Толкования на русские народные сказки. Заветы древней мудрости

Избранные сказочные притчи с толкованиями

Царь-медведь*

Жил царь с царицею, детей у них не было. Раз поехал царь на охоту в далекие земли – красного зверя да перелетных птиц стрелять. Сделалось жарко, захотелось ему водицы испить, увидал колодец, подошел, нагнулся и только хотел испить – царь-медведь и ухватил его за бороду.

– Пусти, – просится царь.

– Дай мне то, чего в доме не знаешь; тогда и пущу.

Царь согласился, высвободил бороду и поехал домой. Входит во дворец, а жена родила ему двойню: Ивана-царевича и Марью-царевну. Вот чего не знал он в доме. Всплеснул царь руками и горько заплакал.

– Чего ты так убиваешься? – спрашивает царица.

– Как мне не плакать? Я отдал своих родных деток царю-медведю.

Думали они, думали, как быть? Да и придумали: выкопали преглубокую яму, убрали ее, разукрасили, словно палаты, навезли туда всяких запасов, чтоб было что пить и есть. Посадили в ту яму своих детей, а поверх сделали потолок, закидали землею и заровняли. В скором времени царь с царицею померли, а детки их растут да растут. Пришел, наконец, за ними царь-медведь, смотрит туда-сюда: нет никого! <…> Медведь разрыл землю лапами, разломал потолок и говорит:

– А, Иван-царевич, а, Марья-царевна, вы вот где! Вздумали от меня прятаться! Отец-то ваш с матерью меня обманули, так я вас за это съем.

– Ах, царь-медведь, не ешь нас.

– Ну, так и быть! Садитесь на меня; я вас к себе в услугу возьму.

Они сели, и царь-медведь принес их под крутые да высокие горы, что под самое небо уходят. Всюду там пусто, никто не живет.

– Мы есть-пить хотим, – говорят Иван-царевич и Марья-царевна.

– Я побегу, добуду вам и пить и есть, – отвечает медведь, – а вы тут побудьте да отдохните.

Побежал медведь за едой, а царевич с царевною стоят и слезно плачут. Откуда ни возьмись прилетел ясный сокол, замахал крыльями и вымолвил таково слово:

– Ах, Иван-царевич и Марья-царевна, как вы здесь очутились?

Они рассказали.

– Зачем же взял вас медведь?

– На всякие послуги.

– Хотите, я вас унесу? Садитесь ко мне на крылышки.

Они сели; ясный сокол поднялся выше дерева стоячего, ниже облака ходячего и полетел было в далекие страны. На ту пору царь-медведь прибежал, усмотрел сокола в поднебесье, ударился головой в сыру землю и обжег его пламенем. Опалились у сокола крылья, опустил он царевича и царевну наземь.

– А, – говорит медведь, – вы хотели от меня уйти; съем же вас за то с косточками!

– Не ешь, царь-медведь, мы будем тебе верно служить.

Медведь простил их и опять повез в свое царство. А горы всё выше да круче.

Прошло ни много, ни мало времени.

– Ах, – говорит Иван-царевич, – я есть хочу.

– И я! – говорит Марья-царевна.

Царь-медведь побежал за едой, а им строго наказал никуда не сходить с места. Сидят они на травке, на муравке да слезы ронят. Откуда ни возьмись орел, спустился из-за облак и спрашивает:

– Ах, Иван-царевич и Марья-царевна, как вы здесь очутились?

Они рассказали.

– Хотите, я вас унесу?

– Куда тебе! Ясный сокол брался унести, да не смог и ты не сможешь!

– Сокол – птица малая. Я взлечу повыше его. Садитесь на мои крылья.

Царевич с царевною сели. Орел взвился выше сокола. Медведь прибежал, усмотрел орла в поднебесье, ударился головой о сыру землю и опалил ему крылья. Спустил орел Ивана-царевича и Марью-царевну наземь.

– А, вы опять вздумали уходить! – зарычал медведь. – Вот теперь я вас съем!

