рублей.

– А вы знаете, такая икона за границей продавалась за 50 долларов. Это 1500 рублей на наши деньги!

– А вы на Синае не были? – поинтересовалась монашка, но мужик не расслышал ее вопроса. Она повторила.

– Нет, не был, – ответил тот…

2004