– Индустриальный, 12, – Палыч помог женщине вылезти из машины, – Давай, бабуся, не болей. Я потом соседке скажу твоей, чтобы присматривала…
И уехал.
Баба Инна молча смотрела на свой дом. Узнавала и не узнавала.
В окне качнулась занавеска – кто-то выглянул, привлеченный шумом машины.
Через минуту вышла женщина.
Инна Константиновна побледнела, загрохотало уставшее сердце.
– Мама?.. – прошептала она, прижимая ладонь к сердцу.
– Вам кого, бабушка?
Из-за спины Катерины Никитичны выглядывала девочка, лет 8 или 9. Светлые волосы растрепались, заплаканные глаза с подозрением блестели.
– Инка, а ну марш домой, живо!
Инна увидела себя.
Мир вдруг закачался и разбился в дребезги.
****
На опознание нужно было ехать рано утром, но из-за нервов девушкам было не до сна.
Кристина сначала поминутно бегала курить на улицу, а потом просто махнула рукой и поставила банку с окурками на кухне.
– Ты не куришь?
Надя еле заметно покачала головой.
– А с щекой что?
– Мать прутом перетянула.
Кристина присвистнула.
– Лихо.
Помолчали.
– Баба Инна меня всегда защищала, – Кристина, скривившись, затянулась, – Когда мать руки распускала. Я, считай, у нее и выросла. Бабулечка моя…
Затряслись плечи, спина, но слез уже не было.
– Я вообще случайно сегодня заночевала у нее. Разоралась со своим козлом… Мы возле завода квартиру снимаем. Ур-род, сука. Изменил мне прямо в нашей кровати! Прихожу, они там кувыркаются, одни жопы голые мелькают. Представляешь?
Надя не представляла.
– Ну, я к бабушке… как всегда. Снег еще этот повалил…
Надя вздрогнула:
– Снег я помню. Мать меня утром выгнала… А вечером снег пошел. Мы уже огород посадили…
Девушки одновременно посмотрели на ящики с рассадой, которые баба Инна с вечера занесла из теплицы.
– А за что выгнала-то?
– Ни за что.
Кристина понимающе хмыкнула.
– Это у тебя из стресса память чудит, я такое по телику видела.
– Что?..
– По телику. Передача есть, где люди про свои бзики рассказывают, психологи потом это обсуждают.
Надя потрясла головой, словно отгоняя что-то.
– Я ничего не понимаю…
Кристина внимательно на нее посмотрела. Эта Надя и правда похожа на бабушку в молодости. Надо фотки достать…
Потушив сигарету, она полезла на антресоли, достать толстый альбом со старыми фотографиями.
Альбом лежал под какими-то коробками, которые опасно накренились, стоило их коснуться. Кристина одной рукой ухватилась за альбом, другой принялась запихивать рухлядь внутрь. Грохотнуло; все повалилось на пол.
– Твою налево!
Надя кинулась помогать.
Через некоторое время девушки сидели прямо на полу и перебирали фотокарточки.
– Это я в школу пошла… Прикинь, очки тогда носила! – Кристина чуть улыбнулась, глядя на себя лопоухую, в очках, с огромным букетом. Рядом – бабушка и мать.
– А вот отец, я его почти не помню… Тетя Ира, тетя Тома… Это я не знаю кто, может с маминой работы… А это… – Кристина взяла в руки очень старую фотографию, наклеенную на картонку.
– Это моя мама молодая, – прошептала Надя; на ее щеках проступил нездоровый румянец. Она с удивлением смотрела на цветные снимки и незнакомых людей, на жизнь которая так незаметно перескочила, но больше всего ее поразила эта старая фотография. Словно живое доказательство, что все это не бред, не сон, не наваждение.
Что все правда.
Рядом лежала еще одно фото, совсем потертое. На нем были две девочки в школьных платьях. Надя хорошо его знала: оно висело напротив маминой кровати, возле зеркала.
– Вот я, а вот Инночка…
Кристина выхватила у нее фотографию. Посмотрела на снимок. На Надю. Снова на снимок; затем перевернула. На обороте была расплывшаяся чернильная надпись: "Дочери Надежда и Инна, на добрую память для папы".
– Мать отцу хотела карточку отдать. Год назад. Он не взял, – сказала Надя, опустив голову.
Кристина прижала ладонь ко рту и с ужасом смотрела то на фото, то на свою двоюродную бабушку, сидящую напротив.
Все было белым, насколько хватало глаз.
Инна протянула руку, пытаясь поймать снежинку, но та исчезла, раньше, чем коснулась ладони. Было только поле, голое и неприкаянное, покрытое снегом, из-под которого не пробивалась ни одна травинка. А небо… Его словно не было. Было что-то вязкое, постоянно меняющее форму, не низко, но и не высоко. Просто было.
– Эй! – крикнула Инна, но не услышала своего голоса.
Неужели это и есть посмертие?
Только что она была в городе своего детства, видела мать. И себя, маленькую. И честно говоря, надеялась, что ей позволено будет остаться там. Но теперь…
Инна попыталась осмотреть себя. Руки, тело… Но они исчезали, стоило посмотреть на них пристально. И возникало ощущение, что она видит одновременно и детскую ручонку, и старческую кисть, и руку тех времен, когда была в расцвете – на ней даже блистало обручальное кольцо. И мысли… Инна вдруг поняла, что помнит абсолютно, от первого удара своего сердца, до последнего. Жизнь раскрылась перед ней; раскрылась и смерть.
И теперь Инна стояла, глядя в переменчивое небо – оно было таким же, как она – цельным. Он первого дня мира, до последнего – это было одно и тоже небо. Как от рождения до смерти идет один и тот же человек, несущий в себе прошлое, настоящее и будущее.
Можно было остаться здесь. По сути, никто отсюда никогда и не уходил. Но некоторые все же выглядывали на иной слой бытия. Засыпая здесь, они просыпались в мире, который называли реальным. И делали там то, что называли жизнью. Этот процесс был прост и естественен, так было всегда. Каждый может выбрать: жить или находиться в безвременном мире вечной зимы.
Но иногда сама Долина Вечного Сна соединялась с другими реальностями, принося свои вьюги и хаос, меняя время местами. Почему? Кто знает. Быть может иногда желания спящих становятся такими сильными, что могут соединять миры? Инна чувствовала, что желание защитить старшую сестру, помочь ей уйти от гнева матери как-то способствовало приходу призрачного снега. Боль, раскаянье, смирение, принятие – все перемешалось. А потом – резко, как вспышка, пришло понимание. Нужно было вернуться в мир, чтобы кое-что доделать. Выход отсюда был только один. Инна легла на землю, свернувшись клубком и закрыла глаза. Стало тепло…