– Не ешь, царь-медведь! Нас орел взманил! Будем служить тебе верой и правдою.

Царь-медведь простил их в последний раз и повез в свое царство <…>.

Прошло ни много, ни мало времени.

– Ах, – говорит Иван-царевич, – я есть хочу.

– И я! – говорит Марья-царевна.

Царь-медведь оставил их, а сам за едой побежал. Сидят они на травке, на муравке да плачут. Откуда ни возьмись бычок прибежал, замотал головой и спрашивает:

– Иван-царевич, Марья-царевна! Вы как здесь очутились?

Они рассказали.

– Хотите, я вас унесу?

– Куда тебе! Нас уносили птица-сокол да птица-орел, и то не смогли; ты и подавно не сможешь! – а сами так слезами и разливаются, едва слово молвят.

– Птицы не унесли, а я унесу! Садитесь ко мне на спину.

Они сели, бычок побежал не больно прытко. Медведь бросился за ними в погоню. Только было подскочил да хотел сцапать, а бычок взбрыкнул и залепил ему грязью оба глаза. Побежал медведь на сине море глаза промывать, а бычок все вперед да вперед! Царь-медведь умылся да опять в погоню. Во второй и в третий раз залепил бычок медведю глаза, а потом дает Ивану-царевичу гребешок да утиральник и говорит:

– Коли станет нагонять царь-медведь, в первый раз брось гребешок, а в другой – махни утиральником.

Оглянулся Иван-царевич, а царь-медведь уже гонится: вот-вот схватит! Взял он гребешок и бросил позадь себя – вдруг вырос густой лес, ни птице не пролететь, ни зверю не пролезть, ни пешему не пройти, ни конному не проехать. Уж медведь грыз-грыз, насилу прогрыз дорожку, пробрался и бросился догонять. Иван-царевич оглянулся и махнул позадь себя утиральником – вдруг сделалось огненное озеро, широкое-широкое! Волна из края в край бьет. Царь-медведь постоял-постоял на берегу и поворотил домой; а бычок с Иваном-царевичем да с Марьей-царевной прибежал на полянку.

На той на полянке стоит большой славный дом.

– Вот вам дом! – сказал бычок. – Живите – не тужите. А на дворе приготовьте сейчас костер, зарежьте меня да на том костре и сожгите.

– Ах! – говорят царские дети. – Зачем тебя резать? Живи с нами, мы за тобой будем ухаживать, станем тебя кормить свежею травою, поить ключевой водою.

– Нет, сожгите меня, а пепел посейте на трех грядках: на одной грядке выскочит конь, на другой собачка, а на третьей вырастет яблонька. На том коне, Иван-царевич, тебе ездить, а с тою собачкой на охоту ходить.

Так все и сделалось.

* * *

Вот как-то вздумал Иван-царевич поехать на охоту; попрощался с сестрицею, сел на коня и поехал в лес. Убил гуся, убил утку да поймал живого волчонка и привез домой. Видит царевич, что охота идет ему в руку, и опять поехал, настрелял всякой птицы и поймал живого медвежонка. В третий раз собрался Иван-царевич на охоту, а собачку позабыл с собой взять. Тем временем Марья-царевна пошла белье мыть. Идет она, а на другой стороне огненного озера прилетел к берегу шестиглавый змей, перекинулся красавцем, увидал царевну и так сладко говорит:

– Здравствуй, красная девица!

– Здравствуй, добрый молодец!

– Слышал я от старых людей, что в прежнее время этого озера не бывало. Если б через него да был высокий мост перекинут, я бы перешел и женился на тебе.

– Постой! Мост сейчас будет, – отвечала Марья-царевна и бросила утиральник.

Тут же он дугою раскинулся и повис через озеро мостом. Змей перешел, перекинулся в прежний вид, собачку Ивана-царевича запер на замок, ключ в озеро забросил, а потом схватил царевну и унес.

