***
Сына Жану Мария так и не родила. Исторгнулся из нее их Виктор или Мария кровавыми кусками. Жан очень долго переживал случившееся, а Мария через неделю пришла в себя и успокоилась. «Молодые, еще будут у нас дети. Жан родился, когда его матери было 34 года, а моя мать родила младшенькую незадолго до войны, мы уже жили на выселке, и было ей никак не меньше сорока», – утешала она себя.
Жан писал подробные письма родным во Францию, не зная, что ни одно его послание так и не дошло до адресата. В январе 1947 года он заполнил анкету для лиц, желающих принять советское гражданство.
Но в феврале 1947 года вышел Указ Верховного Совета СССР о запрещении браков с иностранцами, а уже заключенные браки признать недействительными. Наказанием за нарушение указа был срок по печально известной 58-й статье – «антисоветская пропаганда». Под пропагандой подразумевался сам факт заключения брака, сожительство или роман с иностранцем. Желание сменить гражданство супруга или супруги рассматривался как отказ от советского гражданства, то есть измена Родине.
Жан после выхода этого Указа был подавлен и растерян. Что делать? Какое будущее у них с Марией и есть ли оно вообще? Мария также была в отчаянии, но перед мужем старалась его скрывать под маской «все наладится и им с Жаном ничего не грозит».
На работе она часто замирала над очередным корсетом, уставившись в одну точку, ни в силах пошевелить пальцами. В одно из таких мгновений и застала ее эстонка. И Мария, не выдержав напряжения последних дней, горько разрыдалась на пышной груди женщины, выплакав все свои страхи. Та ее молча выслушала, и, закурив очередную папиросу, жестко сказала:
– Что делать? А что здесь можно сделать! Только бежать из такой страны!
Мария ошарашено смотрела на хозяйку, еще не осмыслив ее слова.
– Куда бежать?
– Да куда угодно! Спасать себя и свою любовь! – эмоционально говорила она, крепко затягиваясь дымом папиросы. – А ведь я вам, пожалуй, могу помочь, – уже тихо добавила она, оглядываясь по сторонам.
Все, что было потом, Мария помнила смутно, настолько это казалось нереальным: быстрые сборы, потом несколько ночей похода с проводником по малолюдным, трудно проходимым местам. Днем они прятались или в густом лесу, или в заброшенном жилье. На последней стоянке перед самым ответственным моментом – переходом границы, случилось то, что и должно произойти – их задержали, когда они крепко спали, измученные долгим переходом и страхом обнаружения советскими пограничниками.
Все это Мария вспоминала как в тумане, как будто это случилось не с ней. Но она до мельчайших подробностей помнила последнее мгновенье вместе с Жаном, ту тупую боль, раздирающую ей сердце и свою немоту, когда хотелось громко выть от горя. Жан в отчаянии, до боли, сжимал ее руки, шепча:
– Мари, как я же я…без тебя?! Почему? Не забывай меня, Мари! Мари!!!
Потом он замолчал и неотрывно смотрел на нее испуганными как у лани глазами. Они неотрывно смотрели друг на друга, не в силах прервать трагическое молчание.
У Марии даже не было сил заплакать, сердце ее как будто окаменело. В то мгновенье в нем навсегда пустила свои корни Обида, обида на судьбу. Мария чувствовала себя такой же потерянной в этом враждебном для нее мире, как и тогда, в тесно набитом товарняке, мчавшемся на полном ходу в фашистскую Германию.
Глава 8
Мария по 58-й статье попала в Управление Северо-Восточных исправительных лагерей. на Колыме в поселок Атка. А выжить в тех суровых условиях помогли ей воспоминания о Жане. Он постоянно был в ее мыслях, как бы исполняя его наказ: «Не забывай меня, Мари! Мари!!!».
После освобождения из лагеря, а пробыла она там без малого восемь лет, Мария осталась на Колыме. «Некуда мне ехать, да и не ждет меня никто», – с горечью говорила она себе.
Под Магаданом возводили новый аэродром, и она устроилась на стройку рабочей – подавальщицей. Ей дали койко-место в общежитии, местную прописку. На работе она ни с кем не общалась, безропотно выполняла просьбы-приказы, не проявляя инициативы, но и не ленилась.
Жила как робот – «день прошел и ладно». После работы Мария приходила в общежитие, умывалась под рукомойным краном ледяной водой и наскоро готовила на огромной дровяной плите нехитрый ужин в предвосхищении главного действия суток – читать. Она «запойно» читала до поздней ночи, пока товарки по комнате, такие же рабочие стройки, не просили «закрыть свет». Особенно не нравилось ее позднее чтение Зинке – штукатуру-маляру высшего разряда. Она, всколоченная со сна, зло кричала со своего места:
– Здесь не библиотека, мать – твою. Гаси свет, французская потаскушка.
Мария молча гасила свет и ложилась на продавленный матрас своей узенькой железной кровати (роскошество в сравнении с лагерными нарами!), натягивала на голову старое байковое одеяло и мгновенно проваливалась в тяжелый сон.
Книгами ее снабжал беззубый худой старик – Ян Петрович, с удивительно молодыми прозорливыми глазами, отсидевший в лагерях Колымы 10 лет за измену Родине.