Приезжает Иван-царевич с охоты – сестры нет, собачка род замком воет. Увидал мост через озеро и догадался: «Верно, змей унес мою сестрицу!» Пошел разыскивать. Шел, шел, видит, в чистом поле стоит хатка на курьих лапках, на собачьих пятках.

– Хатка, хатка! Повернись к лесу задом, ко мне передом!

Хатка повернулась. Иван-царевич вошел, а в хатке лежит баба-яга костяная нога из угла в угол, нос в потолок врос.

– Фу-фу! – говорит она. – Доселева русского духа не слыхать было, а нынче русский дух в очи является, в нос бросается! Почто пришел, Иван-царевич?

– Да если б ты моему горю пособила!

– А какое твое горе?

Царевич рассказал ей.

– Ну, ступай же домой; у тебя на дворе есть яблонька, сломи с нее три зеленых прутика, сплети вместе и там, где собачка заперта, ударь ими по замку: замок тотчас разлетится на мелкие части. Тогда смело на змея иди, не устоит супротив тебя.

Иван-царевич воротился домой, освободил собачку – выбежала она злая-злая! Взял еще с собой волчонка да медвежонка и отправился на змея. Звери бросились на него и разорвали в клочки. А Иван-царевич вернулся домой с Марьей-царевной. Стали они жить-поживать, добра наживать. (Аф., 201).

Эта сказочная притча хранит народную память о древнейшем испытании вер. Оно произошло за десятки веков до прений о вере, которые в 987 году, по свидетельству «Повести временных лет», предшествовали крещению Руси. «Царь-медведь» – духовный вождь (жрец) людей первобытной «медвежьей веры». «Царь» из притчи – представитель нового поколения. Он отправляется «на охоту» (на поиски иной веры, поскольку прежняя ему больше не по душе). В жажде истины он хочет «испить» из старого «колодца» (кладезя знаний), но царь-медведь (жрец) «хватает его за бороду» (пугает карами) и требует отдать в услужение «то, чего сам не знает» (будущее своих детей). Дома (вернувшись в себя), царь понимает свою малодушную ошибку и вместе с женой-царицей пытается её исправить. Они желают, чтобы дети выросли и сами сделали выбор, следовать старой вере или нет. Для этого их сажают в «разукрашенную словно палаты <…> преглубокую яму», но с «потолком» (ограждают от мира до времени), оставляют им «много запасов» (родительской любви) и «закидывает землёй» (скрывают словно медвежат в жилище, подобном берлоге, продолжая следовать верованиям в воскресительную силу медведя).

После смерти родителей (с окончанием их духовного влияния), медведь-жрец откапывает детей и говорит, что их отец его «обманул» (сразу не приобщил их к медвежьей вере). Запугав их «съедением» (посмертной гибелью в чреве земли), уносит «к себе в услуги». В его обители медведя «горы под самое небо уходят» (совершается множество обрядов и молитв), при этом в ней «пусто, никто не живёт» (нет последователей его веры). Дети, как в своё время их отец, просят медведя-жреца дать им «пить-есть» (взыскуют истины), и медведь уходит, чтобы найти пищу (слова убеждения) для своих духовных воспитанников. Тогда они начинают «слёзно плакать» (молиться) в страхе перед новыми угрозами.

В ответ к ним прилетает «ясный сокол» (проповедник свето-солнечной веры), пытается спасти их и поднимает «на своих крылышках» в поднебесье. Медведь-жрец замечает бегство, «ударяется головой о сыру землю» (превращается в яростного зверя) и «огнем» (первобытных заклятий от смерти) «опаляет соколу крылья» (побеждает в споре о спасительности прежней и новой веры). Сокол уступает и опускает детей «наземь» (оставляет в плену медведя-жреца). Он вновь грозится «съесть» детей, и те в страхе обещают ему «верно служить». Затем повелитель их душ вновь показывает своё могущество и «опаляет крылья» более сильному «орлу» (новому проповеднику), «спустившемуся из-за облак». Видя, что древняя подземная мощь медведя побеждает всех небесных посланников, дети оправдываются («орел нас взманил») и обещают служить ему «верой-правдой».

Избавляет их «бычок» – олицетворение крестьянской веры в помощь поднебесной Мать-сырой-земли. Бычок уносит их на себе, и когда медведь настигает беглецов, дважды простецки «залепляет» медвежьи глаза грязью (побеждает в споре земными, бесхитростными доводами). Тот убегает «на сине море глаза промывать» (пытается отыскать смысл, потерянный в споре) и опять нагоняет беглецов. Тогда бычок вручает царевичу «гребешок» и платок-«утиральник» (что означает соху и вспаханную ниву). Тот бросает их «позадь себя» (становится земледельцем), и перед медведем вместо древесной чащи встаёт «густой лес» (колосящиеся хлеба), а затем разливается «огненное озеро – волна из края в край бьет» (поле зрелой, золотой ржи, переливается под ветром).

Медведю-жрецу, властелину лесного царства, за его пределы хода нет. На «поляне» (опушке леса) бычок показывает царским детям «большой славный дом». Здесь начинается иная жизнь. Переход к ней знаменует обряд почетных похорон «бычка» в священном костре (огненном храме небесного света).^[46] Спаситель детей заповедует: «сожгите меня, а пепел посейте на трех грядках: на одной грядке выскочит конь, на другой собачка, а на третьей вырастет яблонька». Дети не хотят расстаться с бычком (отказаться от скотоводческих обычаев), но он предрекает им наступление новой жизни селян: возделывание земли «на грядки» с помощью коня, охоту с собакой и садоводство.

Последняя часть, несомненно, добавлена позже, когда смысл древней притчи был забыт. В сказке о поиске Иваном-царевичем сестры, обольщённой и украденной змеем, всплывают сказочные образы, не связанные с предшествующим повествованием: шестиглавый змей, избушка на курьих лапках, Баба-яга костяная нога. Рассказ о медвежонке, волчонке и собачке, которые помогают Ивану-царевичу победить змея и освободить сестру (в других текстах – невесту), явно противоречит смыслу притчи о противостоянии свето-солнечной веры крестьян-земледельцев с первобытными «медвежьими» верованиями в подземные воскрешающие силы.

Баба-яга

Жили-были муж с женой и прижили дочку, а жена-то и помри. Мужик женился на другой, и от нее прижил другую дочь. Вот жена и невзлюбила падчерицу, нет житья сироте. Думал, думал наш мужик и повез свою дочь в лес. Едет лесом – глядит: стоит избушка на курьих ножках. Вот и говорит мужик:

– Избушка, избушка! Стань к лесу задом, а ко мне передом.

Избушка и поворотилась.

Идет мужик в избушку, а в ней баба-яга: впереди голова, в одном углу нога, в другом – другая.

– Русским духом пахнет! – говорит Яга.

Мужик кланяется:

– Баба-яга костяная нога! Я тебе дочку привез в услуженье.

– Ну, хорошо! Служи, служи мне, – говорит Яга девушке, – я тебя за это награжу.

Отец простился и поехал домой. А баба-яга задала девушке пряжи с короб, печку истопить, всего припасти, а сама ушла. Вот девушка хлопочет у печи, а сама горько плачет. Выбежали мышки и говорят ей:

– Девица, девица, что ты плачешь? Дай кашки, мы тебе добренько скажем.

Она дала им кашки.

– А вот, – говорят, – ты на всякое веретёнце по ниточке напряди.

Пришла баба-яга:

– Ну что, – говорит, – все ли ты припасла?

А у девушки все готово.

– Ну, теперь поди – вымой меня в бане.

Похвалила яга девушку и надавала ей разной сряды. Опять яга ушла и еще труднее задала задачу. Девушка опять плачет. Выбегают мышки:

– Что ты, – говорят, – девица красная, плачешь? Дай кашки; мы тебе добренько скажем.