– Куда мне ехать, здесь и подохну. Похоронят в общей могиле с такими же, как и я – «бездомными», – говорил он Марии.
Из-за слабого здоровья и преклонных лет его определили в местную библиотеку – выдавать книги три раза в неделю в вечернее время.
Старик до войны жил в Западной Украине, имел большое хозяйство, трех малолетних сыновей и красавицу жену. С приходом немцев стал с ними сотрудничать, ну, а после прихода «советов» был сослан на Колыму, где и отсидел в лагерях ГУЛАГа положенный срок. Писем с материка он не получал, да и сам не писал никому. Жил старик замкнуто, друзей не имел, но Марии явно симпатизировал.
– Красивая ты девка, Мария. В свое время, ох, как бы я за тобой приударил, не отвертелась бы, милая, от меня! – при каждой встрече говорил ей старик.
Мария в ответ только слегка иронично улыбалась и опускала глаза. Но не только старик отмечал красоту молодой женщины. На стройке случайно увидел тонконогую стройную красавицу инженер строящегося аэропорта. Это был видный статный мужчина лет под сорок – высокий выпуклый лоб с залысинами, прямой нос, крупные губы над твердым подбородком. Он никогда не испытывающий недостатка женского внимания. И Мария привлекла его не столько своей красотой, а какой-то отрешенностью во взгляде и необычайной женственностью, сквозившей в каждом ее движении и позе, которую невозможно было скрыть ни под грубыми кирзовыми сапогами, ни под бесформенной ватной фуфайкой. И он настойчиво стал ухаживать за красавицей.
Глава 9
Дмитрий Иванович, так звали инженера, пригласил Марию к себе, в свою комнату в таком же бараке, в каком жила Мария, но более чистом и теплом. В тот же вечер она осталась у него.
О любви Дмитрий Иванович никогда ей не говорил, но то, что восхищался ее внешностью и жалел за выпавшие на ее долю страдания, не вызывало у Марии сомнений. А что это, если не любовь? О себе она почти не рассказывала, так, несколько зарисовок из жизни в Германии. О фрау Анне, об ее детях-ангелочках. Когда же он ее спрашивал о Жане, она сразу замыкалась, лицо каменело, и только одна эмоция еще долго отражалась на ее красивом лице – отчуждение.
Дмитрий Иванович устроил ее секретарем в администрацию строящегося аэропорта, и Марии впервые за десять лет любовалась своими ухоженными руками с красиво подстриженными ногтями -маникюром.
В первый же месяц она забеременела и в положенное время родила сына. Как же Дмитрий Иванович радовался – у него сын, его наследник! А через месяц после рождения сына они расписались. Так в тридцать с небольшим лет Мария стала законной женой мужчины, пользующегося уважением и авторитетом, и счастливой матерью.
На день рождение муж подарил ей отрез трофейного шифона ярко бирюзового цвета и черный панбархат. За два вечера Мария из шифона сшила себе нарядное платье. Когда она вышла в обновке, отодвинув занавеску, загораживающую детскую кроватку, муж не смог сдержать своего восхищения:
– Какая ты красавица, Машенька!
«Видел бы меня сейчас Жаночка», – с грустью думала она, вальсируя перед мужем в нарядном платье.
А через полгода пришла в их дом беда – умер от скарлатины ее первенец. Вторая беременность Марии также закончилась трагично. Ребенок – снова мальчик, умер, прожив только десять дней от роду. Так, на местном кладбище в вечной мерзлоте у нее появились две маленькие могилки.
***
Но видно бог не оставил Марию. Через два года она родила здоровую девочку. Ей уже к этому времени исполнилось 36 лет, а мужу – 44. Как они радовались малютке, души в ней не чаяли! Молока у Марии было много, девочка еле хорошо, росла спокойным, здоровым ребенком и больших хлопот своим уже немолодым родителям не доставляла.
Муж настоял, чтобы Мария уволилась с работы и занималась только воспитанием дочери. Внешне все было хорошо – муж хорошо зарабатывал, семья жила в достатке, дочка – мамина -папина радость. В поселке им многие завидовали.
Но Мария стала замечать изменившееся поведение мужа по отношению к ней. Он стал все чаще задерживаться на работе, приходил поздно, когда уже дочка спала. Молча ужинал, уставясь в тарелку. Не поинтересуется, как она провела день, как доченька. На все попытки Марии поговорить, отвечал односложно, ссылался на усталость.
Мария снова оказалась как в вакууме, целый день одна с ребенком. Кроме магазина и детской поликлиники никуда и не ходила, особо ни с кем и не общалась, подруг за эти пять лет она так и не завела, поговорить, отвести душу было не с кем. Даже Ян Петрович, к которому просто можно было зайти, перекинуться пару слов, к тому времени уже умер. А невнимание мужа, его непонятная отчужденность больно ранили ее уже почти зарубцованное сердце.
Глава 10
Поселок маленький, друг о друге все знают, новости и сплетни распространяются как огонек по сухой поленнице. Вот до Марии и дошли – «загулял твой мужик», принесла сорока на хвосте. В отдел, возглавляемый Дмитрием Ивановичем, приехала по распределению молодой специалист. Сначала их сблизили общие интересы – оба ленинградца, а потом между ними вспыхнули чувства. И разница в возрасте почти в 20 лет не стала помехой.