Она дала им кашки, а они опять научили ее, что и как сделать. Баба-яга опять, пришедши, ее похвалила и еще больше дала сряды <…>. А мачеха посылает мужа проведать, жива ли его дочь?

Поехал мужик; приезжает и видит, что дочь богатая-пребогатая стала. Яги не было дома, он и взял ее с собой. Подъезжают они к своей деревне, а дома собачка так и рвется:

– Хам, хам, хам! Барыню везут, барыню везут!

Мачеха выбежала да скалкой собачку.

– Врешь, – говорит, – скажи: в коробе косточки гремят!

А собачка все свое. Приехали. Мачеха так и гонит мужа – и ее дочь туда же отвезти. Отвез мужик.

Вот баба-яга задала ей работы, а сама ушла. Девка так и рвется с досады и плачет. Выбегают мыши.

– Девица, девица! О чем ты, – говорят, – плачешь?

А она не дала им выговорить, то тоё скалкой, то другую; с ними и провозилась, а дела-то не приделала. Яга пришла, рассердилась. В другой раз опять то же; яга изломала ее, да косточки в короб и склала. Вот мать посылает мужа за дочерью. Приехал отец и повез одни косточки. Подъезжает к деревне, а собачка опять лает на крылечке:

– Хам, хам, хам! В коробе косточки везут!

Мачеха бежит со скалкой:

– Врешь, – говорит, – скажи: барыню везут!

А собачка все свое:

– Хам, хам, хам! В коробе косточки гремят!

Приехал муж, тут-то жена взвыла! (Аф., 102).

Баба-яга является в сказке бесстрастной вершительницей судьбы, испытывая силу и слабость человека. Смысл повествования прост: на жизненном пути доброта помогает обрести помощников и преодолеть все испытания, а злоба и жадность губят. Поздние записи сказок о Бабе-яге потеряли глубокий притчевый смысл. Образ отвратительной и свирепой ведьмы, колдуньи вытеснил память о мудрой колодейнице, следящей за солнечным коло (древнерусским календарём). Однако в северорусской сказке «Царь девица» она носит имя «старуха», «стара-матера женщина» (старица), хранит память о древнейших поверьях и обрядах, её жилище высится не на «курьих ножках», а «на турьей ножке, на веретенной пятке» и поворачивается сама собой, посолонь – вслед за солнцем, луной и звёздным небосводом. В этом святилище неба его служительница прядёт людские жизни: «шелков кудель точит и через грядку (брусок) просни (нити) мечет», «глазами гусей в поле пасёт» (следит за своими посланцами – вестниками судеб), «а носом в печи поварует» (готовит огненное варево – поддерживает негасимое пламя родовой жизни).^[47]

Царевна-лягушка

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею. У него было три сына – все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Младшего звали Иван-царевич. Говорит им царь таково слово:

– Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны. На чей двор стрела упадёт, там и сватайтесь.

Пустил стрелу старший брат – упала она на боярский двор, прямо против девичья терема. Пустил средний брат – полетела стрела к купцу на двор и оказалась у красного крыльца, а на том крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая. Пустил младший брат – попала стрела в грязное болото, и подхватила её лягуша-квакуша. Говорит Иван-царевич:

– Как мне за себя квакушу взять? Квакуша неровня мне!

– Бери! – отвечает ему царь. – Знать, судьба твоя такова.

Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше. Призывает их царь и приказывает:

– Чтобы жёны ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу.

Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

– Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? – спрашивает его лягуша. – Аль услышал от отца своего слово неприятное?

– Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб.

– Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать. Утро вечера мудренее!

Уложила царевича спать, сбросила с себя лягушечью кожу – и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою. Вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:

– Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я у родного моего батюшки.

Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов – и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами. Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу и тут же отдал приказ трём своим сыновьям:

– Чтобы жёны ваши соткали мне за единую ночь по ковру.

Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

– Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жёсткое, неприятное?

– Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шёлковый ковёр.

– Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать. Утро вечера мудренее!

Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу – и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою. Вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:

– Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шёлковый ковёр ткать – чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!

Как сказано, так и сделано. Наутро проснулся Иван-царевич, у квакушки ковёр давно готов – и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковёр златом-серебром, хитрыми узорами. Благодарствовал царь на том ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с жёнами. Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

– Ква-ква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?

– Какмне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил. Как я тебя в люди покажу?

– Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду, как услышишь стук да гром, скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет.

Вот старшие братья явились на смотр с своими жёнами, разодетыми, разубранными. Стоят да с Ивана-царевича смеются:

– Что ж ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс! И где ты этакую красавицу выискал? Чай, все болота исходил?

Вдруг поднялся великий стук да гром – весь дворец затрясся; гости крепко напугались, повскакивали с своих мест и не знают, что им делать; а Иван-царевич говорит:

– Не бойтесь! Это моя лягушонка в коробчонке приехала.

Подлетела к царскому крыльцу золоченая коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая – такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти браные.

Стали гости есть-пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила, закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала. Жёны старших царевичей увидали её хитрости, давай и себе то ж делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой – сделалось озеро, махнула правой – и поплыли по воде белые лебеди. Царь и гости диву дались. А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками – забрызгали, махнули правыми – кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их бесчестно.

Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил её на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась – нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась и говорит царевичу:

– Ох, Иван-царевич! Что ж ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею. А теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве – у Кощея Бессмертного.

Обернулась белой лебедью и улетела в окно.

Иван-царевич горько заплакал, помолился богу на все на четыре стороны и пошёл куда глаза глядят. Шёл он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли – попадается ему навстречу старый старичок:

– Здравствуй, – говорит, – добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?

Царевич рассказал ему своё несчастье.

– Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудрёней своего отца уродилась. Он за то осерчал на неё и велел ей три года квакушею быть. Вот тебе клубок. Куда он покатится – ступай за ним.

Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошёл за клубочком. Идёт чистым полем, попадается ему медведь.

– Дай, – говорит, – убью зверя!

А медведь провещал ему:

– Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь тебе пригожусь.

Идёт он дальше, глядь, – а над ним летит селезень. Царевич прицелился, хотел было застрелить птицу, как вдруг провещает она человечьим голосом:

– Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе пригожусь.

Он пожалел и пошёл дальше. Бежит косой заяц. Царевич опять стал целиться, а заяц провещал ему человечьим голосом:

– Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе пригожусь.

Иван-царевич пожалел и пошёл дальше – к синему морю, видит – на песке лежит, издыхает щука-рыба.

– Ах, Иван-царевич, – провещала щука, – сжалься надо мною, пусти меня в море.

Он бросил её в море и пошёл берегом.

Долго ли, коротко ли – прикатился клубочек к избушке. Стоит избушка на куриных лапках, кругом повёртывается. Говорит Иван-царевич:

– Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, – ко мне передом, а к морю задом.

Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит баба-яга костяная нога, нос в потолок врос <…>.

– Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал? – спрашивает баба-яга Ивана-царевича.

– Ты бы прежде меня, добра молодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала.

Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила. Царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую.

– А, знаю! – сказала баба-яга. – Она теперь у Кощея Бессмертного. Трудно её достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережёт.

Указала яга, в каком месте растёт этот дуб. Иван-царевич пришёл туда и не знает, что делать, как сундук достать? Вдруг откуда не взялся – прибежал медведь и выворотил дерево с корнем. Сундук упал и разбился, выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутёк пустился. Глядь – а за ним уж другой заяц гонится, нагнал, ухватил и в клочки разорвал. Вылетела из зайца утка и поднялась высоко-высоко. Летит, а за ней селезень бросился, как ударит её – утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море. Иван-царевич, видя беду, залился слезами. Вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо. Он взял то яйцо, разбил, достал иглу и отломил кончик: сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть! Иван-царевич пошёл в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе долго и счастливо. (Аф., 269).

Известно более древнее название этой сказки, сохранившееся в других её записях: «О лягушке и богатыре» (Аф., 570). Это иносказание о переселении души, несомненно, относится к глубочайшей древности. Праславяне, подобно древним индийцам и эллинам, верили, что после смерти попадает в цепь перерождений-превращений и продолжает жить в облике различных существ. Особо чтили те из них, что способны обмирать на зиму и оживать весной – медведя, мышь, змею, лягушку.^[48] Её пятипалые лапки походили на ручки и ножки крохотного младенца, в ней видели перевоплощение умершего предка, менявшего облик и «обращавшегося» в существо-двойника.

Стрела, выпущенная женихом «неведомо куда», указывает на промысел. Суженая ему невеста, сбрасывая кожу (меняя обличье), превращается в девицу, затем обретает прежний облик. После того, как неразумный царевич сжигает кожу (телесную оболочку) жены-лягушки на погребальном костре, та словно умирает: «оборачивается лебедем» (превращается в клуб дыма) и улетает. Отныне её душу можно отыскать лишь в «в тридесятом царстве, в подсолнечном государстве»: утроение числа «девять» означает дивную «небесную», иначе – запредельную страну.

Отправившись на поиски, муж встречает «старого старичка» (духовного наставника), который обьясняет, что его постигла беда из-за вмешательства в тайну жизни души и тела человека. В Средние века превращение в лягушку истолковывалось как наказание, полученное Василисой Премудрой, от своего отца-волшебника за то, что посчитала себя «хитрей и мудрей» его. На прощанье старец даёт царевичу «клубок – куда он покатится, ступай за ним» (указывает путь познания). Так царевич понимает, что ни одно из живых существ нельзя лишать жизни: в их телах может до времени таиться душа человека. Именно потому встреченные медведь, заяц, селезень и щука говорят с ним «человеческим голосом», а впоследствии помогают победить Кощея Бессмертного.

Совет старца приводит царевича к Бабе-ягу в избушке, которая сама собой «кругом повёртывается» (вслед за небосводом). Не должен смущать этот нарочито сниженный, средневековый образ лесной отшельницы (см. выше), ведающей законы небесной и земной жизни. От неё царевич слышит откровение, которое уже способен понять: «твоя жена теперь у Кощея Бессмертного. Трудно её достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережёт».

Чтобы разрушить порочный круг странствий души, нужно уничтожить извечное кащеево зло – цепь её переселений в различные существа. Из сундука на вершине дуба (из гроба в конце жизни, который своей кресильной силой разрушает медведь)^[49] душа Василисы премудрой переселяется в зайца, утку, а затем в яйцо – средоточие бытия. В нём, на кончике иглы, и таится проклятье – ложное понимание закона человеческой жизни. Поняв эту истину, царевич уничтожает власть Кощея, его «бессмертную» сущность – веру в бесконечную цепь существований души человека в разных телах. Василиса Премудрая возвращается к истинной жизни.

Эта сказочная притча повествует о смене архаических представлений праславян и переселении души солнечной религией и верой в посмертное существование на том свете – в небесном ирии.^[50] В иной записи сказки «Царевна-лягушка» (Аф., 267) заколдованная царевна «оборачивается веретешком», в платье из «витого золота», что соответствует солярной символике древнерусского предхристианства. Точно так же в сказке «Царевна – серая утица» (Аф., 264) сестра царевича, превращённая «в серую утку» (обитательницу трёх миров: неба, земли и воды), принимает у него в руках облик «разных гадов», а затем «веретена», едва он пытается сжечь «её крылышки» (уничтожить проклятие). Однако царевич «ломает веретено» (образ бесчисленных превращений, подобных круговороту сансары), бросает «один конец вперёд, а другой назад» (размыкает временной круг) с заклятием: «Стань передо мной красна девица, а за мной белая береза!» Позади него встаёт «берёза» (дерево-оберег праславян), а перед ним является «Марья-царевна во всей своей красоте». Следы представлений о перевоплощении души остались и в упомянутой выше сказке «Царь-медведь».